Цикл аномалии

ГЛАВА 14

Я не могла уснуть.

Я достаточно испытала это, чтобы сказать, что было два вида тишины: тонкая и глубокая. Тонкая тишина была подобна облаку. В основном тихо, но время от времени просачивался царапающий звук или чириканье — как когда небо было затянуто тучами, но я знала, что за ним все еще светило солнце. Тонкая тишина всегда была немного проницаема.

С другой стороны, глубокая тишина затягивала. Я говорила так, потому что единственное физическое ощущение, с которым я могла его сравнить, — это ощущение пребывания внутри резервуара. Когда мои ноги сводило судорогой и руки не выдерживали, а голова опускалась до тех пор, пока вода не текла в уши, — такой звук тишины. Это была темная дыра в земле с крышкой в ​​сто фунтов. Это было смертное ложе холодной воды, которое простиралось на восемь футов ниже кончиков пальцев ног. Это было место, настолько холодное и тесное, что здесь едва ли мог найтись клочок сухого воздуха, в котором можно было бы кричать.

Последним звуком, который я слышала перед тем, как мой рот распахивался, и вода наполняла мои легкие, — была тишина.

— Я не могу уснуть, — шепнула я. Я поняла, что могла также сказать это вслух. Может, я смогу уговорить себя погрузиться в какое-то состояние сна. — Я не могу спать.

— Я знаю. Прошлой ночью ты храпела всего минут пятнадцать, — ответила Воробей, в ее голосе не было ни намека на усталость.

— Я храплю?

— Порой. Ты издаешь этот гортанный, слюнявый звук… как волк, жующий мясо бизона.

— Откуда, черт возьми, ты знаешь, как это звучит?

— В Архиве есть видеоролики о природе. Мне они очень нравятся — это как наблюдать за всеми худшими частями человечества, но с пушистыми зверюшками.

— Ах, — хмыкнула я. Я слишком устала, чтобы задавать вопросы. Мне просто нужно было закрыть глаза, и…

— Две ночи назад, думаю, ты вообще не спала. Ты не издавала никаких звуков. На самом деле я пару раз вставала, чтобы убедиться, что ты еще дышишь.

— Ну, может, если бы ты сосредоточилась на собственном сне, у тебя не было бы времени беспокоиться о моем, — проворчала я.

Наступила короткая пауза — ровно столько времени, сколько мне нужно, чтобы закрыть глаза и снова успокоиться. Потом Воробей сказала:

— Я не сплю.

Мои глаза резко открылись. В комнате было темнее, чем в сапоге, но я все равно перевернулась и посмотрела в сторону голоса Воробья.

— Что значит, ты не спишь? Всё спит.

— Я — нет. И держу пари, что ты бы тоже не стала, если бы твой чип все еще работал.

Я легла на спину и смотрела в черную бездну надо мной.

Нормалы не спали. Я этого не знала. Насколько мне было известно, я всегда спала. Я помнила, как мои родители укладывали меня спать ночью. Мне снились суперсладости и фиолетовые коты. Я просто всегда предполагала, что все остальные проводили ночи, делая то же самое. Но, видимо, нет.

И теперь я понимала, почему Говард всегда так интересовался моими снами: если Нормалы не спали, то они точно не видели снов.

— Значит… ты просто лежишь всю ночь и пялишься в никуда? — сказала я.

Я услышала хруст ее подушки, когда Воробей кивнула.

— Как-то так.

— Разве это не скучно?

— Немного.

Разве это не одиноко?

Я думала об этом вопросе, но я его не задаю. Конечно, одиноко. Проводить восемь часов каждую ночь, лежа без сна, неподвижно, в тишине, было бы невыносимо. И примерно месяц назад Воробей делала это в одиночку. Она прожила в Учреждении всю свою жизнь одна. У нее даже не было возможности поговорить со мной.

Заперта в этой комнате.

Каждую ночь.

Одна.

Я не могла бы так сделать. Я лучше утонула бы в Резервуаре.

— Не могу поверить, что ты не спишь.

— Хорошо, что факты не зависят от твоей способности в них верить, — буркнула Воробей. Затем, через мгновение. — Шарли?

— Да?

— Почему ты не можешь уснуть?

— Здесь чертовски тихо. Я привыкла к большему количеству шума.

— Например?

— Дерьмовые кондиционеры, жужжание жуков, Уолтер — и если ты думаешь, что я плохо звучу, ты должна услышать звуки, исходящие от Уолтера после того, как он выпил. Клянусь, это ужас.

— Он громкий?

— Боже, он как волчья стая, состоящая из одного человека. И некоторые звуки, которые он издает, имеют собственные запахи — такие, от которых глаза слезятся. Я просыпалась с рвотными позывами не раз.

— Я хотела бы когда-нибудь встретиться с Уолтером.

Я слышала улыбку в ее голосе и не понимала ее.

— Да? Все, что я сказала тебе о нем, это то, какой он отвратительный, и ты все еще хочешь с ним встретиться?

— Похоже, из него получится хорошая картина.

Я закатила глаза.

— Верно, я и забыла, что ты любишь рисовать грубые вещи.

— Интересные вещи.

— Ага.

Я уловила шорох, когда Воробей села.

— Шарли?

— Что?

Больше шуршания. Какой-то нервный хруст подушки.

— Думаю, я знаю, как пошуметь для тебя.

— О? Ты собираешься съесть восемь банок фасоли, а потом вышвырнуть меня из комнаты?

— Нет… — еще немного шороха. — Я собираюсь включить Архив для тебя, но не говори Фрэнку, потому что ты потеряла свои привилегии за то, что била меня.

— И по чьей вине?

— Твоей. За то, что пнула меня.

Я не могла с ней спорить — в основном потому, что у меня просто не было на это сил, а отчасти потому, что она могла быть немного права.

— Как ты вообще собираешься включать Архив? Разве Учреждение не закрывается на ночь?

— Нет. Почему ты так думаешь?

— Потому что все работает на солнце. И вещи на солнечной энергии не могут работать без солнца.

— В Учреждении есть генераторы, Шарли, — раздраженно сказала Воробей. — Они могут одновременно хранить дополнительные солнца на несколько недель.

— Да? Хм. Это довольно интересно… — я думала об этом секунду. — Ты не покажешь мне, где эти генераторы?

— Даже если бы я могла добраться до них, я бы ни за что не позволила тебе прикоснуться к ним. Ты бы, наверное, разорвала нас всех на куски.

Наверное, она была права.

— Работа Архива практически не потребляет энергии. Вряд ли Фрэнк заметит, что я его включила.

Бледный шар света расцвел над изножьем кровати Воробья. Это был проекционный свет — я бы, наверное, даже не заметила его, если бы в комнате не было так темно. Но теперь мне казалось, что я смотрела на солнце.

Я прикрыла глаза, пока они не привыкли.

— Это что?

— Это Архив, — сказала Воробей.

Я внимательно наблюдала, как она управляла проекцией по меню. Выглядело как гигантское меню Куба — но вместо того, чтобы реагировать на прикосновения, оно словно следовало за движением рук Воробья. Она провела рукой по кругу, и проекция превратилась из шара в большой прямоугольный экран.

— Какое телевидение ты смотришь? — спросила она, поворачиваясь ко мне.

Я не была готова к тому, что проекционный свет сделает с ее серебряными глазами. Они блестели, как два кусочка хрома Фрэнка, цвет которых переливался какой-то неестественной жидкостью.

— Э… эм…

— Просто выбери что-нибудь. Буквально все, что угодно, — раздраженно сказала Воробей, и в ее взгляде появился металл. — В архиве есть все, о чем только можно подумать.

— Здесь есть футбол?

Она ухмыльнулась мне. Это длилось лишь миг, но выражение идеально сочеталось с ее сияющими глазами, и воспоминание витало в моей голове даже после того, как она отвернулась. Кажется, я понимала, что она имела в виду, когда говорила, что у нее что-то застревало в голове: эта ухмылка определенно оставила след.

— С возвращением на Суперкубок двадцать два, — прогремел мужской голос из проекции.

Я села прямо.

— Двадцать два? Сколько, черт возьми, лет этой игре?

— Много, — с ухмылкой сказала Воробей. — Но мне нравится эта. Там много тачдаунов.

Я смотрела так много футбольных матчей, что могла представить, что происходило, просто слушая комментарии. И Воробей была права: шум помог мне расслабиться. Знакомые узоры шума толпы, смешанные с жужжанием дикторов, сделали мои веки тяжелыми. Две минуты спустя, и я была близка к тому, чтобы заснуть…

Затем толпа взорвалась.

Футбольные матчи в Далласе транслировались по телевидению с заранее записанным шумом толпы: крики приземления, улюлюканье при перехвате, возгласы после удачного начального удара — все было одинаково. Но этот шум был другим.

Там было примерно в десять раз больше энтузиазма, чем на любой записи, и, кажется, шум не заканчивался. Люди все еще вопили добрые десять секунд спустя.

Я с усилием открыла глаза и придвинулась к изголовью кровати, пытаясь подобраться под таким углом, чтобы видеть экран.

— Что случилось?

— Одна из команд только что забила тачдаун.

— Уже?

— Ага.

— Ну, ты можешь немного повернуть экран? Я не вижу.

— Ты должна спать. У тебя завтра операция.

Она была права. Я должна была спать. Но не успела я лечь, как толпа снова взорвалась.

— Что теперь?

— Другая команда только что забила тачдаун.

Я больше не могла. Обычно за игру бывало только четыре тачдауна. Эта игра была на пути к тому, чтобы иметь намного больше. Я должна была увидеть это сама.

— Можешь повернуть экран?

— Он не поворачивается, — фыркнула Воробей. — Ложись спать — что ты делаешь?

Ее глаза расширились, когда я сорвала с нее одеяло. Она уперлась в меня ладонью, прежде чем я успела пригнуться.

— Подвинься.

— Нет.

— Давай, всего на пару минут! — умоляла я, наклоняясь так, что весь мой вес приходился на ее ладонь. — Пять минут, а потом я обещаю, что пойду спать.

Губы Воробья сжались в неуверенности.

— Но… я думала, что только женатые люди должны спать в одной постели?

Это были странные слова. Конечно, все супружеские пары в Далласе спали в одной постели — или, скорее, лежали без сна, уставившись в потолок до рассвета в одной постели — но мы с Ашей также спали вместе. И мы точно не были женаты.

Я рассказала об этом Воробью, но она все еще не была убеждена.

— Откуда мне знать, что ты мне ничего не сделаешь?

Я не понимала.

— Что сделаю?

— То, что делают женатые люди.

— Я не понимаю, о чем, черт возьми, ты говоришь.

— Фрэнк сказал, что можешь. Он сказал, что ты могла бы что-то натворить.

Мне надоело слушать о Фрэнке. Меня тошнило от того, что он служил Воробью оправданием абсолютно всего.

— Знаешь что? Иногда мне кажется, что Фрэнк говорит тебе что-то только для того, чтобы напугать тебя и заставить следовать правилам…

— Нет, он…

— И я думаю, что он говорил тебе обо всех этих вещах, которые я могу сделать, чтобы ты меня боялась.

— Я не боюсь тебя, — возразила Воробей, но в ее глазах не было уверенности.

Я сломала ей нос сегодня. Теперь он распух до такой степени, что нижние части ее глаз свисали полумесяцами, будто они постоянно находились в состоянии, когда вот-вот потекут слезы. Ее признание не влияло на то, что Воробей боялась меня. Я бы не причинила ей вреда, если бы от этого не зависела наша жизнь.

Но ей и не нужно было этого знать.

— Хорошо, — натянуто сказала она.

Воробей скользнула к стене, и я устроилась рядом с ней. Я так долго стояла и спорила с ней, что замерзла. В Учреждении было холодно. Мои зубы немного стучали, когда я натянула одеяло до подбородка.

Воробей замерла рядом со мной.

— Что это был за звук?

— Это мои зубы.

— Почему они так звучат?

— Они стучат, потому что мне холодно. А теперь заткнись, давай посмотрим игру.

Воробей провела рукой, и проекция снова запустилась.

Я не могла в это поверить. Тот футбол, который я привыкла смотреть, происходил в маленькой мягкой комнате, заполненной камерами. Игроки носили шлемы и светящиеся ремни, а также перчатки, которые позволяли им передавать спроецированный шар света вперед и назад. Если кто-то из другой команды касался пояса, игрок считался схваченным и должен был стоять на месте до окончания игры. Я так и не поняла, почему они использовали слово «схватили» — слово «коснулись» было бы гораздо более уместным.

Теперь я понимала.

Когда в футбол только начали играть, они действительно сражались друг с другом.

И это было потрясающе.

— Это настоящее! — сказала я, когда игроки выстроились на поле. — Это настоящая трава!

— Да, — буркнула Воробей.

Они били по мячу, и квотербек занял позицию. Огромные тела сталкивались на линии. Я слышала треск их шлемов, их тяжелое рычание, когда одна сторона боролась за то, чтобы пробить то, что так отчаянно защищала другая сторона. Квотербек поднял руку, а затем выбросил ее вперед. Я с изумлением наблюдала, как настоящий мяч — реликвия из кожи и белых шнурков — пролетел по спирали в воздухе и точно упал в руки бегущего игрока.

— Боже, он действительно поймал его! — закричала я, когда игрок пересек конечную зону. — Они сделали это, они действительно забили тачдаун!

— Да, это все реально, — сказала Воробей.

Я чувствовала, что она была раздражена, но мне было все равно. Меня потряс тот факт, что мы наблюдали, как группа людей делала вещи — настоящие вещи — которые я когда-либо видела только при свете и камерах. Камера показала толпу, и я была в шоке, когда увидела, что все люди собрались на стадионе. Это не была запись: реальные люди болели за свои команды. Одни носили оранжевое и синее, другие белое и красное. На них были шляпы и причудливое количество краски на лицах, и они были так взволнованы, что толкали друг друга от возбуждения.

Самым замечательным был тот факт, что эти люди с разной внешностью собрались вместе в количестве, которого я никогда не видела, но никто не нанес удар. Болельщики из разных команд сидели бок о бок, и никто не пытался убить друг друга. Этого никогда не случилось бы в Ничто.

В меня стреляли за меньшее.

— Когда это было? — сказала я.

— Год? Кажется, это был 1988 год.

Я пошатнулась. Я знала, что это было давно. Думаю, я даже знала, что был период лет с единицы. Но большего я не знала.

Это видео было записано Раньше — еще до того, как мир рухнул и все стало Ничем. Мы с Уолтером всегда представляли себе, какой была жизнь раньше. Мы находили здания или статуи в глуши и удивлялись им. На самом деле никто не знал ответов, поэтому мы воображали. Это было как смотреть на звезды: я никогда не узнаю наверняка, что там, поэтому я довольствовалась тем, что воображала.

Но теперь перед моими глазами раскинулось Перед. Был цвет, звук, тысячи человеческих лиц — каждое было выразительным и неповторимым. Было ясно, какой была жизнь раньше.

Потрясающей.

— Посмотри на них всех, — прошептала я. — Они такие… живые.

— Я думала, ты скажешь, что они отвратительны, — пошутила Воробей, пока камера показывала толпу лысеющих мужчин в очках.

Прежде чем я успела придумать ответ, меня снова охватил холод. Я натянула одеяло повыше и прижалась к Воробью. Она давала много тепла: от ее мышц шли волны, как и от ее кожи, будто я лежала рядом с раскаленным утюгом.

Кровать была слишком маленькой. Она не могла уйти от меня. И через секунду она просто сдалась, потому что ее конечности, наконец, расслабились из состояния трупной скованности.

— Держи руки при себе — предупредила она.

Я не знала, куда бы я их еще положила. Сейчас они застряли у меня под задницей, грелись. Мои ноги были другим делом. Я должна была надеть носки перед сном — я не знала, почему я этого не сделала. Теперь мои ноги были как лед, а комод стоял в другом конце комнаты. Уолтер научил меня всегда держать ноги в тепле, потому что пока они были в тепле, вся я была согретой. Я знала, что если им будет холодно, я буду продолжать дрожать.

Был только один верный способ их согреть.

Но Воробью это не понравится.

— Ах! Что это было? — взвыла она, отворачиваясь от меня.

— У меня мерзнут ноги, — сказала я.

— Да, но как? Почему они такие холодные?

— Я не знаю — эй!

Воробей наклонилась и фыркнула, когда я отдернула ноги.

— Значит, ты можешь засунуть свои замерзшие ноги мне в задницу, но мне нельзя их трогать?

Видимо, она была права.

— Отлично. Вперед, продолжай.

Руки Воробья были такими же теплыми, как и все остальное. Мои ноги начало покалывать в тот момент, когда она прикоснулась к ним.

— Ух, они как кубики льда! Что с тобой не так?

— Ничего.

— Ты заболела?

— Неа. У меня просто мерзнут ноги — и руки, — добавила я, вытаскивая их из-под себя. Моя задница почти не помогла разморозить их. Пижамы Учреждения были сделаны из того же тонкого, чрезмерно переработанного материала, что и одежда в Далласе, и простыни были не намного лучше. Мне было трудно заснуть, потому что здесь было слишком тихо. Но мне трудно было спать, потому что было слишком холодно.

Воробей схватила мои руки и сложила вокруг них пальцы чашей.

— Смешно, — буркнула она. — Я буду рада, когда Фрэнк починит твой чип.

— Я тоже, — проворчала я.

Мне становилось все труднее держать глаза открытыми. Я бы хотела посмотреть концовку игры, но не могла. С непрерывным потоком шума толпы и жаром тела Воробья мне было так комфортно, как не было очень долго. Кровать стала мягче; мое дыхание — глубже. Вскоре мне показалось, что я покачивалась в бассейне с теплой бурлящей водой.

Не боролась. Не тонула. Не кричала и не хватала ртом воздух.

Просто дрейфовала по течению нежной реки, довольствуясь ее изгибами в океане мирного сна.