Courgot

_{* * *}

Курго опьянела, как шлюха с провинциального вокзала, и захотела возлечь. Я не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, было отрадно, потому что у Ленки было странное предубеждение к горизонтальному положению тела, и такие моменты приходилось ловить. Сколько бы барышня ни выпила (я выпивал гораздо больше и рано или поздно меня тянуло прилечь), она все равно продолжала сидеть, даже на кровати, пока она у меня еще была цела. Кровать. Это обламывало. Хотелось изысканных ласк. Ну пусть не изысканных, а ординарных. Но дождаться этого было где-то на грани возможности. Часто я просто засыпал. Курго философствовала. Поначалу я пытался ее слушать. Ничего не получалось: я хотел либо плотской любви, либо сна. В то же время такие размышления вслух пугали, потому что говорили о том, что с Курго происходит нечто вроде маленького тихого психоза. О, нет, психоз — это преувеличение. Видал я психозы. Как, например, интеллигентка, самая что ни на есть настоящая интеллигентка, практически не употребляющая алкогольные напитки, перебирает на первый взгляд совсем чуть-чуть; поначалу это мило и забавно, а потом она самым натуральным образом проламывает череп мужу. Курго иногда, перепив, поступала неглупо, ложась спать. Сегодня этот вариант не годился. Солнце стояло слишком высоко. Где-то маялся Кирилл. Конечно, будь на месте Ленки какая-нибудь другая женщина, достаточно страстная (или умная), я бы ее понял. Но то была Ленка. Может быть, она просто устала? Да и как не устать от такой жизни.

Лечь рядом с ней и любоваться? Идея недурна, но что-то мне в ней не нравилось. Старо́.

Ах да, я же собирался ее трахнуть.

И тут до меня дошло, что мы ни разу не занимались с ней любовью по трезвости. Эта мысль шокировала меня. Вот она, сидит напротив, что-то мелет и смотрит на меня пьяными глазками, и будет молоть свою чушь не менее тридцати-сорока-пятидесяти минут, которые покажутся мне вахтой на Дальнем Севере с его полярной ночью и совсем без баб. Никогда я не нес никаких вахт на Дальнем Севере, но пустой монолог меня попросту замораживал. Еще триста, нет, тридцать секунд, и мой приятель никогда не поднимется, он уснет вечным сном.

Меня, да и моего малыша тоже, добили окончательно. Я встал и зачем-то поплелся в прихожую. А, за сигаретами. Ленка потащилась следом, не переставая нести свою ахинею, и тормознулась в туалете. Дверь она не удосужилась закрыть. Тихо поскрипывая зубами, я обратил на этот факт ее внимание. «А чего ты у меня не видел?» — искренне удивилась она, расслабляя мочевой пузырь.

Мы трахались. То есть хотели трахаться. Курго вымученно стонала. Мне уже давно хотелось курить, и я взвешивал, что мне дороже: трах с Ленкой или мои умные мысли. Мысли победили. Закурил.

Никто не кончил.

«Знаешь, — Ленка стукала по сигарете, стряхивая пепел, — меня как-то изнасиловали. Дважды. Их было трое…»

«А ты ведь сама этого хотела, да?» — вслух я этого не сказал, только подумал, псевдоразумные виктимологические помыслы вроде бы оправдывали мое пьяное состояние.

Помолчал я и налил пива. Теперь можно послушать Курго.

«Какое это дерьмо, Марк, когда тебя насилуют».

Я представил, как меня насилуют. Впрочем, насилием надо мной занимаются каждый день, тут и представлять нечего. Я терплю. И даже не пытаюсь соскочить с этого кайфа.

Затягивался. Сигарета была на половине. Следовательно, можно было выслушать еще около двух минут и тридцати секунд бреда.

«Почему ты заговорила об этом именно сейчас?» — я был в недоумении. Все-таки странные вещи творятся с женщинами. Точнее, странные вещи творят они с нами. Одна очень милая подружка, например, великолепно ласкала мое естество, подробно рассказывая при этом о своих болезнях. Не венерических, к счастью.

Почему они спрашивают? Почему они так любят болтать в постели?

Они как-то по-другому понимают интим. Им нужно выговориться. Но почему теперь? Сколько раз мы, ловя подходящие моменты, пытаемся использовать их, мгновения, чтобы донести свое мужское послание до их умишек, не прибегая к сексу. Какой чудесный закат, дорогая. В ответ слышишь: тебе ведь надо еще скоблить стену. А завтра мы пойдем в хозяйственный за обоями.

Самое худшее — когда женщина мешает секс с делами. Синдром открытой дверцы холодильника.

Почему именно сейчас? Потому, что она решила, что сейчас самый подходящий момент. Совершенный момент. А по мне, так момент был самый неподходящий. Я пытался убедить себя в том, что словил оргазм.

«Ну и ка́к тебя изнасиловали?» — какая все-таки прекрасная вещь сигареты, что бы не писал Аллен Карр! Я с наслаждением попыхивал. — «Тебе интересно?» — «Нет, дело не в этом». Башка плыла, выпитое давало о себе знать. Интересно, каким надо быть уродом, чтобы запасть на Ленку? Да вот он, этот урод, — я. — «Это было почему-то больно, совсем не так, как в первый раз; это было мерзко. Четверо…» — «Трое», — поправил я. — «Они затащили меня в подвал…» — Оригинальное начало, смахивает на милицейскую сводку, либо на сеточные откровения, внимательно прочитанные модератором и давшему добро. Редактор, подумав, что это очередная желтуха, не в восторге, но больше ничего нет. А матерьяльчик-то какой-никакой нужен, нельзя ж резать курочку, несущую золотые яйца!

Вот дура. Дать себя затащить в подвал. Сучка не захочет — кобелек не вскочет. Как это можно позволить себя изнасиловать? Но я же позволяю, только морально. Дебил.

«Потом приходил следователь. Я не заявляла, но их как-то свинтили и они сами раскололись. Да ладно. Вот дальше-то было куда хуже. Херовей некуда. Танька пригласила меня в гости. Я поехала. Мент меня долго допрашивал, влез в душу, гад! Мол, как и что. Он сказал: чем больше вы молчите, тем больше говна остается на свободе. А говно должно быть в унитазе. У Таньки был мужик. Мы выпили. Потом смотрели кино, какую-то ебань. Им захотелось трахаться. Вася желал втроем. Был суд. Но я на него не пошла. За что и получила втык от следователя. Я была против. Но Таня завелась. Мудак Дима захотел. Они выебли меня, Марк. Танька трахала меня рукой».

Сразу возникло два вопроса: может быть, тебе это было и по кайфу, подруга? Второй: Татьяна, это же мня… мясо. Ее бы… Поговорить с ней…

Да, Таня умудриловалась ее изнасиловать. Подробности я узнал позже. Слишком поздно, чтобы махать кулаками и доказывать правоту. Даже свою. Т. поимела Курго кулаком. А почему ты не ушла, поинтересовался я. Тебя ведь никто не удерживал. Гадко это было, гадостно, вопила Ленка, припоминая детали. Было так противно, мерзко, ныла Курго, и еще этот Танин кулак в манде (а ведь потекла сучка, потекла). Но стояла очень морозная погода! Куда же я пойду в такой холод? Еще с восьмого этажа спускаться. Я решила остаться. Таня, мало что продвигала кулак, сворачивала его круче, представляешь себе? Он становился тверже и тверже и мне делалось все больней и больней. А этот мудак наблюдал и дрочил. Потом он трахал меня в жопу, но я терпела (да почему ты не свалила? — заорал я, но Курго причитала о том, как было холодно на улице). Вот дура. А не дураки ли мы, покогитовал я, парящиеся на так называемой работе, живущие с так называемыми женщинами и ведущие так называемую жизнь. Говно ведь. Так что действия Курго, точнее, ее бездействие не было лишено некоторого смысла.

Ну а что ж, это буддистское недеянье, оно спасет тебя от убийцы? Буддизм потерял для меня привлекательность. Видимо, дело в том, что учение Будды я понимал очень поверхностно; созерцал. Да, впрочем, и с христианством так же. Трудно въехать в восточную философско-религиозную мораль человеку западному; вдвойне сложно человеку не западному и не восточному, а россиянину. Пятое направление в географиии! Да и на кой мне эта восточная эзотерика. Ведь и христианство (я почесал ляжку, а затем пятку), тоже пришло с востока. Мне шел восьмой год, когда бабушка втайне от моих родителей крестила меня. Папа и мама вряд ли одобрили бы тогда этот поступок. Потом, спустя много лет, мои родители пересмотрели отношение к религии. В безумные девяностые мама уверовала, что, впрочем, только помогало ей углубляться в тонкости польского языка. Папа, как стойкий оловянный солдатик, хранил в себе атеизм. Пока я не привел аргумент: христианство оставляет свободу выбора. Отец задумался. М-мда-а, выбор хорош, сказал палач осужденному. Ведь если бы было сплошное благо, витийствовал я, тогда бы не было таких понятий, как ад и рай. Точнее, зло и добро были бы уравнены. А на первой же буквально странице Ветхого завета сказано: существа эти, Адам и Ева, сотворены были по образу и подобию Божьему и умели отличать добро от зла. Впрочем, Библия не дает ответа на вопрос, что есть добро, а что — зло. Но! Выбор есть всегда! Даже в том примере с палачом. Попробуем доказать от обратного: не имея выбора, человек оказался бы марионеткой в руках Господа. А Ему это на хрен не нужно. Ему по кайфу, если можно так выразиться, Человек выбирающий. Или Человек играющий? Как бы это сказать по-латыни? Не умею, сызмальства, видите ли, не обучен. А! Вспомнил. Homo ludens. Отец стал более толерантен, хотя до сих пор подходил к религиям каким-бы то ни было, как историк. Ни на его, ни на мои, ни на материны вопросы религия не дала ответов. Во всяком случае, вопросов стало только больше. Но ведь религия для того и существует, чтобы задаваться вопросами, а не жить по догмам. Чем меньше в религии догм — тем она совершенней. Так? Гм, сектанты, значит, самые крутые.

Как быть с Курго? Теперь-то уж точно, думал я, хабаря, затем вытаскивая бычок обратно и прикуривая от него сигарету, ничего не докажешь. Да ведь и истории этой не один день. Я почувствовал некоторое облегчение. Отмазался. Окурок обжег пальцы (я почему-то еще его держал), канул на паркет и бодро покатился под диван. Я не стал с ним аукаться.

Подонок я.