Этот большой мир – 6. "Дети Галактики"

IV

Назад, на «Артек-Орбиту» я возвращался в компании Лестева — он задержался, чтобы проследить, как американские техники обойдутся с его верным «пауком». Всё же, Серёжка — пилот от бога, об этом мне ещё на Большом Сырте сказал старина Дюбуа. Отказывается, они вместе искали — и нашли, прошу заметить! — каверну с «обручем» и олгой-хорхоями, после чего Лестев улетел на орбиту. За участие в эвакуации станции «Деймос-2» он удостоился «Знака Звездопроходца». Сейчас серебряная, залитая синей эмалью комета с золотой звёздочкой, известная, наверное, каждому обитателю нашей планеты, красуется над левым кармашком его комбинезона.

Юлька встречала нас у нуль-портала. Она заранее договорилась с операторами о новом пункте назначения, и новое перемещение прошло в невиданном темпе: только что мы стояли в зале отправления Хьюстонского Центра Подготовки — и вот уже шагаем по кольцевому коридору «Гагарина», обгоняя многочисленных транзитников. Почти все отправляются отсюда либо на Землю, либо на другую транзитную станцию, «Коперник» — на неё с некоторых пор переведены практически все лихтерно-контейнерные перевозки за пределами лунной орбиты. Малые корабли и тахионные буксиры по-прежнему уходят через батуты «Гагарина» и «Звезды КЭЦ», тогда как громады тахионных рейдеров покидают окрестности Земли исключительно через «батут» орбитальной верфи «Китти Хок» — он по-прежнему остаётся самым крупным из построенных. Семьдесят метров в диаметре — через такое колечко можно пропустить даже орбитальную станцию малого класса, из числа тех, что сейчас выпекают, словно горячие пирожки, и забрасывают в системы планет-гигантов. Грандиозное сооружение, и возможности даёт серьёзные — а всё же это ничтожно мало по сравнению с тем, на что способны «звёздные обручи», эти загадочные творения исчезнувшей инопланетной цивилизации…

Всё же я не вполне обделён интуицией — есть, есть эдакая чуйка, и не зря по дороге сюда я думал именно о Нуль-Т и «батутах». Но это я понял позже, а пока за отъехавшей в сторону дверью (Юлька подвела нас к каюте и задержалась, пропуская вперёд) я увидел женскую фигуру в серебристом гермокостюме — «Дрозд», новейшая модель, пришедшая на смену старому доброму «Скворцу». Женщина — скорее девушка, не старше лет двадцати пяти, очень стройная, чего не могло скрыть даже мешковатое одеяние — замерла возле большого, в полстены обзорного иллюминатора, за которым пучился горб ночного полушария Земли весь в светящихся россыпях городов — мы пролетали где-то над Северной Америкой. Хозяйка каюты стояла к иллюминатору вполоборота, я не сразу разглядел её лицо и поначалу принял металлический блик на щеке за отблеск металлизированной плёнки, из которой изготовлен внешний слой оболочки «Дрозда». Услышав наши шаги (дверь отъехала в сторону без обычного в таких случаях музыкального треньканья) она обернулась — и я понял, что ошибся. Титановая нашлёпка почти целиком прикрывала левую скулу, от височной кости и края глазной впадины до верхней челюсти. Матовую поверхность прорезали тонкие бороздки, наводящие на мысль о сервисных лючках и заслонках, скрывающих сросшиеся с живой плотью механические и электронные устройства — как у Робокопа в ещё не снятом в этой реальности фильме.

— Привет, Влада! — сказала за моей спиной Юлька. — Вот, привела обоих, как ты и просила.

Хозяйка каюты улыбнулась — титановая нашлёпка искажала движения лицевых мышц, из-за чего улыбка вышла…. своеобразной.

— Алексей, Серёжа, рада вас видеть… — сказала она. — Проходите, присаживайтесь. Нам надо поговорить.

Из записок

А. Монахова

«….Помните сцену с днём рождения Пашки в самом начале 'Отроков во Вселенной»? Не ту, что в звездолёте, когда экипаж «Зари» даёт клятву не вспоминать о доме, а другую — на Земле, где семья Козелковых празднует сорокалетие сына? Там ещё появившийся ниоткуда Смоктуновский в роли И. О. О. читает собравшимся краткую лекцию на тему релятивистского сжатия времени, сопровождая её фокусами с количеством свечей и мгновенными перемещениями с места на место. Да что это я, в самом-то деле? Вот этот эпизод, слово в слово:

' — … четырнадцать. По-моему, уважаемая Елена Кондратьевна, вашему брату исполняется сегодня ровно четырнадцать лет.

— Что я вам говорил! — обрадовался младший из братьев. — Парадокс Эйнштейна! Это у нас на Земле прошло 27 лет, а у них там и года не прошло.

— Совершенно справедливо, сказал И. О. О., — Михаил Кондратьевич абсолютно прав. Парадокс Эйнштейна.

Все взглянули на пирог. Лёля ахнула. Вместо сорока свечей на пироге осталось только четырнадцать.

— Я позволю себе напомнить, — снова сказал И. О. О., — что по замыслу руководителя экспедиции Виктора Даниловича Середы команда формировалась из подростков не старше четырнадцати лет, с тем, чтобы они могли достигнуть Кассиопеи в расцвете своих жизненных сил, то есть, около сорока лет… Но произошли неожиданные события… Корабль прорвался через гиперпространство и оказался у цели на двадцать шесть лет раньше предполагаемого срока.

— Науку я уважаю, — сказала Антонина Алексеевна. — С парадоксом, конечно, ничего не поделаешь… про него мы наслышаны с тех пор, как улетел наш Павлик… А вот поверить, что он сейчас младше Мишеньки, которому было всего три года, когда они улетели… извините, никак не могу…

— И всё-таки, уважаемая Антонина Алексеевна, сегодня там — он высоко поднял палец вверх, — или там, — он показал пальцем на пол, — в глубинах космоса вашему сыну исполняется четырнадцать лет…'

…Признаюсь честно — я не слишком силён в физике. Ещё в «той, другой» жизни, будучи студентом Московского энергетического института, я к глубокому своему огорчению осознал, что точные науки, в особенности высшая математика — это не моё. И опыт, приобретённый в новой реальности, лишь подтвердил это. Увы, квантовая теория, теория относительности и прочие премудрости давались мне с зубовным скрежетом, с зубрёжкой — а, если честно, не давались вовсе, и спасало меня лишь то, что на Факультете Космодесантников предпочтение отдавалось наукам иного рода.

Другое дело моя дражайшая супруга — она ещё в бытность нашу в «юниорском» проекте приобщилась к астрофизике, потом увлеклась тахионной теорией, работала с Гарнье, с Леднёвым… Теперь Юлька — ближайшая сотрудница Влады, и своим появлением в её каюте мы с Серёжкой Лестевым целиком обязаны именно ей…

К чему это я? Всякий, хоть немного разбирающийся в сути вопроса, знает, что парадокс Эйнштейна (на самом деле Эйнштейна-Подольского-Розена) является ключевым элементом в области квантовой физики, освещая явление, известное как квантовая запутанность. Этот феномен заключается в том, что…

Простите, кажется, я увлёкся — причём рассуждениями о предмете, в котором смыслю не более, чем заяц в классической музыке. Дело в том, что парадоксом Эйнштейна обычные люди, те, кто подобно автору этих строк не перегружен знаниями в области теоретической физики, обычно называют излюбленный фантастами и авторами околонаучных популярных брошюрок эффект релятивистского сжатия времени на субсветовых скоростях — о чём, собственно, и толкует И. О. О. родне Пашки Козелкова. И как раз о последствиях этого эффекта шла речь во время той памятной встречи на станции «Гагарин» — встречи, имевшей так много самых удивительных последствий…'

…Я, помнится, упоминал о том, что специалисты-астрофизики предпочитают именовать её не Первой Межзвёздной (как делают это журналисты, а с ними и остальные обитатели нашей планеты), а Первой Релятивистской? И это, строго говоря, верно: если добраться до звезды Барнарда и вращающихся вокруг неё планет мы пока не планируем (ещё неизвестно, существуют ли эти планеты, мало ли что там высчитали астрономы?) — то вплотную приблизиться к «барьеру Штарёвой», гипотетической области, где гравитационное воздействие двух соседних звёзд уравнивается, мы как раз намереваемся. Согласно теории, разработанной Владой, именно при пересечении этого барьера (названного, как нетрудно догадаться, в её честь) и проявляются релятивистские эффекты. Причём учёные не могут точно сказать, в какой именно момент это происходит — при приближении к «барьеру Штарёвой», в момент его пересечения — случается это одномоментно, или растянуто по времени… если вообще имеет смысл говорить об «одномоментности» в этой сугубо гипотетической области, где сами понятия времени и пространства теряют привычные значения.

Из всех этих выкладок непреложно следует вывод: пересечение «барьер Штарёвой» (или, как предпочитала называть его сама Влада, «область уравнивания гравипотенциалов») скорее всего, невозможно в современных условиях. То есть, углубиться-то в эту область можно, а вот к чему это приведёт в плане возникновения упомянутого искажения времени — это, что называется, вопрос на миллион. И получить ответ можно одним-единственным образом — попробовать. К счастью, наука позволяет не превращать такую попытку в прыжок неизвестно куда с завязанными глазами. Приближаться к «барьеру Штарёвой» придётся с помощью тахионных торпед (расстояния, которые предстоит преодолеть слишком велики для иных способов передвижения), а современная тахионная физика способна на основе данных, собранных при прохождении возникающих «червоточин» довольно точно предсказать вероятность попадания в область релятивистских искажений. Проще говоря, можно будет вовремя остановиться и задуматься — а стоит ли двигаться дальше?

Так-то оно так, только вот далеко на таких соображениях не уедешь — уткнёшься в пресловутый барьер и повиснешь в пространстве, не имея возможности сделать следующий шаг. Но учёные и это считают серьёзным достижением — ведь именно достижение «барьера Штарёвой» и есть истинная цель нашей экспедиции, и Юлька была кругом права, когда говорила, что наши игры с Нуль-Т, парашютами и коптерами не имеют к ней ни малейшего отношения. Нам предстоит не высаживаться на планеты, а установить как можно ближе к пресловутой «области уравнивания гравипотенциалов» космическую станцию. Развернув на её базе исследования пространства и времени, можно будет рассчитывать достичь однажды звёзд — и не просто достичь, но и вернуться на Землю при жизни тех, кто провожал экспедицию в полёт.

Звучит логично, не так ли? Сложность же заключается в том, что расстояние до этой области чудовищно велико, и чтобы его преодолеть, потребуются десятки, возможно, сотни пусков тахионных торпед. Более того: даже если забросить туда «бублик» станции с тахионным зеркалом, то добраться до него в один скачок, как мы добирались к тому же Энцеладу, не получится. Дело в том, что дальность действия «батутов» зависит не от линейного, «эвклидова» расстояния между точками А и Б, а от удаления обеих точек от тяготеющего центра данной системы — в нашем случае, Солнца. Таким образом, старт- и финиш- точки прыжка могут быть разделены громадными расстояниями — скажем, находиться на орбите Земли по разные стороны от Солнца — но с точки зрения тахионной физики они будут соседями. Чтобы забраться в такую невообразимую даль, придётся выстроить длинную цепочку «пересадочных станций», первая из которых будет в системе Сатурна. Вторая расположится за орбитой Плутона — и так далее, до самой границы «барьера Штарёвой». Задача «Зари» как раз в том и состоит, чтобы перемещаясь с помощью тахионных торпед, закладывать одну за другой такие «пересадочные станции» — подобно тому, как альпинисты, совершающие восхождение на восьмитысячник, устраивают цепочку лагерей-складов со снаряжением, припасами и укрытиями для отдыха.

Добравшись до очередной точки, «Заря» включает свой «батут» и через цепочку готовых пересадочных станций получает с Земли всё необходимое — секции будущего «бублика», оборудование, людей, которые будут собирать и обслуживать пересадочную станцию. По расчётам её монтаж и запуск займут около месяца — после чего «Заря», получив через заработавшую цепочку снабжения новые тахионные торпеды, отправится дальше, к «барьеру Штарёвой». Стоит подчеркнуть, что никто толком не знает, сколько таких промежуточных пунктов придётся устроить; после каждого прыжка придётся производить наблюдения и рассчитывать параметры следующего.

Предполагается, что от старта экспедиции до закладки самой дальней базы пройдёт не менее полутора лет. Задача грандиозная, но всё же выполнимая — благодаря новейшим исследованиям физиков-тахионщиков, основанных на результатах последнего эксперимента Леднёва, теории, разработанной Владой, и практически неограниченных запасах полигимния, обнаруженный в Поясе Астероидов экспедицией «Арго». Так что, глядишь, и мы научимся однажды прогрызать те самые «дырки в пространстве»…

Однажды, около года назад, мне случилось оказаться в личной лаборатории Евгения Петровича, нашего И. О. О. Помнится, я был изрядно удивлён обилием новейшей аппаратуры — казалось бы, зачем вся эта электроника главному психологу Проекта? — но больше всего меня поразил висящий поверх шкал и экранов плакат, изображающий Альберта Эйнштейна с клубком пластиковых трубок в руках — в точности, как учёный-астрофизик на пионерском «космическом» сборе в одной из первых сцен фильма «Москва-Кассиопея»…

Каюта, которую занимала Влада, была двухкомнатной — обычное дело орбитальных отелей, вроде «Джемини-Хилтон» или так и не достроенного до сих пор «Аполло-Риц», но никак не для рядовых объектов Внеземелья где на подобную роскошь не могут рассчитывать даже капитаны кораблей и начальники станций. Апартаменты же, где разместилась девушка, были разделены на две части лёгкой переборкой — в одной половине она оборудовала для себя жильё, во второй же стоял компьютер, подключённый к вычислительному центру станции, и стойка, забитая разнообразной электронной аппаратурой — здесь, как шёпотом сообщила мне Юлька, были кубы магнитной памяти со станции «Деймос-2».

Я могу только догадываться, почему Влада не захотела работать в московском Институте Космических Исследований, в его отделении в Королёве или на орбитальной станции «Цендер», где помещается внеземельный филиал ИКИ. Девушке выделили помещение одной из резервных лабораторий (после того, как «Гагарин» перепрофилировали в транзитный транспортных ужел, их освободилось довольно много), а уж она оборудовала его под свои потребности.

Первое, что я увидел, перейдя вслед за Юлькой и Серёжей «рабочую» половину — это большой серый в тёмную полоску кот, сидящий на столе перед монитором. На мониторе медленно поворачивалась на фоне космоса разноцветные спирали, разделённые туманной полосой в виде латинской буквы «S» спираль — визуализация, созданная на основе математической модели «барьера Штарёвой». Я тут же вспомнил, что обитательница каюты слыла убеждённой кошатницей — помнится, ещё в «юниорские» времена у неё случались конфликты на этой почве с моей будущей супругой. Тогда девушки, оказавшись в подземном испытательном комплексе «Астра» не могли поделить рыжего кота мистера Томаса, приданного группе для улучшения психологического климата…

— Это Честер. — представила кота Влада. — Он со мной уже полгода, не знаю, что я бы без него делала…

Честер в ответ широко зевнул, демонстрируя розовую пасть и острые иголочки зубов. Да, подумалось мне, похоже настроение нашего гениального математика далеко от радужного — впрочем, это я понял сразу, стоило увидеть скорбное выражение её лица, искажённого титановой нашлёпкой и горькие складки в уголках рта и глаз…

На столе имелся ещё один монитор, поменьше — картинка на нём удивила меня не меньше, чем явление хвостатого Владиного компаньона. На экране было изображение Валеры Леднёва, стилизованное под Шурика из комедий Леонида Гайдая, в вакуум-скафандре с откинутым гермошлемом. Валерка, и правда, изрядно смахивал на актёра Александра Демьяненко, что нередко служило предметом шуток — разве что, волосы у него были не русые, а соломенные, как у киношного прототипа. Приглядевшись, я понял, что на экране — не умело отретушированная фотография, а картина, написанная, судя по явственно различимым мазкам, маслом. И — вспомнил, что Юлька проговорилась, будто Влада в свободное от математики с физикой время балуется живописью.

— Валера возражал против отправки Первой Межзвёздной на самом первом этапе планирования. — сказала Влада, перехватив мой взгляд. — Он, конечно, мечтал добраться до звёзд, но полагал, что для этого есть другой путь — не столь сложный, требующий куда меньше времени. Он разработал этот способ на основе нашей с ним теории, с расчётом на использование полигимния — собственно, для этого и был затеян тот роковой эксперимент на Деймосе… Опираясь на полученные данные я довела Валеркину работу до конца, и теперь могу сказать с полной уверенностью — результаты позволяют рассчитывать на успех.

…а ведь она не сказала «нашу работу», отметил я. Видимо, не зря говорили, что Владу и Леднёва связывало нечто большее, чем чисто научные интересы — и теперь она она готова отказаться от своего вклада в их общее дело, уступив честь открытия погибшему коллеге…

— К сожалению, я не смогла убедить коллег в целесообразности нового подхода. — продолжала девушка. — то есть, они согласны с тем, что исследования нужно продолжать, но никто и слышать не хочет о том, чтобы изменить ради этого программу экспедиции. И тут… — она сделала паузу, — мне остаётся рассчитывать только на тебя, Лёш

— Нам. — твёрдо произнесла Юлька. — Чтоб ты знал, дорогой, я целиком и полностью согласна с Владой. И надеюсь, что ты знаешь, к кому обратиться с этим вопросом на Земле, в Центре Подготовки куда мы с тобой и отправимся через… — она покосилась на запястье с персональным браслетом, — … куда мы отправимся через час тридцать две. Сейчас Влада в общих чертах изложит вам с Серёжкой суть своего проекта, а я пока сбегаю в буфет за кофе и сэндвичами. Сколько уже времени прошло с тех пор, как мы обедали на «Артек-Орбите» — часа три, не меньше? Вы как хотите, а я проголодалась!