Дарио
Я стоял в ее пустой спальне. В воздухе все еще витал ее запах.
Никколо постучал в дверь и вошел.
— Ну… она ушла.
Я просто молча кивнул.
— Почему ты ее отпустил? — спросил он.
— Она хотела уйти.
Никколо горько рассмеялся.
— Ты не был таким сговорчивым, когда она хотела пойти на исповедь неделю назад!
— Это другое дело.
— И В ЧЕМ ЖЕ РАЗНИЦА?! Объясни мне!
Я повернулся к нему лицом.
— Какое тебе дело? Ты же не хотел, чтобы я приводил ее сюда!
— Ну, это уже сделано, так какая разница, чего я хотел?
— Может быть, я наконец-то решил прислушаться к совету своего консильери, — насмешливо сказал я.
— Чушь. Почему ты не можешь просто признать, что происходит?
Я отвернулся от него и ничего не сказал.
— Это же очевидно, что ты влюблен в нее, дурак, — огрызнулся Никколо. — Я вижу это, все остальные видят это…
— В том, что мы делаем, нет места любви, — прорычал я. — Не в той жизни, которую мы ведем.
— Чушь! Ты знаешь, что папа любил маму…
— Это было целую жизнь назад. Теперь это другой мир.
— Нет, это не так! — кричал Никколо. — Мы унаследовали все это — риск тот же, насилие то же, выбор между жизнью и смертью тот же — ничто не отличается от того, с чем сталкивалась наша семья на протяжении многих поколений! Так чего же ты так боишься?!
Я сделал секундную паузу, а затем сказал.
— Оставив здесь, я подвергаю ее опасности.
— Слишком поздно! Она уже подвергалась опасности и вышла невредимой! Это не причина. Что, черт возьми, на самом деле случилось?
Я не ответил.
— … думаешь, что это сделает тебя слабым, если ты ее полюбишь, — понял Никколо. — Ты был Доном три недели, ты и так едва держишься… и боишься, что если оступишься, если совершишь ошибку, то все, за что боролась наша семья, превратится в пыль… и во всем будешь виноват ты. В этом причина, не так ли? Так что ты будешь играть трагического героя, будешь несчастным и одиноким, и нести весь мир на своих плечах.
— Пошел ты.
— Нет, ПОШЕЛ ТЫ НА ХУЙ. Ты мой брат, моя семья, и забываешь, что мы вместе в этом деле. Мы стоим вместе, или падаем вместе — но главное, что мы делаем это вместе. Мы делаем это для того, чтобы семья продолжалась, а как она может продолжаться, если ты отказываешься любить? Если отказываешься взять жену и родить детей? Любовь к Алессандре сделает тебя сильнее, идиот. У тебя будет нечто большее, чем ты сам, за что можно бороться.
— У меня есть семья, за которую я должен бороться…
— Нет никакой семьи, если она кончится на нас! — прорычал Никколо. — Если мы будем последними… если мы умрем в одиночестве… то ради чего, черт возьми, мы жертвовали собой? Какого черта все это стоит, если не с кем поделиться, некому передать?
Когда я не ответил, Никколо покачал головой.
— Ты совершаешь ужасную ошибку. Надеюсь, ты вовремя это поймешь.
Затем он повернулся и вышел из комнаты.
Я долго стоял на месте…
А потом подошел к шкафу, где все еще висели ее платья.
Я снял одно из них с вешалки, поднес к лицу и глубоко вдохнул.
Оно пахло ею…
Запах сирени…
И запах ее волос, нагретых солнцем.
На секунду мне показалось, что она тут, со мной…
Что я не потерял ее…
И что все еще может быть хорошо.
Но потом я открыл глаза…
Я был одинок и несчастен.
Как и говорил Никколо.