Чужие деньги

26

Научно-исследовательский институт новых технологий искусственных материалов занимал неподалеку от станции метро «Алексеевская» чуть ли не гектар территории, обнесенной стрельчатой чугунной решеткой и застроенной зданиями прихотливой архитектуры. Первая ассоциация, которая посетила Володю Яковлева при виде этих краснокирпичных не то замков, не то пряничных домиков, с их узкими высокими окнами, крашенными в полинялый от непогоды и давно не обновлявшийся белый цвет ложными арками, видимыми сквозь стекла нависающими сводчатыми потолками, заключалась в довольно-таки произвольном слове «готика». Настоящих готических замков Володя никогда не видел, однако из прочитанных в бестолковом отрочестве романов вынес впечатление о чем-то сводчатом, длинном и узком. Второй, более близкой архитектурной ассоциацией была Остроумовская больница, куда он недавно ездил, чтобы присутствовать на вскрытии: в Остроумовской тоже все из красного кирпича. Больница или замок — в любом случае подобный вид зданий никак не соединялся в Володином воображении с новыми технологиями искусственных материалов. И с изобретателем по имени Григорий Свет…

Судя по патенту, Свет трудился в институте в начале девяностых. С тех пор утекло много воды, много технологий и много денег. Не исключено, перспективный химик Свет в данный момент приносит пользу промышленности Америки, Германии или, на худой конец, Австралии. Однако научно-исследовательский институт новых технологий искусственных материалов был единственной зацепкой, позволяющей что-то о нем разузнать.

Обойдя по касательной торчащую из пожухлой клумбы чашу неработающего фонтана, такую пожелтелую и щербатую, словно в лучшие ее годы из нее били струи не воды, а серной кислоты, Володя Яковлев вступил под готические своды административного корпуса. Шесть мраморных серых ступеней вели от входа на первый этаж, приподнятый над уровнем почвы; гулкий пол, вымощенный в шахматном порядке желтой и красной плиткой, в сочетании с неопознаваемым, но, кажется, техническим и весьма въедливым запашком отклоняли стрелку оценочной шкалы от рыцарского замка к моргу. Впрочем, Володя немедленно упрекнул себя в чистоплюйстве: чем же, спрашивается, должно пахнуть в химическом институте, как не химией?

«В административном корпусе? — подначил далее он сам себя и сам же себе ответил: — Наверно, сюда приносят образцы продукции, проводят всякие экспертизы… Напряженно, в общем, работают люди».

Как ни странно, Григория Света в НИИ новых технологий искусственных материалов не забыли.

— Как же, незабвенный Григорий Иванович! — театрально всплеснул руками длинноволосый худой старик — директор НИИ. Пальцы у старика пожелтели, комнату заполнял сизый табачный дым, на столе перед ним между стопками административных распоряжений бронзовела пепельница с зажигалкой, изображавшая след ступни снежного человека, с горкой загруженная докуренными до самого фильтра останками сигарет. — Он был так талантлив, но, к сожалению, неуживчив… Разрешите курить? Уж извините вредную привычку! Знаю, сейчас это почитается распущенностью, потаканием своей слабости, но молодость, проведенная на вредном производстве, уж извините, сказывается. Да, так о чем я говорил? Григорий Иванович имел неуживчивый характер, но это было простительно и объяснялось трудностями жизни. Свет проживал в подмосковном поселке городского типа, ежедневно затрачивал на дорогу туда и обратно два часа. Кроме того, жена его бросила, не позволяла ему видеться с ребенком…

— Простите, — Володя не без труда вклинился в директорский поток сознания, — вы сказали «незабвенный»? Значит, Григорий Свет умер?

— Да, и давненько, давненько скончался. Если вы из милиции, об этом лучше знать вам. Несчастный случай — ведь это в вашей компетенции.

— Какой несчастный случай? — Володю посетило предчувствие удачи.

— Я сейчас не помню, — уклонился от ответа директор, — у нас работает его друг Олег Петрович Чемерицын, он вам все расскажет, если он в курсе… Алло!

Рядом с пепельницей в виде следа йети неожиданно издал переливчатую трель полускрытый бумагами телефон, вынудив директора схватить трубку. Володя Яковлев терпеливо пережидал, когда беседа на повышенных тонах (по крайней мере, с директорской стороны) о каких-то недопоставках кончится. Хотелось скорее бежать к Олегу Чемерицыну и добывать у него сведения о несчастном случае, который мог оказаться хотя вполне для Света несчастным, но совершенно нс случайным. Однако сотрудник МУРа еще намеревался получить от директора информацию о внешней составляющей жизни Григория Света: годы рождения и смерти, какой вуз окончил, ученые степени, почетные грамоты и прочая дребедень, которая после смерти, казалось бы, не имеет значения — или, точнее, имеет значение лишь в том неприятном случае, когда за смертью тянется темный хвост, намекающий, что с ней не все чисто.

Опустив трубку на рычаг, директор откинулся на спинку кресла на вращающейся куриной ноге и примерно с полминуты пребывал в прострации, даже не потянувшись за сигаретой, хотя перед этим прикуривал одну от другой. Когда Володя наконец решился вернуть его к активной деятельности, он встряхнулся и резко встал из-за стола.

— Вот, — сказал директор, — посмотрите. Вдруг вам поможет?

Володя не стал спрашивать, кому принадлежит это продолговатое худощавое лицо с черно-белой фотографии, которую директор вынул с книжной полки из-за застекленной створки шкафа. И так очевидно: Григорий Свет. Неизвестно, что видел в этой фотографии директор, для которого она была овеяна воспоминаниями; Володя увидел человека лет пятидесяти, очевидно, усталого, возможно, нездорового, истощенного семейными неурядицами и профессиональными вредностями. Морщины, мешочки, выпирающие хрящеватости, щеки, впалые от отсутствия коренных зубов. Сведенные в одну черту над глазами и переносицей черные брови придавали смотрящему с фотографии человеку нечто повелительное, даже породистое, позволяющее предупредить неуместную Жалость. В директорский кабинет пробралась тишина, напоминающая минуту молчания.

— К Новому году, — нарушил молчание директор, — я отдал приказ сделать фотографии всех сотрудников. Григорий Иванович страшно не любил фотографироваться, даже для публикаций в научных журналах, и если бы я не настоял… да… ну это уже неважно. Советую вам побеседовать с Чемерицыным. Он работает в восьмом корпусе, от нас направо и к забору. Стойте, погодите, я вам выпишу пропуск! Знаю, знаю, удостоверение при вас, но с пропуском, поверьте, надежнее…

Володя взял пропуск и недовольно покосился в потемневшее от дождя окно. Если ДО ВОСЬМОГО корпуса далеко, придется раскрывать зонтик со звездами и цифрами, вызывая со стороны химиков нездоровый интерес… А, где наша не пропадала! «И так добегу», — решил он.

Восьмой корпус не удивил ничем новеньким. Готические своды, крашенные гладкой салатной краской. Лампы дневного света — сияющая пунктирная линия вдоль бесконечно тянущейся слева стены. Справа тянулись параллельно, стене двери, одни наглухо закрытые, другие приотворенные и выпускающие наружу запахи, наподобие того, что витал в административном корпусе. «Зав. отделом пластмасс, доктор химических наук О. П. Чемерицын», — прочел Володя и постучал, успев припомнить: «Чемерица — это ведь, кажется, какое-то ядовитое растение? Или сок этого растения… В общем, то, чем травят».

Доктор наук Чемерицын О. П. не курил, но вид имел даже более прокуренный, чем директор. Останавливала внимание желтизна кожи сморщенного, как у пожилого африканскою пигмея, личика и белков глаз — острых, подвижных, проницательных. Запросто поздоровавшись с Володей за руку и представясь: «Олег Петрович», он прямо спросил о цели визита и, услышав, что речь идет о его покойном друге, жестом пригласил присесть.

— Только ненадолго. Я сейчас по лабораториям пойду.

Очевидно, Олег Петрович не любил засиживаться на месте. Малорослый, шустрый, он постоянно пребывал в движении. То он вертел шариковую ручку между изящными пальцами прирожденного экспериментатора, то теребил полу белого, прожженного коричневыми пятнами халата, а в особо патетических местах воздевал руки к потолку, и просторные рукава халата, сдвигаясь, обнажали предплечья — как у ребенка, почти без волос.

— Наконец-то! — начал он с обвиняющей экспрессивностью. — Столько лет упустили и только сейчас начали улики искать?

— Какие улики?

— Люди просто так с поездов не падают, если они не больные и не алкоголики. А Гриша не был алкоголиком. Выпивали мы с ним вместе, бывало иногда, по большим рабочим праздникам, но алкоголиком он не был. У нас, кто в молодости работал на химическом производстве, печень и так не выдерживает. Смотрите! Видите? — Олег Петрович придвинулся вплотную к невольно отшатнувшемуся Яковлеву и оттянул нижнее веко. — Как по-вашему, можно с такой печенкой злоупотреблять спиртным?

Володя был далек от медицины и никакого признака, свидетельствующего о болезни печени, в чемерицынском глазу не приметил. Вот разве что, в целом, глаз производил неприятное впечатление. Чересчур подвижный, беспокойный какой-то глаз.

— Смотрели фильм «Еще раз про любовь»? — возобновил нападки Чемерицын. — Там, где Доронина и Ефремов играют? Так весь смысл там в чем: из них двоих погибает она, стюардесса, хотя должен был погибнуть он, физик. В те годы, когда снимался фильм, физики были смертниками, потому что от радиации не умели защищаться… Так я вам, товарищ милиционер, о чем толкую? Если бы Гриша умер от цирроза печени, можно было бы погоревать, и все, смерть естественная, ничего не попишешь. Но чтобы человек, который придумал новый способ производства пластмассы, попал под поезд сразу после того, как оформил патент? А бывшая жена и сын его чтобы сразу после смерти Гриши погибли в автокатастрофе? Извините, такое стечение обстоятельств признать естественным не в состоянии. И если милиция признала его естественным, извините, только потому, что кто-то замазал им глаза американской зеленью… Надо называть кто?

— Не надо. Я видел фамилию в патенте.

Чемерицын расслабился, помягчел. Исчезло напряжение, и он улыбнулся Володе — сдержанно, чуть-чуть издевательски, но по-другому, со своей постоянной желчностью, просто не мог.

— Володя ходил к адвокату, — заговорил Олег Петрович плавно, словно рассказывая сказку. — Сразу после того, как изобретение было сделано. Хотел защитить права, чтобы обеспечивать сына. Ведь это ж какие деньжищи, он не мог не понимать! А еще кроме него это понимали всякие дамочки. Для дамочек кандидатские диссертации писали другие. Муж кандидата наук, крайне высокопоставленный (надо называть фамилию? Ага, значит, уже не надо) нашел, кому заплатить. Он же обещал Грише содействие, если тот включит в авторы патента его жену. Разворачивал радужные перспективы, хвалил высоту научного поиска… С позволения сказать, дамочки не нуждались в научных достижениях, они нуждались в том, чтобы зарабатывать миллиарды. И заработали. Фирма «Пластик» — слыхали? Все чисто. Два соавтора — доктор и кандидат наук. Кандидат наук имеет счет в Швейцарии и катается на Канары, доктор гниет в могиле, только и всего. А ведь Гриша только начинал разворачиваться! Он был из поздних: учился так себе, институт окончил на «троечки», только по профилирующему предмету были «пятерки», но вот кандидатскую с блеском защитил. И дальше постепенно стало у него все получаться. Откуда талант взялся, Гриша сам понять не мог. Талант-то, наверное, всегда был, просто за ум он взялся, вот что. А к полсотлетнему юбилею видишь какое открытие… Мировое открытие! Процесс производства пластмассы удешевляется вдвое. А что такое сейчас пластмасса? Пластмасса — это все! Она везде, в науке и на производстве, мягче пуха и тверже стали, в ней полощут белье и кипятят чай…

— Олег Петрович, — Володя Яковлев столкнул доктора наук Чемерицына с профессиональных рельсов, — у вас есть какие-нибудь доказательства, что Света убили?

Внезапно потухнув, Олег Петрович устало махнул рукой:

— Какие вам нужны доказательства? Козе понятно.

— Козе, может быть, и понятно, — упрямо продолжал Володя, — но нам нужно, чтобы понятно стало суду. А для этого требуются несомненные улики.

— Съездите в Калиткино. После развода Гриша там жил.