Courgot

_{* * *}

Химический анализ отпечатка мне недоступен. Ограничимся визуальным осмотром.

Открыл скан. Так. Отфотошопим?

Снимок почти идеален. Бородатый дядек и тонущие перила в хорошем бо-кё. Хотя какое бо-кё может быть нарисовано «Индустаром»? Это противоречит теории. Я отчего-то разозлился. И вспомнил Мойшу.

На самом деле его звали Миша, но во всех мобильниках он значился, как Мойша. О нем говорили, что он мать продаст за рубль. Не таким уж он был говном, но этот уникальный парень умудрился разбить свою первую машину по-шизофренически, на манер кацо из грузинского анекдота. Машина называлась «Опель». Дурак не смог вырулить куда надо, а помчался по центру. Посередине была зеленая полоса, и псевдошумахер решил прогуляться по травке на колесах. В финале его ждала большая и красивая клумба; там он якобы и почил. Но воскрес. Тачка вдребезги, одни железки остались, но этот придурок, русский по рождению, однако, еврей по самоосознанию, остался жив. Купил «Жигули». «Торпеды» не было. Совсем ничего не было, кроме руля, рычага переключения передач и трех педалей. Правильно. В машине не должно быть ничего лишнего. Я тоже люблю минимализм. Как-то раз мы поехали в Петергоф, где и жил ездун. Если знаете, перед Стрельной есть участок примерно в километр-полтора, где можно разогнаться. Мойша, естественно, положил кирпич на газ. Дорога там трехполосная: одна, другая, и третья полоса — для обгона. Этот затейник, не переставая материться («Ты едешь, урод? Это хрень. Я́ еду»), вырулил на центральную полосу и погнал. Но навстречу мчался такой же Мойша. Он тоже решил, что полоса принадлежит лично ему. Как мы разминулись — загадка. Готов поклясться, межу бамперами было не больше двадцати миллиметров. Пассажиры вздохнули и закурили.

Мойша никогда не включал пятую передачу; обходить кого-либо он предпочитал на третьей. Ну и к чему эти воспоминания?

Он был фотографом. О-о! В некотором смысле Мойша дал мне путевку в жизнь. Я уже не помню, как вышел на него. Кажется, через какую-то профессионалку. Нужен фотограф на выходные. Пятьдесят рублей в день. Сто в неделю. Более четырехсот в месяц. Это были жалкие деньги даже по тем временам, но я интеллектуально безработствовал.

Обманулся, подумав, что нашел с этим чуваком общий язык сходу.

Парк. Пойти бы в парк.

Мойша чудил классно: один раз он уехал куда-то вроде бы по делам, не оставив мне пленки. Чик-чик, и фотоматериал закончился. Приходили клиенты с денежкой, и под вечер я даже услышал предложение купить пленку на бабло заказчика. Вот бред! Вечером явился Мойша, я доложил ему о ситуации. «Вот дурак, надо было снимать пустым фотоаппаратом, потом бы сказал, что, извините, брак, надо переснять. Но деньги ты бы уже взял!»

Да, в удивительной стране мы живем. Страна чудес, не иначе.

Я рассматривал кусочек фотобумаги, тискал и мацал ее. Серебро. Металлическое серебро. Моих познаний не хватало на то, чтобы определить процент хлористого. А оно было. «Новобром»? Похоже.

Конечно, «Новобром». Но тогда его не было! Снимок старый! «Унибром»? Нет. Та́к растащить его можно было лишь с помощью виража, а этого не делали, я в этом был уверен. Почему? Потому, что неполное отбеливание «съело» бы только слабые слои серебра, черноту не затронув. Чернота же, самая настоящая чернота, была на снимке, превратившись, правда, в глубокий коричневый тон. «Бромпортрет»… Были и другие самовирирующиеся сорта фотобумаги, я даже вспомнил формулы: AgBr, AgCl. Но это вовсе не «Бромпортрет», а «Новобром» запроявленный, причем в обычном проявителе Чибисова СТ-1 с недодержкой. Отсюда и контрастность. Контрастность? У меня не было негатива.

Все больше я убеждался в том, что это «Новобром». Снимок выглядел подозрительно старым: «Победа» на заднем плане, она была нерезка́, но все-таки явно видна, да и прикид дядька́ выглядел так, как одевались в пятидесятые. Еще трамвай. Трамвай меня добил. Синий (на черно-белом снимке этого, конечно, не было видно, но я сделал скидку на сенсибилизацию), не двухосный, конечно, это бы вырубило меня напрочь, но тот, с деревянными сиденьями и нелепым штурвалом во втором вагоне. Трамвай был совсем на пределе видимости, и я его увидел! Так называемая «американка», ЛМ-33 с прицепным ЛП-33.

Итак, мистификация. Ну и какого хрена Курго разыгрывала меня? Я набрал номер. Курго не было. Приходилось пялиться в монитор. А он, у меня, зараза, почти сдох.

Курго?

Зачем?

Лариса мешала.

Я пошел в «темную». Дальше. Закурить, думать. «Новобром», судя по всему, проявленный около четырех минут СТ-1 или чем-то подобным. Откуда ты знаешь… Лариса брала меня за шкирку и возражала: это, знаешь ли, не «Новобром»? — «Ну конечно, „Новобром“», — соглашался я, — …«Новобром», проявленный четыре минуты, причем в неразбавленном проявителе, иначе максимальная оптическая плотность была бы ниже». — «Но это без учета спектральной сенсибилизации». — «Конечно». — «Субъективно ты домысливаешь, дорисовываешь эти тона; ведь они не такие рыжие, какими тебе кажутся. Сенсибилизация». Шпингалет в двери хряснул; кто-то ломился. Я чиркнул задвижкой. Тело пыталось дышать. Захотелось вырубить оба света, и белый, и красный. Шумно привздыхивая, лавкрафтовское чудовище меня поглощало. Ктулху зохавал мозг! Уставившись на бледно-маньячное отражение красного фонаря (ну почему профи работают с прозрачными фильтрами?) в фиксажной кювете, оно, чудище, бултыхалось, как представление луны в воображении пьяницы, споря с рассудком. Хотя какой тут рассудок, от него осталась лишь ностальгия. Коллекция негативов сегодняшних, да и вчерашних, полетела в проявитель. Странно, вроде бы сегодня я их уже проявлял. Промывки-то тут нет, черт. Лариса пошла на абордаж. Меня насилуют, ого.

Вырвался из «темной», держа в пасти окурок и застегивая ширинку. Откуда-то капало. Кусок фотобумаги по-прежнему лежал в сканере.

— Что?.. — Лариса уставилась в монитор. Похоже, она поняла, что, кроме, природных, или художественных изделий, есть и некоторые другие артефакты. Я развернул. Она дыхнула мне в затылок, я почувствовал. Опять эти блядские розы!

Сейчас бы ей уйти — вот чего хотелось мне. Вкупе с этими сумасшедшими самолетами Второй мировой войны, моими тупыми мыслями, Курго; с прошлыми и будущими женами, твою мать. Улететь. Но надо было работать, бл1л2л3л4л5л6ллин и так далее. Я решил отдаться монитору, хоть и вынул карточку из суетоприемника. Попытался верить чувствам: понюхал этот кусок фотобумаги, надкусил даже. Восприятие не изменилось. Лариса налегла грудями. Пришлось прибавить разрешения. Вообще думать было в лом, и я решил сочинить киносценарий. Ведь Ленка не человек, а герой. Легенда. О ней надо снять фильм. Скооперировавшись с французами. Ленкина кликуха, набранная латиницей, будет смотреться импозантно.

«Ну и бред! — возмутилась Ленка, хлопнув тонкой пачкой отпечатанных листов по столешнице. — Полная лажа! Это — не я! Говно! Поебень стороцентная, понял?! Все это было не так!» — «А ка́к было?» — засуетился я, хватаясь за ручку. — «Во-первых, всю эту сцену с джипом ты придумал, не было ее! Ну, дальше. — Курго зашуршала листками. — Не было сцены с концертом, с сэйшеном, так ты его назвал? — Критик грозно нависал надо мной, исключая любые апелляции. Я затух. — Бля-я!» — «Ты же знаешь Олега, — орнул я, — это что, неправда?!» — «Да ты же ведь, ты же, блядский мудак, просто обосрал меня полной идиоткой!» — «Уж какая есть, — мозганул я сумрачно, — что, правда глаза колет?» — Курго искала в бессильной ярости принтер, чтобы его разъебать, как будто именно он был виноват в напечатанном. «Кэнон» как был на работе, так там и остался, счастье японскому интеллекту.

Дай мне в лоб, сестренка. Отвори, сестра моя… Короче, отвали. Я буду валять дурака… Или ностальгировать. Или заниматься хуй знает чем еще.

Налил, выпил и осуществил.

— Что ты там делаешь? — Ленка обеспокоилась тем, что какой-то ее комментарий остался без внимания, и что-то булькнуло куда-то мимо ейного, говоря по б. — интеллигентски, желудка. Кто-то выпил сам по себе, и это было оскорбительнее, чем транспортировка в рот вареной сардельки мимо пасти жадного обожравшегося кота. Я проигнорировал вопрос, надумав принять никотина. Приканчиваю вторую пачку за сегодня. Или уже третью?

С наслаждением провентилировав легкие летучим ядом, я не спеша выдохнул дым в потолок:

— Вспоминаю одного старого американского поэта. — (В-сс-с. Э-э!) — Впрочем, ты вряд ли его знаешь…

— Ты, как всегда, гостепреимен. — Пустые глазенки Курго безумно вращались, пытаясь запеленговать сигаретную пачку. Я подло прятал ее в кисти правой руки, опущенной под кресло. — Фрустрирую, Лена. Отвечаю на твой вопрос, — пояснил я, — всс-сс. (Какой вопрос? Вопроса не было. Точнее, он не был высказан. Но к этому времени я уже научился читать мысли). Когда-то он написал одну поэму, впрочем, это был другой американский поэт, он даже жил в другом веке, а на самом деле он был вовсе не американец, вс-с. Англичанин, может быть. Но уж точно не Редьярд Киплинг. И на самом деле он был даже не столько поэт, сколько, скорее, прозаик. Сс-с. И даже больше тебе скажу, Лена, — я интимно приблизился к ней, дыша перегаром. Она его не чувствовала. — Он вообще писать не умел. Потому что был неграмотным плотником. Но он умел говорить, и его слушали.

Я сделал мхатовскую паузу. Такую информацию легко вдуть, а вот попробуй ее перевари.

— Плотник как-то раз, когда собрались его друзья на вечернее мероприятие, выражаясь современным языком, нехило подготовился к лекции. У него были набросаны тезисы.

— Ты что, дурак? — поразилась Ленка. Мне все-таки удалось ее удивить.

— Не перебивай! Что за идиотская привычка? Моими устами говорит мудрость веков. Вы меня спрашивали, сказал он, нерадивые ученики мои, почему тростинка толще холма, а облако тяжелее булата…

— Так он был гуру? — снова перебила Ленка. — Ты один такой дурак или вас двое? Вот Полторашкин…

— Слушай! (У-ухх). Почему ты выражаешься на индийский манер? Ты христианка? Хотя какая ты христианка… Узнала модное словечко? Почему бы тебе не выражаться по-арамейски? — я схватил ее за руку, она дернулась, но я ничего не смог припомнить из классического иврита, чтобы блеснуть своей образованностью, в голове лишь вертелась тупая фраза «Сейчас, детки, почитаем народную еврейскую сказку „Курочка ребе“». — И ответил на это плотник…

— Слушай, ты совсем спятил?!

— Нет, Леночка, сейчас-то я объясню тебе, что к чему. (Вс-с). Погоди.

Эта гадина затыкала паузы моей речи своим дурацким потоком сознания, вклиниться было невозможно. «Да ты просто псих», в глазах Ленки метнулся страх, она вырвала свою руку из моей и резво отпрыгнула на полтора метра. — Вовсе нет, — изогнулся я в кресле с дымящейся сигаретной колбасой, — просто пытаюсь объяснить тебе суть вещей. Видишь ли, я из расы Видящих.

— Чего? — заорала Ленка.

— Да послушай меня! Ты знаешь, что мир иллюзорен, — я стряхнул пепел на пол, иначе он упал бы мне на штаны, пепельницу искать было некогда, — вот смотри, все кругом — иллюзия, майя. — Для убедительности я сделал ширококруглый жест. — Например, я. Я тоже иллюзия. И ты — иллюзия.

— Я — не иллюзия!

— Ошибаешься. Ты, кстати, очень грубая подделка. Брак Элохима.

— Совсем охуел?

— Сейчас докажу! Только не дергайся! — хабарик пришлось просто откинуть. — Когда начнутся раскопки, археологи выстроят не одну гипотезу о жизни простого российского гражданина начала двадцать первого века. Теорию фантомов и фантоматики я тебе преподавать не стану, но (я начал срываться на крик, потому что увидел, что Курго начинает трусливо пятиться) должен тебя ввести в курс дела! Вы все фантомы!

— А ты кто, человек, что ли?!

— Все не так просто! Я одновременно человек и нечеловек. Нас двое.

Ленка находилась уже в прихожей и пыталась найти куртку в полутьме. Я встал и сделал шаг. Да, это был большой шаг для человечества.

— Выслушай меня, Лена. — Я нарисовал дебильно-умильное лицо отступника. — Очень важно то́, что я тебе сейчас скажу. Важно для тебя, и важно для меня. Но для тебя важнее. Сейчас ты разговариваешь не со мной. Меня здесь нет. Перед тобой копия. Голограмма. Настоящий Марк Недозванский сидит сейчас в кабаке неподалeку и пьет там пиво.

Курго решительно одевалась. Кажется, это был первый раз, когда она не настаивала на том, чтобы я проводил ее.

Все-то ей не в кайф. Ну, сейчас вмажу напоследок.

Пиздец. Заебала.

— Ленка!

— Что?

— Завтра придешь?

— Ага.

Я упал на кровать. Упал. Ленка-где-то-там-шла-домой. Закурил. Уронил. Хабарик спрятался в складках ткани и тлел. Да и по фиг. Завтра на работу. Сволочная постель пыталась гореть, я заливал ее водой. Дерьмово.

Пытался мысленно продолжить с Курго разговор.

— Ты напилась?

— Напилась. Угу.

Я подумал.

— Нажралась, то есть? В сосиску?

— В сосиску.

Я заснул.