Цветы Эльби

ТРОПА АХУНА

орит костер…

В его слабых отблесках мелькают тени пасущихся лошадей. Они то появляются, то исчезают. Все вокруг — и тени, и лес, безмолвно чернеющий вдали, и сонный крик неизвестной птицы — кажется каким-то призрачным, нереальным.

Я подбрасываю в огонь валежник. Жадное пламя лижет хворост, с треском сыплются искры.

Дед Ендимер не спеша рассказывает нам о бунтаре по имени Ахун. Мы с подпаском Васькой лежим, стараясь не пропустить ни слова. Рот у Васьки открыт, курносое лицо розово от огня и густых веснушек. А чуть поодаль от нас Петюшка, резчик-умелец, ни минуты не сидит без дела. Вот и сейчас, слушая деда, ловко орудует ножом, мастерит кнутовище.

…Вот, стало быть, сослали его в Сибирь, за то, что побил он самого улбута[27]. Улбут помог соседним богачам выкрасть девушку, которая была невестой Ахуна. А без любви человеку какая жизнь?

Улбут знай прохаживается по деревне, животом вперед, усмехается. Сибирь, говорит, угомонит разбойника. Она, матушка, велика. Тайга, тайга на тыщи верст, болота, зверье дикое. Попробуй сбежать! От зверья ушел, в болоте не увяз, пуля стрелка настигнет.

Но, видно, свобода сильнее цепей. Что там цепи! Ими разве что медведя удержишь, неразумного зверя. Человек иное дело. Умом силен. И уж если зовет его родная земля, тут уж ничем не удержишь. Свобода! Не страшны ей ни леса, ни болота.

Ровно через год объявился Ахун здесь. Как он вырвался, как бежал с каторги, одному ему известно. Ходили слухи, будто на лбу у него клеймо выжжено, на руках следы от колодок. И еще поговаривали, что поклялся он матерью отомстить всем, кто заставил его испить чашу горя.

И правда, как только появился он, стало твориться что-то неслыханное. В собственных хоромах, прямо в постели, нашли убитым богача Пратура, рядом лежала записка: «Не продавайте наших девушек улбутам, проходимцам. Дайте им волю, пусть любят желанных, заводят семьи, рожают детей. Всех насильников ждет такая участь».

На другой день сгорело дотла имение улбута.

Однажды ночью подстрелили начальника ибресинской тюрьмы.

Народ догадывался, чьих рук это дело. Значит, правда, что Ахун не погиб, жив он, вернулся и мстит врагам, тем, что украли его любимую, и тем, что мучили его в тюрьме.

Спохватились и власти. Вызвали из Буинска стражников. Три дня рыскали по следам Ахуна. Обошли несколько деревень, обшарили долину Сархурн и наконец добрались до ближайшего леса. Войти-то они в лес вошли, да обратно не вышли. Нашли их тела на тропе, что зовется сейчас тропой Ахуна.

Прибыли новые стражники. Эти сразу же стали хвалиться, мол, не уйдет от нас разбойник, поймаем и повесим вниз головой, дабы другим неповадно было. Начались розыски, да только попусту, а вскоре и эти стражники исчезли, точно так же, как те, первые.

Тюре-шара, как называли в старину богачей, стали пугливы, как мыши, обходили тропу Ахуна за три версты.

Но снова вызван был большой отряд казаков.

И грачи храбрятся, когда над ними не парит сокол. Казаки были уверены, что схватят Ахуна. Гарцевали на своих конях выкормленных, гуляли по деревням, бражничали. Словом, веселились не к добру. Люди, глядя на них, так и говорили: «Ох, не миновать гулякам руки Ахуна».

И впрямь, недолго они землю топтали. Все та же тропа стала их последним прибежищем, а кони казацкие объявились в бедных дворах деревни Сугуты. Кто их привел, никто не видел.

Люди знали своего благодетеля, да помалкивали. И то сказать — безлошадным житье несладкое. Иной на себе плуг тащит. А тут конь-огонь, как не порадоваться.

Сказано, добрая весть на аргамаке скачет. Во всей волости только и говорили об Ахуне. Богачи даже коней казачьих не отняли. Боялись Ахуна: вдруг до него дойдет…

А бедняки, те молились за его здоровье.

Теперь, когда Ахун был поблизости, никто их не трогал, не смел обижать.

Однажды бедный крестьянин Шамалак не вернул долга богачу-односельчанину. Срок подоспел — а денег нет.

— Погоди до осени, — просил Шамалак богача, — соберу урожай, с лихвой отдам.

Не внял его слезам богатей. Заявился со старостой и увел со двора последнюю корову. Да еще овцу прихватил за проценты.

— Вот теперь, — усмехнулся, — мы с тобой квиты.

У бедного Шамалака детишки мал мала меньше. Как им жить без молока. И хлеба нет, и картошка на исходе.

Загоревал Шамалак, ушел в лес, задумал покончить с собой. Уже и петлю приготовил, на сук забросил. Да в тот же час услыхал:

— Эй, добрый человек, скажи, какая нужда тебя гложет?

Огляделся Шамалак — вокруг ни души.

«Видно, — подумал, — мне все это почудилось. Слыхал от людей, будто перед самым концом такое бывает — голоса слышатся».

Опять взялся за веревку. И снова голос:

— Эй, добрый человек, не торопись с жизнью прощаться. Скажи, в чем беда твоя… Может, я помогу?

Посмотрел Шамалак по сторонам и опять никого не увидел. Но на всякий случай спросил:

— Кто ты, дух ай человек? Если человек — покажись.

— Нет уж, ты сперва ответь на мой вопрос.

Рассказал тогда Шамалак о своем горе и услышал такие слова:

— Не тужи, я тебя выручу.

Еще раз спросил Шамалак, кто с ним разговаривает — дух или человек. Голос ему ответил:

— Я живой человек, а показаться не могу, неровен час, испугаю. Лицо мое изувечили в тюрьме да на каторге. А вот помочь я тебе помогу, мое слово верное. Ступай и скажи людям: если кто их обидит, пусть придут сюда, к большому дубу, и трижды крикнут: «Ахун», а затем поведают о своем горе.

Вернулся Шамалак домой. А наутро увидел во дворе корову и овцу. Сначала подумал — сбежала скотина от богатея. Но вспомнил про лесной разговор. А тут и сам богатей заявился, руки у него дрожат, лицо точно холстина белая.

— Шамалак, — сказал он, — это я привел тебе корову и овцу. А долг свой вернешь осенью. Когда сможешь, тогда и вернешь.

Узнали об этом люди.

С той поры все, кто терпел без причины от богатеев, выходили на тропу Ахуна и трижды звали его. Потом называли имя обидчика и рассказывали про свою беду. На другой день кто-то проучал обидчика.

Власти вконец потеряли покой. Слали губернатору одну жалобу за другой. И вот снова прибыли солдаты. Их было много, все вооружены до зубов. Группами ходили по домам, искали следы Ахуна. Пустили даже слух, мол, никакого Ахуна нет, просто в округе орудует шайка беглых каторжников. Но люди им не верили.

Искали-искали солдаты, ничего не нашли. А в лес не заглядывали.

Тогда начальник отряда вместе с солдатами ворвался в дом Ахуна, выволок на улицу его мать и избил плетьми. В тот же вечер Шамалак поспешил к знакомой тропе известить об этом Ахуна.

Трижды позвал его и рассказал о случившемся.

Ахун не заставил себя долго ждать. Точно раненый зверь кинулся к родному дому. Сердце его рвалось от ненависти. Об опасности он не думал: недруги надругались над старой матерью. Он не мог оставить ее в беде.

Солдаты ждали Ахуна — поставили у ворот силки.

Дело было под вечер, не заметил Ахун силков. Запутался. Тут его и поймали.

Заковали Ахуна в цепи.

На другой день солдаты согнали сельчан на площадь перед церковью. Привели Ахуна.

— Покайся, — сказал ему офицер, — сколько жизней погубил. Покайся и сохранишь себе жизнь. Сам за тебя слово замолвлю. Не повесят тебя, отправят обратно в Сибирь. Жить будешь.

Покачал головой Ахун, засмеялся. А лицо у него страшное, на лбу клеймо.

— На что мне такая жизнь? Чем сто лет жить в клетке, лучше год на воле. А нет воли, и жизни не надо.

Костер угасал. Дед молча сосал трубку. Вася поднял голову и чуть слышно сказал:

— О таких вот и складывают сказки.

— Сказки, — сердито буркнул дед. — Правда это все, чистая правда.

— Да мы верим, мучи, — торопливо заверил Петюшка, желая смягчить старика, — дальше-то что, где у этой правды конец?

— Будет и конец, — ответил Ендимер, искоса взглянув на пристыженного Ваську, — только не такой, верно, как ты думаешь.

…Сказал Ахун про вольную жизнь, поглядел в небо. А там в синеве сокол парит. Медленно так, расправив крылья. И крикнул Ахун:

— Люди! Был я свободен, как птица, и у меня было два крыла. Одно крыло — любовь к вам, таким же беднякам, как и я, а другое — ненависть к палачам. Был и я когда-то молод и зелен, как эта трава. Дурного никому не делал, в добро верил. Ан нет его, добра, нет правды, потому что все им позволено, кровопийцам, казнить нас и миловать. Кто дал им такое право?

Тут офицер как закричит: «Молчать!» Толпа загудела, но сразу же утихла, стараясь уловить каждое слово Ахуна.

А он продолжал:

— Не сдался я им, и вы не сдавайтесь, кровь за кровь!

Офицер замахнулся шашкой и приказал Ахуну просить у народа прощения, иначе разбойника все проклянут.

— Цветок засохнет, если пчелы его невзлюбят, — совсем уже тихо произнес Ахун, — то же и со мной будет, если люди от меня откажутся. А ведь я за них жизнь отдаю.

Словно плеткой стеганули по сердцу слова Ахуна. Закричали деревенские парни: «Спасем Ахуна», «Смерть палачам!»

Бросились сквозь толпу, но старики удержали отчаянных. Зря, мол, только головы сложите, не нам тягаться с солдатами, у них ружья — близко не подпустят. А наш Ахун еще вернется, непременно вернется, не такой он человек, чтобы в неволе сидеть.

Едва угомонили парней.

А тем временем солдаты окружили Ахуна, готовясь в дорогу. Ахун трижды поклонился людям и сказал:

— Эй, ял-йыш, не поминайте лихом. Еще встретимся.

— Ишь ты, храбрец, — посмеялся офицер, — значит, смерть лучше тюрьмы? Вот тебе кинжал. Коль не дорога жизнь, покончи с собой, и нам меньше возни. А? — И снова засмеялся.

Засмеялись и солдаты.

Взял Ахун кинжал в свои закованные цепями руки.

— Хорош, — сказал, — булатная сталь.

— Так что ж, боишься?.. — спросил офицер. И не закончил. Сверкнула сталь, и кинжал вонзился в сердце карателя.

Ахнул народ. Растерялись солдаты. Но быстро опомнились. Словно бешеные псы набросились на Ахуна. Еще крепче скрутили беднягу, привязали к телеге да и поспешили вон из деревни.

С тех пор никто больше не видел Ахуна.

Одни говорят, будто казнили его в губернском городе, другие — что сослали в Сибирь, а то еще слух прошел, будто в пятом году видели его в самой Москве на баррикадах…