Courgot

_{* * *}

Звонок. Я тоскливо покосился на пластмассовую емкость — она была пуста. Решил лечь спать пораньше, называется. Свет горел («Осветитель не горит. Осветитель работает» — так говорили коллеги в театре.) К черту. Не поднимать трубку. Когда ее поднимаешь — начинаются проблемы.

Я поднял.

А не пойти ли нам к Олегу, у него сейшн. Сейшн? А я думал, времена эти прошли. На хер, Леночка!

Ты что, меня бросишь? Я должна идти одна? Если не возражаешь… Ну, конечно, если ты не возражаешь… Я буду проходить мимо твоей парадной через десять минут… (Десять минут по-Кургошному — это все тридцать. Когда речь идет о десяти минутах, она приходит через полчаса. Двадцать минут — это полный час).

Принимаю горячий душ. И думаю: ну, десять минут — не так уж и много.

Жду. Скуриваю две сигареты. Собираюсь уходить — а на кой мне этот сейшн, где жалкие придурки с сальными волосами будут косить под «Кью»? То есть под «Кино» — ведь сам Цой косил под «Кью». Я ничего не имею против Цоя — как раз наоборот, Цоя-то я люблю. Душевный был парень. Ленка же, однако, панк в душе. Ин ладно. Панк ты, не панк — лишь бы человеком хорошим был. Не понимаю я этих течений — наверно, родился старым. Никогда не тусовался в неформалах. Ленка тусовалась, пока не стал протекать чердак. Любимый Ленкин анекдот: «Решили две кнопки приколоться. Одна прикололась, а другая обломалась».

Подхожу к окну, любуюсь мглой. Одеваюсь. Выхожу. Ртутные фонари дают дурацкую перспективу. Я раздумываю, закурить ли в третий раз или идти спать. Все-таки эта дрянь появляется и тут же начинает канючить. Не слушая ее, я хватаю девушку за шкирку (схватить девушку за шкирку, какая романтика, бля!), волоку через перекресток. Курго слабо трепыхается и хочет что-то пропищать. Я умно молчу. Через некоторое время она замолкает: понимает, что со мной спорить не надо. Я заталкиваю ее в темный подъезд и делаю вид, что хочу совершить какое-то гнусное преступление. Курго пугается. Что, дрянь, подпустила в штанишки? Ей, видите ли, хотелось музыки. Ну да я сейчас устрою тебе музыку.

Я разворачиваюсь и шагаю в 41-ю. Курго плетется за мной.

Хорошие низы были слышны еще на втором этаже. Курго замедлила шаг, почему-то вновь робея. Дуры, вы все состоите из нейтрино. Существа. Если бы я был Тарковским или Содербергом, Хари бы я изобразил совсем не такой. Можно было бы снять сиквел или приквел, не помню как это называется; в общем, предысторию. Она у меня была бы не потусторонней, а живой: толстой, в очках, курящей дешевые сигареты и пьющей паленый коньяк. Матерящейся и подставляющей свою жопу направо и налево. С Гибаряном у нее был бы роман, но пошлость такого сюжетного поворота я как-нибудь обосновал бы. Увы, сама жизнь пошла́.

Попытался выстучать на двери первые такты «House with No Door» Хэммила — это был условный сигнал — но сбился на пионерский марш и просто толкнул ее. Она оказалась не заперта. Я и забыл, что когда хозяин кого-то ждет, то отпирает дверь заранее.

Четырехваттные динамики хорошо грузили. «А мужички в ватничках слушают одноваттнички», — вспомнил я плоскую шутку Олега. Надо же, четыре ватта — и такая отдача. Казалось, что дверь сорок первой квартиры пляшет сама по себе. Это были не обычные динамики, а какие-то особенные, найденные на помойке. Глупые буржуи платят тыщи баксов за акустику, а она у нас тут просто валяется. Ее всего лишь нужно найти. Отдача действительно была потрясающая. Внезапно саунд сдох, испарился. Я небрежно махнул: проходи, мол, вперед. Откуда пошел этот обычай — пропускать сперва женщину, уж не из пещерных времен ли. А вдруг там хищный зверь? Хихикая над этим трюизмом, я вошел вслед за Курго в прихожую. Работал нелепый свет. Сколько раз я говорил Олегу: это дурной тон — оставлять свет в прихожей. На этот счет у него была железная отмазка: он, видите ли, всегда находится в предвкушении визита гостей.

Сжирать Курго никто не собирался. В комнате висел тугой табачный дым. Благоухало анашой. Первое, что я увидел — инструменты, брошенные как попало на пол. Две гитары и некая фиговина с клавишами, синтезатором ее было назвать трудно, поскольку она надевалась на плечо. Попсовый инструмент для курортной музыки.

Олег был пьян в задницу. Он полулежал у тумбочки с телефоном, будто ждал звонка. Мерцал телевизор. Зачем им телевизор-то, творцам? Поозиравшись, я узрел пару-тройку личностей: один сидел на кухонном табурете, а пара других по-гопницки расположилась на полу. Тусовка. И стареющий юноша в поисках кайфа.

— А музыка будет? — поинтересовалась Курго.

На навороченном мюзик-центре Олега что-то помигивало. Можно было попросту протянуть руку, коснуться квазисенсора — и началась бы великая радость, которая никому даже и не снилась.

— Привет, — тухло бормотнул я. Мне показалось, что зря я сюда пришел. Тем более завтра на работу. Опять эти грузовики, эта Лариса. — Я — Марк.

— Сергей.

— Дима…

— Петр… — Последний товарищ разлепил губы с явным нежеланием, ему было явно по кайфу пребывать в своей нирване.

— А это — Лена, — меня просто-таки перекручивало от банальности сцены, — честь имею… Или вы имеете… А может, она имеет…

Олег пробудился, но как-то не вовремя. И угас.

— Чуваки, а где ваш ударник? — Эх, подолбить бы сейчас в барабан, как встарь. Но барабанов не было. — Отдыхает? Или его вообще нет?

Ленка сделала пакость — или не пакость, а просто воплотила мою мысль — подошла к м-центру и вдавила то, что показалось ей клавишей. Заорала музыка. Были подключены колонки на сто ватт («родные» давно спалены) — видимо, ошибся я на лестничной площадке. У Олега два комплекта колонок: стоваттные, на тот случай, когда он отрывается по полной, и четырехваттные, для души. Иными словами, на те ситуации, когда он пьян и когда трезв. Или наоборот. Мне непонятен этот закос: у меня тоже на сто, другие, и инода я даже слушаю их в бесхмельном виде. Олеженька же был не такой: утро он начинал с прослушивания какого-нибудь древнего альбома на паршивой магнитоле, стоящей на кухне, потом врубал систему. Он выдергивал недоигравшую кассету, на которой оставалось минуты три, втыкал ее в центр и ставил вольюм на три часа. Удивительно, но четырехваттники не палились. Низы были очень сочными (это без эквалайзера-то!)

Может, лучше посношаться? Ходу десять минут, ну пятнадцать со всеми разговорами. Завалить Ленку и вдуть. Да нет, кажется, вчера это было.

Я крутнул рукоятку на одиннадцать. Потом на десять. Олег зашевелился — кажется, он обрел способность разговаривать. Посмотрев зачем-то на старый разваливающийся телефон, друг промолвил:

— Водка на столе. — И опять как-то подотрубился.

Курго узрела бутыль. Не надо, подумал я. Совсем не надо. Ну не надо, не насилуйте меня!

В блюдце валялся недоеденный огурец. Ах, как аристократично. Если бы пришлось эту водку занюхивать рукавом, я бы отказался. Но был огурец!

Мы хряпнули по штрафной. Сережа (или Дима) заявил, что нужна двойная. Мы повторили. Затем он сказал, что ударника у них нет и не предвидится. Я опешил. Привет Браффорду! А как же без ударника? Та́к. Есть драм-машина. Вот эта херня? — я покосился на пианолу, валявшуюся под телевизором. Да нет, терпеливо стал объяснять Сережа или Дима, драм-машина — это совсем другая херня. Я устыдился от глупости своего вопроса. Хорошо. Но кто-то должен ведь на этой штуке играть?

Как я отстал от жизни! Конечно, мне давно было известно о подобных устройствах, мо́гущих работать в автоматическом режиме. Но ведь они, считал я, в принципе не способны создать создать что-либо мало-мальски серьезное. У Олега очень неплохой вкус, и вряд ли бы он пригласил в гости раздолбаев. А у меня возник некоторый когнитивный диссонанс.

Я налил еще, Курго не предлагая. Хватит маленьким баловаться. Мне стало страшно: Олег пустил в свой дом каких-то попсовиков. «Я и мой ритм-бокс», была такая песня в одном авангардном фильме. А дальше стало куда страшнее: Дима-Сережа схватил инструмент, с ходу воткнул джек куда-то в нутро м-центра, хлопнул по квазикнопке и начал лабать. Ленка расцвела. Никогда я еще не видел такой счастливой рожи. Нет, явно трахаться ей было не так интересно, как слушать эти звуки. Мне даже стало противно.

— Как звучок, — спросил Дима-Сережа, — не фигово? — Поскольку я промолчал, Д.-С. что-то переключил на дьявольской машинке, и вот тут-то началось самое страшное. Ничего более похабного, клянусь, я не слышал за всю свою жизнь. Олег оживился и стал помахивать якобы в такт, отставая от ритма, как Ахиллес от черепахи. Да, этот идиот Д.-С. еще и запел.

Ну что мне оставалось делать? Я выпил.

Текста я не воспринимал. В общем, что-то о дали светлой. По наивности своей ударился в размышления: что это такое — предел надругательства над музыкой, или нет. Вступил Олег. Когда он пьян, то почему-то воображает, что умеет петь. Это мне напоминает старый анекдот, который я уже не один раз рассказывал Олегу: едет Шаляпин на извозчике. Чем занимаешься, барин? — спрашивает возница. Пою, отвечает Шаляпин. — Эка невидаль! — офигевает кучер. — Я как напьюсь, тоже пою! Олег явно забыл этот анекдот. Странно — ведь память у него хорошая. Курго хрумкнула остатком огурца и окончательно приторчала.

Домой! Меня останавливало только то, что Ленка останется без провожатого. Какой-то аристократизм еще во мне трепыхался. Закруглить ее, однако, было сложно — я даже не пытался. Оставить же ее с этими маньяками я тоже не мог. Эх, так не в кайф, и эдак тоже. Завтра работа. И непонятно, что хуже — такое вот времяпрепровождение или ментальное трахалово с Ларисой. С Ларисой все-таки лучше, подумал я. Почему бы мне не стать ее любовником? На миг эта перспектива показалось очень радужной. Может быть, она даже неплохая хозяюшка. А ежели не трахнуть, то есть стать ее мужем? Мечты.

Я посмотрел на Курго. Ее лицо вспотело от кайфа. Курго, кругом! Я затащился от каламбура. Дэ Эс рванул последний аккорд, подобие музыки стихло. Был хороший момент, чтобы взять Ленку под локоток и тихонечко уйти. Но я его упустил. Я не понимал, чего мне больше хочется: пить, жучиться, спать или идти на работу. Если жучиться — то с кем? Не с Курго же. И не с Ларисой. С кем? С той самой прекрасной незнакомкой на ступенях библиотеки? Опять-таки грезы. Я перерубил вход на селекторе, дав по кнопке, зажурчало что-то приличное. Это было гораздо круче истязаний драм-машинки Дэ Эса. Петр всхрапнул: тот ли альбом? Тот, успокоил я его. Хотя это был не «Кэмел» семьдесят второго. Намедни мы слушали его с Олегом. Философ торчал.

Потом я вырубил. Надо было уходить. Группа молчала — это меня и подвинуло на рекорд — проводить Ленку домой. Рекорд заключался в том, что, доведя ее до дома, надо было провести сеанс психоанализа, то есть обосновать, что ты, Курго, идешь правильным путем, ну и все такое прочее. Признать ее правоту. В лом это было, но я решил преподнести ей такой подарок. Если бы эти уроды опять начали играть и петь, тогда я бы, конечно, ушел, плюнув на Курго. Но они хранили тишину, и это было прекрасно. Тишь была вязкой — приятно, что такое иногда бывает. Курго пыталась крутить рукоятку громкости — ничего не выходило.

— Пока, — сообразил я, — мы уходим. Ленка сопротивлялась. — Ну, пойдем ко мне?

Завизжала; ох, как я не люблю этот бабский визг, но они же только из него и состоят, только говорят, что это мы, сволочи, довели их до жизни такой, мы, мужики. Да хочешь — оставайся. Однако, м-м, отдача замучает. Лучше доставить ее домой. Три квартала безумных ртутных фонарей. Потом один — ты опять один в своем доме. Ленки нет. И слава Богу.