Десять страниц из истории музыки

СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ РАХМАНИНОВ 1873–1943

Имя Сергея Васильевича Рахманинова занимает одно из первых мест в истории русской культуры и является символом высокого служения искусству. Это служение принимало у него разнообразные формы: он был гениальным пианистом, рано проявил себя как выдающийся композитор, а потом и как талантливый дирижер. В его творчестве нашло выражение то, чем жила Россия рубежа веков — состояние ожидания, ощущение перемен.

Это было сложное время, и как по-разному воспринимали его великие творцы. А. Горький говорил о нем: «Время, интересное пестротою своих противоречий и обилием их». А позже: «Живется точно накануне чего-то и страшно хочется дожить».

К. Бальмонт проклинал это время и людей, живущих в нем:

А Блок, наоборот, восхищался им:

Истинным сыном этой эпохи был С. В. Рахманинов.

Мы часто задаемся вопросом — кем он был в первую очередь — пианистом или композитором? Он соединил в одном лице гениального композитора, великого пианиста и крупного дирижера. Как и Ференц Лист, Рахманинов явил собой уникальный пример «тройственности» артистической натуры, сбалансированной во всех ее проявлениях. Других таких примеров история музыки не дала.

Современники считали его гениальным пианистом. Известно, что когда Лев Оборин спросил у Артура Рубинштейна, кого он считает пианистом номер один в мире, он назвал Владимира Горовица. Оборин спросил: «Ну, а Рахманинов?»

Тогда Рубинштейн, как бы спохватившись, сказал: «Нет, нет. Вы говорите о пианисте, а Рахманинов — это…» — и он, воздев руки, посмотрел вверх.

Действительно, его боготворили, перед ним как пианистом преклонялись. И не очень-то ценили в нем композитора. Это мучило его всю жизнь. Всю жизнь его жгло желание сочинять музыку. Он мог писать только сердцем и ужасно не любил, когда у него выспрашивали, о чем он хотел рассказать в том или другом сочинении, какую картину нарисовал. Он не рисовал картин, ничего не объяснял. Но в его музыке было все: его волнения, тревоги, сомнения и радости, его мысли, размышления.

Но слава его в первом десятилетии XX века была необыкновенной. Его имя звучало как одно из самых первых и ярких имен в русском искусстве. Его творчество воздействовало на всех. Оно покорило и широкую публику, и профессионалов, причем их — «без различия партий и направлений».

Неповторимой особенностью Рахманинова-пианиста было умение проникать в душу подлинника, каким-то магическим способом оживлять то, что создал другой творец. И чужие произведения он исполнял по-своему, по-рахманиновски, как бы становился их соавтором. «Его интерпретации других авторов дают подчас иллюзию, будто он сам сочинил исполняемое. Он всегда, как истинный Баян, будто импровизирует, слагает неслыханную песню», такими красивыми и меткими словами воспевал исполнительский гений Рахманинова его современник и друг Н. К. Метнер.

Сам Рахманинов о манере своего исполнения говорил так: «Если мое исполнение собственных сочинений отличается от исполнения чужих произведений, то это потому только, что свою музыку я знаю лучше. Как композитор я уже так много думал над ней, что она стала как бы частью меня самого. Как пианист, я подхожу к ней изнутри, понимая ее глубже, чем ее сможет понять любой другой исполнитель».

И, конечно, занимая первое из первых мест в плеяде крупнейших русских пианистов, среди которых блистают Балакирев, братья Рубинштейны, Скрябин, Зилоти, Рахманинов стал настоящим «поэтом фортепиано». Именно фортепианное творчество стало самой важной и значительной частью наследия Рахманинова. Именно здесь раньше и ярче всего проявился талант композитора, были созданы самые совершенные творения. Рахманинов блестяще использовал в своих сочинениях выразительные возможности любимого инструмента.

А начиналась его жизнь так.

Сергей Рахманинов родился 1 апреля (20 марта по старому стилю) в имении Онег, недалеко от древнего Новгорода. Это было очень живописное место, и до самой смерти Сергей Рахманинов сохранил любовь и память о реке Волхов, дремучих лесах, необозримых полях.

Отец будущего композитора, Василий Аркадьевич, был неплохим пианистом, но серьезно музыкой не занимался. Мама, Любовь Петровна, была дочерью генерала Бутакова. Это имение досталось ей по наследству. Она отличалась кротким характером. Мама тоже играла на фортепиано и стала первой учительницей своего сына, музыкальная одаренность которого проявилась очень рано.

Однажды в Онег приехал погостить дедушка Сережи, Аркадий Александрович. Он был замечательным музыкантом. Вероятно, одаренность Сережи перешла к нему именно от деда. Композитор, автор популярных салонных романсов, пианист, ученик Джона Филда, он даже в 69 лет продолжал ежедневно заниматься на фортепиано по нескольку часов. Дедушка решил послушать четырехлетнего внука. После выступления мальчика они сыграли в четыре руки сонату Бетховена. Дед был в восторге. Этот случай часто потом вспоминали в семье Рахманиновых.

Хотя все видели одаренность Сережи, о профессии музыканта для него даже не возникало речи. Ведь эта профессия считалась несовместимой со званием дворянина, унижающей его честь. Музыка считалась лишь частью хорошего воспитания. Представители старинного дворянского рода Рахманиновых из века в век считали главным своим делом вести хозяйство в собственных имениях. А если и нести службу, то только военную или придворную. Был, правда, среди Рахманиновых в XVIII веке Иван Герасимович, который решил перевести на русский язык произведения вольнодумца Вольтера. И даже создал у себя на Тамбовщине типографию, чтобы их издать. Но это не привело ни к чему хорошему. Екатерина II, которая сама переписывалась с Вольтером по-французски, испугалась его произведений на русском языке. Поэтому типографию велела опечатать, книги изъять, а переводчика оставила в имении под надзором.

Никто из представителей рода Рахманиновых не смел нарушать этой традиции, и уже давно было решено определить Сергея в Пажеский корпус.

Но судьба распорядилась по-другому. Чтобы избежать разорения, Рахманиновы вынуждены были продать имение и переехать в Петербург. Обучение в Пажеском корпусе было дорогим. Поэтому в 8 лет Сергея поместили в Петербургскую консерваторию. Первая русская консерватория была еще молодым учебным заведением. Ей недавно исполнилось 20 лет. Но она уже успела выпустить немало высокопрофессиональных музыкантов. Ее выпускником был П. И. Чайковский. С 1871 года профессором консерватории стал Н. А. Римский-Корсаков.

Рахманинов попал в класс преподавателя В. В. Демьянского, который в основном занимался с малоодаренными детьми. Талантливым говорил: «Ну, вы-то ведь сможете и сами хорошо справиться с этой работой». Действительно, то, что другим ученикам нужно было втолковывать, Сережа хватал на лету, у него многое получалось как бы само собой. Но кому много дано, с того много и спросится. Чем больше способности, тем больше труда надо к ним приложить, чтобы достичь больших результатов, а на одних способностях далеко не уедешь. А Рахманинов был предоставлен сам себе.

И не только в консерватории, но и дома. Семья распалась. Мама ушла в свое горе. Бабушка и тетя, у которых Сережа жил, не были строгими и требовательными. Дома даже не предполагали, что он плохо учится. Много лет спустя Рахманинов рассказывал: «Моя бабушка верила всему, что я говорил. Я получал от нее 10 копеек в день на расходы и на проезд в консерваторию, но я уходил прямо на каток и проводил там все утро».

К концу учебного года Сережа настолько обленился, что в результате получил столько плохих оценок, что встал вопрос о лишении его права обучаться в консерватории бесплатно. Мама была в отчаянии. На ее счастье, в Петербург приехал с концертами Александр Зилоти — двоюродный брат Сергея. После окончания Московской консерватории Зилоти провел несколько лет за границей, где совершенствовался в игре на фортепиано у Ференца Листа. Мама попросила его послушать Сережу, чтобы решить, стоит ли ему продолжать учебу в консерватории.

Сначала Зилоти решил поинтересоваться у директора консерватории К. Ю. Давыдова, что собой представляет двоюродный брат. Тот сказал о нем: «Ничего особенного!» И добавил, что Сережа — отчаянный шалун и редкий лентяй. Но когда Сережа сыграл ему, он понял, что перед ним незаурядный талант. Правда, развитие его, несомненно, шло не в том направлении, в котором следовало бы. Он предложил Сережиной маме отправить его учиться в Московскую консерваторию, взяв все хлопоты на себя.

И вот Сереже сшили новую куртку. Под подкладку зашили 100 рублей (как сказала бабушка, на всякий случай) и отправили его в Москву.

По рекомендации Зилоти двенадцатилетний Сережа попал в руки известному педагогу Николаю Сергеевичу Звереву. В консерватории он вел только младшие классы, и его ученики потом переходили к С. И. Танееву, В. И. Сафонову, А. И. Зилоти. Особо талантливых детей он брал на полный пансион. Таких учеников в Москве в шутку называли «зверятами».

К своим пансионерам Зверев относился особенно строго. Вместе с Рахманиновым у него в то время жили Максимов и Пресман. В летнее время Николай Сергеевич возил их на свою дачу, в Крым или Кисловодск. Он отпустил Сережу на каникулы к бабушке только в 15 лет. Зверев не брал денег за учение, более того, оплачивал учителей, которые обучали мальчиков иностранным языкам и общеобразовательным предметам. Ученики под его ежедневным присмотром и заботой получали разностороннее музыкальное образование. Два раза в неделю к ним приходила учительница, с которой они на двух роялях в 8 рук играли симфонии и увертюры.

Как-то на одном из экзаменов Зверев решил показать комиссии восьмиручное исполнение Пятой симфонии Бетховена. Много лет спустя Пресман вспоминал об этом экзамене: «Я никогда не забуду позы и выражения лица С. И. Танеева, когда мы вчетвером подошли к инструментам, сели за них и… перед нами не было нот. Он положительно вскочил с места и с ужасом спросил: «А ноты?» Совершенно спокойно Зверев ответил: «Они играют наизусть…»

Хорошо ли, плохо ли мы играли, не помню, только С. И. Танеев никак не мог успокоиться и все твердил: Да как же так?! Наизусть?»

Чтобы его окончательно «доконать», Зверев велел нам сыграть еще Скерцо из Шестой симфонии Бетховена, что мы с таким же успехом и исполнили».

Зверев водил ребят в театры[26], на концерты. Огромное впечатление на них произвели Исторические концерты, которые давал в 1885–1886 годах Антон Рубинштейн. В их программах прозвучал грандиозный цикл фортепианных концертов, начиная от сочинений классиков, заканчивая произведениями современных композиторов. Рахманинов был потрясен игрой великого пианиста: «Вот как мы учились играть в России: Рубинштейн давал свои Исторические концерты в Петербурге и Москве. Он, бывало, выйдет на эстраду и скажет: «Каждая нотка у Шопена — чистое золото. Слушайте!» И он играл, а мы слушали».

Ребятам довелось лично пообщаться с их кумиром. Однажды Рубинштейн пришел в гости к Звереву. Он захотел послушать его учеников. С огромным волнением ребята по очереди подходили к роялю и играли. Потом Рубинштейн сам сыграл для них бетховенскую сонату. Это исполнение осталось у всех в памяти навсегда.

Николай Сергеевич был очень требовательным педагогом. Мальчики должны были беспрекословно его слушаться. Любая провинность строго наказывалась. Он не выносил лжи, хвастовства, лени. Но, несмотря на это, ребята очень любили учителя. Николай Сергеевич составлял точное расписание занятий, и ничто не могло его нарушить.

Уроки начинались в 6 часов утра. Два раза в неделю кто-то из ребят в это время уже должен был сидеть за роялем. Иногда, находясь в полусонном состоянии, мальчики играли плохо, спотыкались. Такая игра будила Зверева. И его появление сразу же приводило играющего в рабочее состояние. Конечно, после безделья в Петербурге такой режим не понравился Рахманинову. Но скоро он привык. От беспечности и шаловливости не осталось и следа.

В доме Зверева часто собиралось интересное общество. Это бывали профессора университета, видные московские адвокаты, врачи, музыканты, художники, актеры. Такая атмосфера способствовала общему развитию Сергея.

Однажды на дне рождения Зверева присутствовал и Чайковский. Ребята сделали своему учителю сюрприз — самостоятельно выучили к этому дню по пьесе. Рахманинов играл «На тройке», Пресман «Подснежник» — из «Времен года» Чайковского, Максимов — «Ноктюрн» Бородина. После исполнения Петр Ильич поздравил каждого из них и расцеловал.

В 15 лет Рахманинов перешел на старшее отделение консерватории, сдав блестяще все экзамены. Самым сложным был экзамен по теории музыки для тех, кто имел склонность к композиции. Это было связано с тем, что право получить диплом композитора получал лишь тот, кто закончил курс специальной теории.

У Рахманинова уже было несколько собственных фортепианных пьес. На экзамене ему предложили их сыграть. Он очень волновался, потому что почетным членом комиссии был Чайковский. Произведения молодого музыканта ему очень понравились, и к выставленной комиссией оценке 5+ он добавил еще три плюса.

Сергею повезло с педагогами. По композиции он попал в класс Аренского, по контрапункту — Танеева, по фортепиано — Зилоти[27]. Он продолжал жить у Зверева, и тот внимательно следил за его занятиями. Рахманинов сразу же сделал большие успехи, опережая своих сверстников.

О нем пошла слава как о выдающемся пианисте. Он играл на всех торжественных концертах. Всех поражала его необыкновенная одаренность, легкость, с которой он играл с листа, поразительная музыкальная память. Ему достаточно было 3–4 раза внимательно посмотреть ноты, чтобы знать пьесу наизусть.

В классе Зилоти учился А. Б. Гольденвейзер, который впоследствии станет замечательным педагогом и пианистом. Вот что он вспоминал впоследствии: «Музыкальная одаренность Рахманинова, помимо творческого дара, была такой, которая, несмотря на то, что в жизни мне приходилось сталкиваться с людьми необычайно одаренными, превосходила все и граничила с чудом, напоминая рассказы, которые мы все знаем о Моцарте… Он помнил решительно все, что когда-либо слышал, запоминал с необычайной быстротой, по слуху, самые сложные музыкальные произведения».

Благодаря этой изумительной памяти Рахманинова С. И. Танеев однажды разыграл такого крупного музыканта, как А. Глазунов. Приехав в Москву, Глазунов как-то зашел в гости к Танееву, который попросил его сыграть что-нибудь новое из своих произведений. Тот сыграл ему 1-ю часть Шестой симфонии, которую не слышал еще никто, даже друг Римский-Корсаков. Потом они долго обсуждали ее, и вдруг Танеев вышел из комнаты, открыв дверь, которую запер на ключ при приходе Глазунова. Вернулся он с Рахманиновым.

Сергей Иванович Танеев представил его как молодого автора, уже создавшего симфонии. Как же был поражен Глазунов, когда Рахманинов, сев к фортепиано, заиграл не свою, а его симфонию, то, что он только что играл Танееву. Изумленный Глазунов все пытался выяснить, где Рахманинов познакомился с его музыкой, ведь он никому ее не показывал. И тогда Танеев спокойно объяснил: «Он у меня сидел в спальне, я его там запер».

Конечно, контроль Зверева был очень важен для молодого музыканта, но в 1889 году между ними произошла большая ссора. Это было связано с тем, что Рахманинов не мог заниматься композицией в доме Зверева — там постоянно звучала музыка. В какой-то момент Сергей понял, что он не может не сочинять музыку. Он не знал, каким композитором он сможет стать, но понял, что композиция для него — главная цель жизни, важнее всех других. Но когда он сказал об этом Звереву, учитель не смог его понять. В результате Сергей переехал к тете Варваре Аркадьевне Сатиной. В этой семье он был окружен всеобщей заботой и лаской. Одна из ее дочерей, Наталья, в будущем станет женой и близким другом Рахманинова.

В 1891 году Зилоти ушел из консерватории. Между ним и В. Сафоновым возникла ссора из-за одной талантливой ученицы, желавшей учиться у Зилоти. Но Сафонов записал ее в свой класс. В результате Зилоти подал прошение об отставке. Его ученикам предложили перейти к другим педагогам. Но все они (Рахманинов, Максимов, Игумнов, Гольденвейзер) решили в класс к Сафонову не идти.

Рахманинов решил испытать себя и сказал, что хочет сдать выпускной экзамен не через год, а прямо сейчас. Зная его феноменальные способности, ему дали разрешение. Правда, Сафонов с улыбкой произнес: «Ну что же, я знаю, ваши главные интересы лежат не в области фортепианной игры. Приготовьте к выпускному экзамену, скажем, первую часть сонаты Бетховена «Аврора» и сонату Шопена с Похоронным маршем». Эти произведения принадлежат к числу самых сложных во всей фортепианной литературе. Он сам за три недели подготовил эту программу и поразил экзаменаторов своим мастерством истинного артиста.

Этот год принес и большие успехи в области композиции: Первый фортепианный концерт, одночастную симфонию[28], симфоническую поэму «Князь Ростислав», романсы, среди которых истинные шедевры (например, «В молчанье ночи темной»). О том, какое значение для него имел Первый концерт, говорит тот факт, что именно его он обозначил как opus 1, хотя до него был написан целый ряд произведений.

Но этот год принес и несчастье. Осенью он тяжело заболел. Сначала подумали, что у него малярия. Но оказалось воспаление мозга. Полтора месяца он пролежал в постели, и болезнь не прошла бесследно. Способность быстро сочинять немного притупилась. К счастью, болезнь не повредила его феноменальным музыкальным способностям — исключительной памяти, слуху, блестящему умению читать с листа, которыми он славился среди учеников консерватории. Доктора рекомендовали долгий отдых, но уже в январе он давал первый сольный концерт.

В классе свободного сочинения у Аренского ему нужно было проучиться еще два года. Он обратился к учителю с просьбой окончить курс в этом году. Тот согласился при условии, что Сережа представит как можно больше произведений в разных жанрах. Молодой композитор упорно трудился весь год. И вот подошло время выпускного экзамена.

За месяц до него выпускникам поручили написать одноактную оперу по поэме Пушкина «Цыганы». Написать оперу было обычным учебным заданием для выпускника консерватории на композиторском факультете, таким же, как на более ранних курсах написать фугу, сонату или симфонию. Рахманинова необычайно увлекло это задание. Либретто для оперы было написано известным театральным деятелем Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко, старшим современником композитора. Опера была создана за поразительно короткий срок — 17 дней, что свидетельствует о необычайном таланте молодого композитора и его страстной увлеченности этой работой.

Пушкинская поэма послужила благодатным материалом для оперы. В ней Рахманинов нашел близкую для себя тему, которая его глубоко волновала. Всем, кто присутствовал на выпускном экзамене Рахманинова, было понятно, что перед ними не робкий начинающий композитор, а талантливый мастер, обладающий высокой композиторской техникой.

На экзамене присутствовал и Зверев. Когда экзамен закончился, он подошел к Сергею, обнял его, поцеловал и подарил золотые часы. Так состоялось их примирение. И Зверев оставался дружен со своим учеником до конца своих дней.

В Малом зале Московской консерватории имеются мраморные доски, на которые занесены имена выпускников, закончивших консерваторию с золотой медалью. Среди этих имен — С. В. Рахманинов, имя которого вписано в год 1892. Он окончил консерваторию с отличием как композитор. И его дипломной работой была опера «Алеко». Рахманинову было 19 лет.

Вскоре оперой заинтересовался издатель Гутхейль. Рахманинов не имел опыта в общении с издательствами. Поэтому пошел за советом к Чайковскому. Узнав, что молодому автору предлагают за оперу 500 рублей, Петр Ильич посоветовал продать оперу и с улыбкой добавил: «В какие счастливые времена вы живете, Сережа, не так, как мы. Мы искали издателей и отдавали им даром свои сочинения».

Премьера оперы в Большом театре получила хорошие отзывы в московской прессе. Впоследствии Сергей Рахманинов вспоминал о ней: «Я думаю, что успех зависел не столько от достоинств оперы, сколько от отношения к ней Чайковского, которому она понравилась». Это юношеское произведение Рахманинова привлекло к себе его пристальное и восторженное внимание. Чайковский содействовал его постановке и даже просил у молодого композитора разрешения давать «Алеко» вместе с его собственной одноактной оперой «Иоланта» (которая незадолго до того на премьере была показана вместе с балетом «Щелкунчик»). Рахманинов был просто потрясен, когда великий мастер однажды сказал ему: «Я только что закончил двухактную оперу «Иоланта», которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с вашей оперой?» Рахманинов потом вспоминал: «Вы не будете возражать?» Ему было пятьдесят три года, он был знаменитый композитор, а я — новичок двадцати одного года».

Выдающимся исполнителем роли Алеко был Ф. И. Шаляпин, друг Рахманинова. Но с первым его выступлением в этой партии связан странный эпизод: исполнение оперы состоялось в рамках 100-летнего юбилея со дня рождения А. С. Пушкина, и Шаляпин, исполняя партию Алеко, загримировался… самим Пушкиным (певец несколько раз высказывался в том смысле, что видит некое сходство между А. С. Пушкиным и Алеко).

В либретто оперы поэма Пушкина сильно сокращена, местами изменена. Действие сразу вводит в драматически напряженную ситуацию. Придерживаясь пушкинской мысли, либреттист подчеркнул основной конфликт — столкновение вольных, далеких от цивилизованного мира цыган с гордым и одиноким Алеко. Бежавший из «неволи душных городов», мечтавший обрести душевный покой в степях под гостеприимным кровом кочевников, он, однако, отмечен проклятием своего общества. Горе приносит Алеко приютившим его цыганам. Характеристике душевных переживаний Алеко композитор уделил главное внимание.

После постановки «Алеко» и его успеха Рахманинов занял прочное место в музыкальной Москве. О нем писали газеты, его произведения исполнялись по всей России, он с успехом гастролировал. К нему пришла слава! Перед ним открылась широкая дорога. Он был полон сил и энергии.

В течение 1892–1893 годов Рахманинов создал симфоническую фантазию «Утес», замысел которой родился под впечатлением рассказа А. П. Чехова «На пути». Первую сюиту для двух фортепиано, ряд фортепианных сочинений, романсы, которые до сих пор являются жемчужинами вокальной лирики, — «Не пой, красавица», «Островок», «Весенние воды».

В эти годы Рахманинов много читал, посещал театры, художественные выставки. Духовный мир музыканта был очень сложен. Не всегда он встречал понимание. Действительно, было не так-то просто понять эту тонкую, немного замкнутую, ранимую натуру. Иногда он терял веру в себя, даже сомневался в правильности выбранного пути. Все это обострялось постоянной нехваткой денег. В одном из писем он писал: «Мои близкие родственники меня утешают таким образом: отец ведет пребезалаберную жизнь; мать моя сильно больна; старший брат делает долги, которые бог весть чем отдавать будет (на меня надежда плохая при теперешних обстоятельствах); младший брат страшно ленится, конечно, засядет в этом классе опять; бабушка при смерти».

За лето 1893 года Рахманинов написал много разножанровых произведений. Об этом шутливо сказал Чайковский: «Чего только Сережа не написал за это лето! и концерт! и сюиту и т. д. Я же написал только одну симфонию[29]».

В одной из московских газет появилась статья под названием «Многообещающий», в которой некоторые сочинения Рахманинова были названы шедеврами. Чайковский, прочитав ее, сказал Рахманинову: «А вы, Сережа, уже шедевры пишете».

Последняя встреча с Петром Ильичем произошла у Танеева. Чайковский послушал «Утес» и решил продирижировать его в Петербурге. Но неожиданная смерть великого композитора помешала осуществить это.

Смерть Чайковского, которого Рахманинов считал учителем, старшим другом, потрясла молодого музыканта. Для него Чайковский был кумиром, которому он поклонялся, которого боготворил. Под впечатлением этой смерти Рахманинов написал элегическое трио «Памяти великого художника», которое посвятил Чайковскому.

В 1895 году в 22 года Рахманинов написал свою первую симфонию. С этим сочинением связан один из самых сложных периодов в жизни Рахманинова. Она была исполнена лишь два года спустя и провалилась! Причиной этого были и неудачное исполнение, и некоторые недостатки самой симфонии.

Одна из родственниц композитора так описала этот концерт: «В зале сидят Ц. Кюи, Стасов, Беляев, Направник и другие видные критики и музыканты… Кюи все время качал головой и пожимал плечами. Стасов и Беляев неодобрительно переглядывались… А наш бедный Сережа корчился на пожарной лестнице и не мог себе простить, что не сам дирижировал своим произведением, а поручил его исполнение Глазунову».

Через два дня газеты опубликовали статью Цезаря Кюи, в которой утверждалось: «Если бы в аду была консерватория, если бы одному из ее даровитых учеников было задано написать программную симфонию вроде симфонии г. Рахманинова, то он бы блестяще выполнил свою задачу и привел в восторг обитателей ада…»

Неудача симфонии, на которую молодой композитор очень рассчитывал, была для него страшным ударом. Он вернулся в Москву очень подавленным. Он лежал на диване целыми днями, ни с кем не хотел разговаривать. Уговоры близких не помогали. Рахманинов потерял веру в себя, в свой талант. Этот провал на три года парализовал творческую волю композитора. После злополучной премьеры Рахманинов получил серьезное нервное расстройство, потерял вдохновение и не мог написать ни одной ноты. Только после визита к гипнотизеру он смог вернуться к творческой жизни.

Причиной такой реакции было вот что: «…меня совсем не трогает неуспех. Но зато меня глубоко огорчает и на меня глубоко действует то, что мне самому моя первая симфония после первой же репетиции совсем не понравилась». И уже позже композитор говорил: «После этой симфонии не сочинял ничего около трех лет. Был подобен человеку, которого хватил удар и у которого на долгое время отнялись голова и руки. Симфонию не покажу и в завещании наложу запрет на смотрины».

Эта симфония, несмотря на то, что была куплена Гутхейлем, так и не была издана. Ни разу при жизни композитора она не была исполнена. Рахманинов собирался со временем переработать свою первую симфонию, но так и не сделал этого. До сих пор автограф симфонии не найден. Возможно, композитор его уничтожил. Но в 40-е годы в рукописном отделе библиотеки Ленинградской консерватории были найдены оркестровые голоса, по которым она исполнялась в 1897 году. По этим партиям партитура была восстановлена и после почти полувекового перерыва она прозвучала в Москве в 1945 году.

Выходу из кризиса способствовало то, что известный меценат Савва Мамонтов пригласил Рахманинова занять должность дирижера в его оперном театре. Мамонтов сумел увидеть в молодом Рахманинове крупного музыканта, способного поднять художественный уровень спектаклей московской частной оперы. Естественно, Рахманинов с радостью согласился и стал вторым дирижером в этом театре[30]. Рахманинова давно привлекала дирижерская деятельность. Правда, он сам говорил о том, что не имел определенного представления о технике дирижирования.

Для дебюта дирижера планировали оперу Глинки «Жизнь за царя». Ему дали только одну репетицию. Потом Рахманинов вспоминал: «Пока дело касалось одного оркестра, все шло вполне благополучно, но как только присоединились певцы, произошла катастрофа, и наступил полный хаос. С ужасом и отчаянием довел я репетицию до конца. Ко всем моим разочарованиям прибавилось и то, что я неспособен и дирижировать». Эспозито, сидевший на репетиции, увидел в нем неопытного, но опасного соперника.

Вечером спектаклем дирижировал Эспозито, а Рахманинов наблюдал. Он понял, в чем была его ошибка — он не показывал певцам их вступления, так как считал, что они и так знают свои партии.

Он учел свои ошибки и вскоре с успехом продирижировал оперой. «Богатые дирижерские способности» Рахманинова способствовали тому, что он «твердо и решительно взял в свои руки бразды управления оркестром». Один из рецензентов писал: «Главная заслуга г. Рахманинова в том, что он сумел изменить оркестровую звучность частной оперы до неузнаваемости!.. Оркестр звучит у него совсем особенно: мягко, не заглушая пения и в то же время до мелочей тонко, точно это специально симфоническая музыка, а не оперный аккомпанемент».

Этот сезон, проведенный в частной опере, сыграл большую роль в дальнейшей судьбе композитора. Он получил замечательную дирижерскую практику, изучил много оперных партитур. Но главное — он познакомился в этот год со множеством великих представителей русской культуры: В. Васнецовым, В. Поленовым, В. Серовым, М. Врубелем, К. Коровиным, Н. Забела-Врубель и др. Со многими из них он сохранил дружбу до конца своих дней. Особенно крепкая дружба завязалась у Рахманинова с Федором Шаляпиным. Много лет спустя Рахманинов писал: «Я никогда не считал этот год потерянным, так как он привел меня к тесной связи с Шаляпиным, и это я считаю одним из самых сильных, глубоких и тонких художественных переживаний моей жизни!»

Шаляпин тоже на всю жизнь сохранил любовь и благодарность к Рахманинову: «Он… старался музыкально воспитать меня… Когда Рахманинов сидит за фортепиано и аккомпанирует, то приходится говорить: «Не я пою, а мы поем».

Действительно, гениальных художников объединила горячая, бескорыстная любовь к любимому искусству — Музыке. Это был великолепный ансамбль. «Эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса», — писал Н. Д. Телешов.

Рахманинов восхищался голосом своего друга: «Он пел так, как Толстой писал».

Родственница Рахманинова, С. Сатина писала: «В течение ряда лет москвичи имели возможность наслаждаться неповторимыми, единственными в мире концертами, где два таких артиста выступали вместе и потрясали присутствующих своим неподражаемым исполнением».

Весной Рахманинов ехал в Италию. Но уже в середине июля написал оттуда, что стремится поскорее вернуться на родину, чтобы поскорее заняться творчеством.

Вернувшись домой, он с вдохновением принялся за сочинение нового фортепианного концерта. 27 октября 1901 года он прозвучал в авторском исполнении на симфоническом собрании Филармонического общества. Новое произведение произвело ошеломляющее впечатление, успех был грандиозным. Один из московских рецензентов писал: «Вот что достойно быть особенно отмеченным, так это Второй фортепьянный концерт Рахманинова, концерт, полный жизни, поэтической дымки, необыкновенно задуманный, чуждый всякой обыденности».

Этот концерт сразу завоевал популярность, но подлинно триумфальное его шествие по всему миру началось с середины 20-х годов, когда начались многочисленные гастрольные поездки Рахманинова. Мы часто задумываемся: что в этой музыке привлекает слушателей? Об этом очень хорошо сказал его близкий друг, пианист и композитор Н. Метнер: «Тема его вдохновеннейшего 2-го концерта есть не только тема его жизни, но неизменно производит впечатление одной из наиболее ярких тем России и только потому, что душа этой темы русская. Здесь нет ни одного этнографического аксессуара — ни сарафана, ни армяка, ни одного народно-песенного оборота, а между тем, каждый раз с первого же колокольного удара чувствуешь, как во весь свой рост подымается Русь». Огромное впечатление производит вторая часть концерта. Это та музыка, о которой М. Горький говорил: «Как он хорошо умеет слышать тишину!» Рахманинов очень любил русскую природу и сумел в этой части выразить в звуках то, что невыразимо словами: тот восторг, который вызывает прогулка по мягкой траве и полевым цветам, журчание ручья, шорохи леса. Но, как отмечал Ю. Келдыш, «покой и тишина наполнены здесь внутренним трепетом, и волнением, выражая не мертвенное безмолвие, а, наоборот, полноту и радость ощущения жизни». Точнее всех сказал об этой музыке Танеев. Во время исполнения он даже прослезился во второй части и сказал только одно слово: «Гениально!»

Второй концерт — вдохновенная трехчастная поэма, в которой композитор глубоко и поэтично раскрыл многообразный мир человеческих чувств. Никто не может слушать эту музыку равнодушно. От самой первой до последней ноты она увлекает и впечатляет. Это, безусловно, одно из высших созданий Рахманинова. И оно по праву относится к шедеврам мировой музыкальной культуры. Этот концерт можно слушать бесконечно. Он питает нас какой-то удивительной жизнеутверждающей и мужественной силой.

На протяжении первых трех-четырех лет XX века Рахманинов создал ряд замечательных по своей поэтичности, свежести и непосредственности вдохновения произведений, в которых богатство творческой фантазии и своеобразие авторского почерка соединяются с законченным мастерством.

Всего 5 лет отделяли его Второй фортепианный концерт от предыдущего сочинения для фортепиано — Музыкальных моментов. И композитор в этом новом произведении предстает зрелым сложившимся мастером со своей манерой и ярко выраженной индивидуальностью. Рахманинов в нем показал себя художником, «свободным от всякой изысканности и в то же время обладателем всех средств новейшей техники».

Концерт, принесший славу молодому композитору, был признан лучшим фортепианным концертом после Первого концерта Чайковского.

Наряду с творческим подъемом происходит очень важное событие в жизни Сергея Васильевича: он женится на своей двоюродной сестре Наталье Алексеевне Сатиной, с которой пройдет весь свой долгий жизненный путь.

Вторым концертом открывается плодотворнейший период в композиторской деятельности Рахманинова. Появляются прекраснейшие произведения: Третий концерт, прелюдии, этюды-картины; созданы лучшие романсы, среди них «Сирень», «Вокализ», «У моего окна». Крупнейшие симфонические сочинения этих лет — вторая симфония, симфоническая поэма «Остров мертвых». В эти же годы созданы: поэма-кантата «Колокола», прекрасное произведение для хора A capella «Всенощное бдение».

Более сложной оказалась судьба двух последующих крупных произведений Рахманинова — опер «Скупой рыцарь» по А. С. Пушкину и «Франческа да Римини» по Данте, впервые показанных на сцене Большого театра в один вечер 11 января 1906 года. Встреченные с большим интересом, они вместе с тем вызвали много споров и разногласий в их оценке.

Оба произведения были во многом новы и необычны с точки зрения сложившихся традиционных норм оперной драматургии XIX века. Как и «Алеко», они отличаются краткостью, сжатостью формы, отсутствием развернутого, постепенно развивающегося действия: все внимание сконцентрировано на немногих важнейших его моментах и переживаниях одного-двух главнейших действующих лиц. Но если там это определялось характером полученного задания, то в «Скупом рыцаре» и «Франческе» было результатом свободного выбора композитора.

Опера «Франческа да Римини» оказалась последней у Рахманинова. Задуманная в конце 1906 года новая опера «Монна Ванна» по одноименной пьесе Метерлинка осталась неоконченной. Написав первое ее действие, композитор по каким-то причинам отказался от продолжения этой работы и в дальнейшем не обращался к оперному жанру. Может быть, этому способствовал его отъезд в Дрезден, где Рахманинов прожил три зимы, летом возвращаясь домой, или довольно частые выступления его в тот период в Европе как пианиста и дирижера. Творческая продуктивность этих лет просто поражает. Сам композитор писал в одном из писем: «Я занимаюсь целыми днями и горю в огне».

Только через десять лет после тяжелого нервного потрясения, связанного с неуспехом Первой симфонии, Рахманинов вновь обратился к этому жанру, создав свою Вторую симфонию. На этот раз как московская, так и петербургская пресса единодушно признала высокие художественные достоинства нового произведения. Один из столичных критиков сравнивал появление рахманиновской симфонии по значению с первым исполнением «Патетической» Чайковского, называя Рахманинова достойным преемником этого великого мастера. Как и во многих других произведениях Рахманинова, во Второй симфонии во весь свой исполинский рост встает величественный образ Руси, что сближает ее с эпической музыкой Бородина.

Произведением меньшего масштаба, но интересным и во многом новым для Рахманинова явилась симфоническая картина «Остров мертвых» по одноименному живописному полотну А. Беклина или, точнее, созданная под его впечатлением. В отзывах печати на первое исполнение «Острова мертвых» отмечалось, что в музыке этого рахманиновского сочинения нет того застывшего покоя небытия, которое царит у Беклина, в ней слышатся скорее муки, стоны и отчаяние Дантова ада в соединении со страстной жаждой жизни.

В эти годы Рахманинов не оставляет и концертной деятельности: он активно выступает как пианист и дирижер. Он с успехом дирижировал своей Второй симфонией. За это произведение Попечительный совет для поощрения русских композиторов присудил ему премию имени М. И. Глинки[31].

В 1909 году Рахманинову пришлось заменить в нескольких концертах заболевшего А. Никита. Организаторы концертов волновались, как публика воспримет такую замену. Но каждое появление Рахманинова за пультом вызывало овации.

Действительно, Рахманинов был гениальным, уникальным музыкантом. Один из его современников говорил: «Когда слушаешь его трио или Второй концерт, или виолончельную сонату, или другое лучшее, думаешь: вот кто рожден писать. Бросить все, и писать! Когда слушаешь, как Рахманинов проводит «Жизнь за царя» или «Пиковую даму», думаешь: вот кто рожден дирижировать. Бросить все, и дирижировать! И в увлечении тем, как Рахманинов исполняет концерт Чайковского или собственные вещи, думаешь: вот кто рожден играть на фортепиано. Бросить все, и играть!» И он играл!

Важнейшим этапом в творческом развитии Рахманинова стало создание в 1909 году Третьего фортепианного концерта. Не уступая своему предшественнику по свежести вдохновения, мелодическому богатству и красоте тем, Третий концерт несет на себе печать большей зрелости и сосредоточенности мысли. Асафьев считал, что именно с Третьего концерта началось окончательное формирование «титанического стиля рахманиновской фортепианности» и черты «наивно романтической фактуры», свойственные ранним сочинениям композитора, полностью преодолеваются им.

В том же году Рахманинов впервые успешно гастролирует в США и Канаде. Он играл сольные концерты, выступал с оркестрами как дирижер и пианист. Огромное впечатление на американскую публику произвел его Второй концерт. Здесь же он впервые познакомил публику с Третьим концертом, который посвятил известному пианисту И. Гофману. Рахманинов объехал всю страну. В некоторых городах он выступал по нескольку раз. Например, в Нью-Йорке — 8 раз.

Несмотря на блестящий прием и предложения заключить контракты, Рахманинов душой рвался в Россию. В одной из русских газет напечатали его письмо: «Надоела Америка. Вы подумайте: концертировать чуть не ежедневно почти три месяца… Успех был большой, заставляли бисировать до семи раз, что по тамошней публике очень много. Публика удивительно холодная, избалованная гастролями первоклассных артистов, ищущая всегда чего-нибудь необыкновенного, непохожего на других. Тамошние газеты обязательно отмечают, сколько раз вызывали, и для большой публики это является мерилом вашего дарования».

В 1910 году Рахманинов обращается к духовной музыке. Он пишет Литургию св. Иоанна Златоуста. Рахманинов не прибегает в своей Литургии к знаменному и другим одноголосным распевам Древней Руси, создавая «свободную» композицию, в которой выражает свое понимание смысла литургического действа, свое личное отношение к богослужебным текстам. Композитор стремится к созданию высокохудожественной церковной музыки, которая, не нарушая благоговейной простоты и строгости богослужебного чина, в то же время обладала бы самостоятельной эстетической ценностью.

Вокально-симфоническая поэма «Колокола» на стихи Эдгара По в русском переводе К. Д. Бальмонта, написанная в пору высокой творческой зрелости Рахманинова в 1913 году, по значительности своего замысла и мастерству его воплощения принадлежит к наиболее выдающимся образцам русской музыки кануна Первой мировой войны. Напряженно экспрессивный, беспокойный характер музыки «Колоколов» обусловлен предчувствием грядущих трагических перемен. В четырех ее частях представлен жизненный путь человека от полной надежд и ожиданий юности до печальной кончины. Звон колоколов, звучащих то светло и радостно, то тревожно и зловеще, как грозное предупреждение, то глухо и мрачно, символизирует разные этапы этого пути.

Подобным настроением проникнуто и следующее произведение композитора — «Всенощное бдение». «Самым значительным созданием Рахманинова является изумительная музыка его «Всенощной» для хора без инструментального сопровождения», — считал Асафьев.

Помимо концертной и композиторской деятельности, Рахманинов активно занимался и музыкально-общественной. С 1909 года и по 1912 год он занимает должность инспектора русской музыки при Главной дирекции Русского музыкального общества. В его обязанности входила проверка состояния учебной работы в музыкальных учебных заведениях. За два года он объехал многие училища страны, присутствовал на уроках, концертах, давал необходимые указания.

В эти годы Рахманинов был тесно связан с Русским музыкальным издательством, созданным в Берлине Сергеем Кусевицким. Главными задачами издательства были пропаганда музыки русских композиторов и их защита от произвола частных издателей. В состав редакционного совета входили авторитетнейшие музыканты: С. Кусевицкий, А. Скрябин, Н. Метнер, Н. Струве, А. Гедике и другие.

Теперь его почитали во всем мире. Кончилась полоса жестоких душевных терзаний и неудач. Теперь он мог многое себе позволить. Владелец крупнейшего концертного агентства в Берлине Герман Вольф, «король» шоу-бизнеса, который привык, чтобы выдающиеся артисты шли к нему на поклон и часами высиживали в его приемной, «удостоил» Рахманинова «великой чести» — предложением выступить в его берлинских концертах. На вопрос Вольфа о размере желаемого гонорара Рахманинов назвал такую цифру, которую Вольф посчитал «дерзко-чрезмерной». Он гордо заявил Рахманинову, что такую сумму у него получает только один пианист — ученик Листа Евгений д’Альбер. На что Рахманинов так же гордо ответил: «Столько фальшивых нот, сколько берет теперь д’ Альбер, я тоже могу взять».

В 1915 году умирает товарищ и соученик Рахманинова по классу Зверева, великий русский композитор и пианист Александр Скрябин. Концертный репертуар Рахманинова состоял главным образом из собственных сочинений. Но в память Скрябина Рахманинов дал несколько концертов из его произведений, в том числе и для того, чтобы поддержать в материальном плане семью Скрябина.

Спустя два месяца после этого Рахманинова постигла еще одна утрата — умер Сергей Иванович Танеев. Эта смерть любимого учителя потрясла Рахманинова. В газете «Русские ведомости» была напечатана первая статья Рахманинова, посвященная памяти учителя. Он писал в ней: «Для всех нас, его знавших и к нему стучавшихся, это был высший судья, обладавший как таковой мудростью, справедливостью, доступностью, простотой. Образец во всем, в каждом деянии своем, ибо, что бы он ни делал, он делал только хорошо. Своим личным примером он учил нас, как жить, как мыслить, как работать, даже как говорить, так как говорил он особенно, «по-танеевски»: кратко, метко, ярко. На устах его были только нужные слова. Лишних, сорных слов этот человек никогда не произносил… И смотрели мы все на него как-то снизу вверх. Его советами, указаниями дорожили все. Дорожили потому, что, верный себе, он и советы давал только хорошие».

Московский период Рахманинова закончился в 1917 году. Сначала композитор, разделив всеобщую радость, приветствовал революцию. Внеся гонорар в пользу солдат русской армии, он написал: «Свой гонорар от первого выступления в стране, отныне свободной, на нужды армии свободной, при сем прилагает свободный художник С. Рахманинов». Но чувство тревоги не покидало его. Композитору было трудно разобраться во всей сложности обстановки. В конце этого года он выехал на гастроли в скандинавские страны. На душе было одиноко, как будто он чувствовал, что больше никогда не увидит свою родину, что покидает ее навсегда.

Начались годы вдали от России. Сергей Васильевич понимал, что благополучие семьи возможно только при постоянном заработке. Его могла дать только концертная деятельность. Чтобы получать выгодные контракты, надо было завоевать публику, подготовить большой новый репертуар.

Рахманинова часто спрашивали, сколько часов в день он проводит за фортепиано. Он всегда отвечал, что успех зависит не от количества часов, проведенных за инструментом, а от понимания того, что пианист на инструменте делает. Он был против механической игры, считая, что, даже исполняя простейшие упражнения, надо всегда играть осмысленно.

Великий музыкант, достигший мировой славы, он до последних дней искал новые пути для совершенствования своего мастерства. Очень интересно описывала Мариэтта Шагинян его репетиции перед концертом еще в юности: «Он играл по восемь часов в сутки обязательно, куда бы он ни ехал и где бы ни был. Причем обычно он упражнялся перед концертом так: брал из вещи, которую должен был исполнять, фразу за фразой или такт за тактом и арпеджировал каждую эту фразу вверх и вниз по роялю множество раз». Так было и в зрелости.

После 15 концертов в Скандинавии Рахманинов уехал в Америку. От разных концертных фирм он получал прекрасные предложения, вплоть до места дирижера Бостонского симфонического оркестра. Но, несмотря на их заманчивость, Рахманинов решил не связывать себя контрактами в незнакомой стране.

Его слава была так велика, что буквально в первые дни его посетили Иосиф Гофман, Фриц Крейслер, Ефрем Цимбалист. С первого концерта, который Рахманинов дал в Америке в декабре 1918 года, начался его концертный «марафон», который продолжался 25 лет.

Ему довелось выступать с выдающимися артистами: Л. Стоковским, В. Дамрошем, А. Тосканини, Ю. Орманди, Д. Митропулосом, Б. Вальтером, П. Казальсом, Я. Хейфецом.

Но его имя возвышалось над всеми этими именами. Слава его распространялась с молниеносной быстротой. Его портреты не сходили со страниц американских газет и журналов.

Его узнавали на улицах. С ним здоровались продавцы магазинов, шоферы такси. Однажды где-то в провинции носильщик, несший его чемодан, сказал ему: «Как вы хорошо играли сегодня, мистер Рахманинов!» Вскоре эта слава стала ему докучать. Его преследовала постоянно целая армия корреспондентов и фоторепортеров. Они могли часами ожидать, когда он выйдет из поезда, из отеля, из концертного зала. Его фотографировали даже оркестранты во время концертов, а корреспонденты пробирались за кулисы сцены. Они искренне не понимали, почему он отказывается позировать, ведь рекламу ставили превыше всего.

Один из репортеров однажды, несмотря на протест Рахманинова, все же попытался его сфотографировать. Сергей Васильевич был вынужден закрыть лицо руками. На следующий день в местной газете появился снимок семьи Рахманиновых, на котором лицо Сергея Васильевича было закрыто его прекрасными руками. Под снимком стояла подпись: «Руки, которые стоят миллионы».

Мы с вами уже поняли, что исполнительское амплуа Рахманинова было связано с двумя инструментами — роялем и симфоническим оркестром. Поэтому закономерно его обращение к жанру фортепианного концерта в течение всей жизни. Каждый из его концертов был своеобразной вехой творческого пути: Первый концерт знаменовал начало самостоятельной жизни композитора, Второй — выход из творческого кризиса после провала Первой симфонии, Третий — расцвет творческих сил, зрелость, новую вершину. И вот — Четвертый концерт. Он служит своеобразным мостом между двумя периодами жизни и как бы отражает перелом и возрождение.

Этот концерт сопровождал композитора 27 лет. Он работал над ним с 1914 по 1926 год. Потом в 1941 году сделал его новую редакцию. Противоречива жизнь этого концерта на эстраде: он был хорошо принят публикой, но получил в основном отрицательную оценку критики. Честно говоря, впоследствии его как бы «затмили» Второй, Третий концерт и Рапсодия на тему Паганини. Для сторонников традиционного, поющего Рахманинова, эмоционально открытого, он несколько аскетичен, более близок фантазии.

Что же предшествовало его появлению? Восемь лет молчания. Еще в России, говоря о своей композиторской деятельности, Рахманинов писал: «Сочинять музыку для меня такая же насущная потребность, как дышать или есть: это одна из необходимых функций жизни. Постоянное желание писать музыку — это существующая внутри меня жажда выразить свои чувства при помощи звуков, подобно тому, как я говорю, чтобы высказать свои мысли. Думаю, что в жизни каждого композитора музыка должна выполнять именно эту функцию. Любая другая сделала бы ее чем-то второстепенным». Для него она была главным в жизни. Представляете, какую трагедию надо было пережить, чтобы не сочинять восемь лет.

Сергей Васильевич объяснял это в разных письмах: «От переутомления ли или от непривычки сочинять (ведь я уже 5 лет сочинением не занимаюсь) меня не тянет к этому делу или редко тянет. Последнее случается, когда я вспоминаю о своих двух больших сочинениях, которые я начал незадолго до отъезда из России. Когда думаю о них, тогда хочется их закончить. Это, кажется, единственная возможность сдвинуть меня с мертвой точки. Начать что-нибудь новое мне представляется трудностью недосягаемой».

Немного раньше, в 34 года, попав за границу, Рахманинов писал: «Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остается желания творить».

И вот, наконец, он почувствовал потребность в творчестве, бросил все концертные выступления и отдался сочинению. Давалось нелегко. В результате нескольких переработок он пришел к иной трактовке жанра. По стилю Четвертый концерт перекликается с фортепианной музыкой Н. Метнера. Видимо, не случайно композитор посвятил это творение Метнеру, который как бы в ответ посвятил Рахманинову свой Второй концерт. Лишний раз тем самым подтвердилась давняя дружба и родство творческих позиций двух русских композиторов.

В истории русского фортепианного концерта Рахманинов сыграл особо важную роль. Его концерты стали новым этапом в европейском музыкальном искусстве. Лучшие из них, наряду с фортепианными концертами Бетховена, Чайковского, Листа и Брамса, являются шедеврами мировой концертной литературы.

После Четвертого концерта появились «Три русские народные песни», «Вариации на тему Корелли» (1931 год), «Рапсодия на тему Паганини» (1934 год), Третья симфония (1936 год), «Симфонические танцы» (1940 год).

«Рапсодия на тему Паганини» — это вариации на две темы: 1-я — тема 24-го каприса для скрипки соло одного из основоположников романтического исполнительского искусства Никколо Паганини; 2-я — погребальный напев Dies irae (День гнева) из католической заупокойной мессы. Рахманинов блистательно претворил средствами фортепиано и оркестра скрипичный виртуозный стиль. Он как бы рисует «звуковой портрет» великого скрипача. Тема Dies irae — воплощение трагического начала, образа Рока, Смерти. Но в Рапсодии есть и лирический план — выражение образов Красоты, Любви, цветения жизни. И все это соединяется так цельно, динамично!

В письме М. Фокину Рахманинов написал о программности замысла и предложил поставить балет по мотивам легенды о Паганини. Этот замысел был осуществлен в Лондоне в 1939 году и имел колоссальный успех. В 1960 году балет был поставлен в Большом театре балетмейстером Л. Лавровским.

Последнее произведение Рахманинова — «Симфонические танцы» — обозначено как ор. 45. Оно венчает жизненный путь композитора и входит в своеобразную «лебединую трилогию»: 1934 год — «Рапсодия на тему Паганини», 1936 год — Третья симфония, 1940 год — «Симфонические танцы». Это сочинение в полной мере раскрывает философию творчества композитора и одновременно погружает нас в интимный, глубоко сокровенный мир его переживаний и размышлений.

В первые годы в Америке он сделался всеамериканской знаменитостью, и даже больше — мировой. Он много гастролировал. Производил впечатление человека замкнутого. Впрочем, в кругу близких и друзей он оттаивал, любил посмеяться, поиграть в преферанс, угостить друзей. Эту замкнутость приписывали его гордости и нелюдимости. Но по-настоящему причины была в другом — он очень много сил отдавал артистической деятельности, ему был чужд коммерчески-деловой дух Америки, и, главное, он тосковал по России. Очень близким ему было настроение бунинского стихотворения:

В эти годы Рахманинов внимательно следил за тем, что происходило в Советском Союзе. Мысль о том, что он покинул родину в такой важный момент ее истории. Он все больше ощущал потребность излить свою душу в музыке, поделиться сокровенными мыслями. И они нашли выражение в Третьей симфонии, во многом являющейся автобиографической.

Драматизм некоторых ее тем раскрывает мятущийся, не находящий покоя образ главного героя — самого композитора. Особенно выразительны образы воспоминаний о родине, поэтические, задумчивые, созерцательные лирические темы.

О теме второй части симфонии — потрясающей мелодии-пейзаже, завораживающей своей необыкновенной красотой, — очень образно писал Асафьев: «Так нежатся струи русской прихотливо извивающейся степной речки. Можно долго идти вдоль нее, любуясь сменами и оттенками окружающего пейзажа. Трудно не любить подобного рода рахманиновские медленные восхождения, изгибы, завитки и колыхания музыки, с каждым своим красивым поворотом и извивом… Мысль как бы остановилась. Она созерцает или, может быть, озирается в мире явлений, как бы отыскивая путь-дорогу дальше, отыскивая луч маяка, чтобы плыть к нему — к надежде, к верному другу».

С. Рахманинов. Портрет работы Ф. Шаляпина

Впервые Третья симфония прозвучала в Филадельфии, под управлением Леопольда Стоковского. Американская публика ее не поняла. В Советском Союзе ее высоко оценили, сразу же причислив к числу самых талантливых и глубоких произведений русской симфонической музыки XX века. В июле 1943 года газета «Правда» писала: «Это — лирическая поэма о России, проникнутая горячей любовью к Родине, овеянная романтикой юношеских воспоминаний, умудренная опытом и мастерством зрелого художника».

То, что он воплотил в «Симфонических танцах», — также плод многолетних размышлений. Это по существу своеобразная трехчастная симфония, в которой выражен безысходный трагизм. Мучительная неудовлетворенность, тоска, страстный протест, как бы не найдя выхода, в конце сменяются усталостью и сознанием собственного бессилия. Знаете, как бывает: чувства прикрываются скептической усмешкой, а она перерастает в гримасу страдания и боли. Трогательная мелодия и механичность однообразного ритма, которые подчеркивают безжизненность, автоматичность, даже гротескный характер образов. В первой части композитор создал мелодию потрясающей прелести. Но она как бы отравлена горькими мыслями, трагическими предчувствиями, разочарованием, сомнениями.

В «Симфонических танцах» много личного, субъективного. Они в какой-то мере автобиографичны. Может быть, это повесть о печальной судьбе художника, о его одиночестве. Уже 1-я часть как будто полна сил и энергии, но в ней уже затаилась мысль о бесполезности всех стремлений и исканий. Вторая часть — страшный своей безнадежностью вальс. И финал, потрясающий глубоким отчаянием. Мрачные силы торжествуют, подчиняя все своей стихийной мощи.

Сначала Рахманинов каждой части дал название: Утро, Полдень, Вечер. Его двоюродная сестра приводила еще один вариант названий частей, который даже больше подходит по характеру: День, Сумерки, Полночь. Но в окончательной редакции Рахманинов отказался от всяких программных пояснений, видимо, не желая подчеркивать автобиографический характер произведения.

Можно предположить, что большая часть этой музыки была написана еще в России для балета «Скифы». Но балет не был закончен, и только спустя много лет на основе этих набросков Рахманинов создал крупную симфоническую концепцию. Он не отказался от мысли о балете и стремился заинтересовать Фокина, так же, как и Рапсодией. «Симфонические танцы» были посвящены Юджину Орманди и его Филадельфийскому оркестру, которым и были исполнены 3 января 1941 года.

Живя за границей, Рахманинов не забывал о родине. Он очень внимательно следил за развитием советской культуры. Отношение Рахманинова к большевистскому режиму было непоколебимо отрицательным, но во время Второй мировой войны он не раз давал благотворительные концерты в пользу Советской армии, чем оказал ей весьма существенную помощь. По-видимому, это повлияло на лояльное отношение советского правительства к памяти и наследию великого композитора. Всего за шесть недель до смерти Рахманинов выступал с первым концертом Бетховена и со своей «Рапсодией на тему Паганини». Приступ болезни (молниеносная форма рака) заставили прервать концертную поездку.

Скончался Рахманинов 28 марта 1943 года. Перед смертью на его имя пришла телеграмма от советских композиторов, поздравлявших его с семидесятилетием.

Отпевали его в церкви на окраине Лос-Анджелеса. Его родственница вспоминала: «Гроб был цинковый, чтобы когда-нибудь его можно было перевезти в Россию». Похоронили Сергея Васильевича на маленьком русском кладбище в 30 километрах от Нью-Йорка. Он хотел быть погребенным после войны в ограде Новодевичьего монастыря, где покоится прах людей, которых он чтил и любил, начиная с Чехова и кончая консерваторским товарищем Скрябиным.

Он так и остался лежать в чужой земле. Через 15 лет в ограду кладбища вошел высокий рыжеволосый юноша. Всего несколько дней до этого он по праву завоевал 1-ю премию на Международном конкурсе имени Чайковского в Москве. Звали этого юношу Ван Клиберн. В дни конкурса старый друг и современник покойного композитора Гольденвейзер говорил об игре юного лауреата: «Закрыв глаза, я вновь слышу молодого Рахманинова и вновь переживаю волнующие впечатления давно минувших дней».

Клиберн посадил возле могилы кустик белой сирени, привезенный им в самолете из Москвы. Уходя, положил у надгробия последний дар — горсть земли, взятую на могиле Чайковского в ограде Александро-Невской лавры.

Когда умер Шаляпин, в некрологе С. В. Рахманинов написал: «Умер только тот, кто позабыт». Такую надпись я прочел когда-то на кладбище. Если мысль верна, то Шаляпин никогда не умрет». То же самое можно сказать о нем самом. И если когда-нибудь на далекой чужбине зарастет тропа у могилы Рахманинова, все равно сам он, живой и близкий, всегда будет с нами в своей музыке.

✓ Самое высокое качество всякого искусства — это его искренность.

✓ Творчество композитора должно выражать дух его родины, его любовь, его верования, книги, картины.

✓ Композитор должен, прежде чем творить, воображать.

✓ Обладание острым чувством музыкального колорита есть величайшее преимущество композитора.

✓ Мелодическая изобретательность — главная жизненная цель композитора.

✓ Если композитор не способен создавать мелодии, имеющие право на длительное существование, то у него мало шансов на успешное овладение композиторским мастерством.

✓ Небольшая пьеса может стать шедевром так же, как и крупное произведение.

✓ Пианист — раб акустики.

✓ Ни один современный пианист даже не приближается к великому Рубинштейну.

✓ Музыка должна быть выражением целостной личности композитора.

✓ Музыка должна, прежде всего, вызывать к себе любовь.

Крейслер и Рахманинов в «Карнеги-холле» исполняли сонату Франка. Скрипач играл без нот и вдруг уже в первой части забыл текст. Он подошел поближе к пианисту и стал заглядывать в ноты, пытаясь «поймать» партнера. «Где мы находимся?», — отчаянно зашептал он. «В «Карнеги-холле», — не переставая играть, шепотом ответил Рахманинов.

Однажды Федор Иванович Шаляпин решил подшутить над газетным репортером и сказал, что намерен приобрести старый миноносец. Пушки же, снятые с корабля, уже привезены и поставлены в саду его московского дома. Репортер шутку воспринял всерьез, и эта сенсация была напечатана в газете.

Вскоре к Шаляпину явился посыльный от Рахманинова с запиской: «Возможно ли посетить господина капитана завтра? Пушки еще не заряжены?»

Когда молодой Рахманинов вместе со своим другом Шаляпиным впервые появился у Л. Н. Толстого, у него от волнения дрожали колени. Шаляпин спел песню «Судьба» Рахманинова, затем композитор исполнил несколько своих произведений. Все слушатели были восхищены, грянули восторженные аплодисменты. Вдруг, словно по команде, все замерли, повернув головы в сторону Толстого, который выглядел мрачным и недовольным. Толстой не аплодировал. Перешли к чаю. Через какое-то время Толстой подходит к Рахманинову и говорит: «Я все-таки должен вам сказать, как мне все это не нравится! Бетховен — это вздор! Пушкин, Лермонтов — тоже!»

Стоявшая рядом Софья Андреевна дотронулась до плеча композитора и сказала: «Не обращайте внимания, пожалуйста. И не противоречьте, Левочка не должен волноваться, это ему очень вредно».

Через какое-то время Толстой снова подходит к Рахманинову: «Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас!»

«Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена?» — вздохнул Рахманинов, и с той поры ноги его не было у Толстого.

Однажды некий въедливый и не слишком грамотный интервьюер задал Сергею Васильевичу «умный» вопрос: что самое главное в искусстве? Рахманинов пожал плечами и ответил: «Если бы в искусстве имелось нечто самое главное, все было бы довольно просто. Но в том-то и дело, молодой человек, что самое главное в искусстве — это то, что в нем нет и не может быть чего-то одного самого главного…»

Известный пианист Иосиф Гофман написал Рахманинову восторженное письмо, где были такие строки: «Мой дорогой Премьер! Под «Премьером» я разумею: первый из пианистов…»

Рахманинов тут же отозвался: «Дорогой Гофман, существует такой рассказ: Некогда в Париже жило много портных. Когда одному из них удалось снять лавку на улице, где не было ни одного портного, он написал на своей вывеске: «Лучший портной в Париже». Другой портной, открывший лавку на той же самой улице, уже вынужден был написать на вывеске: «Лучший портной на всем свете». Но что оставалось делать третьему портному, арендовавшему лавку между двумя первыми? Он написал скромно: «Лучший портной на этой улице». Ваша скромность дает вам полное право на этот титул: «Вы лучший на этой улице».

Рахманинов часто повторял, что в нем восемьдесят пять процентов музыканта… «А на что приходятся остальные пятнадцать?» — спрашивали его. «Ну, видите ли, я еще немножко и человек…»

Периоды творческих сомнений у Рахманинова случались обычно не после провалов, а наоборот, после особенно удачных концертов, и переживал он их мучительно. Однажды, закончив выступление под бурный восторг публики, Рахманинов заперся в гримерке и долго никому не открывал. Когда дверь наконец-то отворилась, он никому не дал сказать и слова: «Не говорите, ничего не говорите… Я сам знаю, что я не музыкант, а сапожник!..»

Какой-то французской пианистке очень хотелось, чтобы ее прослушал Рахманинов. Наконец ей это удалось, и, явившись в его парижскую квартиру, она сыграла ему труднейший этюд Шопена без единой ошибки. Рахманинов внимательно выслушал исполнительницу, затем недовольно поднялся из кресла и произнес: «Ради Бога, хотя бы одну ошибку!» Когда пианистка ушла, он пояснил: «Это не человеческое исполнение, это же пианола какая-то, надо бы хотя бы раз ошибиться… Было бы, о чем поговорить. А так — хорошая пианола», — и, вздохнув, он безнадежно махнул рукой.

Рахманинов обладал самым большим из всех пианистов охватом клавиш. Он мог сразу охватить двенадцать белых клавиш! А левой рукой Рахманинов свободно брал аккорд: до — ми-бемоль — соль — до — соль! Руки его были действительно большими, но изумительно красивыми, цвета слоновой кости, без вздувшихся вен, как у многих концертирующих пианистов, и без узлов на пальцах. В конце жизни кнопки на ботинках Рахманинова (а именно ботинки на кнопках он любил носить) застегивала только жена, чтобы перед концертом, не дай бог, не был поврежден ноготь на пальце…

Когда Рахманинов прибыл в Америку, один музыкальный критик удивленно спросил: «Почему маэстро так скромно одевается?»

«Меня все равно здесь никто не знает», — ответил Рахманинов.

Со временем композитор ничуть не изменил своих привычек.

И тот же критик через несколько лет снова спрашивает: «Маэстро, ваши материальные обстоятельства значительно изменились к лучшему, но лучше одеваться вы не стали».

«Зачем, ведь меня и так все знают», — пожал плечами Рахманинов.

СОВЕТУЕМ ПОСЛУШАТЬ:

Концерт для фортепиано с оркестром № 2

«Рапсодия на тему Паганини» для фортепиано с оркестром

Симфонии № 2 и 3

«Симфонические танцы»

Вокально-симфоническая поэма «Колокола» на стихи Э. По

Романсы «Сирень», «Вокализ», «У моего окна», «Весенние воды» и другие

Симфоническая поэма «Остров мертвых»

«Всенощное бдение»

Фрагменты из опер «Алеко», «Скупой рыцарь» и «Франческа да Римини».

В нашем музыкальном приложении вы можете послушать:

Симфония № 2 (дирижер А. Милейковский)

Симфонические танцы (дирижер П. Клиничев)

Концерт для фортепиано с оркестром № 4 (дирижер Ю. Ткаченко, солист А. Скавронский).