Десять страниц из истории музыки

ИОГАННЕС БРАМС 1833–1897

Есть композиторы, чья музыка звучит, как задушевная беседа от сердца к сердцу. К их числу мы можем отнести Франца Шубеита. Другие своей музыкой властно врываются в нашу душу и ведут нас за собой. Таков Людвиг ван Бетховен. Но есть и такие композиторы, которые сразу не открывают нам свои чувства, все богатства своего внутреннего мира, скрывая их за сдержанностью и строгостью. И нужно постараться отдаться этой музыке, погрузиться в ее глубины, чтобы открыть для себя все ее богатство. Она удивительным образом сочетает романтические порывы с рационализмом, доверительность с эпической объективностью. И это — Иоганнес Брамс.

«Объективное, выверенное, взвешенное наблюдение», — так определил эмоциональную сторону музыки Брамса Б. Асафьев. А один из его современников — критик Элерт — отметил: «Брамс чувствует головой и мыслит сердцем».

Творчество Брамса развернулось в трудное для Германии время. Вторая половина XIX века была временем реакции, наступившей после большого общественного подъема, завершившегося революцией 1848 года. И именно музыка в эту годину смогла обобщить духовные стремления нации. Музыкальная жизнь страны не знала никаких барьеров. Во многих княжествах и городах культивировали самую разнообразную музыку — симфоническую, камерную, хоровую, оперную. Конечно, музыкальную жизнь страны отличали внутренние противоречия.

Когда А. П. Бородин приехал в Веймар, Ф. Лист сказал ему: «Вы знаете Германию? Здесь пишут много: я тону в море музыки, которой меня заваливают. Но, Боже! До чего это плоско! Ни одной свежей мысли!» Филистерство проявлялось и в образовании, и в творческих союзах, и на концертной эстраде. Одним из его проявлений можно считать то, о чем говорил П. И. Чайковский — во время первого исполнения в Байройте «Кольца Нибелунгов» Вагнера «о бифштексах, котлетах и жареном картофеле говорили гораздо больше, чем о музыке Вагнера».

И все-таки Германия жила музыкой и в ней выражала себя. В музыке звучали ее история, эпос, природа и философия. Все это воплотила в себе очень самобытная и своеобразная музыка И. Брамса. И первым эту самобытность почувствовал Роберт Шуман. Свою последнюю статью, свою «лебединую песню» в музыкально-критической деятельности он назвал «Новые пути». В этой статье, цитата из которой стала эпиграфом к этой главе, он назвал двадцатилетнего Брамса законченным мастером, который «в совершенстве выражает дух своего времени».

Статья эта сделала имя молодого композитора известным не только в Германии. И наложила на Брамса сознание большой творческой ответственности: он должен был оправдать те ожидания, которые высказал такой авторитет, как Шуман.

В историю музыки И. Брамс вошел как преемник и продолжатель классических традиций. Он дополнял их достижениями немецкого романтизма. И свобода выражения во многих произведениях Брамса сочетается с железной логикой развития: вулкан романтических чувств он стремился облечь в строгие классические формы.

Источником его вдохновения были Бах, Гендель, музыка эпохи барокко. Он исполнял много произведений, написанных в XVII–XVIII веках. Мог в любое время сыграть наизусть любую из 48 фуг Баха из «Хорошо темперированного клавира». На склоне лет Брамс заявил: «Два самых важных события моей жизни — это объединение Германии и завершение издания сочинений Баха». И в этих словах был заключен большой смысл. Его всегда отличало сочетание страстного патриотизма и преклонения перед достижениями немецкой и австрийской музыки. Творения Баха и Генделя, Моцарта и Бетховена, Шуберта и Шумана служили ему путеводными светилами. Поэтому он выступил хранителем традиций — хранителем вечных ценностей.

Брамс говорил: «Писать столь красиво, как Моцарт, мы уже не можем, попробуем писать, по крайней мере, так же чисто, как он». Конечно, он говорил не только о технике письма, но и о содержании музыки Моцарта, ее этической стороне. Брамс создавал музыку гораздо более сложную, чем Моцарт. И это естественно, ведь в нем он отражал сложность и противоречивость своего времени. Но он всегда следовал этому девизу, ибо стремлением к высоким идеалам, чувством глубокой ответственности за все, что он делал, отмечена вся творческая жизнь Брамса.

Его музыка полна тревоги за судьбу человека. В то же время ей присуща душевная отзывчивость и ласковая сердечность. Она часто напоминает улыбку сквозь слезы: в ней и вздох измученной души, и великое устремление к радости.

Он родился 7 мая 1833 года в самом бедном квартале Гамбурга. Его родители представляли собой очень странную пару, что отметил даже венчавший их священник. Его отец, Иоганн Якоб Брамс, принадлежал к роду ремесленников. Но, с детства страстно полюбив музыку, решил стать свободным художником и завоевать славу в большом городе. В течение долгих странствий он освоил игру на всех струнных инструментах, флейте, валторне. Осел Иоганн в Гамбурге. Ему пришлось начинать уличным музыкантом, сопровождать танцы в кабачках и постепенно двигаться вперед. В конце концов он прошел путь от бродячего музыканта-ремесленника до контрабасиста Гамбургского филармонического оркестра. В 24 года Иоганн Якоб решил жениться. Его избранница — квартирная хозяйка, у которой он жил, более образованная, из рода учителей и пасторов, имела от роду 41 год, слабое здоровье и к тому же хромала. Однако их брак оказался счастливым.

Несмотря на то, что семья еле сводила концы, детям старались дать хорошее образование. В 6 лет Иоганнес пошел в частную школу. Очень рано проявилась музыкальная одаренность мальчика, и отец стал учить его игре на струнных инструментах. Но мальчику этого было мало. Отец отвел его к именитому пианисту Отто Фридриху Виллибальду Косселю. Этот человек стал настоящим другом семьи и истинным наставником, стремившимся воспитать из Иоганнеса подлинного художника. В десять лет юный Брамс уже принимал участие в крупных концертах. В одном из концертов его услышал очень предприимчивый агент, который обещал его родителям золотые горы и карьеру вундеркинда в Америке. К счастью, Коссель сумел убедить их, что мальчику лучше продолжить образование.

Хотя Иоганнеса окружала любовь учителей и родителей, детство и юность его были трудными. С 13 лет он начал помогать отцу содержать семью. Он играл на фортепиано в портовых кабачках, приобретя славу прекрасного исполнителя танцев, делал аранжировки для издателя Кранца, работал пианистом в оперном театре. В 15 лет он дал в Гамбурге первый сольный концерт. Вскоре появились его сочинения, обозначенные первыми опусами: три фортепианные сонаты, скерцо, более десяти песен, в которых проявилась ранняя творческая зрелость композитора.

В 1853 году вместе с известным молодым венгерским скрипачом Э. Ременьи он совершил большую концертную поездку, которая принесла много интересных встреч, наложивших отпечаток на всю дальнейшую жизнь Брамса. Сначала в Ганновере он познакомился с молодым скрипачом Йозефом Иоахимом. Так завязалась дружба, продлившаяся всю жизнь. Они придумали себе девизы с гордым словом «свободный». У Иоахима он звучал так: свободен, но одинок. У Брамса: свободен, но весел. Пройдут годы, и этот девиз, переведенный Брамсом в ноты по первым буквам немецких слов (frei aber froh), станет лейтмотивом его Третьей симфонии.

В Веймаре Брамс познакомился с Листом — главой самой передовой школы Германии. Лист всегда поддерживал молодых композиторов. Но Брамсу были чужды его принципы, поэтому он отказался от столь нужной ему поддержки.

В Дюссельдорфе произошла встреча Брамса с Робертом Шуманом, определившая всю дальнейшую жизнь композитора. Во время первой встречи Шуман попросил молодого музыканта сыграть что-нибудь из своих произведений. В дневнике Шумана появилась запись: «В гостях был Брамс — гений». Клара Шуман тоже отметила эту встречу в своем дневнике: «Этот месяц принес нам чудесное явление в лице двадцатилетнего композитора Брамса из Гамбурга. Это — истинный посланец Божий! По-настоящему трогательно видеть этого человека за фортепиано, наблюдать за его привлекательным юным лицом, которое озаряется во время игры, видеть его прекрасную руку, с большой легкостью справляющуюся с самыми трудными пассажами, и при этом слышать его эти необыкновенные сочинения…»

Брамс был очарован музыкой Шумана[18], его личностью, его супругой — Кларой Шуман, замечательной пианисткой, самой атмосферой этого дома, где воспитывались шестеро детей. Ему были близки художественные интересы Шумана, который, как и Брамс, увлекался романтической литературой — Жан-Полем, Гофманом, Эйхендорфом. После появления статьи Шумана Брамс почувствовал на себе ответственность за судьбы немецкой музыки.

А потом последовала катастрофа — попытка самоубийства Шумана, его пребывание в клинике для душевнобольных, где Брамс посещал его вплоть до самой смерти. Клара остается одна в ожидании ребенка. Брамс посчитал своим долгом поддержать ее в это трудное время. Он прерывает турне и пытается спасти жену Шумана от отчаяния. Она становится музой Брамса. Постепенно преданность и дружба перерастают в романтическую юношескую любовь. После смерти Шумана, чтобы оправиться от удара, Клара отправляется в Швейцарию. Брамс сопровождает ее. Он остался верен семье.

«Он, только он один, — писала Клара в письме детям, — помог мне выстоять. Поверьте вашей матери и не слушайте мелочных и завистливых душонок, которым не по нраву моя любовь, моя дружба с ним, и поэтому пытающихся атаковать его или наши хорошие отношения. Они ничего не могут или не хотят понять».

Клара была вынуждена написать это письмо — оправдание, чтобы прекратить домыслы о ее связи с Брамсом. Поговаривали даже, что младший Феликс Шуман — сын Брамса. И Клара пыталась защитить друга: «Вы едва знали отца, были еще слишком маленькими. Вы не могли стать мне поддержкой в те страшные годы… И тут появился Иоганнес Брамс. Его любил и почитал Ваш отец…»

Брамс, конечно же, любил эту женщину. Он сравнивал ее с бетховенской музыкой: «Она выглядела как мажорные тона в финале «Фиделио». Я не могу описать ее иначе». Возможно, эта любовь и обрекла его на одиночество, обручив с музыкой.

Никто не знает, что между ними произошло. Теперь она была свободна, она знала о чувствах Брамса. Самого Иоганнеса не смущала разница в возрасте[19]. Но, как ни парадоксально, после смерти Шумана письма Брамса стали менее пылкими, и вскоре он решил разорвать их отношения. Хотя их дружба продолжалась до конца дней (Брамс лишь на год пережил Клару).

Так закончился «вертеровский период» его жизни. Брамс понял, что ему нужна творческая свобода. Инстинкт гения подсказал ему путь самопожертвования и печального одиночества.

В 1857 году Брамс получает первое постоянное место работы. Он был принят на службу при княжеском дворе в Дельмонде, где смог, наконец, найти желанный покой после трудных лет в Дюссельдорфе. Этот безмятежный светлый настрой его души подарил миру две оркестровые серенады Брамса. Параллельно он набирался опыта хорового дирижера и писал множество хоров.

Лето следующего года Брамс провел у Иоахима в Геттингене. Здесь он познакомился с дочерью профессора университета красавицей Агатой Зибольд. Она была замечательной певицей и прекрасно пела песни Брамса. Иоахим сравнивал ее голос с драгоценной скрипкой Амати. Весь город обсуждал отношения Брамса и Агаты и ждал, когда же объявят о помолвке. Но скоро в одном из его писем появляется знакомая фраза: «Я не могу наложить на себя оковы». Агата была оскорблена и разорвала их отношения.

Гениальный музыкант Иоганнес Брамс остался холостяком, он отдал свое сердце музыке. Современники считали его угрюмым, резким, раздражительным. Однако женщины были другого мнения. Они восторгались им. Да и сам Брамс не был женоненавистником. Конечно, в его жизни были и забавные привязанности. Иоганнес любил посещать дом доктора Феллингера, жена которого боготворила композитора. Эта удивительная женщина писала его портреты, вышивала ноты его песен. Однажды в день его рождения она преподнесла любимому маэстро пирог, на котором из теста были выпечены несколько нотных фраз. Брамс только посмеивался: «Вы поете меня, вы рисуете меня, вы вышиваете меня, вы печете меня!»

Рубеж 50—60-х годов принес композитору одно из самых сильных разочарований в творчестве. В течение пяти лет он писал одно из самых страстных и мятежных своих произведений. Сначала он записал его для двух фортепиано, в него входили, как в симфонии, четыре части. Потом траурную сарабанду он включил в «Немецкий реквием». А все остальное превратил в фортепианный концерт opus 15. Современники считали, что первая часть отражает впечатления от попытки самоубийства Шумана. О второй части он говорил Кларе: «Я пишу твой портрет в мягких тонах». Премьера концерта потерпела полный провал.

Еще больше Брамс был огорчен неуспехом произведения в Лейпциге, который он считал городом Шумана и Мендельсона. Здесь жили их духовные наставники, продолжатели национальных традиций. Им противостояла «веймарская» школа. В 1860 году в Цвикау, на родине Шумана, праздновали 25-летие созданного им «Нового музыкального журнала». Ни Клара, ни друзья Шумана приглашены не были. «Веймарцы» объявляли себя единственными наследниками Шумана и говорили, что все музыканты Германии разделяют их взгляды.

Брамс был возмущен. Вместе с Иоахимом он написал «Протест», напечатанный в берлинской газете «Эхо», в котором говорилось, что взгляды Листа являются «заблуждением», «противоречат самому существу музыки и вредно влияют на развитие искусства». В связи с тем, что Иоахима знали только как исполнителя, две другие подписи принадлежали малоизвестным композиторам, автором «Протеста» посчитали Брамса.

В 1862 году композитор приехал в Вену. Этот город сразу же принял его как пианиста. Но он мечтал о славе в родном городе, мечтал занять в нем место руководителя певческой капеллы. Но «отцы города» не захотели выбрать музыканта, который родился в самом нищем квартале города.

Еще одно разочарование ждало его в личной жизни. Он вновь влюблен. Чувство вдохновляет его на создание замечательных песен, автографы которых он подарил красивой и очень талантливой певице Оттилии Хауэр. Но и этому браку не суждено было осуществиться. Потом Брамс с иронией говорил, что «натворил бы Бог весть каких глупостей, если бы кто-то, к счастью, быстро не подцепил ее…».

Единственным утешением стало постепенное признание его разносторонних талантов. Он получил приглашение занять пост руководителя Венской певческой капеллы. Концерты с его участием пользовались большим успехом. Правда, репертуар капеллы несколько смущал публику. Это были в основном кантаты и оратории Баха, сочинения XVII века, большей частью мрачного характера. Жизнерадостные венцы язвительно шутили: «Когда Брамс в веселом настроении, он заставляет петь: «Могила — мое блаженство».

Этому можно найти объяснение. Не успел он разочароваться в собственных попытках создать семью, как на его глазах стал рушиться брак его родителей. Отцу было 57 лет, он был полон сил и радости жизни. Мать же в свои 74 года стала дряхлой и болезненной. Иоганнес пытался примирить родителей, но безрезультатно. Вскоре после развода мать умерла, а Брамс даже не успел проститься с ней. В средней части трио для валторн ми мажор он попытался выразить свою тоску и горечь утраты.

Памяти матери он посвятил одно из самых значительных своих произведений — «Немецкий реквием». Идея создания Реквиема вызревала у Брамса больше 10 лет. Потрясенный трагической судьбой Шумана, вскоре после его смерти он хотел сочинить траурную кантату. Смерть матери могла послужить последним толчком к его созданию. На титульном листе он написал: «В память о матери».

Он обратился к жанру, в котором работали многие композиторы XVIII–XIX веков. Но решил его оригинально. В основе реквиема обычно лежит латинский текст заупокойной мессы. Брамс же использовал стихи немецкого перевода Священного Писания. Он исключил из своего Реквиема сцены Страшного суда и сделал опору на мотивы утешения, радости, успокоения, примирения с мыслью о неизбежности смерти. В шестой части он акцентировал идею созидательного начала как основной силы жизни. «Дела их идут вслед за ними». Это выводит его Реквием за рамки собственно религиозной концепции, выводя его в эпическую плоскость. Он воплотил в нем гетевские идеи бессмертия человеческого духа в созидании, сохраняющие свою вечную силу и созвучность природе человеческой жизни. Не о смерти, а о бессмертии рассказал Брамс людям в этом творении.

Некоторые исследователи считают, что «Немецкий реквием» — это памятник Шуману. Возможно, это и правда. В одном из писем он написал: «Признаюсь, что охотно опустил бы слово «Немецкий» и просто поставил бы «человека».

Исполнение «Реквиема» состоялось в 1868 году и по-трясло слушателей. После премьеры в Лейпциге одна из газет написала: «И если мы ожидали гения… то после этого «Реквиема» Брамс действительно заслужил этот титул».

Среди людей, с которыми Брамс подружился в Вене, были сторонники самых различных взглядов. Например, известный критик Э. Ганслик был ярым противником Р. Вагнера, а пианист К. Таузиг — его поклонником. Именно последний организовал встречу Брамса с Вагнером. Брамс сыграл ему классические произведения и свои Вариации на тему Генделя. Вагнер высоко оценил исполнение: «Сразу видно, чего еще можно добиться, используя старые формы, когда является тот, кто умеет с ними обращаться». Но эта встреча была единственной. Каждый из них шел в музыке своей дорогой.

Э. Ганслик создал в Вене настоящий культ Брамса. Противники называли сторонников композитора «браминами». Их кумиром был Вагнер, их лозунгом — новаторство. Удивительно, ведь в музыке Брамса было много новаторского, оригинального, а в «музыке будущего» Вагнера можно найти претворение традиций, того же Бетховена, которого Вагнер чтил не меньше, чем Брамс. Кроме того, Вагнер стал реформатором того жанра, к которому никогда не обращался Брамс, — оперы, и сам никогда не писал в тех жанрах, которые принесли славу Брамсу, — симфония, концерт, фортепианные жанры. Конечно, в этой борьбе речь шла не о каких-то конкретных жанрах. Речь шла о славе и признании первым композитором Германии.

В этой борьбе Брамс проявил большое благородство. Хотя многое в творчестве Вагнера он не принимал, но ни разу не выступил с его критикой в газетах. На многочисленные нападки со стороны самого Вагнера и его сторонников он отвечал молчанием.

По сути дела, противником Брамса был другой композитор — Антон Брукнер. И вновь в этой борьбе мы можем усмотреть противоречие. Нам сегодня симфонии Брамса и Брукнера во многом кажутся близкими. Оба они претворяли классические традиции Бетховена и романтические Шуберта. Но в то время они находились на противоположных полюсах. И у критиков филигранно отработанные симфонии Брамса ассоциировались с кротом, а монументальные творения Брукнера — с удавом.

Конечно, нам сегодня не следует преувеличивать значение этой борьбы направлений. В наши дни, в исторической перспективе, стало ясно, что Брамс и Вагнер дополняют друг друга и вместе дают нам полную картину творческой жизни Германии. Они очень различны, но было нечто, что их объединяло: оба они опирались на завоевания немецкой культуры, боролись за содержательность музыки, ее национальный авторитет.

К числу друзей и почитателей Брамса следует отнести замечательного музыканта, дирижера Ганса фон Бюлова. Он активно занимался пропагандой творчества своего друга. Однажды он сказал: «Я завоюю ему часть нации, которая о нем еще знать не знает, несмотря на то, что ему уже 45 лет и он уже успел подарить миру столько высокого, мастерского, бессмертного». А в одном из писем к Брамсу написал такие знаменательные слова: «Превращать огонь, затаенный в твоих произведениях, из скрытого в видимый — это любимое занятие всецело преданной тебе дирижерской палочки».

В 1872 году Брамс в последний раз связал себя постоянной службой. Он стал музыкальным директором Венского общества любителей музыки. Но эта работа отнимала много времени, поэтому он решил полностью посвятить себя творчеству. Слава его была очень велика, ему предлагали посты в разных городах Германии, приглашений на концертные выступления было столько, что он мог бы гастролировать целый год.

Многие годы Брамс жил по строго определенному распорядку. Обычно он гастролировал не больше трех месяцев в году. Весну он проводил на лоне природы, обдумывая новые замыслы. В летнее время он окончательно оформлял свои творения. Так были написаны все четыре его симфонии. Ни одна из них не повторяет другую. В этом Брамс пошел по пути Бетховена.

В конце января 1874 года Брамс выступал с концертами в Лейпциге. Там он вновь встретил свою бывшую венскую ученицу — баронессу Элизабет фон Штокхаузен. Десять лет назад он неожиданно бросил с ней заниматься. Друзьям объяснил, что боится «наделать глупостей» и без ума влюбиться в эту одаренную, красивую и умную девушку. Элизабет давно уже была замужем за композитором Генрихом фон Герцогенбергом, которого Брамс очень уважал. Теперь Брамс понимал, что его свободе и независимости ничто не угрожает, и мог снова влюбиться в нее. Но эта влюбленность была скорее платонической.

Надо сказать, что финансовое положение композитора к этому времени настолько укрепилось, что он мог спокойно посвятить себя только творчеству. Он, наконец, закончил Квартет до-минор, который начинал еще в доме Шумана. Это произведение стало выражением внутренней борьбы между любовью к Кларе и верностью Шуману. Кроме того, к этому времени начала вызревать его Первая симфония.

Свои крупные симфонические сочинения Брамс писал уже во всеоружии мастерства, когда сложились самобытные черты его стиля, типичный для него круг образов. Все четыре симфонии, при всем их различии, объединяет общность устремлений композитора — стремление сохранить основы классического симфонизма. Он противопоставлял это начинающемуся в последние десятилетия XIX века кризису монументальных жанров. И в симфониях Брамса монументальность замыслов, широта масштабов, которые были связаны с опорой на бетховенские традиции, своеобразно сочетались с субъективным, «камерным» содержанием музыкальных образов.

Замыслы симфоний Брамс вынашивал десятилетиями. Очень тщательно все обдумывал, выверял. Композитор поставил перед собой грандиозную задачу — возродить классическую симфонию, доказать животворную силу этих традиций. Она была особенно трудна потому, что крупнейшие художники второй половины XIX века Вагнер, Лист, Берлиоз считали, что этот жанр исчерпал себя, что симфония в том виде, как была представлена в творчестве венских классиков, больше развиваться не может. На смену симфонии они выдвинули принципы романтической поэмы, формы которой вырастали из конкретного программного замысла.

Брамс также стремился сделать свою музыку содержательной, но был противником программности в толковании Листа и Берлиоза. Он не хотел в угоду избранному литературному сюжету нарушать логику музыкального развития, потому что в этой логике искал средства для более объективного отражения жизни.

Понимая всю сложность этой задачи, Брамс начинал сомневаться в своих силах. В начале 70-х годов он писал: «Я никогда не напишу симфонию! Ты не представляешь, какой смелостью надо обладать, чтобы решиться на это, когда слышишь за собой шаги гиганта (Бетховена)».

В то время, когда он писал эти строки, сорокалетний Брамс уже трудился над своей Первой симфонией. 20 лет понадобилось композитору, чтобы завершить, наконец, работу над симфонией. 20 лет долгого пути, каждый шаг которого медленно приближал его к заветной цели. Создание этой симфонии для Брамса стало не просто написанием очередного инструментального сочинения, а центральным событием жизни, которого ждали и друзья, и враги. Трудности творческого пути воплотились и в характере произведения, которое соединило в себе исповедальность и объективность, монументальность и камерность, драматизм и радость восприятия жизни. Рожденное в муках, оно отличается драматической напряженностью и просветлением в конце — тем движением от мрака к свету, которое было характерно для творений Бетховена.

Есть в Первой симфонии та эмоциональная неуравновешенность, которая выражает следы величайшей душевной борьбы. Не случайно, создавая это творение, композитор вдохновлялся образом байроновского Манфреда — гениального воплощения мятущейся, раздираемой всеми противоречиями личности, наделенной сильнейшими страстями. Брамс говорит здесь своим языком, воплотившим все — порыв, драматизм, но и сдержанность.

Летом 1878 года появилась в едином порыве Вторая симфония — полная противоположность строгой Первой. Эта симфония своей светлой жизнерадостностью отражала покой и уверенность, которых он достиг в долгой борьбе. В этих симфониях Брамс утверждал тот путь, по которому, как он считал, должен дальше развиваться жанр симфонии. 25 лет отделяли его симфонии от последней симфонии Шумана. И Брамс вновь возрождал четырехчастный цикл. Он был категорически против сжатия цикла до одной части[20].

Вслед за симфонией появился Концерт для скрипки с оркестром Ре-мажор и Соната для скрипки, которая получила название «Соната дождя». В скрипичном и последовавшем вслед за ним Втором фортепианном концертах Брамс утвердил и свою трактовку жанра концерта. В том же году Брамс стал почетным доктором университета в Бреслау. По этому поводу он отрастил роскошную бороду, которая придавала ему солидность. Популярность его росла.

В последние годы Брамс много путешествовал. В 1880 году он отправился в Бад Ишль — небольшой курортный городок. Он надеялся, что там его меньше будут беспокоить туристы и любители автографов. Место было действительно живописным. Сама природа и воздух способствовали укреплению его здоровья и прекрасному душевному настрою. Приятные впечатления принесло знакомство с Иоганном Штраусом, чьей личностью и музыкой Брамс был очарован.

Следующее лето Брамс провел в Прессбауме. Здесь был завершен Второй фортепианный концерт, который своим радостным характером напоминает живописный ландшафт Венского леса.

Лето 1883 года привело его на берега Рейна, где прошла его юность. Эти места вдохновили его на создание Третьей симфонии. Она наиболее героична. В период ее создания к стареющему композитору пришла последняя любовь. Молодая певица Гермина Шпис пела его песни, солировала в кантатах. Брамс искал любой предлог, чтобы оказаться в обществе этой «красивой, веселой девушки с Рейна». Много лет спустя она признается: «Я снова была совершенно покорена, увлечена, пленена, одурманена. И до чего же он мил! В настоящем летнем, светлом, молодом настроении! Он вечно молод!» На родине композитора уже считали этот брак решенным делом. Но и на этот раз композитор не женился.

Его последняя Четвертая симфония создавалась в 1885 году. Она стала вершиной его творчества. Никогда ни сам Брамс, ни кто-либо из классиков или романтиков не создавал подобного шедевра. Ее завершает трагический финал — вариации чаконы, противопоставляемые лирической первой части с песенными темами.

Когда Брамс показал симфонию друзьям в переложении для фортепиано в четыре руки, она вызвала некоторое сомнение. Э. Ганслик воскликнул: «У меня такое впечатление, будто меня отлупили два ужасно остроумных человека». Было высказано недоумение по поводу скерцо и вариаций в финале. Но симфония покорила друга композитора, знаменитого дирижера Ганса фон Бюлова[21]. Маэстро взялся исполнить симфонию в концертном турне по городам Рейна и Голландии.

Кстати, хочется вспомнить еще один эпизод из жизни Брамса. Он провел полжизни в Вене, был вдохновлен ее неумирающим весельем, танцевальным духом. Музыка Вены слышна во многих его произведениях. Он восхищался «королем вальса» Иоганном Штраусом. Однажды его попросили написать автограф на веере. И он записал мелодию вальса Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». На фото, подписанном жене Штрауса, он соединил эту тему в контрапункте с мелодией из своей Четвертой симфонии.

Премьера ее в Венской филармонии вызвала единодушное восхищение. После успешной премьеры Брамс пребывал в наилучшем настроении. Он стал любезным и общительным. Следующие три лета в Швейцарии стали для него счастливейшим временем. Брамс был в зените славы. Помимо друзей и почитателей специальные «Брамсовские центры» занимались пропагандой его творчества. Особенно почитали композитора в Вене, где проходили премьеры большинства его произведений. Последние годы его жизни были спокойными и размеренными. Он любил уютную атмосферу своего холостяцкого дома и независимость.

Брамс не переставал работать до конца своих дней. К сожалению, радость творчества все чаще омрачалась болезнями. 3 марта 1897 года он в последний раз появился в Венской филармонии на исполнении своей последней симфонии. Очевидцы рассказывали, что таких оваций зал филармонии еще не знал. Публика аплодировала после каждой части. В конце слушатели встали, размахивая шляпами, крича и хлопая, они приветствовали смертельно бледного Брамса. Овациям не было конца, потому что люди в зале знали, что видят маэстро, перед которым преклонялись, в последний раз.

Он умер 3 апреля 1897 года. На похороны Брамса в Вену съезжались его почитатели не только из Австрии и Германии, но и из Лондона, Парижа, Амстердама. Похоронная процессия была необозрима. В Гамбурге в час погребения на всех судах были приспущены флаги. Так родной город прощался со своим великим сыном.

Однажды Брамс был в гостях у одного аристократа, Желая сделать приятное своему гостю, хозяин велел за обедом подать на стол лучшее вино из своих подвалов. Он поднял тост в честь композитора и закончил его так: «Господа, это лучшее вино из моих подвалов, так сказать, Брамс среди вин!» Немного позже он спросил у композитора, понравилось ли ему вино. Тот ответил: «Вино неплохое, а нет ли у вас среди вин еще и Бетховена?»

Один восторженный почитатель, встретив композитора у его дома, воскликнул: «Представляю, что будет написано на стене этого дома после вашей смерти». Брамс меланхолично ответил: «Сдается квартира».

Организаторы одного большого светского приема очень хотели заполучить на него Брамса. Они решили сделать композитору приятное, доставили ему список всех приглашенных и предложили вычеркнуть всех неугодных ему гостей. Брамс на секунду задумался и вычеркнул только свою фамилию.

Будучи довольно язвительным, Брамс никогда не упускал случая отпустить острое словцо. Друзья знали это свойство композитора, но относились к его злословию как к должному. Однажды, простившись с друзьями, Брамс пошел домой. Вскоре он вернулся со словами: «Простите меня». Друзья удивились: «За что, ты как будто сегодня никого не обидел». «За это и прошу прощения. Я никого из вас не обидел, а это на меня совсем не похоже».

Брамс был довольно суеверным человеком и терпеть не мог, чтобы его хвалили. Поэтому в свободное время он с превеликим удовольствием читал в газетах разгромные критические статьи о своем творчестве, причем чем сильнее его ругали, тем больше он радовался. Однажды в какой-то бульварной газете появилась рецензия, сильно расстроившая композитора. В ней было сказано следующее: «Трудно понять, как этот весьма бесталанный музыкант, сочинивший несметное количество совершенно слабых вещей, смог вдруг создать такую прекрасную «Песню о вечной любви». «Черт знает что! — сердито воскликнул Брамс. — Далась ему моя «Песня о вечной любви»! А ведь как хорошо начал…»

За свою долгую жизнь Брамс не написал ни одной оперы. Скорее всего, это связано с тем, что композитору «перебежал дорогу» его давний фанатичный недруг Рихард Вагнер, который люто ненавидел музыку Брамса и заодно его самого. Брамс просто боялся ступить на «вражескую территорию», прочно завоеванную великим Вагнером. Как только речь заходила об опере, Брамс тут же восклицал: «Об опере и о женитьбе в моем присутствии — ни слова!»

Один аристократ — любитель музыки как-то не без сарказма спросил у Брамса: «Маэстро, а не кажется ли вам, что тема финала вашей Первой симфонии поразительно похожа на аналогичную тему Девятой симфонии Бетховена?» Брамс ответил: «Действительно, это так! Гораздо поразительнее то, что каждый осел считает своим непременным долгом сообщить мне об этом».

Второй страстью Брамса после музыки было чтение. Он читал столько, сколько позволяло время. Это являлось для него одновременно развлечением, потребностью и отдыхом. Маэстро говорил своим ученикам: «Чтобы стать хорошим исполнителем надо не только много заниматься на инструменте, но и читать. Книга будит воображение, не дает лениться уму!»

Ученики отвечали: «Но и инструмент занимает много времени, когда же читать?» На это учитель им сказал: «Было бы желание, а время найдется! Например, сам я, еще будучи ребенком, вынужден был зарабатывать на жизнь, играя всякую ерунду в матросских кабачках Гамбурга. Я довольно томился таким времяпрепровождением, пока не догадался поставить на пюпитр вместо нот книгу! Правда, порой, зачитавшись, я и не замечал, как вместо танцев принимался играть сонату Бетховена… Но, честно говоря, пьяным матросам было все равно, они плясали и под Бетховена. Так что и они, и я проводили вечера во взаимном удовольствии».

Брамс всегда охотно помогал всем, кто нуждался в помощи. Причем делал это от чистого сердца. Он очень симпатизировал молодому чешскому композитору Антонину Дворжаку и предложил ему приехать в Вену, обещая там всяческую помощь. Дворжак отказался, ссылаясь на то, что жизнь в Праге гораздо дешевле. Тогда Брамс сказал ему: «Пусть вас это не беспокоит, вы вполне можете рассчитывать на меня. Дело в том, дорогой Антонин, что у меня есть состояние, но нет детей, а заводить их на старости лет уже поздно…» На что Дворжак воскликнул: «Вы хотите меня усыновить?»

Один музыкальный критик, бывший большим приятелем Брамса, никогда не упускал случая подшутить над ним. Как-то они гуляли по аллеям венского парка и рассуждали о музыке. Будучи верным себе, критик сказал: «Знаете, дорогой друг, вы — великий композитор. Я отчетливо представляю себе, как по прошествии лет в этой прекрасной аллее непременно будет воздвигнут прекрасный памятник знаменитому композитору Брамсу. Люди будут гулять здесь, любоваться этим памятником и спрашивать: «Интересно, а кто это?»

СОВЕТУЕМ ПОСЛУШАТЬ:

Прежде всего все четыре его симфонии

Концерт для фортепиано № 2 си-бемоль мажор, ор. 83

Концерт для скрипки ре мажор, ор. 77

«Немецкий реквием» для солистов, хора и оркестра.

В нашем музыкальном приложении вы можете послушать:

Симфония № 4 (дирижер Ф. Конти)

Концерт для скрипки с оркестром

(дирижер А. Милейковский, солист Н. Борисоглебский).