Десница великого мастера

XLVIII

На стене Светицховели солнечные часы показывали семь, когда качнулась земля. Арсакидзе, находившийся на лесах, первым почувствовал толчок. Он быстро спустился вниз и, раскинув руки стал подталкивать камен-щиков к выходу во двор.

На лесах, возведенных вдоль западной стены, сидела кошка и подстерегала там голубей. Вдруг она тревожно замяукала и с молниеносной быстротой прыгнула на землю.

Арсакидзе приказал рабочим немедленно оставить работу. В это время второй раз качнулась земля.

В третий раз. закачалась она с такой силой, что Арсакидзе, который в это время смотрел на храм, показалось, будто храм запрокинулся и накренился. Раздался оглушительный гул, и каменная ограда треснула в трех местах. С криком выбежали лазы и самцхийцы во двор, бросились ниц и стали молиться. Овцы, которых лениво гнала по улице женщина, испуганно заблеяли, и все стадо вмиг разбежалось. Собаки выли. Коровы мычали. Ударили в набат в крепостях Арагвискари и Мухнари. Рабы-воины выбежали во двор. На площадях стали бить в барабаны. В церквах ударили в било несколько раз подряд. Монахи и монахини выбежали из келий.

Всюду слышались плач, мольбы и церковное пение: «На тебя уповаем, господи!»

Светицховели устоял, и теперь мысли Арсакидзе обратились к Шорене. Запыхавшись, он с трудом добежал до Санатлойского квартала.

Женщины метались во дворце Хурси, Гурандухт разговаривала с каким-то стариком. Арсакидзе признал в нем Знауру, бывшего дьякона в придворной церкви Колонкелидзе. У конюшни стояли на привязи три оседланные лошади. Шорена гладила шею жеребца соломенной масти. Только она одна казалась спокойной,

Шорена, Гурандухт и Знаура собирались сегодня утром в Зедазени. Гурандухт с ужасом рассказывала Арсакидзе о третьем толчке. Она упала с кровати, а Шорена в это время была в конюшне и смотрела, как Знаура седлал лошадей.

Дочь эристава. побежала навстречу Арсакидзе, поздоровалась с ним, рассказала, как жалобно ржали кони во время землетрясения.

Во двор вбежал с непокрытой головой пховец-слуга.и бросился прямо к Шорене.

— Олени — самец и две самки — сломали плетеный забор и убежали из загона. Мы гнались за ними по дворцовому саду, но они даже близко нас не подпускают, — запыхавшись, рассказывал он.

— Не сбежала ли Небиера, Багатур? — спросила Шорена.

— Небиера первая перескочила через забор, госпожа! Я был в загоне, когда произошел третий толчок. Камни бы заплакали, если бы слышали, как ревело оленье стадо.

— Подай лошадей, Знаура! — обратилась Шорена к дьякону. — Мы с Утой поедем ловить оленей!

Багатур сообщил, что олени уже вышли из дворцового сада, их видели в дубовой роще, они щипали там траву.

Гурандухт не хотела отпускать дочь вдвоем с Арсакидзе.

— Захватите с собой дьякона, он старый охотник! — предложила она.

Шорена поднялась в дом и принесла Арсакидзе лук и стрелы. Взяла их и для себя.

— У меня меч при себе, — сказал он, но все же взял из рук Шорены лук и стрелы.

Жители Санатлойского квартала вынесли на улицу весь скарб. Женщины причитали, дети плакали в люльках. Старики собирали среди развалин обломки мебели и битую посуду. В царском дворце бестолково бегали слуги и придворные. В спальной палате обвалился потолок и ушиб постельничего. По лестницам вниз тащили ковры, паласы, сундуки, лари, церковную утварь, лошадиную сбрую, бесчисленные принадлежности туалета царицы: ее шубы, башмаки, шелковые платья и китайскую парчу…

Багатур вывел Шорену из дворцового сада в дубовую рощу и показал место, где олени последний раз щипали траву.

Земля после дождя была влажная, и всадники поехали по свежим следам. Навстречу им шел какой-то рыжий воин. Он нес в руках седло.

— От землетрясения обрушилась конюшня и задавила мою лошадь! — жаловался он.

Его спросили, не видел ли он оленей.

— За полем начинается буковый лес и за ним городская стена. Она разрушена землетрясением на сто локтей. Наверняка через это место и прошли олени, — ответил рыжий воин.

Шорена не теряла надежды.

— Олени стосковались по траве, — говорила она,-только бы их догнать. Небиеру я уж во всяком случае поймаю. Она не станет убегать от меня, Как только миновали городскую стену, Шорена стегнула коня плетью.

Арсакидзе сомневался в том, что им удастся поймать оленей. «Олени хоть и ручные, но, вкусив свободу, они даже близко не подпустят к себе», — думал он,

Но было так радостно скакать верхом рядом с возлюбленной.

«Проедемся немного, развлечемся! Шорена поймет бессмысленность этой затеи и вернется домой», — думал он.

Мцхета еще виднелась на горизонте. Арсакидзе, взглянул на свое любимое творение и пришпорил коня. Радость заливала все его существо, ибо они спаслись от гибели, избегли страшной опасности.

Навстречу им шел аробщик.

— По дороге к Нареквави пронеслись два оленя, — ответил он на вопрос. — Совсем близко мимо арбы проскакали, пересекли пашню и промчались вон по той аробной дороге…

— Самцы или самки? — спросил Знаура.

— Одна самка и один самец, — ответил аробщик. Шорена и Арсакидзе миновали пашню.

След шел прямо на север. По этому следу они выехали на большую дорогу. Природа не почувствовала ущерба, нанесенного землетрясением плодам человеческого труда. Заяц, присев на задние лапы, стоял, как изваяние, у края дороги и трогал лапкой лежавшую тут же зайчиху, Другую лапку он вытянул вперед, словно приглашая ее пройтись до лесной опушки, пощипать немного травки. Вспугнутые топотом лошадиных копыт, они оба бросились в сторону, и лишь ушки их замелькали в высокой траве.

Из зарослей показались лисицы; самка шла впереди, осматривалась, а потом оборачивалась к самцу и как бы говорила ему без слов: «А ну-ка, подтягивайся, муженек!»

Шорена всматривалась в дорогу. Следы оленьих копыт тянулись вдоль колеи. С опушки поднялась стая диких голубей и, трепеща крыльями, направилась к дубовой роще. Серые куропатки бежали сначала полем, скрытые в траве, потом взлетели стаей, понеслись к обрыву, укрылись там за каменными глыбами и закудахтали. Лисица глядела на них, как бы раздумывая, атаковать ли их прямо, или, обойдя вокруг скалы, подкрасться к ним сзади. Всадники въехали в молодой редкий дубняк, где следы двух оленей были ясно видны. Арсакидзе предполагал, что третий олень отстал где-нибудь в лесу, увлекшись свежим кормом. Верхушки дубовой поросли били всадников по стременам; здесь прошел, по-видимому, дождь, и потому шейдиши Шорены быстро намокли.

Арсакидзе сокрушался:

— Зачем ты надела эти шейдиши фазаньего цвета?

— Как я могла знать, что будет землетрясение и нам с тобой придется преследовать Небиеру?

«Вместе с тобой я согласен искать недосягаемое хотя бы на краю света», — хотел он ответить, но вслух сказал иное:»

— Подумай, как странно: над людьми обрушились кровли, а здесь даже листик не упал с дерева.

Шорена не ответила, она высматривала оленьи следы. Арсакидзе взглянул на нее. Ее ланиты покрылись легким румянцем, маленькие, чудесные ушки зарделись. Как только они выехали из дубняка, Шорена первая заметила вдали на поляне пасущихся оленей. Она узнала Небиеру и пустила вскачь свою лошадь. Заслышав лошадиный топот, олени сорвались с места и побежали.

Когда всадники стали их нагонять, Небиера кокетливо; вытянула шею и, подставив грудь ветру, стремительно понеслась рядом с самцом, который мчался, заки-нув за спину рога, Это зрелище привело Арсакидзе в восторг.

«Наверное, самец еще в загоне выбрал себе самку и теперь, улучив удобное время, похитил ее», — подумал он.

Миновали степь. Начались пашни. Лошади скакали с трудом. Арсакидзе боялся, как бы лошадь Шорены не оступилась,

— Напрасно мы гонимся за оленями— умоляюще говорил он дочери эристава.

Кончились пашни, пошли кустарники. Вдруг дорогу коням пересек овраг.

Шорена придержала лошадь. Оглянулась. Знаура очень отстал. Наконец заметили его вдали. Дьякон едва тащился по полю.

— Знаешь, Ута, не трать понапрасну времени, вернись, если хочешь. Я и Знаура проедем вперед, и если за тем лесом не нагоним оленей, то вернемся.

Арсакидзе обиделся.

— Как ты могла подумать, дорогая, что я оставлю тебя одну в этом лесу и вернусь?

— Всю свою жизнь я стремилась к невозможному, Ута… Целыми днями ты лазишь по лесам своей стройки. Посвяти же мне этот день, Ута. У меня такое чувство, такие сны… Хатута говорит, что сны эти не к добру… Когда я вижу открытое поле, смотрю на дорогу, меня охватывает странное волнение — мне хочется уйти на край света и никогда не возвращаться в свое жилище.

«Не день один, а всю жизнь я отдам тебе без остатка, моя желанная», — хотелось сказать Арсакидзе, и. он сказал:

— Один день? Я всю жизнь готов отдать тебе, но…

— Что «но»? — спросила она.

— Но есть слова, которые нельзя произносить всуе. Только те слова ценны, за которыми следует дело и жертва. Слова без жертвы так же пусты, как цветы без запаха, лучи без света или солнце, лишенное тепла.

Ехали молча. Она заговорила снова:

— Я думаю, Ута, что, если бы Небиера узнала меня, она бы не убежала. Я сама виновата: не следовало скакать, нужно было подъехать потихоньку, и я бы ее поймала.

Когда Знаура догнал их, он стал жаловаться на свою лошадь:

— Заупрямилась, волчья сыть!

Тетерка поднялась с нивы. Арсакидзе пустил стрелу. Птица качнулась в воздухе и упала на землю. Знаура поднял ее еще живую и ремнем привязал к поясу.

На голове дьякона была пховская папаха, растрепанная, как гнездо коршуна, Чужой меч, которым он был опоясан, свешивался чуть ли не до земли, вывернутый мехом наружу армяк был весь изодран. А когда Знаура нацепил на себя еще и тетерку, Шорена и Константин не могли удержаться от улыбки.

Беркуты взлетели с трупа коровы, задранной медведем. С ближайшего дуба за ними следили вороны, и не успели всадники проехать мимо, как они впились в остатки падали,

Лиственный лес кончился. Начались кустарники и заросли. Поле, подъем в гору, пропасти и опять ровное место. Где-то далеко трубил самец-олень. Беркуты чертили в небе круги. Лошади шли рядом. Арсакидзе посмотрел на девушку. Хотел подъехать еще ближе к любимой, притянуть ее к себе и поцеловать в раскрашевшееся, как полевой мак, ухо, но в это время послышался треск сучьев.

Арсакидзе придержал коня. На диком грушевом дереве стояла медведица на задних лапах. Передней лапой она держалась за ствол, другой трясла ветви. Под деревом медвежата жевали дикие груши. Увидев всадников, медведица бросилась вниз, собрала медвежат и с недовольным рычанием пустилась наутек.

Мимо шли арбы, скрипя колесами. Они везли три детских гробика. Землетрясением разрушило в селе несколько каменных домов, на земле валялся купол церкви.

Арсакидзе вспомнил про Светицховели. Всадники поравнялись с озером. В нем отражался солнечный диск. Сплошным рукоплесканием разносилось хлопанье утиных и гусиных крыльев. Птицы взлетели и устремились на запад, закрыв собой горизонт.

У озера олений след пропал. С севера доносился рев.

— Это Небиера, — сказала Шорена.

— В этих горах много и других оленей. Коней перепели на иноходь.

— Было ли в Пхови землетрясение? Как-то себя чувствует мой бедный отец? — сказала с грустью Шорена.

Подъем кончился. Взмыленные кони шли теперь по плоскогорью. Подъехали к перекрестку. Солнце перевалило за вершину хребта. Оно лениво хлопало ресницами цвета меди. Знаура ехал впереди. Он пальцем указал влево.

— Аланские села, — сказал он и, снова указывая туда же, добавил: — Вот дорога на Пхови, дочь эристава.

— К северу? — спросил Арсакидзе.

— Эта аробная дорога ведет прямо к замку Корса-тевела. Вон на той горе, видите, белые облака? Под ними крепость с четырьмя башнями. Это и есть Корсатевела.

При слове «Корсатевела» Шорена смутилась. Она притенила руками глаза и посмотрела в сторону замка. Потом повернула коня вправо. Арсакидзе посмотрел на аробную дорогу, идущую влево.

— Оленьи следы ведут влево, — сказал он с улыбкой.

— Я не такой хороший охотник, как ты, Ута, но все же сумею отличить оленьи следы от следов быка.

— Сколько еще нужно ехать до Пхови? — спросил Арсакидзе.

— Совсем близко, сударь, — ответил Знаура. — Вот обогнем с севера эту гору, чуть проедем по ущелью, перевалим еще одну юру, проедем вдоль Черной Арагвы и там увидим первую пховскую крепость.

В это время к перекрестку подъехали шесть всадников. Впереди гарцевал безбородый мужчина в латах. Из-под верхней губы торчали острые, как у кабана, клыки. Этот безбородый, с глазами навыкате, походил больше на. зверя, чем на человека. Увидев его, Шорена вздрогнула. Она узнала Бокая, молочного брата Чиабера; узнала и остальных: это были тоже его молочные братья — Азара, Габидай, Зазай, Джибредай и Цой. Бокай уставился на Шорену. Он остановил лошадь и что-то крикнул по-алански остальным. Девушка ясно услышала имя Чиабера. Шорена и ее спутники направились по дороге, ведущей на Пхови.

Долго стояли всадники на перекрестке. Шорена слышала их спор. Теперь и до Арсакидзе дошло, что они часто произносили имя Чиабера. Больше всех шумел Бокай, он почему-то сердился на младших братьев. Потом они все разом стегнули лошадей и вскачь помчались к замку Корсатевела.

Тень печали легла на лицо Шорены. Арсакидзе спросил ее о причине, но она отговорилась пустяками.

Константин молча ехал рядом с ней; теперь он вспомнил клыкастого Бокая и его братьев, виденных им на похоронах Чиабера. Странно было только, почему они не приветствовали Шорену и ее спутников по аланскому обычаю.

— Знаешь, Шорена, я не советую тебе ехать в Кве-тарский замок. Ведь тебе царь запретил въезд в Пхови.

— А разве мне одной? И тебе, Ута, запрещен въезд в Пхови. Но ты проводишь меня до первой башни, а потом я и Знаура поедем вдвоем. Наверное, ночь будет лунная, и ничего плохого с нами не случится, Опасность, которую ты подразумеваешь, уже миновала. Я только проведаю отца и послезавтра вернусь в Мцхету.

— О какой опасности ты говоришь, Шорена?

— Знаура привез мне новые вести. Твои догадки оправдались. Хевисбери изменили отцу. Кажется, в этом повинен он сам: не захотел помириться с Мамамзе. А хевисбери настаивали на этом. Они думали победить Георгия соединенными силами. Я уже давно знала об этом… но я дала слово, и если бы Мцхетские ворота не оказались запертыми, я бы обязательно уехала в Пхови

Шорена замолчала.

— Да, дорогая, судьба ездит по миру на арбе, и как бы ни спешил человек, она все же его нагонит, — проговорил Арсакидзе.

— Да, Ута, ты прав, судьба ездит на арбе. И я решила покориться, хотя маленькая надежда еще живет во мне. Гиршела прогнали санатлойские блохи. Может быть, на Георгия обрушились вчера потолки его дворца в Уплисцихе. Я слышала от пожилых людей, что Уплис-цихский дворец однажды обваливался. Подавленной и беспомощной казалась в эту минуту Шорена.

«Поеду с ней в Кветари, укрою ее в горах на некоторое время, а потом тайком перевезу в Лазистан, — подумал Арсакидзе, но вспомнил слово, данное Георгию. — Да и Светицховели еще не совсем окончен!»

Он пришпорил коня, чтоб отогнать от себя эти мысли. Молча ехал Арсакидзе по крутой тропинке, размышляя о смелости самца-оленя, похитившего Небиеру.