Десница великого мастера

XX

Тяжело легли кровавые кошмары войн и восстаний на юношеские плечи Георгия.

Известно, у кого не было радостного детства, чью юность отягощали заботы зрелого мужчины, тот всегда грустит об ушедшей молодости. Он легко теряет равновесие и старается наверстать упущенное.

Георгий заболел меланхолией, человеконенавистничество вкралось в его сердце. Рано наскучили ему длинные церемониалы царских приемов и строгий дворцовый этике!. Назойливо жужжали в ушах сначала нудные наставления воспитателя, а затем царицы.Мариам и католикоса Мелхиседека:

— Ты царь и должен…

— Ты царь и обязан…

— Ты царь и помни…

В такие минуты он не хотел быть царем.

Тосковал он и о сыне своем Баграте, отданном,на три года заложником в Византию.

Во время приступов меланхолии Георгий, в сопровождении скорохода Ушишараисдзе и конюха Кохричиедзе, уезжал из Мцхеты за Сапурцле и, бросив коня под каким-либо дубом на попечение слуг, кружил по полям; оставаясь наедине с природой, он искал успокоения сердцу.

Раза два в году — в октябре, когда призывный крик оленя оглашает окрестности, и в пору перелета журавлей-Георгий красил бороду хной, надевал льняную одежду и высокие сапоги, брал с собой тех же друзей детства: конюха Габриэля Кохричисдзе, скорохода Вамеха Ушишараисдзе, а также сапожника Китесу Джуисдзе и пекаря Эстате Ломаисдзе— и, назвавшись Глахуной Авшанидзе, на целую неделю исчезал с ними из Мцхеты. Они охотились в лесах Нареквави и в долинах Ара-гвы.

Ночь, проведенную с пастухами, предпочитал он тогда покою своей опочивальни, наспех зажаренные в лесу шашлыки — оленьему вымени, приготовленному для него дворцовым поваром.

В эти дни Георгий понимал, что мир создан не только для войны.

Густая чаща начиналась в те времена у крепости Гартискари, непроходимые дебри покрывали окрестности Сапурцле и Мисакциери.

По обе стороны Нареквавской балки-тянулись необозримые болота, богатые дикими гусями и журавлями.

Как только утомленные охотники располагались где-нибудь под холмом на отдых, Китеса доставал бурдюк с вином, наполнял бычий рог. Георгий пил из него спокойно, и мысль, владеющая им с детства,-не отравлено ли вино — не приходила ему в голову. В этих лесах не досаждали ему своим наглым лицемерием придворные, не подстерегал убийца и не карабкался на дерево, заметив царя, ни один челобитчик со своей жалобой.

На этот раз они провели три ночи подряд у костра под большим буком. Журавлиный лет еще не начинался, и лишь иногда на рассвете гоготали болотные гуси. Дикие индейки бродили по жнивью, галки призывали запоздавшую в горах зиму.

Охотники встали до зари. Журавлиный крик взбудоражил их сердца. Большая стая журавлей опустилась на прогалину и стала щипать траву. Каждый из охотников подстрелил по три журавля. Солнце стояло еще высоко, когда им захотелось есть.

— Глахуна, сегодня твоя очередь: сбегай, подстрели гуся. Мы с Китесой приготовим вертелы, соберем хворост, а Эстате разведет огонь, — сказал Георгию конюх Габриэль. — Только не уходи далеко, мы будем ждать тебя под этим ясенем.

Георгий подчинился приказу старого охотника. Он пошел по левой стороне болота. Грустные мысли снова овладели им, когда он остался один. Стая гусей поднялась в воздух. Георгий выстрелил и промахнулся. Птицы заманили его в чащу. С гоготом поднимались они над болотом. Галдели утки. Они словно смеялись над незадачливым охотником.

Он хотел повернуть обратно, но раздумал: было неловко возвращаться без добычи. Навстречу шел пастух, весь в грязи. Георгий расспросил его, как прогни дальше.

Он миновал топи, хотел повернуть к условленному дереву, но под самым его носом взлетел журавль чудесной расцветки. Крылья его отливали цветом турача, грудь алела, как цветок гвоздики, а шея была расписана полосами перепелиного цвета.

Георгий выстрелил. Тяжело поднялся журавль, пролетел небольшое расстояние и опустился в трясину. Георгий опять выстрелил. Журавль снова поднялся, но тут же упал. Охотник приблизился, готовясь снова пустить стрелу, но журавль, подпрыгивая на одной ноге, скрылся в зарослях. Затем он снова поднялся и перелетел на этот раз большое расстояние.

Георгий погнался за ним. Это был редкий экземпляр, Не задумываясь, охотник шагал по болоту, раздирая заросли, доходящие ему до пояса. Настороженная птица перелетела на новое место. Наконец Георгию удалось убить журавля. Он подвесил его к ремню и огляделся. Место показалось ему незнакомым. Вокруг простирались необозримые заросли тростника и кустарника..

У него не осталось стрел. Дикие кабаны шныряли мимо, продираясь сквозь чащу. Перед глазами промелькнула перепуганная лань и, перескочив болотный родник, пронеслась мимо Георгия со страшной быстротой. Георгий стоял на холме и следил за ней. Лань бежала в зарослях, закрывавших ее всю. Лишь ушки ее мелькали над морем рогоза. Георгий пошел дальше и набрел на пруд. Там было много пеликанов, гусей и журавлей. С гомоном взлетели дикие птицы и грозовой тучей затуманили небо.

Георгий стал следить за долетом журавлиной стаи и вдруг на одной из остроконечных вершин Кавказского хребта увидел храм, объятый пламенем. Пламя лизало купол церкви.

Царь был потрясен, у него подкосились ноги, на висках выступили холодные капли.

Он протер глаза и снова посмотрел на вершину: взвивается над горой пламя, горит «божий дом», как тогда, в Олтиси…

Он перекрестился и закрыл глаза. Когда он снова взглянул на вершину, ни храма, ни пламени уже не было — осталась скала, на которой догорали закатные лучи. Потом он повернул к югу, но не знал, куда идти. Местность была ему совершенно незнакома.

— А-у-у-у! — закричал он.

Никто не отозвался. Смущенный, пошел он вдоль болот и зарослей. Ему казалось, что он превратился в вавилонского царя Навуходоносора, который разгромил Иерусалим, за что был изгнан людьми и, как корова, питался травой. Тело Навуходоносора покрылось корой, волосы стали длинными,, как львиная грива…

Только в сумерки добрался Георгий до условленного ясеня, весь грязный и оборванный. Волосы и борода были облеплены репьем, щеки исцарапаны шиповником.

Охотники удивились: с детства не видели они Георгия таким бледным и взволнованным.

— Что с тобой, Глахуна? — спросил Эстате. — Уж не с лешим ли ты повстречался?

Георгий отрицательно покачал головой и спросил:

— Вы видели, как вон на той вершине горела церковь?

— Церковь? — удивился Эстате. — Ты плохо спал вчера, Глахуна. Тебе померещилось. Там нет никакой церкви.

Охотники закусили и двинулись в путь.

Георгий предложил перейти на другую сторону дороги и поохотиться в Сапурцле. Все другие стояли за то, чтобы спуститься в Арагвскую долину.

После ночи, проведенной в лесу, и от хождения по болотам у Георгия разболелась раненая нога. В долине Арагвы ему придется бродить по воде: подбитая птица может ведь упасть и на другой берег реки. Но все же он согласился с товарищами.

…Был тихий осенний вечер. Вершины Кавказа кутались в облака. Горная цепь подпирала небесный свод.

Легкий туман поднимался от Арагвы и расстилался по фиолетовым лугам. Охотники связали журавлей шейками и пустились в путь. Друзья заметили, что царь не в духе.

Первым вышел из лесу Китеса, посмотрел на долину Арагвы и сказал:

— Помнишь, Глахуна, когда мы еще были мальчиками, ты подстрелил журавля, а он поднялся и упал прямо на середину Арагвы?

— Как же не помнить, Китеса. Помню, — печально ответил Георгий и обвел глазами долину, словно искал там свою юность.

— Ты не послушался нас, Глахуна, и полез в реку за птицей. На плече у тебя висели два журавля. Пока ты плыл за новой добычей, река отняла у тебя убитых журавлей. Я и Габо бросились тебе на помощь, едва нагнали тебя вон за той дубовой рощей и за уши вытащили из воды. Журавлей унесла река. В Мцхету тебя привезли на арбе, а твой наставник сердился на нас и угрожал: «Не сносить вам, бесенята, головы, если бы царевич утонул».

— Ты позабыл, Китеса, что журавлей я все-таки тогда поймал, — заметил Габриэль.

— Да нет, не так это было, — вмешался в беседу Эстате, — журавлей выловили плотовщики в Мцхете.

— Не стоит ссориться из-за журавлей, унесенных водой, — сказал Габриэль, улыбаясь.

— Да, умчала Арагва нашу молодость, как тех журавлей, — вздохнул Эстате.

— Арагва или время умчало ее? — спросил Георгий. Эстате посмотрел на Арагву.

— Смотри, — обратился он к Георгию,-там на двугорбой горе какой-то юноша карабкается на дерево.

Георгий еще раньше его заметил юношу. Он испугался. Неужели его узнали? Наверно, это какой-нибудь челобитчик.

Юноша поймал на клене какую-то птицу, сунул ее за пазуху, спрыгнул с дерева и вдруг исчез.

— Кто первым его заметил? — спросил Георгий. — Я, — ответил Эстате.

— Откуда он мог здесь появиться и куда исчез?

— И я, по правде говоря, удивляюсь этому, — ответил Эстате.

Было еще так светло, что, если бы неизвестный юноша в красно-желтой чохе спустился в долину, охотники не могли бы его не заметить.

— Ты тоже его видел? — спросил Георгий у Габриэля.

— Видел.

— Китеса, и ты видел?

— Видел. Они были встревожены: куда мог скрыться юноша у

них на глазах?

Георгий не раз слышал от Фарсмана Перса про лесного беса, который показывается в долинах охотникам, заколдовывает у них стрелы и делает охотников беспомощными.

Эстате усердно уверял:

— Я видел, как он поймал птицу, дошел до холма и там провалился сквозь землю.

Габриэль отличался храбростью, но бесов он боялся.

— Бесполезно искать сатану, осеним себя крестным знамением и повернем в Сапурцле,-предложил он.

И тут же рассказал странную историю. — Помнишь, Глахуна, в прошлую субботу ты послал меня в крепость Херки? — Как же, помню.

— Я вернулся опуда не в духе, ты встретил меня в конюшне и спросил, что со мной.

— И это помню, Габриэль.

— Я не сказал тебе, в чем дело? Нет?

— Нет, не сказал..

— Так вот, коль не сочтешь меня трусом, я расскажу обо всем подробно. Под вечер ехал я из Херки. На расстоянии трех стадий от Гартискари начинается редкая буковая роща. На опушке этой рощи стоит огромный дуб. Ты его помнишь, Глахуна?

— Как же, помню, Габриэль.

— Наверно, помнишь и то, что к тому дубу дорога идет под гору по краю утеса и с этой дороги еще издали виден тот дуб. Так вот, доехал я до этого места. И вдруг вижу: появился юноша в красно-желтой чохе, а подмышкой у него красный петух. Трижды обошел он тот дуб и поцеловал его три раза. Потом оторвал голову у петуха, окропил кровью землю вокруг дуба и вдруг исчез в лесу.

Охотников удивил этот рассказ. Они направились было к Сапурцле, но Георгий заупрямился.

— Ведь нас четверо мужчин, что с нами может сделать один дьявол? — говорил он, подбадривая других, но сам все же побаивался.

Журавлей сняли с плеч и подвесили к деревьям. Взяли в руки лук и стрелы. Обошли холм со всех сторон.

Георгий поднялся на холм раньше всех. Он заметил, что на голой вершине холма навалена охапка срезанного папоротника. Затаив дыхание, вглядывался Георгий, но под папоротником никого не было. Его наметанный, охотничий глаз уловил только, что торчащая из земли палка чуть дрожала и привязанный к ней щегол время от времени трепыхался.

Задрожит палка, и щегол подпрыгнет, забьется, затрепещет в воздухе, и снова усядется на шест, снова задрожит шест, и снова забьется привязанная «нему птичка. Георгий забрался на вершину холма и увидел: в яме глубиной в человеческий рост сидел, притаившись, юноша в красно-желтой чохе. Заметив Георгия, он встал. Волосы у него были всклокочены, подбородок и скулы покрыты юношеским, словно птичьим, пухом. Юноша смутился, когда над его головой появилось четыре охотника.

— Эй, кто ты, парень?-спросил Георгий, обрадованный, что перед ним человек, а не дьявол. Он всмотрелся в незнакомца. Лицо и одежда юноши показались ему знакомыми. Парень, по-видимому, недавно перенес оспу; его лицо еще не совсем очистилось от струпьев, и это помешало Георгию узнать его.

— Я такой же охотник, как и вы, — ответил человек из ямы.

— Если ты и впрямь охотник, а не бес, то зачем же прячешься в яме? — спросил Эстате.

— Одни охотятся в яме, другие — в лесу, кому как вздумается.

Эстате внимательно следил то за юношей, то за птичкой. «Если этот человек на самом деле охотится за птичкой, зачем он привязал ее веревкой?» Эстате все еще не верилось, что перед ним охотник, а не бес.

Юноша как зачарованный глядел на Георгия. Ему тоже казалось знакомым это лицо, но рыжая борода и простая одежда вызывали сомнение.

Эстате шепнул Георгию:

— Не верь ему, Глахуна. Это либо бес, либо вор, сбежавший из тюрьмы.

Юноша услышал имя «Глахуна». «Наверное, ошибаюсь», — подумал он и снова взглянул на Георгия.

— А на кого ты охотишься?

— На сокола, сударь, — ответил юноша.

— На сокола. Каким же способом?

— Вот, сударь, видите эту птичку, а это сеть…— сказал он и приподнял одной рукой палку. Палка задрожала. Другой рукой он поднял сачок с карманчиком на конце. — Теперь как раз такое время, когда соколы вылетают на охоту. Сокол заметит сверху птичку, подумает, что она запуталась в сети, налетит и вопьется в нее… А я из ямы под папоротником накрою его сачком.

Охотники удивились: ничего подобного они раньше не слыхали,

Царские сокольничие-иранцы ловили соколов иным способом.

— Ты откуда? — спросил Георгий.

— Я лаз, сударь.

— А как же ты, лаз, очутился здесь? — Я пленник царя Георгия, сударь.

Георгий еще более удивился. Лазов никогда не брали в плен его воины. В Ухтике было взято в плен много греков, в Анатолике-армян. Греков он определил в каменщики, армян освободил, А про лазов он не помнил.

— Тебя из Лазики привезли сюда? — переспросил Георгий.

— Нет, из Пхови, сударь.

— Как тебя звать?

— Арсакидзе, сударь.

— Как же ты очутился в Пхови, несчастный лаз? — Отец мой был зодчим у кветарского эристава,

— А где теперь твой отец?

— Его убили царские воины при взятии Кветари. Георгий вспомнил фамилию, которую упоминала Шорена в Кветарском замке в тот злополучный вечер.

— Разве Колонкелидзе строил церкви?-снова обратился он к юноше.

— Одно время я и отец строили церкви, но кветарский эристав вдруг переменил веру, стал разрушать церкви и строить крепости,

Георгий умолк.

— А кого же ты поймал там на дереве? — обратился Эстате к Арсакидзе.

— У меня улетел обученный сокол, вот я и поймал его, — ответил лаз, подняв со дна ямы сокола с перевязанными крыльями, и показал охотникам.

— А для чего тебе теперь сокол, ведь перепелиный лет уже кончился? — спросил Георгий.

— Я буду с соколом охотиться на журавлей.

— Где ты этому выучился, юноша?

— В Лазике, сударь, там на журавлей охотятся с соколами.

Георгий удивился. Арсакидзе вылез из ямы. Эстате обрадовался, — подошел поближе к юноше и стал разглядывать его с ног до головы.

— Да не тот ли это юноша, что зарезал петуха под деревом? — спросил царь Ломаисдзе.

Эстате кивнул головой.

— Тот самый, Глахуна.

— Скажи мне, юноша, зачем ты зарезал петуха под дубом? — обратился Георгий к Арсакидзе.

— На прошлой неделе я выздоровел от оспы и потому принес в жертву красного петуха.

— Где такой обычай?

— У нас в Лазике.

Арсакидзе развязал крылья соколу, надел на большой палец левой руки кожаную рукавичку и посадил на нее птицу. Затем погладил сокола правой рукой от головы до хвоста, приласкал хищника.

Сокол злыми глазами озирался на незнакомых людей. Арсакидзе шел впереди, за ним следовали четыре охотника. Не успели охотники дойти до каменистого берега Арагвы, как из ключевины взлетел журавль. С юношеским восторгом стал следить Георгий за тем, как Арсакидзе натравливал сокола на летящую птицу.

Журавль, взлетев в небо и расправив крылья, поплыл по воздуху. Сокол взмыл ввысь и вмиг очутился над журавлем. Журавль отклонился от хищника и полетел к западу. Сокол отстал немного, но затем быстро нагнал журавля, всадил в него когти и кинул его вниз..

С криком побежали охотники к тому месту, где упал журавль. Георгий забыл про боль в ноге и первым очутился у цели. В высохшем русле реки бился журавль. Сокол сидел на нем с расправленными крыльями и клевал свою жертву, водя кругом зрачками цвета проса.

Арсакидзе посвистел соколу, подкрался, приласкал его, погладил по голове. Сперва высвободил его средний коготь, а затем по очереди и остальные, достал из кармана кусок мяса и, отобрав у сокола журавля, дал ему взамен мясо.

Кровь бежала из запрокинутой, как тонкое горло лекифа, шеи журавля. Он захлопал крыльями и судорожно вытянул их. Странный беспомощный звук вырвался из его горла. Затем зрачки у журавля побелели, и он покорно отдался смерти.

Георгий шел рядом с Арсакидзе, не сводя глаз с сокола.

— Где ты поймал эту птицу, юноша?

— В Сапурцле, сударь.

— А хороши ли черные соколы на охоте?

— Черный сокол хороший ловчий, но его трудно приручить. Дурной нрав у него, упрям, строптив и залетает далеко.

— А что скажешь о соколе ржавого цвета?

— Такой сокол — разиня.

— А рыжий?

— Рыжий лучше и черного и ржавого, сударь, но лучше всех сокол стального цвета: он крупный, быстро приручается, и нрав у него покладистый.

Георгий шел молча. Он думал о Шорене, вспомнил о взятии Кветарской крепости, вспомнил о том, как выжгли глаза Колонкелидзе, и горькой показалась ему жизнь. Царь и Звиад нагнали тогда пленных в пути. С исцарапанными щеками ехала верхом Шорена, рядом с ней Арсакидзе с закрученными назад руками.

«Каким приятным юношей был он тогда и каким стал несчастным в плену, бедняга», — подумал о нем Георгий и вновь обратился к Арсакидзе:

— Чем ты занимаешься теперь в Мцхете?

— Я работаю подмастерьем у Фарсмана Перса, сударь.

— Фарсман хороший мастер? — спросил царь.

— Он очень своенравный, ни с чьим советом не считается, трудно с ним работать.

— А ты можешь работать самостоятельно?

— А как же, сударь, ведь я выстроил церковь в Цхракари еще два года тому назад.

Георгий видел эту церковь.

— А у нас ты строил что-нибудь?

— Я закончил в этом году Итвалисскую церковь. Гебргий знал и эту церковь, она, ему нравилась. «Нужно поговорить с этим юношей, — может быть, он пригодится для строительства Светицховели». — Зайди-ка завтра к царю, — неожиданно сказал он, — говорят, что католикос и царь Георгий хотят строить Светицховели.

— А кто меня до царя допустит?

— Завтра приходи во дворец, я там буду и представлю тебя царю.

Охотники улыбнулись.

Арсакидзе заметил это и тоже улыбнулся. Он посмотрел на того, кого охотники звали Глахуной, оглядел его убогую одежду и подумал: «Обманывает меня этот рыжебородый».

Наступил вечер.

Сумерки спустились на берега Арагвы, в лесу все затихло, по небу неслись к югу караваны журавлей. Кричали отставшие одинокие птицы. Одна-единственная звездочка мерцала в небе. Красные и желтые стога облаков пылали над далекими ледниками Кавкасиони. Когда караульная стража открыла охотникам ворота Мухнарской крепости, Георгий обернулся назад. И снова ему померещилось: на белоснежной вершине стоял храм, объятый пламенем.

Георгий тревожно перекрестился и молча вошел в ворота крепости.