Десять страниц из истории музыки

ЛЮДВИГ ван БЕТХОВЕН (1770–1827)

Наш разговор о Бетховене я начала стихотворением поэта Игоря Горина. Оно кажется мне удивительно верным. Ведь вот уже более двухсот лет музыка Бетховена является маяком для миллионов людей, живущих в разных странах мира. Сегодня трудно назвать другого композитора, который бы внес в мировую музыкальную культуру нечто более значительное, чем его девять симфоний, мессы, симфонические увертюры. Но даже если бы их не было, одних его 32 фортепианных сонат было бы достаточно, чтобы назвать его величайшим творцом фортепианной музыки. Но даже если бы не было и их, любое из его творений, будь то миниатюрный экосез, или струнный квартет, или опера «Фиделио», могло бы прославить его имя в веках. Его сочинения нельзя делить на «большие» и «маленькие». И те, и другие отличаются глубиной замысла, мятежным духом, силой, смелостью. Во всякое творение он щедро вкладывал свое сердце, свои мысли, свое отношение к жизни. Каждое из них — шедевр.

Их популярность в наши дни говорит не только о бессмертии музыки Бетховена, но и о неисчерпаемости душевных, нравственных, идейных сил, которые великий композитор подарил человечеству своей потрясающей музыкой.

И мы часто задаемся вопросом: что обессмертило музыку Бетховена? Почему она, покорив его современников, с каждым новым поколением все глубже входит в жизнь миллионов людей и становится их маяком в борьбе, утешением в горестях и страданиях, опорой в победах, радостях и веселье? Нашим рассказом мы постараемся ответить на эти вопросы.

30 лет своей жизни Бетховен прожил в XVIII веке и только 27 лет — в XIX. Но нам сегодня кажется, что в XVIII его и не было. Новая тематика и содержание его творчества, направившие искусство к новым целям, обусловили его грандиозное новаторство и провели границу между искусством XVIII века и творчеством Бетховена. Оно открыло новый этап в истории музыки и повлияло на всех передовых композиторов Западной Европы в XIX веке.

Мы называем Бетховена классиком. Действительно, в любом толковом словаре мы найдем такое определение этого слова: «выдающийся, образцовый, прогрессивный деятель науки, искусства, литературы». Но эти слова, наверное, больше относятся к Моцарту и Гайдну. Бетховен в большой степени был романтиком. И на самом деле он выходит за рамки подобных определений. Сочинения Бетховена, прежде всего — выражение его гениальной личности. Многие творения поражают поистине шекспировской драматургией и философской глубиной. Поэтому слушание его музыки требует от нас полного напряжения духовных и умственных сил.

Жизнь Бетховена — высокий образец героизма и беспредельной любви к человечеству. Это жизнь, полная страдания, мужественной борьбы и оптимизма.

Вся жизнь его была в искусстве. Мы ощущаем, что ему было что сказать нам о нас самих, о том, что мы чувствуем и переживаем. Потому что он сам это перечувствовал и пережил, и все наши страдания и радости он сам испытал полнее и глубже нас. И в этой музыке перед нами встает образ не только великого художника, но и великого человека. Причем великий художник вытекает из великого человека.

Своей музыкой он творил добро, дарил свободу духа людям. Музыка его во всех своих формах обращалась ко всему человечеству. «Бетховен — Шекспир масс, — писал Балакиреву Стасов. — Его симфонии — это все разные массы рода человеческого в разные минуты их жизни-Моцарт отвечал только за отдельные личности— Бетховен же только и думал об истории и всем человечестве».

Эта жизнь бедна внешними событиями. Она полна глубокого внутреннего содержания. Он вступил в нее не подготовленным к ней бедняком и до самой смерти так и не научился ни улучшать свое внешнее существование, ни примириться с ее требованиями. Чтобы призвание Бетховена совершилось до конца, судьба окружила его полнейшим безмолвием, совершенным одиночеством. И, что удивительно, то, что могло бы сломить других, его только укрепило и сделало свободным. Однообразие внешней жизни, которое угнетало бы других, его оживляло, доставляло ему минуты высших радостей и высшего несчастья. И даже этот роковой недуг, который как проклятье тяготел бы над другим музыкантом, убивая его внутренний мир, для Бетховена стал каким-то таинственным благословением на выполнение его призвания.

Бетховен родился в 1770 году[5] в Бонне в музыкальной семье. Он был старшим сыном Иоганна и Марии ван Бетховен. Мальчика назвали в честь дедушки — глубокоуважаемого придворного музыканта, которого тоже звали Людвиг ван Бетховен. Это был умный человек, хороший певец, профессионально подготовленный инструменталист. Дедушка дослужился до должности капельмейстера и пользовался большим авторитетом. Этот человек обращает на себя внимание не только как личность замечательная сама по себе, но и потому, что в нем ясно видны зачатки тех способностей и талантов, которые потом проявятся в его знаменитом внуке. Он обладал выдающимся музыкальным талантом, силой воли и характера, иногда переходящими в настоящее упрямство.

Дедушка умер, когда внуку только исполнилось 3 года, но у мальчика остались о нем самые теплые воспоминания. Он очень любил и свою мать — добрую, тихую женщину. Она трудилась с утра до ночи, стараясь хоть как-нибудь прокормить семью. Нужда, работа и чахотка согнули ее. Она почти никогда не смеялась, потому что не знала радости. Мальчика это очень угнетало.

Иоганн ван Бетховен тоже был музыкантом, но менее удачливым, чем его отец. Он решил, что его сын должен стать вундеркиндом, как Моцарт, и зарабатывать много денег. Для этого он должен был много заниматься. Часто отец возвращался домой среди ночи со своими подвыпившими друзьями, поднимал мальчика из постели и вел к клавесину. Людвиг не доставал до клавиатуры, поэтому его ставили на скамейку и заставляли играть. Иногда до утра. Это называлось — урок музыки. Другой бы возненавидел музыку. Но у Людвига росла неприязнь только к отцу. Придворный тенорист Иоганн ван Бетховен, опустившийся, проводивший время в попойках, злился на кельнских князей, которые не оценили маленького музыканта и не стремились стать его покровителями. «Второй Моцарт» не получился, и отец еще больше пил, проматывая последнее.

Зная тяжелое детство Бетховена, мы можем только удивляться, откуда у мальчика взялись не только силы перенести эти трудные годы учения, но и энергия и желание идти вперед по этому пути. Но результаты этих занятий были таковы, что, когда маленький Людвиг начинал играть со своими взрослыми знакомыми музыкантами, под окнами их дома собиралась толпа. Прохожие останавливались и говорили, что такую музыку можно слушать день и ночь.

А Людвиг учился музыке, пробовал сам сочинять. В его музыкальном образовании большую роль сыграла практика, и уже в детстве он мог играть на клавесине, органе, скрипке, флейте и альте.

В одиннадцать лет он начал работать — замещал органиста в церкви. Людвиг рос заброшенным ребенком. Трудная жизнь, бедность, пьянство отца, болезнь матери рано сделали его взрослым, закалили его характер. У него было болезненно развито чувство собственного достоинства, независимость. Он был очень сосредоточен, замкнут, иногда погружался в глубокую задумчивость, из которой его было трудно вывести.

Потом у него появился замечательный наставник — директор придворной капеллы в Бонне Христиан Готлиб Нефе. Он упорядочил музыкальное образование юного Бетховена, пробудил в нем интерес к музыке Баха, Генделя, Гайдна, Моцарта. На образцах клавирной музыки Ф. Э. Баха учил Бетховена тонкостям современного клавирного стиля.

В 14 лет его взяли на службу при княжеском дворе. Молодой человек вынужден был начать свою карьеру с унижавшей его достоинство должности придворного музыканта. Мы знаем, что в те времена музыкантов относили к разряду слуг. Кстати, в газетах тогда можно было встретить объявление: «Ищу лакея, играющего на скрипке и умеющего аккомпанировать на клавесине». У Бетховена с детства было обострено чувство собственного достоинства. И можно себе представить, как он себя ощущал в роли такого лакея. Но он понимал, что должен помочь матери.

На его деньги теперь жила семья. Правда, их не хватало, поэтому мальчик давал уроки музыки в богатых домах. А еще умудрялся сочинять. Его первое творение — вариации на тему марша Дресслера — было написано в 12 лет. Вот что писали о нем в это время газеты: «Людвиг ван Бетховен, мальчик одиннадцати лет, выдающихся дарований. Он отлично играет на фортепиано и прекрасно читает с листа. Г-н Нефе[6] дал ему также некоторые указания по генерал-басу. Теперь он занимается с ним упражнениями в сочинении и для ободрения его издал сочиненные им 9 вариаций на тему марша Дресслера. Этот молодой гений заслуживает вспомоществования для заграничного путешествия. Из него выйдет, наверное, второй Моцарт, если он будет продолжать, как начал».

В это время Бетховен уже приобрел то удивительное совершенство, с которым потом играл и читал с листа труднейшие партитуры. С этим иногда были связаны чисто анекдотические ситуации. Однажды Бетховен играл у курфюрста перед избранным обществом «Трио» композитора Плейеля. В середине второй части между исполнителями возникло некоторое замешательство, они не остановились и доиграли до конца. Оказалось, что в фортепианной партии были пропущены два такта. Никто из присутствующих даже не заметил этого.

В другой раз, во время исполнения с листа нового трио, виолончелист сбился, Бетховен встал и, не останавливаясь, стал петь партию виолончели. На изумление присутствующих ответил: «Такова должна быть партия виолончели, иначе автор ничего не смыслил бы в сочинении».

Еще на одном из музыкальных вечеров у курфюрста, когда ему сказали, что он так быстро сыграл с листа одно Престо, что не мог разглядеть все ноты, Бетховен ответил: «Это и не нужно; когда скоро читаешь, то, сколько бы ни было опечаток, их не заметишь или не обратишь внимания, если только язык, на котором читаешь, хорошо знаком». В общем, он за короткое время успел сделаться одним из первых музыкантов города Бонна. Но его беспокойная, страстная натура не позволяла довольствоваться тем, что он имел.

В 1787 году, скопив немного денег, Бетховен собрал все свои сочинения и отправился в Вену. Им владела одна заветная мечта: увидеть и услышать «царя музыки» Моцарта, который в это время находился на вершине славы. Он него Бетховен надеялся получить ответ на все вопросы, которые он ощущал в своей душе.

Встреча двух великих музыкантов была довольно сухой, и они расстались не очень довольные друг другом. В это время Моцарт сочинял «Дон Жуана». В соседней комнате кто-то разговаривал. Моцарт поинтересовался, чего хочет от него молодой человек. Недовольно поморщившись, стал слушать. Бетховен импровизировал на заданную тему, и Моцарт постепенно стал более внимательным и серьезным. От его зоркого взора не ускользнула мощь бетховенского гения. Когда Бетховен закончил и молча ждал приговора, Моцарт быстро открыл дверь в соседнюю комнату и сказал: «Обратите внимание на этого парня. Он заставит всех говорить о себе».

Бетховен хотел учиться у Моцарта, но неожиданно из Бонна пришло известие о болезни матери, и юноша поспешил домой. Мать умерла у него на руках. Теперь на него легли все семейные заботы. Сознание своей ответственности за младших братьев, чувство долга вызвали прилив энергии и поддержали семнадцатилетнего юношу. Он сумел устроить братьев: Карл стал музыкантом, а Иоганн — аптекарем.

К 22 годам жизни Людвига ван Бетховена закончился боннский этап жизни композитора. В 1792 году он был уже автором 50 сочинений, хотя если сравнить его с великим Моцартом, который к этому возрасту имел уже более солидный багаж, его прогресс как композитора не был слишком велик. Но скорее всего это было затишье перед бурей, перед тем, как Бетховен ураганом пронесется по всем устоям музыки того времени.

Итак, он во второй раз приехал в Вену и остался в этом городе до конца своей жизни. Этот город был имперской столицей и одновременно столицей музыкальной. Этот город предстояло покорить.

Понимая недостаточность своего образования, он отправился к Иозефу Гайдну, ведь Моцарт умер за год до этого. Как и Моцарт в свое время, Бетховен изучал искусство создания симфоний и струнных квартетов, в котором Гайдн был великим мастером. Поэтому в первых двух симфониях влияние Гайдна проявляется во всем — форме, строении, даже продолжительности. Они почти точно совпадают с симфониями Гайдна.

Отношения учителя и ученика, к сожалению, не были спокойными. Бетховен оказался строптивым учеником. Но Гайдн, видя необычайную одаренность ученика, относился к нему терпимо. Он писал: «И знатоки, не несведущие должны по этим пьесам беспристрастно признать, что со временем Бетховен займет место одного из величайших композиторов Европы, а я буду гордиться правом называть себя его учителем».

Но, несмотря на столь высокую оценку, Гайдн не находил полного взаимопонимания со своим учеником. И это понятно: они были слишком разными людьми, разными музыкантами. Гайдн говорил своему молодому ученику: «В ваших сочинениях будут находить много прекрасного, даже удивительного, но кое-что покажется темным и странным, потому что Вы сами человек странный и мрачный, а стиль композитора — это он сам. Посмотрите мои сочинения. Вы в них часто найдете нечто веселое, потому что я сам таков». Подумав, молодой композитор сказал: «Может быть, Бетховен и плох, но он все-таки Бетховен… А перестав быть Бетховеном, не превращусь ли я в плохого Гайдна?»

Почти полтора года Бетховен изучал курс контрапункта у ученого-теоретика Альбрехтсбергера. Но различное понимание музыки, мышление также стали непроходимой стеной между ними. Своим упрямством Бетховен постоянно раздражал учителя, так что однажды тот воскликнул: «Этот тупица ничему не научился и никогда не научится». Прошли века, и спросите у любого человека, который хоть немного разбирается в музыке, знает ли он имя Бетховена? А кто такой Альбрехтсбергер?

Желая поучиться и вокальному письму, он несколько лет брал уроки и у знаменитого оперного композитора Антонио Сальери, который известен нам как отравитель Моцарта, хотя эта история всего лишь миф. Бетховену он помог открыть собственный вокальный стиль.

Вскоре он нашел в Вене друзей-меценатов. Князь Лихновский ввел его в кружок титулованных любителей и профессиональных музыкантов.

Первое выступление Бетховена в Вене состоялось 30 марта 1795 года в благотворительном концерте в пользу вдов и сирот музыкантов. Дирижировал Сальери, который представил публике своего ученика. Бетховен произвел настоящий фурор. Вскоре пришло признание Бетховена-композитора. В 1795 году в Вене были изданы его первые фортепианные сочинения.

Он был резок, неуклюж. Совершенно не признавал этикета. Титулованные слушатели, в чьи салоны он приходил, восхищались его музыкой, страшились ее. Они ощущали: за этим, ни на кого не похожим, композитором сила. Он же отвечал им независимостью, неприязнью. На просьбу самой императрицы явиться к ней сказал лакею: «Передай, что занят». Однажды кто-то из гостей князя Лихновского попросил сыграть что-то. Бетховен отказался, и тогда князь стал настаивать. Бетховен запустил в него стулом. А потом написал ему письмо: «Князь! Тем, чем вы являетесь, вы обязаны случайности рождения. Тем, чем я являюсь, я обязан самому себе. Князей было и будет тысячи, Бетховен же — лишь один».

Врожденная независимость его (вспомните деда Бетховена) определила еще один случай из его жизни, вернее даже одну фразу, сказанную принцу Людвигу Фердинанду. Однажды Бетховен услышал игру принца, который был действительно хорошим музыкантом, и сделал ему заслуженный комплимент: «Вы играете не как принц, а как настоящий артист».

Но было в нем и замечательное чувство юмора, которое он пронес через всю жизнь. Однажды он добродушно подшутил над одним из своих друзей. Этот скрипач был чрезмерно тучен. Бетховен написал шуточный канон и назвал его «Похвала тучности». Позже он написал дуэт для скрипки и фортепиано. Оба исполнителя (один из них — он сам) были близоруки. Посмеиваясь, Бетховен сделал в нотах надпись: «Дуэт для двух пар очков». Каким юмором насыщено его фортепианное рондо «Ярость по поводу утерянного гроша». Сколько остроумия в этой музыке, рисующей поиски утерянной монетки. И сколько радости в последних аккордах — наконец грош найден!

Какой-то молодой композитор, закончив свое первое большое произведение, на последней странице написал: «Закончил с Божьей помощью». Это сочинение он послал Бетховену с просьбой сказать, что тот о нем думает. Бетховен благосклонно посмотрел и даже что-то поправил в этом произведении. А когда юный автор просматривал пометки, в самом конце обнаружил приписку музыкального гения: «Смертный, надейся на собственные силы».

Бетховен сам часто говорил, что склонен к веселью. Но судьба уготовила ему иную жизнь. В 31 год он впервые почувствовал, что постепенно теряет слух. Это наихудшее, что могло бы случиться с музыкантом, тем более таким эмоциональным, как Бетховен. Подступающая глухота вселяла в душу композитора глубокую тревогу. Сначала он не находил спасения от мучительного шума в ушах. В 1801 году в письме своему другу Вегелеру Бетховен писал: «В ушах шумит и гудит день и ночь… я влачу жалкое существование. Вот уже 2 года, как я избегаю всякого общества, потому что не могу сказать людям: я глух!.. Смирение, — какой жалкий исход! Но это единственное, что мне остается!» Стремившийся к людям, он начинает сторониться их.

В этих искренних признаниях мы слышим объяснение настроения написанной в это время сонаты «Quasi una fantasia»[7], известной нам сегодня как «Лунная соната». Вся его смиренная печаль слышится в первой части сонаты, но в последней части уже ощущается та сила, которая дает ему мужество противостоять судьбе. В этой сонате — сложное сплетение самых разных человеческих чувств: горечь одиночества, воспоминания, порой печальные, порой светлые, порой и те, и другие, словно бы слитые воедино, сомнения, мечты, вера в будущее, порыв.

Вера Бетховена в жизнь, в будущее, в победу добра поразительна. Трудно найти человека, которому бы судьба нанесла такой меткий, такой сокрушительный удар. Чтобы понять всю меру несчастья глухого композитора, можно сравнить его с ослепшим живописцем или бегуном, потерявшим ноги. Но Бетховен совершил чудо.

Спустя полгода он напишет тому же Вегелеру: «О, я обнял бы весь мир, без моего недуга! Моя молодость, я чувствую это, только теперь начинается! Мои физические силы крепнут как никогда, также и мой дух. Каждый день я все ближе подхожу к той цели, которую чувствую, но не могу описать. Только так я могу жить. Я не хочу покоя… Я схвачу судьбу за глотку, — совсем согнуть меня ей не удастся! О, какое счастье прожить свою жизнь тысячу раз!»

Этот великий подъем духа, эта победа над самим собой вылились в творения Бетховена, в которых выразилась вся его душа. Они написаны его кровью, и каждое из них — частица его жизни. В это время были написаны еще две фортепианные сонаты, балет «Творения Прометея», Третий фортепианный концерт, Вторая симфония, эпиграфом к которой могли бы служить его же слова: «О, какое счастье прожить свою жизнь тысячу раз!» Интересно то, что к этому периоду относятся первые эскизы Пятой симфонии, про начало которой он сам говорил: «Так судьба стучится в дверь».

О том, каким великим мастером он был, свидетельствуют слова его друга Вегелера: «Бетховен должен был выступить в Академии со своим концертом. За 2 дня до срока концерт был еще не готов. Только вечером этого дня он окончил последнюю часть. В передней сидело 4 переписчика, которым он передавал каждый исписанный лист отдельно. На следующий день на репетиции оказалось, что фортепиано настроено против духовых инструментов на полтона ниже. Бетховен велел немедленно перестроить струнные инструменты, а сам сыграл свою партию на полтона выше».

По предписанию врача весной 1802 года он поселяется в тихом местечке Гейлигенштадт, вдали от столичного шума, среди виноградников на зеленых холмах. Здесь он написал то трогательное по своей искренности письмо, которое известно всему мира как «Гейлигенштадтское завещание». Оно было написано 6 и 10 октября 1802 года и адресовано братьям. Полный текст этого письма я хочу привести на этих страницах:

«О люди, вы, считающие меня бессердечным, упрямым, эгоистичным — о, как вы несправедливы ко мне! Вы не знаете сокровенной причины того, что вам только кажется! С самого раннего детства мое сердце лежало к нежному чувству любви и доброжелательства; но подумайте, что уже 6 лет я страдаю неизлечимым недугом, доведенным неумелыми врачами до ужасной степени, и я, из года в год обманываемый в надежде на выздоровление, должен был примириться с мыслью о тяжелом недуге, излечение которого, вероятно, невозможно. При моем горячем живом темпераменте, при моей любви к общению с людьми, я должен был рано уединиться, проводить мою жизнь одиноко… для меня не существует отдыха среди людей, ни общения с ними, ни дружеских бесед. Я должен жить как изгнанник. Если иногда, увлеченный моей врожденной общительностью, я поддавался искушению, то какое унижение испытывал я, когда кто-нибудь рядом со мной слышал флейту, а я не слышал!.. Такие случаи повергали меня в страшное отчаяние, и мысль покончить с собой нередко приходила в голову. Только искусство удержало меня от этого; мне казалось, что я не имею права умереть, пока не совершу всего, к чему я чувствую себя призванным… И я решил ждать, пока неумолимым паркам угодно будет порвать нить моей жизни… Я на все готов: на 18-м году я должен был сделаться философом, это нелегко, а для художника труднее, чем для кого-нибудь. О божество, ты видишь мою душу, ты знаешь ее, знаешь, сколько в ней любви к людям и стремления делать добро. О люди, если вы когда-нибудь будете это читать, то помните, что были несправедливы ко мне; и пусть всякий, кто несчастен, утешится тем, что есть ему подобный, который вопреки всем препятствиям сделал все, что только мог, чтобы быть принятым в число достойных художников и людей. Вы же, мои братья, когда я умру, попросите профессора Шмидта[8], чтобы он описал мою болезнь, и приложите к описанию ее этот листок, чтобы, по крайней мере, после моей смерти люди, насколько возможно, помирились со мною. Вместе с тем я объявляю вас наследниками моего маленького состояния (если его можно назвать так); разделите его по совести, живите в мире, помогайте друг другу; все, в чем вы грешны передо мною, — сами знаете — вам давно прощено… И если это неизбежно, — с радостью иду я навстречу смерти; если она придет прежде, чем я успею развернуть все мои способности в искусстве, то она все-таки, несмотря на мою жестокую судьбу, придет для меня слишком рано, я хотел бы, чтобы она пришла позднее. Но и то я буду доволен. Разве она не избавила меня от бесконечного, невыносимого недуга? Приходи, когда хочешь, смерть, я храбро иду тебе навстречу… Даже то великое мужество, которое оживляло меня в чудные летние дни, и то исчезло. О, провидение, дай мне один день чистой радости — так давно уже мне чужд всякий отзвук ее, — когда же, о божество, мне дано будет опять почувствовать ее в храме природы и человечества. — Никогда? — нет, это было бы слишком жестоко!»

Это был последний взрыв отчаяния. И он был прав, говоря, что только его искусство удержало его. Зимой этого года он провел свою академию, в которой прозвучали две симфонии, Третий концерт для фортепиано с оркестром и оратория «Христос у Оливковой горы». Один из его друзей Зейфрид так вспоминал этот концерт: «Во время исполнения своего концерта с оркестром Бетховен попросил меня поворачивать ему страницы; но, праведное небо, это было легче сказать, чем исполнить; я увидел почти совершенно пустые листы нотной бумаги; только там и сям было нацарапано несколько долженствующих служить ему путеводной нитью иероглифов. Он играл всю партию наизусть, ибо, как это у него почти всегда бывало, она была еще не написана. Таким образом, он должен был делать мне незаметный кивок всякий раз, когда кончал какой-нибудь из таких невидимых пассажей, и мой неописуемый ужас пропустить этот решительный момент доставлял ему неописуемое удовольствие; после концерта во время скромного ужина он все еще продолжал покатываться от смеха».

Все современники отмечали, что свои произведения он исполнял очень своеобразно. Не совсем точно: часто добавлял ноты и украшения. Вообще, в его исполнении было много жизни и выразительности. Но так как ему не хватало терпения разучивать, исполнение часто зависело от случая и его расположения. Хотя в медленных частях он был неподражаем.

Бетховен был великим мастером импровизации, хотя фантазировать в обществе не любил, считая это «рабским занятием». Однажды его дар привел к анекдотической ситуации. Он играл квинтет с духовыми инструментами. В финале была выписана долгая фермата, и он начал импровизировать. Духовики оказались в забавном положении: долгое время они ждали вступления, не зная, когда начать. Публика была очарована.

Первое произведение, начатое им после этого трагического письма, — знаменитая Героическая симфония № 3, открывшая не только центральный период творчества Бетховена, но и новую эпоху в европейском симфонизме.

«Она является каким-то чудом даже среди произведений Бетховена, — писал Ромен Роллан. — Если в своем последующем творчестве он и двинулся дальше, то сразу он никогда не делал столь большого шага. Эта симфония являет собой один из великих дней музыки. Она открывает собой эру».

Бетховен лелеял мысль об этой симфонии более пяти лет. Первый импульс к ее созданию был дан возрастающей славой первого консула Французской революции. В молодом генерале Наполеоне Бонапарте Бетховен видел героя, на деле осуществляющего его идеалистические мечтания. Почти личное соперничество слышится в словах Бетховена после первых побед Бонапарта: «Жаль, что я не знаю военное искусство так же хорошо, как музыку, я бы его все-таки победил». И этому человеку, которого он сравнивал с величайшими римскими консулами, он решил посвятить свою симфонию. В ней на своем языке он желал выразить то, что было их общим делом.

Когда симфония была готова, на первой странице экземпляра, предназначенного к отсылке первому консулу, рукой автора было написано гигантскими буквами BONAPARTE. Но при известии о перевороте 18 мая 1804 года Бетховен воскликнул: «Так и он тоже не более как обыкновенный человек. Теперь он будет топтать ногами все человеческие права, следовать только своему честолюбию! Он будет ставить себя выше всех других и сделается тираном!» Разорвав титульный лист пополам, он бросил его на пол. О Наполеоне он не хотел больше слышать. Когда известие о его смерти пришло в Вену, Бетховен саркастически заметил, что он уже написал подходящую музыку для этой катастрофы — Траурный марш в Героической симфонии.

На вышедшей из печати партитуре было написано: «Героическая симфония, сочиненная для прославления памяти великого человека». Император не мог быть героем Третьей симфонии. Ее герой — народ. Композитора волновали судьбы народа. А решаются эти судьбы в борьбе. Борьба Героя за свободу и счастье людей составляет содержание Третьей симфонии.

Сохранились сведения, что впервые эта симфония была исполнена в имении князя Ф. Лобковица летом 1804 года. Публичное исполнение ее в Вене в театре «Ан дер Вин» состоялось в апреле 1805 года. Симфония успеха не имела. Вот как писала о премьере одна из венских газет: «Публика и господин Бетховен, который выступал в качестве дирижера, остались в этот вечер недовольны друг другом. Для публики симфония слишком длинна и трудна, а Бетховен слишком невежлив, потому что не удостоил аплодирующую часть публики даже поклоном, — напротив, он счел успех недостаточным». Один из слушателей крикнул с галерки: «Дам крейцер, чтобы все это кончилось!» Почти все современники жаловались на неимоверную длину симфонии, на что композитор мрачно пообещал: «Когда я напишу симфонию, длящуюся целый час, то Героическая покажется короткой»[9]. Он любил ее больше всех своих симфоний.

Тот же героический дух, который отличает Третью симфонию, вдохновил Бетховена при создании его единственной оперы «Леонора», или «Фиделио». Написать оперу было его давней мечтой. Но, к сожалению, эта опера успеха не имела, даже несмотря на переделки.

В истории развития оперного жанра «Фиделио» не имеет особого значения. Но в отдельных ее фрагментах появляется такая мощь выражения и такая искренняя, драматическая жизнь, которая оставляет далеко за собой произведения предшественников Бетховена.

В том же 1806 году, разочарованный, но не сломленный провалом оперы, Бетховен написал следующие свои шедевры: Концерт для скрипки, Фортепианный концерт № 4, 32 вариации для фортепиано, знаменитую «Крейцерову сонату» для скрипки, фортепианные сонаты opus 53 и 57, получившие названия «Аврора» и «Аппассионата», квартеты opus 59, посвященные русскому меценату графу А. Разумовскому, Мессу до мажор. Он как будто бы брал реванш в других жанрах.

Под гнетом всех своих неудач Бетховен решает покинуть Вену. И тогда Вена начала понимать, что она теряет. Три известных мецената — эрцгерцог Рудольф, граф Кинский и князь Лобковиц — в 1809 году обязуются выплачивать композитору ежегодную пенсию, чтобы он не покидал Вену. Правда, лишь один из них будет потом исполнять свои обязательства, а Бетховену эта пенсия принесла больше неприятностей, чем помощи.

Девизом всей жизни Бетховена были слова: «Через борьбу — к победе!» Жестокая проверка подтвердила его. Он боролся и победил. Победил, потому что боролся.

Необыкновенно ярко Бетховен воплотил свой девиз в Пятой симфонии, посвященной известным меценатам — князю Ф. Лобковицу и графу А. Разумовскому. Она кажется нам рожденной в едином порыве. Но создавалась она дольше остальных. Бетховен работал над ней три года и за это время успел написать еще две симфонии, совершенно другого характера: в 1806 году была закончена лирическая 4-я симфония, а одновременно с 5-й была завершена «Пасторальная». Эти две последние симфонии были исполнены в одной академии в Венском театре в декабре 1808 года. Концерт получился неудачным. Во время репетиций Бетховен разругался с предоставленным ему оркестром, и музыканты отказались с ним работать. Он вынужден был уйти в соседнюю комнату и оттуда слушать, как его музыку разучивал дирижер И. Зейфрид. В зале театра было холодно, публика сидела в шубах и равнодушно восприняла новые творения Бетховена. Впоследствии Пятая симфония стала самым популярным произведением Бетховена. В ней сконцентрированы наиболее типичные черты бетховенского стиля, наиболее ярко воплощена основная идея творчества композитора.

Пятая симфония вызывала много программных толкований. Поводом к этому были приводимые Шиндлером слова Бетховена: «Так судьба стучится в дверь». В действительности весь ход музыкального развития Пятой симфонии имеет то же направление, которое можно наблюдать в Третьей симфонии, увертюрах «Эгмонт» и «Кориолан», Девятой симфонии и др. То же движение от мрака к свету, восхождение от страдания и борьбы к радости и победе. Величие же Бетховена в том, что радость берется не в индивидуальном выявлении этого чувства, а как право, завоеванное для всего человечества.

Шестая «Пасторальная» симфония, хоть и написана одновременно с Пятой, резко от нее отличается. Бетховен, смирившийся с глухотой, не борется в ней с враждебными силами, а прославляет великую силу природы, простые радости жизни.

Эта симфония занимает особое место в творчестве Бетховена, потому что она программная. Причем композитор дал в ней также названия каждой части[10]. Более того, в ней не четыре части, как во всех остальных, а пять, что тоже обусловлено программой.

Бетховен очень любил проводить лето в тихих деревушках возле Вены. Любил гулять по полям и рощам. В этом общении с природой возникали замыслы его произведений. Композитор писал: «Никто не может любить сельскую жизнь так, как я, ибо дубравы, деревья, скалистые горы откликаются на мысли и переживания человека». «Пасторальная» симфония, по словам композитора, рисующая чувства, рожденные от соприкосновения с миром природы и сельской жизни, стала одним из наиболее романтических его сочинений. Это подтверждает и то, что многие композиторы-романтики видели в ней источник своего вдохновения[11].

В 1812 году Бетховен выпустил в свет еще две симфонии — Седьмую и Восьмую. Тема радостного прославления жизни, веселья, юмора нашла в каждой из них ярко индивидуальное выражение. В обеих господствует стихия танца.

Интерес к образам народного искусства, поэтизация бытового танца проявляется в Седьмой симфонии. Р. Вагнер назвал это произведение «апофеозом танца». М. И. Глинка называл ее «непостижимо прекрасной».

Восьмая симфония также основана на образах танца. Но весь облик этой музыки иной. Если Седьмая симфония тяготела к искусству «романтического века», то Восьмая повернута к давно ушедшему прошлому. В ней не столько чувство упоения жизненными силами, сколько юмор и легкая насмешка. Композитор словно оглядывается на пройденный путь и посмеивается над иллюзиями прошлого. Ее иногда называют «Маленькой симфонией». Это никак не связано с ее временными масштабами. Просто в ней нет ни мощи, ни широты, характерных для большинства симфонических творений Бетховена.

Летом 1811 и 1812 годов, по совету врачей, Бетховен жил в Теплице. Это был очень популярный чешский курорт, который славился целебными горячими источниками. Глухота композитора усилилась, он с ней смирился и уже не скрывал ее от окружающих. Правда, еще надеялся на улучшение. Бетховен чувствовал себя очень одиноким. Многие годы он пытался найти верную, любящую жену. Но все попытки закончились полным разочарованием. 6–7 июля 1812 года им были написаны знаменитые письма «К бессмертной возлюбленной», найденные после его смерти в потайном ящике. Кому они были адресованы? Почему все же остались у Бетховена? Этой «бессмертной возлюбленной» исследователи жизни композитора называли разных женщин: юную легкомысленную графиню Джульетту Гвичарди, которой посвящена «Лунная соната», ее кузин, графинь Терезу и Жозефину Брунсвик, и женщин, с которыми композитор познакомился в Теплице, — певицу Амалию Зебальд, писательницу Рахиль Левин и других. Кто бы она ни была, но в этих письмах воплощено такое глубокое страстное чувство, так тонко раскрыта душа страдающего человека, мечтающего о любви, что хочется привести их текст полностью.

Утром 6 июля. Мой ангел, мое все, мое я, только несколько слов и то карандашом (твоим!) — Зачем этот глухой ропот там, где говорит необходимость! Разве может существовать наша любовь иначе, как при отречении, при ограничении наших желаний? Разве ты можешь изменить то, что ты не всецело моя и я не весь твой? О, Боже! — Взгляни на чудную природу и успокой свой дух относительно неизбежного. Любовь требует всего и требует по праву, так и ты по отношению ко мне, и я в отношении тебя, — только ты так легко забываешь, что я должен жить для себя и тебя… Будь мы навсегда вместе, ты так же мало, как и я, чувствовала бы эту печаль. Я надеюсь, что мы скоро увидимся… И сегодня я не могу сказать, какие размышления приходили мне в голову в эти дни относительно моей жизни. Если бы мое сердце находилось возле твоего, их бы, конечно, не было. Моя душа полна желания сказать тебе многое. Ах, бывают минуты, когда я нахожу, что слова — ничто. Ободрись, оставайся моим верным, единственным сокровищем, мое все, как я для тебя! А что суждено и что должно быть, — ниспошлют боги. Твой верный Людвиг.

6 июля вечером. Ты страдаешь, мое самое дорогое существо… Ах, где я — там и ты со мной! Вместе мы достигнем того, что соединимся навсегда. Что за жизнь, так, без тебя!!! Меня преследуют люди своею добротою, которую я так же мало желаю заслужить, как и заслуживаю. Унижение человека перед человеком причиняет мне боль, и когда я рассматриваю себя в связи с мирозданием, — что я и что тот, которого называют Всевышним?.. Как бы ты меня ни любила — все же я люблю тебя сильнее — не скрывайся никогда от меня, — покойной ночи. Ах, Боже, так близко! так далеко! Разве не небо наша любовь? Но она так же незыблема, как свод небесный!

7 июля. Доброго утра! Еще в постели мои мысли несутся к тебе, моя бессмертная возлюбленная, — то радостные, то грустные в ожидании, услышит ли нас судьба. Жить я могу только с тобой или совсем не жить. Да, я решил блуждать вдали от тебя, пока не буду в состоянии кинуться к тебе в объятья, назвать тебя совсем моею и вознестись вместе с тобою в царство духов. Да, к несчастью, это должно быть так! Ты себя сдержишь, ты знаешь мою верность тебе, никогда не может другая овладеть моим сердцем, никогда, никогда! — О, Боже, почему надо бежать того, что так любишь? Но это неизбежно, — жизнь моя полна забот. Твоя любовь делает меня счастливым и несчастным в одно и то же время. В мои годы я нуждаюсь в некотором однообразии, в ровности жизни; может ли это быть теперь при наших отношениях? — Будь покойна; только смотри покойно вперед, мы можем достигнуть нашей цели — быть вместе. Вчера, сегодня — как страстно, со слезами, я рвался к тебе, тебе, тебе, — моя жизнь, мое все! До свиданья — о, люби меня, никогда не сомневайся в верном сердце твоего Л. Вечно твой, вечно моя, вечно вместе.

В Теплице в то время съехались многие коронованные особы. Здесь кипела деятельная жизнь. Здесь проводил лето Гете, изъявивший желание увидеть у себя Бетховена, которого он называл «величайшим национальным сокровищем». Но оба великих человека, столь противоположные по взглядам, не смогли понять друг друга. Они расстались совершенно разочарованными. Бетховен говорил, что он вместо «царя поэтов нашел поэта царей». А Гете написал одному из друзей: «Я познакомился с Бетховеном. Его талант меня изумил. Но, к сожалению, это совершенно необузданная личность. Хотя он вправе находить ненавистным весь мир, но этим он нисколько не делает его более приятным ни для себя, ни для других. Его можно извинить и пожалеть, так как он глохнет. Он, и без того по природе лаконичный, делается от этого несчастья вдвое молчаливее».

Через несколько лет Бетховен стал вновь модным композитором. Шумную славу принесло ему произведение, рождение которого связано с именем знаменитого механика Мельцеля, создателя метронома. Им был изобретен также и инструмент, очень популярный в то время, — пангармоникон. Для него Мельцель попросил композитора написать пьесу на последнее, возбудившее всеобщее внимание политическое событие — победу Веллингтона при Виттории. Потом, тоже по совету Мельцеля, Бетховен переложил это произведение для большого оркестра, и оно было исполнено в концерте в «пользу воинов, раненных в битве». В исполнении под управлением Бетховена принимали участие в качестве оркестровых исполнителей многие выдающиеся музыканты того времени: Сальери, Мошелес, Гуммель, Шупанциг, Мейербер и другие. И посмотрите, какая странная ирония судьбы — произведение, которое сам Бетховен называл «глупостью», произвело фурор и сделало Бетховена чрезвычайно популярным.

Поэтому дирекция театра решила возобновить постановку «Фиделио». Бетховен с воодушевлением принялся за переработку своего детища. И в мае 1814 года опера «Фиделио» наконец завоевала успех. В Вене она прошла 22 раза, затем была поставлена в Праге и Берлине.

Сегодня мы знаем, что наиболее выдающаяся область бетховенского творчества — симфоническая музыка. Она относится к самым великим достижениям мировой культуры и стоит в одном ряду с такими явлениями искусства, как «Страсти» Баха, поэзия Гете и Пушкина, трагедии Шекспира. Бетховен первым придал симфонии общественное значение, первым возвысил ее до идейного уровня философии и литературы.

Нам остается жалеть о том, что на протяжении своей жизни этот величайший симфонист, гениальный мастер сонатного письма написал только 9 симфоний. Сравним: у Моцарта их более сорока, у Гайдна — более ста. Вспомним также, что первую свою симфонию он написал очень поздно — в 29 лет, причем в ней был беззаветно предан традициям, хотя в фортепианных творениях того времени уже выступал смелым новатором. У этого парадокса есть объяснение: появление каждой симфонии для Бетховена знаменовало рождение целого мира. Каждая из них обобщала целый этап его творческих исканий, каждая раскрывала свой круг образов и идей. И в то же время все они как бы образуют единый грандиозный цикл, вершина которого — Девятая симфония.

Еще в юности Бетховен сочинил хоровую песню «Кто свободный человек». Много лет спустя он создал симфонию, в финале которой хор поет: «Обнимитесь, миллионы, слейтесь в радости одной»[12].

Между юношеской песней и последней симфонией бушует океан бетховенской музыки. И сквозь весь этот громадный художественный мир проходит одна главная мысль — стремление к свободе и братству людей.

Бетховену было 18 лет, когда восставшие парижане захватили Бастилию. На обломках монархии они мечтали воздвигнуть справедливое общество, «государство Разума», как тогда говорили. И хотя в действительности до осуществления этой мечты было очень далеко, глаза людей светились восторгом и верой в завоевание Свободы, Равенства, Братства. Лозунги Французской революции и за пределами страны волновали тогда каждого, кто стремился к истине и общественной справедливости.

Недаром Пушкин писал:

Песня Бетховена о свободном человеке, написанная сразу после взятия Бастилии, ярче всяких слов говорит о настроениях молодого немецкого музыканта.

Позднее в альбоме одного из друзей Бетховен оставил следующую запись: «Творить добро, где только можно, любить свободу превыше всего, за правду ратовать повсюду, хотя бы даже перед троном».

Глухота Бетховена помогла сохранить для потомков содержание его бесед с друзьями и знакомыми. Он пользовался так называемыми «разговорными тетрадями». Тетради эти драгоценны. Здесь нет, правда, слов самого Бетховена, отвечавшего устно. Но они отражают круг интересов композитора и его друзей, показывают, как горячо обсуждались в этой среде вопросы политики, положение Европы в годы реакции и положение в Вене. Видимо, Бетховен не стеснялся в выражениях, потому что один из его собеседников записал: «Не говорите так громко!.. Ваше положение слишком известно. Это неприятная сторона публичных мест: здесь во все вмешиваются, шпионят и подслушивают!..» И ниже, видимо, в ответ на какую-то реплику Бетховена: «Свобода». В разговорных тетрадях можно встретить даже такие слова: «Вы умрете на эшафоте». Человек, у которого после смерти композитора оказались эти тетради, уничтожил половину из них. Он испугался: в тетрадях было слишком много нападок на высшую власть. Если бы «высшие власти» не боялись общественного мнения, они бы арестовали Бетховена. Он мог бы умереть если не на эшафоте, то в тюрьме.

Заказ на последнюю симфонию Бетховен получил от Лондонского симфонического общества. Известность его в Англии в то время была настолько велика, что он собирался поехать в Лондон с концертами, и, может быть, даже переселиться туда. Потому что жизнь первого композитора Вены складывалась туго.

Последние годы жизни были сложными: заботы о хлебе насущном, бесчисленные тяжбы за опекунство над племянником, общее моральное состояние.

Имя его все более забывалось в Вене, бросившейся навстречу новому направлению. «Вольный стрелок» Вебера вызвал неслыханный энтузиазм, поклонение Россини дошло до высших пределов. Можно себе представить, как это должно было волновать Бетховена. Хотя оперу Вебера он высоко ценил. Закончив партитуру, Вебер сразу послал ее Бетховену, мнение которого было очень важным для него. Бетховен познакомился с оперой, и, возвращая партитуру, вложил в нее записку: «Дорогой господин Вебер, советую вам больше никогда не писать опер». Естественно, Вебер был оскорблен и при встрече спросил: что же так не понравилось Бетховену в его опере? «Мне понравилось так все! Ваша опера — само совершенство!» — ответил Бетховен.

«Но как же тогда понимать ваш совет?» — растерянно спросил Вебер.

«А так и понимайте, что опера ваша настолько прекрасна, что я не допускаю и мысли о создании другой, более прекрасной! А раз так, то стоит ли тратить время попусту, милый мой Вебер!»

Бетховен страдал от того, что вынужден был оставить исполнительскую деятельность. В 1814 году он в последний раз выступил перед публикой как пианист. Он больше не слышал, правильно ли он играет. Тем не менее он почти до конца жизни дирижировал собственными оркестровыми сочинениями. Правда, это иногда создавало несколько конфузные ситуации. Вероятно, он никогда не был гениальным дирижером, а после потери слуха его дирижирование превратилось в настоящий кошмар. Он всегда делал все преувеличенно наглядно. Если он хотел, чтобы оркестр играл тихо, он мог забраться под дирижерский пульт. Если же требовалось сыграть громкий аккорд, мог высоко подпрыгнуть. Из-за глухоты он мог потеряться и начинал подпрыгивать прямо посреди замечательного тихого пассажа, ставя музыкантов в затруднительное положение.

Иногда это приводило и к трагическим ситуациям. Осенью 1822 года произошел такой эпизод. Известная певица Вильгельмина Шредер решила взять для своего бенефиса оперу «Фиделио» и попросила Бетховена дирижировать. Но уже в первой сцене стало ясно, что опера под его руководством идти не может. Не слыша певцов, он то ускорял, то замедлял темпы, и все разошлось. Пришлось начать снова, но опять все поняли, что так продолжать нельзя. Бетховен беспокойно ерзал на стуле и вглядывался в лица окружающих, ища объяснение этих остановок. Но в театре царила тишина, никто не решался сказать ему роковую правду. Тогда Бетховен подозвал своего друга Шиндлера. И, прочитав, написанное в разговорной тетради, с криком «Скорее вон отсюда», пораженный в самое сердце, выбежал из зала.

Всегда, какие бы у него ни были неприятности, друзья видели, что он скоро успокаивался, гордо поднимал голову, и дух его действовал бодро и решительно. Но от этого удара он не мог оправиться до конца своих дней.

Огромное огорчение доставлял ему племянник Карл. После смерти брата композитор стал его опекуном и долго боролся с матерью, стремясь вырвать мальчика из-под влияния этой «царицы ночи»[13]. Дядя мечтал, что Карл станет ему любящим сыном, близким человеком, который закроет ему глаза на смертном одре. Но племянник вырос лживым, лицемерным человеком, игроком, просаживающим деньги в игорных притонах. Запутавшись в карточных долгах, он пытался покончить жизнь самоубийством, но выжил. Бетховен был потрясен и разбит. Как говорил один из современников, он превратился в бессильного старика. Очень точно об этом эпизоде жизни Бетховена написал Р. Роллан: «Страдалец, нищий, немощный, одинокий, живое воплощение горя, он, которому мир отказал в радости, сам творит Радость, дабы подарить ее миру. Он кует ее из своего страдания, как сказал сам этими гордыми словами, которые передают суть его жизни и являются девизом каждой героической души: через страдание — радость».

9-я симфония стоила ему много сил и труда. Во время работы он совсем перестал заботиться о своей внешности. Вот как описывал его один из современников: «Седые волосы висели в беспорядке. Незастегнутый сюртук. Карманы оттопырены, так как вмещали записную книжку, толстую тетрадь для разговоров и слуховую трубку. Свою шляпу он носил несколько назад, чтобы лоб был открыт. (Впрочем, он ее беспрестанно терял.) Так он странствовал, подавшись вперед, высоко подняв голову, не обращая внимания на прохожих. Неудивительно, что чужие не всегда могли угадать, что под такой необычной внешностью скрывается такой великий человек».

Из-за этого он часто попадал в неприятные ситуации. Во время одной прогулки он заблудился и к вечеру оказался в одном из пригородов Вены. Своим видом он привлек внимание полицейского, который принял его за нищего и арестовал. На его заявление: «Я — Бетховен!», последовал ответ: «Как бы не так». В результате его отвели в участок, откуда потом великого композитора выручили друзья.

В письме графине Эрдеди Бетховен написал: «Мы, смертные с бессмертным духом, рождены только для страданий и радостей, и, можно сказать, — лучшие получают радость через страдания». И действительно, вся его радость была в страдании, т. е. в полнейшем отречении от своих личных интересов и стремлений. Эту свою «мораль» он выражал во всех своих великих произведениях, но теперь, на вершине его деятельности и жизни, она приняла еще более глубокую форму. «Нет ничего более высокого, чем приблизиться к Божеству и оттуда распространять его лучи между людьми». Эта идея служения человечеству, служения, основанного на высшей любви и самоотречении, составляет результат всей его внутренней жизни. И ее он вложил в свою симфонию «о смертных с бессмертным духом».

Почти параллельно с симфонией была закончена Торжественная месса. Казалось бы, что может быть более противоположным: симфония с хором (впервые в истории симфонической музыки), воспевающим братство всего человечества могучим гимном на слова «Оды к Радости» Шиллера, и месса, написанная на традиционный латинский текст, предназначенная для праздничного католического богослужения? Но в одном из писем сам Бетховен соединил эти жанры: «Если бы я не был совершенно лишен средств существования, я не писал бы ничего, кроме опер, симфоний, церковной музыки, в крайнем случае, еще квартеты». Мечтой композитора было обращаться не к узкому кругу любителей, а к большой аудитории. А где может быть больше аудитория, чем в соборе во время церковного праздника? Разве что в театре. Ведь и симфонические концерты проходили тогда в залах, которые вмещали гораздо меньше слушателей. Поэтому и поставил Бетховен в один, кажущийся нам сейчас странным, ряд оперу, симфонию и церковную музыку. Поэтому и вложил в мессу содержание, выходившее за пределы молитв и славословий.

В Мессе по сути дела развивается та же тема, что и в 9-й симфонии. «От сердца — к сердцу» — эти слова композитор написал на партитуре мессы, и в них та же тема, что и в 9-й симфонии. Но гениальное завершение симфонии — образ великой радости единения — еще не найден в Мессе.

К сожалению, Бетховен так и не услышал полное исполнение своей Торжественной мессы. В 1824 году она была исполнена в Петербурге.

В родном же городе после окончания симфонии Бетховен получил адрес, подписанный лучшими людьми города, в котором его просили познакомить Вену с новым произведением. В этой академии должны были прозвучать Увертюра opus 124, 3 хора из Торжественной мессы и 9-я симфония. Бетховен с радостью принялся за хлопоты по подготовке академии.

Много хлопот было и у исполнителей. Знаменитые певицы Генриетта Зонтаг и Каролина Унгер тщетно пытались уговорить Бетховена сделать хоть маленькие переделки в их страшно трудных партиях. Но на все мольбы он отвечал: «Нет!» Тогда Зонтаг воскликнула: «Ну, так будем мучиться дальше во славу Божью!» В оркестр были приглашены лучшие музыканты. Общим решением было: «Для Бетховена — все».

И вот 7 мая 1824 года состоялась эта замечательная академия. Шиндлер зашел за Бетховеном домой и сказал: «Ваш зеленый сюртук возьмем с собой. В театре так темно, что никто и не заметит. О, великий человек, у тебя нет даже черного сюртука!»

Это был трагический концерт. Театр был переполнен. Пустой была лишь императорская ложа. Когда-то император сказал, что ему нужны не гении, а верные подданные. Бетховена к верным подданным отнести нельзя.

Композитор стоял у дирижерского пульта и размахивал руками. Он уже давно не мог дирижировать, так как был глух. На самом деле дирижировал другой капельмейстер, Михель Умлауф, который стоял в двух шагах от Бетховена.

Но в этой симфонии он до конца раскрыл свои мысли о жизни, о путях человечества, этой симфонией уходивший из жизни композитор обращался к нам, потомкам. Поэтому он должен был сам представить свое творение слушателям. Во второй части гром рукоплесканий и крики заглушили оркестр, и музыканты остановились. У исполнителей слезы стояли в глазах. А Бетховен все продолжал дирижировать, пока Умлауф не обратил его внимание на то, что происходило в зале. Бетховен оглянулся и спокойно поклонился.

Когда закончилось исполнение, казалось, стены рухнут от аплодисментов. Бетховена приветствовали овациями более продолжительными, чем по правилам придворного этикета встречали императорскую семью, и только вмешательство полиции прекратило рукоплескания. Их не слышал один Бетховен. Он стоял у пульта с опущенной головой, спиной к публике. Тогда Каролина Унгер взяла его за руки и повернула лицом к залу. Слушатели бросали вверх шляпы и платки, чтобы глухой композитор мог видеть восторг публики. Многие плакали. От пережитого волнения Бетховен лишился чувств.

Еще один раз Бетховен собрал вокруг себя огромное количество людей. Это было в день его похорон.

Умер композитор от тяжелой, мучительной болезни 26 марта 1827 года. Как писал Р. Роллан, его смерть отразила всю его жизнь: «Внезапно разразилась страшная гроза со снежной метелью и градом… Удар грома потряс комнату, освещенную зловещим отблеском молнии на снегу. Бетховен открыл глаза, угрожающим жестом протянул к небу правую руку со сжатым кулаком. Выражение лица его было страшно. Казалось, он кричал: «Я вызываю вас на бой, враждебные силы!..» Хюттенбреннер (молодой музыкант, единственный оставшийся у постели умирающего) сравнивает его с полководцем, который кричит своим войскам: «Мы их победим!.. Вперед!..» Рука упала. Глаза закрылись… Он пал в бою». Но он снова победил! Пришла не смерть, а бессмертие!

Похороны состоялись 29 марта. В этот день все школы Вены были закрыты в знак траура. За гробом Бетховена шло двести тысяч человек — примерно десятая часть тогдашнего населения города. Гроб его при полном молчании опустили в могилу, на которой через некоторое время был поставлен памятник в виде пирамиды. На памятнике изображено солнце и под ним лира. Под лирой только одно слово — Бетховен.

Он все сказал своей музыкой.

❖ Музыка должна высекать огонь из души человеческой.

❖ Музыка — это откровение более высокое, чем мудрость и философия!

❖ Музыка — посредница между жизнью ума и жизнью чувств.

❖ Подлинный художник лишен тщеславия, он слишком хорошо понимает, что искусство безгранично.

❖ Истинный художник… никогда не удовлетворен собою и старается идти все дальше.

❖ Чем больше преуспеваешь в искусстве, тем меньше тебя удовлетворяют прежние произведения.

❖ Искусство объединяет всех, но сколь же более тесно объединяет оно подлинных художников!

❖ Сердце — вот истинный рычаг всего великого.

Сохранением «Аделаиды» Бетховена мы обязаны одному из лучших теноров Германии, Барту.

Бетховен был недоволен этим произведением и собирался его сжечь. В это время к нему пришел Барт и попросил сначала дать ему спеть его. Под аккомпанемент Бетховена Барт так пропел его, что композитор вскочил, обнял певца и отказался от своего намерения.

Летом 1812 года в Теплице Бетховен познакомился с великим поэтом и большим царедворцем «его превосходительством» Гете. Во время прогулки в парке они повстречались со всей императорской семьей. Заметив приближение высокопоставленных лиц, Гете отошел в сторону и склонился в почтительном поклоне. Бетховен же надвинул шляпу на голову, заложил руки за спину и прошелся среди густой толпы с выражением на лице: «Бог не кланяется!»

Однажды Бетховен сказал: «Зачем я пишу? То, что в сердце должно обнаружиться, и поэтому я пишу».

Один немецкий композитор, поклонник Бетховена, закончив последнюю страницу своего переложения «Фиделио» для фортепиано, сделал в конце приписку: «Окончил с Божьей помощью». Рукопись попала к Бетховену, который внес некоторые исправления и вернул ее. Рядом со своей припиской автор увидел следующие слова: «Смертный, надейся на собственные силы!»

Вы, возможно, заметили любопытные изменения, происходящие с музыкальными вкусами на протяжении всей истории музыки. Это похоже на маятник часов. Каждый последующий период старался вступить в противоречие с предыдущим. Стиль барокко с его вычурными украшениями и импровизациями был попыткой возвыситься над холодностью музыки Средневековья и эпохи Возрождения. За барокко последовал классический период, который вновь обуздал чувства. А в эпоху романтизма эта узда была сорвана. Именно Бетховен это сделал.

По продолжительности звучания «Героическая» симфония была почти в два раза больше всех предыдущих, и форма ее в сравнении с остальными была существенно изменена. Особенно необычной была вторая часть — мрачный траурный марш со звуками великой печали и страстными взрывами скорби.

Иногда в Вену приезжал какой-нибудь виртуоз. Если Бетховен считал, что это хороший музыкант, он был к нему удивительно благосклонным. Например, услышав выступление Карла Марии Вебера (двоюродного брата жены Моцарта Констанцы), он кинулся к нему, стал его обнимать, с восторгом обозвал «сущим чертякой», приведя его в полное замешательство.

Если Бетховен был невысокого мнения о заезжем виртуозе, он говорил об этом без обиняков и мог показать тут же свое превосходство. Однажды из Парижа приехал один такой музыкант и исполнил квинтет собственного сочинения и импровизацию на тему, которую Бетховен использовал в одном из своих сочинений. Бетховен воспринял это как оскорбление. Он демонстративно прошествовал на сцену, взял виолончельную партию из этого квинтета, поставил ее вверх ногами на пюпитр, одним пальцем отстучал несколько нот, а потом из этих нот сочинил такую фантазию, что у публики перехватило дыхание от восторга.

В Вене ходили глупые слухи, будто гениальность Бетховена обусловлена тем, что он побочный сын короля Фридриха Великого.

СОВЕТУЕМ ПОСЛУШАТЬ: Солнце большой музыки вливает свою энергию в самые возвышенные движения нашей души. Не случайно же Бетховен сказал: «Музыка — откровение более высокое, чем мудрость и философия». А музыка Бетховена действительно самое высокое откровение. Все известные его сочинения представляют собой подлинные шедевры. Что же посоветовать послушать?

Начните с его симфоний:

Симфония № 1 ор. 21 до мажор

Симфония № 3 ор. 55 ми-бемоль мажор «Героическая»

Симфония № 5 ор. 67 до минор

Симфония № 6 ор. 68 фа мажор «Пасторальная»

Симфония № 9 ор. 125 ре минор с заключительным

хором на слова оды «К радости» Шиллера

Советую послушать его фортепианные сонаты:

Соната № 14 ор. 27 до-диез минор «Лунная»

Соната № 8 ор. 13 до минор «Патетическая»

Соната № 23 ор. 57 фа минор «Аппассионата»

Из инструментальных концертов можно выделить:

Концерт для фортепиано № 4 ор.58 соль мажор

Концерт для фортепиано № 5 ор.73 ми-бемоль мажор

Концерт для скрипки № 5 ор. 61 ре мажор Можно также послушать его увертюры:

«Кориолан» ор. 62

«Эгмонт» ор. 84

«Леонора» ор. 72.

Эти сочинения откроют для вас двери в удивительный мир Бетховена, и если вы подружитесь с ним, то обретете друга на всю вашу жизнь.

В нашем музыкальном приложении:

Симфония № 1 (дирижер Ю. Ткаченко)

Симфония № 3 (дирижер П. Грибанов)

Симфония № 5 (дирижер Юрий Ткаченко)

Концерт для фортепиано с оркестром № 5 (солист В. Овчинников, дирижер Ю. Ткаченко).

А теперь предлагаем вам русский текст оды «К радости» Ф. Шиллера, чтобы, слушая финал 9-й симфонии, вы могли знать, к чему призывает нас Бетховен своей гениальной музыкой.