Чужие деньги

27

Валентин Янкелевич Корсунский, обладатель столь же громкой, сколь и зловещей славы «человека, распродавшего Россию», считал себя привлекательным мужчиной — и, как ни смешно, имел для этого все основания. Вопреки тому, что уж чем-чем, а красотой Корсунский не отличался. Его округлое, как яблоко-симиренка, брюшко на тонких кривоватых ногах, актерские брови-треугольники, горбатый висячий нос, искривленные брюзгливые губы, тугие щеки жгучего брюнета, которые через два часа после бритья уже пробивала рябизна неудержимо растущей щетины, придавали ему вид пародийного Мефистофеля или мефистофелевских собратьев с антисемитских карикатур. Да, характерной внешностью и наглыми, эпатирующими замашками Корсунский вызвал бы острый приступ антисемитизма у самого Ариэля Шарона. И при этом — да не покажется это вам парадоксом — Валентин Янкелевич действительно был привлекателен! То была привлекательность отрицательного персонажа, который удался автору лучше, чем главные, положительные, герои, лишенные его живости и выразительности. Рождая неприязнь своим обликом и манерами, он как бы давал понять: «Вот, полюбуйтесь, какая я сволочь, нет, ну какая же я сочная дрянь!» — и тем завораживал. Точно на бегущую воду и на пляшущий в печке огонь, на Корсунского МОЖНО было смотреть бесконечно.

Относительно продажи России Корсунский соглашался: да, я ее распродал. Не из ненависти, просто я расторопнее всех подыскал покупателей. Он распространял (порой рождал) самые дурные слухи о себе — отчасти для поддержания публичного интереса к своей персоне, отчасти для того, чтобы в неправдоподобии этих слухов утонули кое-какие истинные сведения о нем, действительно представляющие для него опасность. Но в целом истинное и ложное в этом человеке переплетались так тесно, что, отделив одно от другого, вы убили бы Корсунского. Он был и тем, и не тем, за кого себя выдавал, при том что самые очевидные его приметы при ближайшем рассмотрении оказывались фикцией. Он не был бизнесменом, так как беспардонное присваивание того, что человеку нс принадлежит, не имеет никакого отношения к бизнесу. Строго говоря, он даже не был евреем, так как, согласно железному правилу иудаизма, евреем считается только тот, чья мать была еврейкой, а Корсунский этим похвастаться не мог.

Удивительное это племя — дети евреев-отцов и русских матерей! Для русских — евреи, для евреев — русские, в поисках почвы под ногами, которая другим дана изначально, а для них всегда светится недостижимостью, точно в пустыне — обетованная земля, они с младых ногтей вырабатывают в себе предприимчивость и упорство. Раннее понимание иллюзорности принадлежности к тому или иному народу рождает понимание того, насколько вообще хрупка грань между правдой и иллюзией и как часто одно подменяет собой другое. Поэтому, возмужав, представители этого племени нередко берутся за осуществление целей, которые обывательскому сознанию представляются иллюзорными, — естественно, под хохот окружающих. Постепенно, однако, хохот стихает, вчерашние насмешники озадаченно почесывают в затылках: смотри-ка ты, а ведь он добился, чего хотел…

Ничего удивительного. Такие, как Корсунский, всегда добиваются.

Когда-то он не был ни карикатурен, ни толст. Он был худеньким гибким мальчиком с карими глазами трепетной лани и выдающимися математическими способностями. Способности помогли ему сразу после окончания спецшколы попасть в Лесхоз — засекреченное учебное заведение, выпускающее специалистов для работы на космос. Из Лесхоза лежала прямая дорога на мехмат МГУ. Там Корсунский всех поразил, избрав для разработки такую малоперспективную тему, как внедрение электронно-вычислительной техники в промышленность. Электронно-вычислительные машины эпохи начала славных дел Корейского мало напоминали позднейшие компьютеры: это были нафаршированные лампами гробы, занимающие целую комнату, общались с которыми посредством продырявленных картонных табличек. Бесконечно далеки они были и от народа, и от советской промышленности, привыкшей иметь дело с лопатой да с молотком. Корсунский не пугался несоответствия средств и целей; Корсунский действовал. И победил… На Западе компьютеризация шла полным ходом; волны ее докатились и до СССР. Валентин Янкелевич, обладатель докторской степени, попал в Академию наук. Его компьютерные разработки имели ценность!

Откровенно говоря, если бы горбачевские реформы бережно сохранили то, что было лучшего в Советском Союзе, мягко переводя страну на новые, рыночные рельсы, Валентин Янкелевич превратился бы не в демона, которым журналисты пугают мирного российского обывателя, а в ангела — ангела промышленной компьютеризации. Как знать: возможно, в таких условиях он спас бы промышленность страны, вместо того чтобы ее губить, и его имя сопровождалось бы массовыми благодарностями, а не проклятиями… Но, увы, случилось то, что случилось. Своим острым взглядом академик Корсунский не мог не заметить, что реформы пробуксовывают, столкновение идеологий — коммунистической, националистической, либеральной и бог знает каких еще — грозит развалом страны. Недалек момент, когда все затрещит по швам, и то, что представлялось еще вчера несомненной истиной, отойдет в область иллюзий. А значит, надо действовать нахраписто и нагло, надо в это смутное время сколотить себе состояние, и чем крупнее, тем лучше. Ведь совесть, патриотизм и прочие красивые слова — это тоже всего лишь иллюзии, иллюзии, иллюзии…

Позавтракав в своем лондонском особняке и отложив салфетку (почему-то в Лондоне он считал необходимым завтракать, затыкая салфетку за воротник — уступка представлению о хороших манерах, впитанному из исторических романов), Корсунский откинулся на спинку стула восемнадцатого галантного века, нежа насытившееся брюшко, и перешел к. утреннему разбору корреспонденции. Помимо газет, содержавших в основном разгромные статьи о нем (Корсунский любил позабавиться), сегодня обнаружилось одно письмо, в официальном белом конверте с напечатанным адресом. Читал его Валентин Янкелевич внимательно, слегка шевеля губами, по которым, однако, нельзя было разобрать слов: просто привычка. Точно так же в школе он грыз шариковую ручку, обдумывая сложную задачу… И письмо, и сегодняшние газеты, точно сговорившись, обсуждали одно и то же. За фразами, то острыми, то обтекаемыми, маячил, точно начертанный огненными буквами, вопрос:

«Корсунский, это вы убили Питера Зернова?»

Валентин Янкелевич свел брови, которые из треугольников превратились в две прямые, соприкасающиеся под тупым углом. Вокруг углов суховато изогнутого рта нарисовались две глубокие морщины, презрительные и саркастические. Казалось, он готов рассмеяться. А смеялся Корсунский страшно, вмиг лишаясь выработанной на протяжении долгих лет карикатурности. В его перекатывающемся, словно дробь по железной крыше, хохотке чувствовалось что-то невеселое, усталое, идущее из глубины веков. Так мог бы смеяться типичный трикстер — персонаж, ответственный в большинстве мифологий за разрушение и подрыв основ мироздания.

Петя Зернов, ну конечно же! Какой же из него Питер, когда он просто Петя? И на обложке клеветнической книги «Сицилиец у власти» значилось по русски: «Петр Зернов»… Корсунский победил Питера один раз, подав на него в суд за статью в «Келли», первую из разоблачительных статей о нем, и выиграл процесс. Зернов не смог убедительно доказать положения своей статьи, потому что она базировалась не только на доступных на всех опубликованных годовых отчетах, регистрационных документах, банковском анализе инвестиций, но также на протоколах заседаний правления нескольких компаний, на записях телефонных переговоров, на закрытых правительственных распоряжениях, мало того — на показаниях уволенных из Кремля людей, которые ни за что не стали бы подтверждать сказанное и тем более раскрывать свое инкогнито. Корсунский прекрасно знал, что все, написанное в статье, — правда, однако рассчитывал, что решение суда успокоит этого американо-русского правдоискателя. Но Зернов не успокоился, продолжая портить жизнь Валентину Янкелевичу. Сначала он переделал статью в книгу — толстую, дотошную и с выраженным художественным элементом… писатель! А теперь, за гробом, он еще претендует на то, чтобы стать одним из тех, в чьей смерти винят Корсунского.

«Интересно, зачем мне было его убивать? — мысленно вопросил Корсунский. Даже наедине с собой он не мог не актерствовать, разыгрывая двух лиц: обвинителя и обвиняемого. — Зачем убивать журналиста, который написал обо мне такую подробную, замечательную книгу, который, в общем, сделал меня героем?»

И в самом деле, Питер Зернов точно определил характер поступков своего главного, пусть отвратительного, героя. Он, подытоживая перечень уголовно-финансовых преступлений Корсунского, подметил: Корсунский разворовывает Россию демонстративно. Ему мало украсть, ему нужно украсть так, чтобы все об этом знали. Да-а, Питер не был лишен проницательности… Взращенный в засекреченном Лесхозе, обреченный на закулисное существование узким математическим талантом, Корсунский в годы своего скандального расцвета наслаждался вниманием публики. Это подразумеваемое внимание толкало его на некоторые особенно головоломные мошеннические комбинации. В конце концов, как несправедливо, что наилучшим образом задуманные и осуществленные преступления остаются неизвестными!

Чем плоха, скажите, была афера с «АВТО»? И подите докажите, что это была именно афера, а не благие намерения, которым помешала осуществиться сложная экономическая ситуация. Ведь идея поистине благородна: выпуск «народного автомобиля», доступного гражданину России среднего достатка! Завод, который Корсунский готов построить в дополнение к морально устаревшему КАЗу, должен стать первым крупным промышленным объектом, работающим на деньги граждан. С этими целями был осуществлен проект «АВТО»: к нему, по словам Корсунского, обещал присоединиться «Дженерал моторе». Народ бойко покупал сертификаты «АВТО», разрекламированные как бессрочные: как только завод будет построен, их можно будет обменять на акции или наличные деньги. Объявлялось, что держатели акций могут участвовать в лотерее, призами которой станут тысячи новых «казовских» автомобилей…

Впоследствии не получившие автомобилей, без надежды вернуть хотя бы свое владельцы сертификатов, превратившихся в бумажки, возмущались: Корсунский нас обобрал! Он украл наши деньги! О-о, зачем же так разъяряться, уважаемые граждане? Разве Корсунский — всемогущий волшебник, разве он виноват, что собранных средств не хватило даже на то, чтобы начать строительство завода? И, кстати, если вас и в самом деле обокрали, не пора ли привыкнуть? Разве не обкрадывало вас еще советское правительство, насильно навязывая облигации государственного займа, да и сами-то вы разве так уж чисты, неужели никогда в жизни не тащили с родного предприятия то, что плохо лежит? Советская власть отучила людей отличать свое имущество от чужого, свои деньги от чужих, а что касается Корсунского, он всего лишь воспользовался ее завоеваниями. За то, что Зернов откровенно об этом поведал миру, Корсунский не держит на него зла.

И, честное слово, было бы досадно, если бы никто никогда не узнал о легкости, с которой Валентин Янкелевич прибирал к рукам компании — крупнейшие экспортеры российских нефти и газа. Почти даром. Изящество, натиск, быстрота! В этом ему помогла идея залоговых аукционов, на которых выставлялись акции лучших предприятий. Схема действий была накатанной. Перед самым аукционом основной соперник Корсунского или его подставного лица внезапно забирал свою заявку, фактически сдаваясь без боя. Зачем он так поступал, хотя в случае победы на аукционе мог бы получить миллиарды долларов? Ну, соперник обычно обладал адекватным восприятием ситуации, и, когда ему накануне аукциона делали «предложение, от которого он не мог отказаться», он смекал, что лучше быть бедным, но живым. А то ведь находились упорные тупицы, которым в качестве средства убеждения приходилось доставлять на дом голову любимой пропавшей собачки… Вы скажете, отдает киношными ассоциациями? Что ж, Корсунский — эрудит. Фрэнсис Форд Коппола — один из любимых его режиссеров, и саге «Крестный отец» нельзя не отдать должное. Тот, кто назвал Корсунского «сицилийцем у власти», сделал ему комплимент.

Корсунский поморщился. Кое-кто винил залоговые аукционы в том, что, позволив скупить собственность государственной важности людям, которые не заботились о развитии промышленности, они вызвали дефолт 1998 года… Ну это бабушка надвое сказала. По крайней мере, клеветники не могут не признать, что в самой идее аукционов был заложен принцип законности. Нынешние властители России пренебрегают даже видимостью законов бизнеса и, беспардонно отбирая нефтяные компании у их владельцев или перекупая их через никому не известные нищие фирмочки, ведут себя хуже Корсункого, пусть он, как всем известно, отпетый мафиозо и слова доброго не стоит. Кто знает, возможно, впоследствии книга Зернова, наполненная достоверными фактами, поможет обелить образ Валентина Янкелевича? Все может быть…

И, учитывая это все, скажите на милость, зачем Корсунскому было бы убивать Питера Зернова?

«Из мести, — внутри мозга гулко прозвучал ответ обвиняемого, — за то, что Зернов выставил тебя в смешном виде».

Корсунский поморщился. Выглядеть злодеем — одно дело, а выглядеть шутом — извините, совсем другое. Перечисления финансовых махинаций, раскрытие закулисных интриг — против этого он ничего не имел. Но зачем острый писательский глаз подметил подробности, о которых Валентин Янкелевич ничего не знал, потому что ему о том не говорили? Корсунский привык видеть свое отражение в зеркале, перед которым подтягивал животик, принимал величественный вид; а Питер Зернов прокрутил перед ним пленку, заснятую скрытой камерой, и на ней Корсунский с какой-то телесной оторопью, с испепеляющим стыдом увидел маленького человечка, который на миг замирает перед дверью кабинета первого президента России, точно готовясь войти к стоматологу, затем, собравшись с духом, скребется, как мышь, и, получив разрешение войти, просачивается сквозь дверную щелку и семенит, выставив перед собой портфель. Зачем, спрашивается, предавать огласке такие мелочи жизни? И чего ради Зернов так напирает на то, что он вступил в элитный теннисный клуб, где состояли ближайшие друзья и дочь президента, и при этом ненавидел физкультуру и спорт? Да, если хотите, он отродясь не занимался физкультурой, он даже утреннюю гимнастику, никогда не делал, ну так что же? Ему не нужен теннис, он играет в иные игры. Одна из них носила кодовое название «Книга Президента»…

На этого молодого человека, одетого с бомжеватой неопрятностью в потертые джинсы, ободранные кроссовки и просторные рубахи с жилетками, нехорошо косился обслуживающий персонал. Вадим Юдин — так звался журналист, косивший под бомжа, — не обращал на косые взгляды внимания. Должность у него была такая, что сам черт не брат: литературный обработчик мемуаров президента. Обязанности заключались в том, чтобы под шорох диктофона задавать наводящие вопросы и слушать ответы президента, а потом соорудить из них нечто внятное и занимательное. Юдинским творением президент остался доволен. Однако на плохо умытом лице Юдина читался демонстративный скептицизм. Он довел до сведения президента, что за издание такой книги в России никто не возьмется: выдающегося дохода она не сулит, а в наше время каждый генеральный директор заранее подсчитывает убытки и прибыли… Если президент пожелает, Юдин договорится с одним издательством в Финляндии. Но на это потребуются деньги… Президент согласился. Он еще надеялся получить доходы от своей книги — они были бы для него не лишними. Как ни покажется кому-то смешным, президент, вопреки тому, что о нем говорили, сохранял кристальную честность — по крайней мере, в начале своего президентства. Жил на одну зарплату, взяток не брал, даже завуалированных.

Президент так и не узнал, что не одно и не два издательства России руками и ногами ухватились бы за возможность выпустить его мемуары, причем сразу же готовы были выплатить изрядный гонорар. Не обратил он внимания и на ту красноречивую деталь, что Юдин работал заместителем главного редактора в журнале, размещавшем рекламу «АВТО». Практически, журнал существовал на эту рекламу, и Корсунский потребовал от заместителя главного редактора ответных услуг. Он их получил: все деньги, которые якобы ушли в Финляндию, были переведены на счет Корсунского. Время от времени Юдин информировал президента, что финнам требуются новые суммы: то на бумагу, то на компьютерную верстку, то на прочие мелочи…

В конце концов книга вышла под маркой журнала, где трудился Юдин. Президент что-то заподозрил. Тогда, чтобы усыпить его бдительность и на корню отсечь идею возмещения ущерба, нажившийся Корсунский стал переводить некоторые суммы на счет президента — якобы доходы от продаж. Зато Юдин познакомил его с президентом, чье могучее государственное крыло не раз прикрывало Валентина Янкелевича от мелких и крупных превратностей судьбы. Тогда-то Корсунского и приняли в теннисный клуб. Приходилось, источая обильный пот, скакать козликом по корту, терпя насмешки некоторых приближенных президента. Ну и что, подумаешь! Поскакал чуть-чуть, не переломился. Зато — где сейчас они, чересчур смешливые? Вот то-то… А Корсунский — в Лондоне.

Валентин Янкелевич поерзал на стуле и выудил из кармана брюк дамское зеркальце. Размером с пудреницу, в позолоченной оправе, оно имело шокирующе гламурный вид, особенно в сочетании с отражающимся в нем лицом — треугольные мефистофельские брови, горбатый нос, губы, которые сейчас искривила обида… Постепенно черты выравнивались, губы распрямлялись — Корсунский возвращался к состоянию довольства собой. Он примерял на себя заново переживаемые детали, вычитанные из книги Зернова, и находил, что все не так плохо. Семенил, прыгал, просачивался в щели — ну так что же? Он применял некрасивые средства во имя победы, но он победил. Все знают, что на его совести много трупов. А трупом больше, трупом меньше, какая разница?

Привычный к смешению правды и лжи, Корсунский стоял выше того, чтобы опровергать приписанную ему причастность к смерти Питера Зернова. Мало ли что ему приписывали и припишут еще! Все это маски, которые моментально прилипают к лицу. Вместо того, чтобы терпеть боль, отдирая маску от кожи, лучше полюбить приданный ему облик. И этот облик, и другой, и третий…

Корсунский не мог прекратить актерствовать даже наедине с собой. И в роли убийцы Питера Зернова он себе нравился.