Чуть-чуть высунув язык

Непременно, он зайдет, откроет дверь,

Станет тихо и светло. Наоборот

Он откроет дверь, зайдет, отключит свет

Станет больно, громко, даже итого

Горячее чем вода у батарей,

станет

Та вода, в которой дышащих углей

Пламя

Ярким пламенем не гасит стельки кед,

Что поставлены сушиться потому

Что плясали целый день «Он не пришел»

Оттого что не пришел, зараза, все.

Но он все-таки придет, но поздно, нет

Вот от этого теперь горит, бронхит

заболели кеды (ей-то ничего),

зачихали

И оставили на луже вечный след

скраю.

Так на что же я все время отвлекась? — Ах,

Он придет, короче, ляжет и прижмет

И укутает тебя до пяток, до

Спинки белой (пусть вбирает холод стен)

И прижмет лобок к упругим узлам вен

А на утро, он, с матраца на полу

На привычный уже взгляду потолок

Встанет,

в форме-хаки и плаще

И уйдет — Парень!

Слышишь — грохот?!

Вот он был и тут же, милый, черта нет,

Улетел

В непонятное, но ГРУ[1] своей любви

Сдав бутылки (вечный груз), и две улы

бки и шпорами царапая паркет,

Ну а ты уже в который в жизни раз

Будешь надпись циклевать «Я не умру»

И стирать со спинки черный, черный мел.