Цветы Эльби

НА ЗАКАТЕ

гляжу, прищурясь, на слепящий закат; солнце, выбросив два крыла, огненной птицей плывет над дальним лесом, вот-вот сядет на вершины сосен.

С запада подул ветер, стало свежо.

— К дождю, — промолвил дед Ендимер, глядя в небо.

Я поднял голову. Над нами ни облачка, чистая глубокая синева. Даже не верилось, что небо заволокут дождевые тучи. Но я знаю, дед не ошибается, недаром его называют в селе живым барометром.

Бывает, Чебоксары предсказывают по радио «ясно», а сельчане, отправляясь в поле, берут с собой плащи.

И глядишь — хлынул дождь.

Вот и сейчас дед пророчит ненастье. А как узнал — мне невдомек. Спросил об этом, стараясь особенно не выдавать своего любопытства. Он лишь пожал плечом:

— Каленое солнце. Чуваши еще говорят — «дождевое». Видишь, как печет на закате.

— Это все?

— Все, да не все… Потяни воздуху.

Я сделал глубокий вдох.

— Ну, и что?

— Как «ну и что»? — удивился дед. — Пары. Водяные пары.

— Ничего не чувствую. Воздух как воздух.

Мы сидим на старом бревне перед дедовым домом, ждем с лугов стадо. Частенько сходятся сюда соседи — поговорить, посудачить о новостях, благо у деда на закате свободная минута: как стемнеет — уходит в ночное.

«Ка-а-ак! Ка-ак!» — послышалось над головами.

— А, — сказал Ендимер, — моя правда. Птицы тоже непогоду чуют. Гляди, вон ласточки заметались…

Некоторое время мы наблюдали за птицами, чертившими небо.

— Разные бывают птицы, — заговорил Ендимер. — Наши деды считали, что одни приносят счастье, другие — беду. Скажем, была такая птица — куйкырыш, та приносила богатство. Может, слыхал?

Я покачал головой.

— Мало интереса у вас к старине, — добавил он с укоризной. — Слушай, расскажу тебе об этой птице.

Мне показалось, в глазах старика мелькнула лукавая искорка.

…В соседнем селении жил когда-то богатый мужик. Звали его Ямбар. Ямбар из рода Багая. Ох, и богатый был. Одиннадцать мельниц у него вертелось в окрестностях. Из них три — водяные. В Симбирск-городе лавки держал — торговал яичками да пухом. Помню я его, хорошо помню. Бывало, тройка у дома стоит наготове, кони — огонь, все вороные. Тарантас с рессорами. Свистнет ямщик — понесутся быстрее ветра, только пыль к небу.

Говорили о Ямбаре разное. Но больше всего о его богатстве, откуда оно взялось. Дескать, дед его Багай поймал птицу куйкырыш — и пошло от нее все благоденствие.

Птичка-невеличка, с воробья, может, чуть больше. Хвостик у нее красный, по бокам — белые полоски. Откуда она взялась? Сказывали, будто петух, проживший семь лет, сносит три яйца. Из одного вылупляется змея, из другого — собака, а из третьего — сама куйкырыш. Вот она и дает богатство, лишь сумей словить.

— И что же — всяк разбогатеть может?

— Да, вроде бы так. — Дед замялся. — Точно не скажу, иной раз сомненье берет. Вот послушай, жил в нашей деревне мужик Тэвенеш. Бедняк из бедняков. Весь их род был таким: хлеб водой запивали. Тэвенеш этот на гражданской погиб. Кавалеристом был. Помню, сам рассказывал мне любопытную историю.

Пошел однажды в лес, забрел в самую глушь. Грибные места искал… Заплутал, да и вышел на большую поляну. Смотрит, сидит на кусточке птица. Хвост красный, а по бокам белые полоски — куйкырыш! Обрадовался Тэвенеш, стал подкрадываться. Птичка сидит, хвостик красноперый чистит.

Подобрался к ней Тэвенеш, протянул руку, птица, то ли почуяла недоброе, а может, ей надоело сидеть на одном месте, вспорхнула и плавно понеслась над поляной. Тэвенеш, не будь дураком, прыг следом да схватил ее за кончик хвоста. Птица пискнула, и только он хотел ее ладонью накрыть — оступился и упал в яму, головой о сучок ударился, весь лоб расшиб. Худо ему было, свет в глазах померк. А когда опамятовался — птицы и след простыл, лишь на травке перышко красное.

— Вот и смекай теперь, всем ли она приносит счастье. Таким, как Тэвенеш, и птица не дается. А вот почему у иволги желтое оперенье, знаешь? Это наши старики тоже по-своему объясняют.

Ендимер задумчиво поглядел вдаль. Оранжевый круг солнца тонул в зеленых волнах леса, небо по горизонту было золотисто-синим, а легкие облачка казались совсем прозрачными.

— Когда-то иволга была некрасивой, перышки неказистые, серенькие, под цвет земли. И звали ее пикайк. Но была она добрая, доверчивая, с отзывчивым сердечком.

Так пикайк жила, по утрам с подружками щебетала, на солнышко глядела. Однажды стало ей жаль солнышка. Нет у него подружек, одно-одинешенько день-деньской бредет по небу. Верно, скучно бедняжке.

Так подумала, вспорхнула с ветки и полетела. Долго летела, через семь небес. Вот уже и солнце близко.

— Здравствуй, Солнце красное. Верно, тошно тебе в небе одному. Хочешь, я спою тебе песенку?

— Спой, добрая птица, — ответило Солнце. — И как это ты догадалась повеселить меня? Никто еще не жалел Солнца. Я-то всех грею, а меня — никто.

И пропела пикайк Солнцу лучшие свои песни.

На прощанье сказало Солнце маленькой птичке:

— За доброту твою, за веселые песни подарю я тебе новый наряд. Пусть он напоминает тебе о нашей встрече.

Радостная вернулась пикайк домой, в родную рощу. Перья ее сверкали, как лучи солнца. А люди, увидев ее в новом наряде, стали звать «саркайк», что значит птица со светло-огненным опереньем.

И сейчас дружит иволга с Солнцем. Старается быть поближе к нему. Потому и вьет свои гнезда на самых верхушках деревьев. А по утрам дает знать о себе дружку: дескать, все у меня хорошо, все в порядке, порхает над деревом, поет-заливается.

Говорят, деревенское наше солнышко лучшее лекарство от всех болезней. Иволга тоже хворому человеку помощница. Недаром от желтухи у нас лечатся водой, настоенной на ее перьях. Многим помогает.

— Я и сам видел, как лечились чуваши этой настойкой.

— То-то и оно, — ответил дед, — в каждой сказке своя правда.

— А нет ли у тебя еще байки о какой-нибудь птице.

— Как же нет, — усмехнулся дед. — Вот, скажем, о голубе. Она так и называется:

Дед опять вынул трубку, да так и не закурил: уж больно хорошо дышалось под вечер. А тут еще ветерок с полей подул: принес с собой запах чебреца, терпкий аромат разнотравья.

— Ну, так вот, — сказал Ендимер, — хорошего человека иной раз зовут голубем. И не зря. Всякое слово свой смысл имеет. Голубь по-чувашски — кавакарчан, похоже на «кавакарчин» — то бишь голубой человек. В этом вся суть!

Голубь — по преданиям — сын солнца и неба. А северное сияние приходится ему бабушкой. Ты приметь, как переливаются у него на шее перышки, какие цвета, краски! Про голубя всегда говорили, что он весь в бабушку. Верно, и характером пошел в нее, ведь у бабки воспитывался.

Жил он у нее, пока не вошел в зрелые лета, и тогда бабка решила послать его к людям на землю — дарить им добро и правду. Провожая, сказала внуку:

— Дед твой Хель был злым. Ничего хорошего люди от него не видели. Просили дождя, он сыпал град. А когда они нуждались в тепле, он заметал поля снегом. Его назвали Богом холода и зимы, тогда-то я и поссорилась с ним. Пусть люди, узнав тебя, забудут все плохое. Неси им добро и правду.

— А в чем она, правда? — спросил внучек.

— Правда — в любви.

— А добро?

— Делай все, чтобы люди радовались. Это и будет добро.

Сошел внук на землю и стал жить среди людей. Радовал их добрым советом и помощью. За это они назвали его — кавакарчин.

Однажды он повстречал девушку, и они полюбили друг друга. Но нашлись злые языки, стали дразнить кавакарчина, судить-рядить, чистую душу мутить.

— Как же ты, небесный человек, можешь ласкать земную женщину. Не пара она тебе!

И чего только не наплели ему о девушке.

Обиделся кавакарчин, обернулся птицей и полетел. Не хотела девушка отпускать любимого, побежала за ним, заплакала. Но ничего не помогло, да и кавакарчин уже не мог стать человеком. Он только опустился на минуту, запрыгал вокруг девушки, заворковал с горя: «Кулюк, кулюк», что означало — «милая, милая». С тем и улетел.

Да так навсегда и остался голубем.

Слово «кавакарчин» с тех пор изменилось, люди стали называть голубя — кавакарчан.

Видел северное сияние? В давние времена люди говорили: это бабушка смотрит на землю, ищет своего внука.

…Я хотел попросить деда рассказать еще что-нибудь, но с околицы, мыча, потянулось стадо. Дед заторопился к воротам, чтобы встретить свою корову да позвать соседку, чтобы подоила. А там, глядишь, — и в ночное пора.