Цицерон

ЭПИЛОГ

На морском берегу в нескольких милях от уединенной Астурской виллы от удара меча центуриона, посланного Антонием, оборвалась жизнь Цицерона. Несколькими годами раньше в той же Астуре боролся он со скорбью и сумел обрести новые силы после смерти дочери. Геренний был когда-то обвинен в убийстве отца. Глубоко символическое совпадение: в дни борьбы с Камилиной Цицерона назвали Отцом Отечества; в последние месяцы жизни он снова стал как бы отцом и в курии, и в гражданской общине Рима. Слово «отец» имело для каждого римлянина глубокий смысл, окружено было мистическим ореолом. Такое представление сохранялось на протяжении нескольких веков. Рука отцеубийцы нанесла смертельный удар человеку, который защищал его перед судом, добился оправдания и как бы стал его отцом. Биографы Цицерона обычно говорят о черной неблагодарности Геренния. Но еще важнее символический смысл драмы, разыгравшейся на морском берегу. Совершено отцеубийство — самое чудовищное, самое немыслимое из всех преступлений. В юношеской речи в защиту Росция из Америи Цицерон напомнил, что афиняне отказались даже предусмотреть в своем праве достойное наказание за такое преступление. И вот — Рим осиротел. Ему нужен другой отец. Им стал Октавиан Август, но титул Отца Отечества он решился принять лишь через сорок лет, во 2 году до н. э. Августу было тогда шестьдесят с лишним лет от роду, то есть почти столько же, сколько Цицерону в момент гибели.

Смерть настигла Цицерона, когда он, по всему судя, решился покинуть Италию. Несколько дней он колебался. Точно так же и раньше, после смерти Цезаря, он никак не мог решиться уехать в Грецию, даже поднялся на борт корабля, даже доплыл до Леукоптеры и... вернулся. Невозможно было оторваться от родной италийской земли. С каким восторгом приветствовал он ее поля и нивы, когда вернулся из изгнания! Всякий раз, когда приходилось расставаться с родиной, он изыскивал предлог, чтобы этого не делать, истолковывал любое, самое незначительное происшествие как дурное предзнаменование. Говорят, плавание по морю всегда вызывало у Цицерона ужас и отвращение. Это правда: он боялся бурь, с трудом выносил неудобства, связанные с путешествием по морю. Но ведь он не хотел покидать родные берега и когда море спокойно, а ветер попутный — так оно, кстати говоря, было и в декабре 43 года. Если не считать юношеских поездок по Греции, Цицерон расставался с родиной, только подчиняясь закону. Закон Клодия изгнал его из Италии, а закон Помпея отправил управлять Киликией. Он не сомневался, что присутствие его в Риме спасает государство от гибели. Удивительное тщеславие, говорят историки. Скорее чувство отца, который боится надолго покинуть свое дитя. Разумеется, были и практические причины, мы о них уже говорили, — Цицерон понимал, что политика делается в Риме. Но ведь многие для умножения своего политического престижа по нескольку лет управляли отдаленными провинциями или воевали в отдаленных странах, добиваясь триумфа. Цицерон же был уроженец Арпина, сельский житель, крестьянин и потому так крепко привязан к родной римской земле. Глубокое чувство родины продиктовало Вергилию его «Георгики», и в этом смысле можно считать Цицерона предшественником Вергилия. Август в своей последующей деятельности тоже как бы осуществлял патриотическую мечту Цицерона — недаром так добивался он поддержки со стороны жителей колоний и муниципий, всех бесчисленных городов и городков Италии. Цицерон одним из первых раздвинул рамки города-государства, которому предстояло вобрать в себя Италию, а потом и весь тогдашний мир.

Консерватор до мозга костей, накрепко связанный с традициями родины — малой родины, Арпина, и большой — республики римлян, он сумел духовно оправдать всемирно-историческую миссию Рима, которую Помпей и Цезарь осуществляли огнем и мечом. Помпей добивался славы покорителя Востока, утверждал римские знамена на южных окраинах тогдашнего мира, замирял Испанию; Цезарь, выйдя однажды к берегам Океана, готовился двинуться на завоевание стран, где «рождается солнце»; Цицерон в это время писал «Об ораторе», «О государстве», «О пределах добра и зла», писал «Тускуланы» и «Об обязанностях»; в создании империи сочинения его сыграли не меньшую роль, чем походы обоих завоевателей. Они открывали перед умственным взором новый образ мира и человеческого сообщества. Рим из аристократической республики превращался в монархию, а Цицерон сочинениями, речами, всей своей жизнью закладывал фундамент, на котором философы, мастера красноречия, ученые толкователи древних рукописей принялись возводить здание новой культуры. Им это удалось — по крайней мере на два тысячелетия.

В жизни и творчестве Цицерона заложено противоречие между широтой его взглядов, охватывающих весь мир, и узостью его «муниципального» мировоззрения. Вслед за своим дедом он скорбит по поводу введения тайного голосования в народных собраниях: оно, на его взгляд, открывает возможность для разного рода злоупотреблений, а, главное, подрывает господство «лучших» — оптиматов; располагая наибольшими материальными возможностями, духовным авторитетом, влиянием на граждан, они способны по-настоящему заботиться об интересах республики и вести ее вперед. Цицерон защищает достоинство и авторитет сената, он видит в нем своего рода «муниципальный совет» Рима, хоть и клеймит неповоротливость сенатского сословия и осуждает распри, парализующие деятельность сената. Цицерон потерпел поражение тогда, когда непреложно выяснилось, что система не работает: мелочность и глупость сенаторов, непостоянство черни, бросающейся ив одной крайности в другую, родственные союзы сводят на нет усилия Цицерона. Л ведь Рим, может быть, избавлен был бы от новой гражданской войны, если б сенаторы согласились уступить Октавиану ту роль, на которую хотел определить его первоприсутствующий сената, «принцепс», вождь, первый среди равных, человек, чья власть покоилась на единственном основании — на искусстве слова. Такое положение не могло держаться долго. Цицерон своими речами одерживал победы в сенате, и тотчас Клодий или Антоний подстрекали наемников, и бурный мятеж губил дело.

В трактате «О государстве» Цицерон убедительно показал, сколь необходим был Риму «кормчий республики», princeps, но никогда он не призывал к насильственному захвату власти. Оратор всегда проповедовал уважение к порядку и закону. Цицерон вдохновлялся идеями Платона, его идеальным государством. Но в отличие от Платона у Цицерона была надежда осуществить мечту, ведь такое почти совершенное государство существовало на протяжении целого века в Риме Сципионов. Там, в Риме Сципионов, Цицерон видел воплощение идеальных ценностей, всегда его привлекавших — там цвела щетинная дружба, подобная той, что связывала Лелия и Эмилиана, там в ученых занятиях и мирном труде протекала жизнь старых людей, они возделывали свои наделы, читали сочинения философов и историков и не опасались, что явится какой-нибудь разбойник и отнимет все их достояние, а заодно и жизнь. Но Рим, в котором жил Цицерон, утратил счастливое равновесие. И он стремился к устроению государства, которое было бы в состоянии сохранить относительную гармонию образующих его сил. Быть может — кто знает? — если бы удалось победить Антония, идеал Цицерона начал бы осуществляться еще при его жизни. Осуществить его ценой огромных усилий сумел только Август, чье правление дало римлянам «мирный досуг в сочетании с достоинством», о котором мечтал Цицерон.

Одной из опор империи стал «муниципальный» строй жизни, о котором мы не раз рассказывали на протяжении этой книги. Каждый провинциальный город воспроизводил облик Рима — Рима золотых лет республики, к которому всегда была обращена мысль Цицерона: его Капитолий, базилики, курию и, что важнее всего, его обычаи и традиции, его систему ценностей. «Краткое наставление по соисканию магистратур», которое Квинт некогда написал для брата, теряло свой смысл в самой столице империи, но полностью сохраняло его в любом городе, где каждый знал каждого и находил удовольствие в том, чтобы, встретив человека на форуме, приветствовать, назвав его по имени. Обыватели, простые и деятельные, составляли основу империи, бесчисленные городки стояли твердо, империя их поддерживала, спасала от бед и варваров, и, пока было так, бескрайняя держава и ее провинции жили в спокойствии и мире. Благодаря Цицерону муниципальный дух сохранился надолго. Каждый местный оратор, выступая в столице провинции перед трибуналом наместника или перед де-курионами в родном городке, равнялся на Цицерона, старался подражать ему. И отзвук речей великого оратора выводил грошовые тяжбы за пределы ничтожных городков и сел, придавал им достоинство и мощь. Благодаря им, этим провинциальным ораторам, Цицерон на протяжении веков оставался символом и воплощением римской культуры. Постоянные ссылки на его сочинения лишний раз доказывают духовное единство мира империи. И духовное ее единство было немыслимо не только без долго еще жившей веры в римских богов-спасителей, в гений императоров, но и без веры в могущество цицероновского слова.

Всю жизнь Цицерон оставался верен искусству поэзии. Он писал стихи всегда — и в молодости, и после консульства. И это не лишено глубокого смысла. Поэтическое видение создает единый и вечный мир, простирающийся от земли до неба, от созвездий и круговращения Вселенной до Мариева дуба в родном Арпине, от Минтурн до болот вокруг Гаэты, где, также включенный в проскрипции, скрывался Марий. Мы говорили, что, как нам кажется, любовь Цицерона к италийской земле отозвалась в «Георгинах» Вергилия; к тому же Вергилию обращается наша мысль и при виде восторга, с каким Цицерон обратился к переводу или, вернее, к переложению поэмы Арата. Оба латинских поэта видят звездное небо, царящее над нашим миром, оно определяет смену времен года, в которой отражается величественный ритм Вселенной. Движение Солнца, как и движение созвездий, подчинено законам, выражающим божественное начало жизни. Железная непреложность, с которой совершается движение Вселенной, внушало бы ужас, если бы не столь внятна, столь открыта была она познающему разуму человека, если бы рядом с необходимостью Цицерон не видел свободу. Представление Цицерона о свободе не слишком отличается от представления стоиков. Свобода, по Цицерону, тоже предполагает смирение перед волей богов, но в отличие от стоиков Цицерон исходит из способности человека воздействовать на окружающий мир. Боги философии Цицерона подобны философам скептической Академии, они тоже видят все «за» и все «против» и предоставляют людям выбирать один из двух открывающихся перед ними путей: бороться за укрепление государства или способствовать его распаду, утверждать доблестными делами «добрые законы» или отдаваться под власть «дурных» и разрушительных. Души тех, кто выбрал первый путь, растворяются после смерти во Вселенской Душе, которая правит миром, сохраняет равновесие и тем спасает его.

Только музы способны приподнять завесу над таинственным бытием мирового Града. С поразительной простотой и высокой наивностью Цицерон слагает стихи о собственном консульстве, ибо убежден, что в тот год проник в замыслы богов-покровителей Рима и сумел содействовать их осуществлению. Разговоры о смешном тщеславии здесь неуместны и оскорбительны. Тщеславие — лишь самая внешняя форма, самое несовершенное отражение постоянно жившего в душе Цицерона чувства смирения перед необходимостью бороться и действовать. Обращаться к богам, моля их указать, как бороться и как действовать, — далеко не то же самое, что неумеренно возносить самого себя.

Может быть, кто-то скажет, что образ нашего героя, с одной стороны, слишком христианский, с другой — слишком произвольный, придуманный. Между тем предложенное толкование опирается на определенные данные. В их число входит прежде всего вера Цицерона в предзнаменования — в знамение, явленное перед декабрьскими нонами, в пророческий сон в Атине по дороге в изгнание, в сон греческого гребца накануне Фарсальской битвы и во многие другие.

Цицерон живет в том же духовном пространстве, что его сограждане, он разделяет их верования. А вера в предзнаменования — залог веры в то, что события на земле разворачиваются не случайно, что они подчинены порядку и логике, которые никто, кроме богов, в них внести не может.

Сохранению божественного порядка и осуществлению божественной логики можно и должно содействовать. Может и должен содействовать им человек, смиренно внемлющий знамению, которое ему дано. Самые мрачные пророчества могут быть отвращены — искуплены, как говорили римляне, — с помощью соответствующих обрядов. Мы рассказывали, как Цицерон, покидая на волю богов бесконечно дорогой ему Рим, освятил на Капитолии статую Минервы, богини, которой был особенно предан. Сознательно или нет, он повторял тот искупительный обряд, которым здесь же, на Капитолии, был освящен храм Разума после разгрома римских армий в 217 году на берегах Тразименского озера.

Теперь надо сказать о том, что историки называют нерешительностью Цицерона. Доказательством ее считают боязнь казнить заговорщиков в 63 году и бесконечные колебания в 49-м, перед тем как присоединиться к армии Помпея. Слабохарактерность, говорят они, неспособность принять решение. Всегда нелегко установить разницу между привычкой к длительным размышлениям и недостатком воли. Цицерон сложился под воздействием скептической философии Академии, он всегда начинал с рассмотрения всех сторон проблемы. Диалектика Диодота приучила его формулировать то, что на языке математиков называется гипотезой, рассматривать любой вопрос всесторонне, как совокупность данных. Нам кажется, что размышления такого рода доставляли Цицерону удовольствие, были для него умственным наслаждением. Но видеть проблему в форме уравнения — значит, видеть два равно возможных решения, со всеми выводами, вытекающими из каждого. Оставалось лишь сделать выбор. И тут разум оказывался бесполезным; выбор могло подсказать только сердце, и в конце концов он оказывался иррациональным. Встать на сторону Помпея Цицерона заставило то, что мы сегодня назвали бы порядочностью, чувством чести; невозможность нарушить fides, воспоминание об оказанных услугах, потребность прислушаться к мнению сограждан. Ни один из этих мотивов нельзя назвать разумным, рациональным. В похожей ситуации Катон считал непреложными совсем другие принципы. Но в ту пору Цицерон ни в коей мере не был Катоном, только в последние месяцы жизни, ощутив всю привлекательность стоической философии, он отбросил колебания, склонился к самым суровым решениям и встал на путь, о котором писал в «Тускуланах», — отдать жизнь за республику. Но на этот путь можно встать только единожды.

Иррациональное и страстное начало в мысли Цицерона и в его деятельности напоминает роль, что отведена в диалогах Платона поэзии и мифу. Далеко не случайно всю жизнь так глубоко чтил Цицерон основателя Академии. Действие таких трактатов, как «Об ораторе» или «О государстве», перенесено в эпоху Сципиона, оно погружено в атмосферу мифа, которая вся лучится величием и славой; в эту атмосферу невольно погружается читатель. История Рима обретает поэтический тон. И снова перед нашим умственным взором встает Вергилий, снова возникает восходящая к Энею галерея великих римлян, носителей самых прославленных, самых громких имен истории города. В диалогах Цицерона люди той поры, как и сам автор, исполнены сознания исторической преемственности. Не один Цицерон остро осознавал ценность легенды и мифа, традиции и преемственности. Столь же чутки к ней были Аттик, Варрон и другие писатели и мыслители времени. Но их стремление к восстановлению традиции опиралось скорее на разум и знание, чем на чувство и сердце.

Как многие его современники, Цицерон испытывал желание заняться историей, о чем не раз говорил в письмах. Он даже приступил к работе, собирал материалы, составлял планы, но всякий раз по тем или иным причинам отказывался от своего замысла. Намерения эти тем не менее показательны сами по себе. В годы крушения республики и ее ценностей возникла потребность в самооправдании. Цицерон указал на те стороны общественной жизни, где следовало искать возможность такого самооправдания. Через несколько лет оно прозвучало в «Истории Рима от основания города» Тита Ливия, в «Энеиде» Вергилия. Этим созданиям римского гения проложил путь Цицерон. Он первый вывел целую галерею героев римской истории, показав их и в самой достоверной повседневности, и во всем величии их мыслей и подвигов. Не случайно так часто говорил он о том, что оратор должен знать историю. Не для того, чтобы обнаружить еще один источник, из которого можно черпать декоративные детали, забавные анекдоты или назидательные примеры, а чтобы в речах своих открывать слушателям мир, и тот, что их окружает, и другой, совсем на него непохожий, мир цветущей республики, который Цицерон страстно хотел навсегда сохранить живым.

Вот почему Цицерон — провозвестник империи. Она была внутренне неотделима от монархии, Цицерон это предчувствовал. Через полвека связь стала явной. Всей душой ненавидя единоличное правление, он готовил его торжество, создавал его идеологию. Он прочил Октавиана на роль «кормчего республики»; описывая идеальное государство, Цицерон доказывал, что кормчий республике нужен. Противоречие это отражает конфликт между теоретическими построениями Цицерона и глубинными импульсами его личности. Именно из этого противоречия родился принципат и принял ту форму, которую принял. В 27 году сенат поднес новому Цезарю щит, выписав на нем главные добродетели принцепса — гражданская доблесть, справедливость на основе права, милосердие и pietas, то есть то сочетание философских понятий и национальных ценностей, которые Цицерон пытался утвердить за двадцать лет до того. Современные историки слишком часто, недопустимо упрощая, характеризуют философское творчество Цицерона как эклектическую популяризацию, Они забывают, что Цицерон предпринял грандиозную попытку поставить в новую перспективу и заново рассмотреть многовековую традицию философских школ. Без философских сочинений Цицерона мышление римлян, политическое в своей основе, никогда не отозвалось бы на призывы с далекого Востока. Цицерон продолжал и развивал дело Сципиона Эмилиана и Панеция. Им пришлось преодолевать сопротивление людей, которые, понимая значение греческой культуры, все же предпочитали знакомить с ней лишь немногих, тех, кто владел языком Эллады. Цицерон против таких воззрений боролся всю жизнь. Он понимал и прямо говорил: перевод греческих философских учений и их ключевых понятий на латынь — не просто проблема поиска словарных соответствий. Перевод — включение греческой философской мысли в тот образ мира, что отражен в языке римлян. Цицерон стремился не к распространению знаний, а к изменению мышления народа. Он был подлинным новатором и революционером, этот самый консервативный из консервативных римлян. Жизнь, им прожитая, навсегда отмечена противоречием между стремлением вернуться в мир своего детства и своей юности, в мир утраченной гармонии и последовательным, на разуме основанным стремлением создать новый образ человека, которым и жила культура на протяжении стольких последующих веков.