Опять была Лариса. Нет, нет, нет, это было хуже, хуже всего. Опять была она.
Снова этот непонятный кайф — кайф с цветами и запахом роз. Блин, надоело. Из «Кэнона» вылез снимок — снимок, сто́ящий всех желто-синиx питерских трамваев. Проба.
— Попробуем отпечатать на машине, — мне было погано выговаривать эти слова, я их выдавливал, а Лариса как-то жалко и убого смотрела на меня.
Запустил. Линух грузился. Система не могла заработать сразу, надо было подождать. Далее! Температура не соответствует норме. Как бы хотелось нажать ОК, но нельзя, нельзя, иначе снимки просто слипнутся в процессоре.
Табличка исчезла. Пуск!
— Так можно тебя спросить?
— О чем, Лариса? — я внимательно смотрел на монитор. Хвост пошел. Ухнул нож, соответствуясь с программой. Фотоматериал был проэкспонирован, индикатор показывал правду. Карточка шевелилась, бултыхаясь в ре́ках.
— Любовь.
— Не знаю… — я пытался выиграть время. Снимок дошел до третьего танка, я проследил. Сейчас он нырнет в четвертый. Затем пятый, а потом — сушка. — Любовь… Да, это интересно, да…
— И что ж, тебе наплевать на мои пальчики?
Я посмотрел на ее пальчики. Макрос так и не был прописан. Эф-два, такая хорошая команда, но ни у кого не хватило мозгов для того, чтобы под это что-либо зарядить. Знаешь, Лариса, как было бы с тобой классно. Просто я должен сделать… Сделать.
Я зарядил самый большой формат. Задал машине 30×40.
Вот издевательство, машина — не женщина, она стерпела. Долго думала. Наконец резак сработал. Тема хренакнулась.
Заскрежетал сортер.
30×40 были выданы.
Блин, проба.
Хорошо.
Фантастика!
Я попал в десятку!
Машина запищала — рек просил воды. Я налил. Лариса стояла рядом со мной, у нее был тик. Время от времени она подпрыгивала, как дура, и сучила ножками. Своими прекрасными ногами.
Машина сигналила. Я вынул снимок.
Ну надо же, попал с первого раза.