ДайсМен или человек жребия

80

Пока мы с Фрэнком Остерфладом ехали в Гарлем после нашего не слишком богатого событиями ужина в мрачном ресторане в Квинсе, мне пришло в голову что можно попробовать уговорить его «прокатиться» в какие-нибудь тускло освещенные местечки, куда ездят гангстеры, чтобы избавиться от других, менее успешных гангстеров. Однако я не знал никаких тускло освещенных местечек и, более того, начинал беспокоиться, что Остерфлад мог обратить свои параноидальные наклонности на меня и напасть.

Мы подъехали к многоквартирному дому «девушки» Остерфлада чуть позже восьми тридцати четырех. По-видимому, мы находились где-то в районе Ленокс-авеню на 143-й или 145-й улице — я так и не узнал, какой точно. Моя жертва заплатила таксисту, который имел возмущенный вид из-за того, что застрял на каких-то выселках вместо того, чтобы оказаться у «Хилтона» или на Парк-авеню[152]. Пока мы шли футов тридцать от тротуара до дверей элегантного, но обшарпанного многоквартирного дома, никто к нам не приближался, хотя я чувствовал, что десятки темных лиц наблюдают за нами в глубоких сумерках.

Мы одолели три пролета вместе, как человек и его тень. Я гладил свой пистолет, а Остерфлад просил меня смотреть под ноги. Из квартиры на первом этаже доносились крики и топот скачущих лошадей, со второго этажа — высокий истерический женский смех, но на третьем этаже стояла тишина. Когда Остерфлад постучал, я строго напомнил ему, что меня зовут Лу Смит. Я был его коллегой, профессиональным борцом. Несообразность сюжета — два профессиональных борца явились поухаживать за дамой, один одет с безукоризненностью «Брукс бразерс», а другой как бродячая шпана — в тот момент от меня ускользнула.

Дверь открыла толстая дама средних лет с жидкими волосами, двойным подбородком и жизнерадостной улыбкой. Она мало походила на негритянку.

— Я Лу Смит, профессиональный борец, — быстро сказал я, протягивая руку.

— Рада за вас, — сказала она, вышла из квартиры и вразвалку отправилась вниз по лестнице.

— Джина здесь? — крикнул ей вслед Остерфлад, но она топала вниз, не обращая на нас внимания.

Я прошел за ним внутрь через маленькую прихожую в довольно большую гостиную, где господствовал огромный телевизор, стоявший у стены точно напротив длинного дивана в современном датском стиле. На полу от стены до стены лежал ковровый настил, толстый и мягкий, приятного коричневого цвета, но сильно запачканный у телевизора и у дивана. Из комнаты справа донесся плеск текущей воды. Судя по массе белого, которую я мог разглядеть, там была кухня. Остерфлад повернулся на звук:

— Джина?

— Да-а-а-а, — донесся звонкий женский голос.

Пока я украдкой разглядывал два фотопортрета на одной стене — ей-богу вылитые Сахар Рэй Робинсон[153] и Аль Капоне, — в гостиную вошла женщина и остановилась перед нами. Молодая, хорошо сложенная, темноволосая женщина с лицом ребенка. Большие карие глаза источали невинность, темная кожа лица была безупречно гладкой.

— Что это? — сказала она резко и холодно. В по-детски звонком голосе слышался цинизм, который совершенно не сочетался с лицом ребенка.

— А это доктор Люк Р…

— СМИТ! — крикнул я. — Лу Смит, профессиональный борец. — Я шагнул к ней и протянул руку.

— Джина, — холодно сказала она; ее рука безжизненно легла в мою руку.

Она прошла мимо нас в гостиную и сказала через плечо:

— Хотите выпить, ребята?

Мы оба попросили скотч, и пока она стояла сначала на коленях, а потом, выпрямившись, перед щедрыми запасами винного шкафчика в углу слева от телевизора, мы с Остерфладом уселись на противоположных краях дивана; он уставился в серый безжизненный экран телевизора, а я на коричневую кожаную мини-юбку и смуглые кремовые ноги Джины.

Она подала нам по славному крепкому скотчу со льдом, с тем же неуместно невинным детским лицом посмотрела мне в глаза и холодно сказала:

— Ты хочешь то же, что и он?

Я бросил взгляд на Остерфлада, который изучал ковер. Вид у него был угрюмый.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, поднимая на нее взгляд. На ней была коричневая кофточка с V-образным вырезом и застежкой на пуговицы спереди. Ее груди колыхались и отвлекали от дела.

— Зачем ты здесь? — спросила она, не сводя с меня взгляда.

— Я просто старый друг, — сказал я. — Так, посмотреть.

— А, в этом смысле, — сказала она. — Пятьдесят баксов.

— Пятьдесят баксов?

— Ты меня слышал.

— Понятно. Недурственное должно быть представление. — Я оглянулся на Остерфлада, который по-прежнему наблюдал за воображаемым представлением на ковре. — Мне нужно подумать.

— Я бы еще выпил, — сказал Остерфлад и, не поднимая головы, протянул ей стакан с двумя кубиками льда своей длинной рукой в безупречно сидящем рукаве.

— Деньги, — сказала она ему, не двинувшись с места.

Он достал бумажник и вынул четыре купюры неопределенного достоинства. Она легким шагом подошла к нему, взяла купюры, тщательно ощупала каждую, потом взяла его стакан и снова исчезла на кухне. Она двигалась, как сонная самка леопарда.

Остерфлад сказал, отводя глаза:

— Вы не могли бы покараулить снаружи?

— Не могу рисковать. Убийца может быть уже в квартире.

Он нервно посмотрел вверх и по сторонам.

— Ты же вроде бы говорил, твоя девушка отвратительная? — сказал я.

— Отвратительная, — сказал он и передернулся.

«Отвратительная» вернулась, приготовила Остерфладу вторую порцию напитка и освежила свою. Я же потягивал свой виски маленькими глотками, решительно настроенный сохранить разум в боевой готовности для чистого, эстетичного момента истины. На моих часах было восемь сорок восемь.

— Послушайте, мистер, — Джина снова стояла передо мной. — Пятьдесят баксов — или марш отсюда. Это не зал ожидания. — Ее голос! Если бы только она не открывала рта.

— Понятно. — Я повернулся к своему другу. — Лучше дай ей полтинник, Фрэнк. — Он во второй раз вынул бумажник и вытащил одну купюру. Она пощупала ее и засунула в крошечный кармашек своей крошечной кожаной юбки.

— О'кей, — сказала она. — Поехали.

Она включила телевизор, осторожно покрутила ручки и настроила довольно высокий уровень громкости. Когда она отошла от экрана, там дергались трое молодых людей, они громко исполняли какой-то ритмичный мотивчик, который был всемирно известен и который я почти узнал.

И за это я заплатил пятьдесят долларов? Нет. Платил Остерфлад. Я расслабился.

— Гашиш сегодня будешь? — спросила она Остерфлада. Он задумчиво смотрел в свой полупустой стакан с виски.

— Буду, — сказал он.

На этот раз Джина вернулась с кухни с маленькой трубкой, по-видимому полностью набитой, потому что, когда она подала ее Остерфладу, он сразу же ее раскурил.

Он передал трубку ей, и она сделала большую затяжку, а потом села на диван между нами, откинулась и протянула трубку мне. Я где-то читал, что американские морские пехотинцы считали марихуану и гашиш отличным подспорьем в исполнении своих обязанностей, так что я хорошенько затянулся и вернул ей трубку.

Мы сделали всего-то по три-четыре затяжки, когда трубка закончилась, но через несколько минут, пока я наблюдал, как красивый, искренний американец на телеэкране делает выволочку сальному латиноамериканскому типу, трубка опять возникла перед моим носом и была прекрасно раскурена. Задерживая дым в легких и передавая трубку назад Джине, я улыбнулся ей, а ее мягкое кукольное лицо и большие карие глаза смотрели в мои глаза печально и невинно. Только бы она не заговорила. Кто она была — негритянка или итальянка?

К четвертой затяжке второй серии я на самом деле стал получать удовольствие от ритма глубоких вдохов; убежденный американец говорил, хмурился, вел свой реактивный джип; потом под моим носом расцвела усыпанная драгоценными камнями трубка, вдох… Возвращая трубку в этот раз, я снова захотел ей улыбнуться в надежде, что она тоже получала удовольствие от представления, и с интересом наблюдал, как она взяла трубку в рот, а рука Остерфлада возникла прямо под ее подбородком, вцепилась, как осьминог, в вырез кофточки и затем, как в замедленном фильме, улетела, выпустив автоматную очередь пуговиц по ковру гостиной. Джина завершила вдох и вернула трубку мне, глаза ее сосредоточились на потолке. Я с удовольствием посмотрел на трубку, изучая узоры поддельных драгоценных камней вокруг внешней части чашечки, посмотрел на маленький, черный, похожий на уголь комок внутри и сделал приятную, долгую затяжку. Теперь я заметил, что канал «Эй-би-си» показывал «ЦРУ в действии», новый приключенческий сериал, и когда закончилась реклама детской присыпки «Джонсонс», два важных американца — я вспомнил, что одного из них уже видел — начали говорить о Красном заговоре на фоне трудившихся крестьян.

Когда я лениво повернулся, чтобы передать Джине трубку, она сидела в точно такой же позе, как раньше, откинув голову на диван и направив глаза в потолок, но теперь была обнажена выше талии. Ее груди высились на грудной клетке, как два холма формованного меда, каждую округлую медовую возвышенность венчала изящная круглая корона из коричневого сахара.

Не сделав затяжки, она передала трубку Остерфладу. Трубка полетела на пол поверх пуговиц, кофточки и лифчика. Он ударил ее по руке.

— Встань, — сказал Остерфлад.

Она поднялась, медленно, как сытая самка леопарда. Теперь я мог видеть Остерфлада, он смотрел на нее затуманенным взглядом и без выражения, такой опрятный в своем мягком сером костюме.

— Сука, — сказал он вяло. — Сука с грязной п…

Я бессмысленно улыбался, откинувшись назад и изучая с эстетическим блаженством изгиб правой груди Джины, которая изящно выпячивалась из-за ее правой руки, как нос корабля, выступающий из-за утеса. Важный американец агрессивно общался с сальным американцем на самом кончике короткого бушприта.

— Потаскуха, — сказал Остерфлад чуть громче. — Вонючая сточная труба. Потаскуха с грязной задницей. Шлюха липкая.

Джина повозилась с ремнем, потом с застежкой кожаной юбки где-то сбоку, и через секунду-другую юбка гильотиной упала на пол к ее ногам. Она была совершенно голой. Длинный красивый шрам спускался по бедру сзади.

— Сука! — закричал Остерфлад, шатаясь, нетвердо стал на ноги и неуверенно покачался несколько секунд. В телевизоре вскрикнули, я лениво взглянул и увидел, как один из американцев хватает одного из крестьян и бросает его в кучу навоза, где без толку барахтался еще один крестьянин.

Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Остерфлад хватает Джину за вьющиеся темные волосы и бросает ее на диван. Она подскочила на подушках, а потом села спокойно, ее большие карие глаза безучастно смотрели в потолок.

— Кал! — закричал Остерфлад. — Женский кал!

Я по-дружески улыбнулся ей.

— Намечается славный вечер, — радостно сказал я.