Этот большой мир – 6. "Дети Галактики"

VIII

До сих пор мне случалось видеть «Фубуки» только на экране, в виде крошечной чёрточки в чёрной пустоте — или на бумаге, на многочисленных схемах, фотоснимках, иллюстрациях. Творение японских конструкторов не особо напоминало тахионные рейдеры, вроде первой «Зари», американского «Дискавери» или строящегося французского «Фламмариона». Вращающееся кольцо имелось и здесь, но оно было, подобно колесо на ось, насажено на продольную балку несущего корпуса, обвешанную по всей длине цилиндрами и шарами вспомогательных отсеков.

«Батута» в дырке этого бублика не было, как не имелось его и у нас. Исходный проект не предусматривал даже кольцевой секции — её с успехом заменяли пять вращающихся вокруг общей оси цилиндров, в которых и располагались жилые и вспомогательные отсеки. Штурманский был вынесен вперёд на паре цилиндрических балок — с него мы сейчас и наблюдали открывшееся зрелище.

— Откуда он здесь? — наш астронавигатор говорил хриплым шёпотом. — Так не бывает!

Чувство времени в «червоточине» отказывает, и никто из нас не мог сказать, сколько секунд (минут? часов?) прошло с того момента, как стена бурлящей энергии — именно так находящиеся в момент прыжка на мостике воспринимали энергетический выброс, порождённый вспышкой тахионной торпеды — поглотила наш звездолёт, в точности так же, как несколькими годами ранее она поглотила «Фубуки». Влада с Леднёвым оказались правы: импульса, сообщённого нашему кораблю выбросом, не хватило на то, чтобы пройти «червоточину» целиком и выскочить в обычное пространство с другой стороны. Мы зависли где-то посредине — если имеет смысл говорить о «середине» в этом неевклидовом мотке подпространственных макаронин, куда мы угодили по воле… чьей? Видимо, той же неведомой сущности, что забросила сюда японский планетолёт, а потом устроили так, что мы выскочили из прыжка в каких-то двух-трёх десятках километров от него…

Или — не выскочили? То, что я видел через обзорные иллюминаторы, ничуть не походило на привычный чёрный, усыпанный звёздами межпланетный бархат. Мы словно оказались в тоннеле из сплетающихся полос лилового, фиолетового, розового света, замысловато закручивающихся вокруг корабля. А может, это обман зрения, иллюзия, порождённая воздействием на организм тахионных полей, или же именно так выглядит пресловутый «барьер Штарёвой», он же «область уравнивания гравипотенциалов»? И действующие здесь физические законы неспроста столкнули нас с пропавшим кораблём с «Фубуки» буквально нос к носу, хотя согласно оббщепринятым представлениям, нас должна разделять невообразимая уйма километров?

Я покосился на Владу. Она, поймав мой взгляд, развела руками. Понятно, «я сама офигела» — как та собака из анекдота…

Я отжал клавишу переговорника на воротнике «Дрозда». В наушниках зашипело.

— Штурманский отсек — ходовому. Десять процентов мощности. Идём «Фубуки».

— Принято. — отозвался Серёжка. Огоньки на пульте заперемигивались, и я поплыл к задней стенке отсека — в лишённых гравитации секциях корабля даже самая слабая тяга маневровых движков отзывается именно так.

— Юрка, дистанция до японцев!

Кащей послушно защёлкал клавишами пульта.

— Восемнадцать километров и уменьшается.

— Скажешь, когда будет десять. Ходовой, приготовьтесь к реверсу тяги по моей команде.

Силуэт планетолёта на экране дрогнул и стал медленно поворачиваться. Ещё минут семь-восемь, и мы сможем разглядеть его во всех подробностях невооружённым глазом.

— Ветров, Середа, Довжанский — в ангар буксировщиков. — скомандовал я. — Готовьте «суперкраб» и пару реактивных ранцев. Юрка, он что-нибудь излучает?

Кащей помотал головой.

— Глухо во всех диапазонах. Ближе к корме лёгкий тепловой фон, похоже, реактор работает на холостом режиме. Гамма-излучения тоже нет.

Я снова посмотрел на Владу. Она висела за Юркиной спиной, вцепившись обеими руками в спинку ложемента.

— Кащеев, принимайте командование кораблём. Штарёва, оставайтесь здесь, ждите моего возвращения. Мы идём наружу.

И, оттолкнувшись от края пульта, поплыл к выходу.

— Нет ответа. — голос Середы едва прорвался сквозь шквал помех. — Стучали в люк, ручки дёргали. Пустой номер.

— Принято. — отозвался я. — Ждите, сейчас сообщу на корабль, и продолжим. Крепления линей проверьте на всякий пожарный.

— Только что проверяли. — отозвался наш бывший вожатый. — порядок, не о чем волно…

Остаток фраз утонул в треске и звуках, напоминающих бульканье воды, льющейся из узкогорлой бутылки. Законы распространения радиоволн в подпространстве — загадка даже для Влады, чтобы поддерживать сколько-нибудь надёжную связь с «Зарёй», мне пришлось зависнуть на своём «суперкрабе» примерно на трети пути от «Зари» к японскому планетолёту Сигналы Середы и Димы принимались здесь через два раза на третий; чуть лучше я слышал Довжанского, который завис метрах в трёхстах от японского планетолёта и издали наблюдал за двумя фигурами в вакуум-скафандрах, копошащимися возле аварийного шлюза.

— «Заря» — Первому. Как слышите?

— Слышу на пять баллов, Первый. — раздалось в наушниках.

Я вкратце обрисовал ситуацию. Юрка-Кащей ответил, что сообщение принято, и дал разрешение действовать по обстоятельствам — пока я находился за пределами корабля, обязанности капитана переходили к нему. Я трижды щёлкнул тангентой — «отбой связи», — и переключился на частоту скафандров.

В наушниках снова забулькало.

— Первый, осмотр шлюза завершён. — отрапортовал Виктор. — Я снял щиток, попробовал прозвонить цепи. Напряжения нет, даже слабенького, наведённые колебания не фиксируются. Барабанили монтировкой по люку, думали, кто-нибудь отзовётся, постучит в ответ… Ничего, глухо, как в танке. Корабль мёртв, во всех смыслах.

Не то, чтобы я на что-то надеялся — ещё только когда мы шли к «Фубуки», я вдруг осознал, что живых там нет. Ни одного. Не знаю, почему я это понял, по каким внешним признакам. Интуиция? Возможно…

— Принято. Люк не поддаётся?

— Никак. Может, ты ковырнёшь?..

Если створки шлюза не поддаются усилиям двух человек, пора пускать в ход средства посерьёзнее, вроде клешней-манипуляторов моего «суперкраба». С обшивкой орбитальных контейнеров они справляются…

— Можно. Пять минут, Витальича только подберу — и сразу к вам.

На то, чтобы взять на борт Довжанского (астроном ухитрился на сближении захлестнуть страховочным линем манипуляторы и потратил сколько-то времени на то, чтобы освободиться, а потом пристегнуться к раме «суперкраба»), пока разворачивался, пока гасил скорость — прошло не пять, а все двенадцать минут. Это время не было потрачено впустую — Дима и Середа успели обсудить варианты действий (взломать люк манипуляторами, вырвать, прицепив тросом к раме буксировщика и дав полную тягу, взрезать плазменной горелкой, имеющейся в комплекте бортового оборудования) и сошлись на том, что торопиться не стоит. «Наломать дров мы всегда успеем, — сказал Середа, — а пока давайте-ка пройдёмся вокруг жилого 'бублика», глядишь, и найдём какую-нибудь лазейку? А не найдём — двинемся к складским модулям и ангару. Он возле двигателей, в кормовой части. Створки ангара тоньше шлюзового люка, вскрыть их будет гораздо проще…

На том и порешили. Виктор с Димой прицепились к раме «суперкраба», я доложил на «Зарю» (эфирные духи Подпространства на этот раз оказались благосклонны к незваным гостям) — и запустил маршевый двигатель.

Середа как в воду смотрел: не успели мы обогнуть корпус «Фубуки», как обнаружили на фоне серебристой обшивки тёмный прямоугольник — согласно схеме, которую мы успели изучить перед вылазкой, там располагался ангар буксировщиков. Я осторожно подвёл «суперкраб» к разверстому зеву люка, затормозил двумя короткими импульсами из маневровых дюз и правой рукой вдавил клавишу отстрела швартовочных тросов. Внешняя оболочка японского планетолёта, как и корпус «Зари», была изготовлена из стали; магнитные якоря сразу и надёжно прикрепились к обшивке. Заработали лебёдки, и «суперкраб», немного продвинувшись, завис метрах в пятнадцати от входа в ангар. Дима по очереди проверил оба швартова, закрепил на всякий случай ещё два — на этот раз без магнитного якоря, за скобы у края проёма — и я скомандовал входить внутрь. Прожектора, установленные на раме буксировщика, освещали только часть ангара напротив входного люка — остальное тонуло во мраке, который не в состоянии были развеять лилово-фиолетовые блики подпространственных вихрей снаружи. Из своего ложемента — «суперкраб» не имеет прозрачного колпака, прикрывающего овальное отверстие перед пилотским ложементом — я наблюдал, как сперва Середа, а за ним и Дима вплыли в ангар, и вскоре на металлических стенах заплясали отсветы их наплечных фар. Задержавшийся на кромке люка Довжанский помахал рукой, и я, отцепив пристяжные ремни, оттолкнулся от ложемента и, держась за швартовочный трос, поплыл к «Фубуки».

— Не поддаётся, — астроном подёргал торчащий из переборки рычаг. — Намертво заклинило, ни туда, ни сюда…

— Так ведь энергии нет. — отозвался Дима. — Тут ничего не работает, Борис Витальич, ни один люк, ни один замок. Придётся вырезать.

— Должен быть ручной запор на случай отказа систем, — резонно возразил Середа. — У нас на всех станциях и кораблях такие имеются, а японцы, по-твоему, что, дурнее?

Я спрятал усмешку — старший инженер как всегда логичен и избегает поспешных выводов. Довжанский повернулся, лучи его фар выхватили из темноты аппарат непривычного вида, стоящий в глубине ангара.

— «Ика», — определил Дима. — Мы такие в Поясе видели, помните?

Я кивнул. Японский буксировщик со сложенными щупальцами-манипуляторами и откинутым колпаком кокпита ничуть не походил на те стремительные силуэты с угрожающе раскинутыми конечностями — такими я впервые увидел «ика» с поверхности «суперобруча», откуда японцы собирались нас вышвырнуть. Получилось иначе — выставили мы их, причём с позором…

— Это тот, который Стивен и его ребята вывели из строя перед тем, как сбежать с «Фубуки», — сказал Середа. — Помните, он рассказывал?

Я кивнул. Позади буксировщика вдоль стены тянулся ряд узких, в полтора человеческих роста, шкафчиков; в их металлических дверцах имелись окошки, сквозь которые видны были жёлтые комбинезоны и шарообразные прозрачные шлемы.

— Гермокостюмы, — сказал Довжанский. — А этот вот пустой…

Один из шкафчиков действительно был распахнут. На дверках других я обнаружил вмятины и глубокие царапины.

— Пытались взломать, — Середа приблизил забрало шлема к покалеченной дверце. — Били то ли монтировкой, то ли ломом — в спешке, куда попало. Нет, чтобы кончиком подцепить… А вообще — это всё странно, у нас боксы с гермокостюмами всегда держат открытыми, инструкция…

— Здесь тоже заперто! — раздался в наушниках Димин голос. Я обернулся и обнаружил его возле люка в коридоре. — И тоже колотили по двери, вон какие вмятины!

Мы сгрудились у люка. Действительно, его овальная поверхность была покрыта вмятинами и царапинами, и даже на толстом стекле маленького окошка видны были бледные звёздочки, следы яростных ударов.

— Ломали изнутри ангара, — сказал Середа. — Рычаг для ручного открывания есть, но он заблокирован снаружи. Лёш, как думаешь, что тут произошло?

Я сделал попытку пожать плечами.

— А я доктор? Давайте всё тут заснимем, а разбираться и версии выдвигать будем на «Заре». Дим, поищи какую-нибудь железяку, дверь отжать. Чует моё сердце, нам ещё не раз придётся это здесь делать…

Почти все двери и люки, которых мы, проплывали, хватаясь за протянутые вдоль коридора поручни, все были распахнуты настежь. За ними были рабочие помещения, заставленные оборудованием, склады, отсеки с системами жизнеобеспечения. Людей нигде не оказалось, и мы, добравшись до центральной секции корпуса, к которому как спицы к ступице тележного колеса, примыкали трубы переходных тоннелей, перешли в кольцевой коридор.

Первого человека мы нашли, едва отошли от тамбура. Тяготения здесь не было — вращение обитаемого «бублика» давным-давно было остановлено, тело посреди коридора. Несмотря на громоздкий вакуум-скафандр, оно казалось не слишком большим — японцы вообще народ малорослый. Из-за расколотого забрала на нас глянуло женское лицо — бледное, как бумага, с высохшей, как пергамент, кожей, туго обтягивающей лицевые кости. Левая сторона лица была страшно обожжена, на месте глазницы чернела глубокая впадина.

— Результат попадания сигнальной ракеты. — заявил после короткого осмотра Довжанский. — Приходилось мне однажды видеть подобную рану, ещё давно, в шестидесятых. Я тогда работал в тайге, в геологической партии, и один парень случайно выстрелил себе в лицо из ракетницы.

— Эта точно не сама выстрелила. — сказал Дима. — Видите, на плече пятно копоти? Выстрел не пробил скафандр, ракета отлетела в сторону, и пришлось стрелять ещё раз. Интересно, кто это её?..

Следующий труп мы обнаружили дальше по коридору, а потом ещё один. Забрала гермошлемов и у них были расколоты, лица, как и у женщины, носили следы ожогов. Неподалёку от третьего обнаружилось и орудие убийства — большой пистолет с тремя длинными, очень толстыми стволами и массивным цевьём с вмонтированным в него каким-то устройством.

— Лазерный целеуказатель. — определил Довжанский. — Постарались японцы, на нашей «мортирке» прицел обычный, рамочный. А калибр поменьше, миллиметров двадцать пять от силы…

Он щёлкнул затвором, переламывая ракетницу пополам. Два ствола оказались пусты, из третьего на нас глянуло латунное донце.

— Капсюль цел. — сказал планетолог. — Перезаряжали, вставили вставить только одну, видимо, последнюю…

Стреляный гильзы нашлись тут же — толстенькие жёлтые цилиндрики парили в вакууме коридора. На стенах и потолке Дима нашёл пятна копоти. Похоже, это были промахи — кем бы ни был убийца, меткостью он не отличался.

Каюты, в отличие от отсеков рабочей зоны, почти все были заперты. Дима попробовал открыть одну из них, воспользовавшись подобранной в ангаре монтировкой. Створка легко отъехала в сторону — обитатель каюты, покидая её, не стал блокировать замок. Да если бы и заблокировал — вскрыть её не составило бы труда, рычаг располагался в узкой нише возле косяка — в точности, как у нас, отметил Довжанский, только не справа, а слева…

Ни в одной из кают никого не оказалось — да мы и не ожидали найти тут людей. Створки люков украшали таблички; иероглиф на них дублировались надписями латиницей с именами и должностями обитателей. Все они принадлежали японцам — кроме одной, на которой значилось «Жан-Пьер Гарнье. Научный руководитель экспедиции».

— Открывай. — я показал Диме на дверь. — Если не сможешь, придётся резать. За эту дверку нам обязательно надо заглянуть…

Опасался я не напрасно — дверь каюты оказалась заперта изнутри. И не просто заблокирована поворотом рычага — француз намертво заклинил его какой-то железякой. Середа минут десять провозился, пытаясь всунуть плоский кончик монтировки в щель, чтобы отжать створку люка вбок. И не смог — пришлось возвращаться в ангар, снимать с буксировщика газовый резак вместе с парой баллонов и вспарывать непокорную дверь острым язычком прозрачного ярко-голубого пламени. Хорошо хоть в каюте вакуум, устроить пожар нам не грозило…

На то, чтобы вырезать дыру подходящего размера у Димы (он вспомнил свою квалификацию вакуум-сварщика и решительно взял дело в свои руки) ушло около получаса — створка была трёхслойной, из металла и огнеупорной керамики и никак не желала поддаваться высокотемпературному пламени резака. Но, как говорится, терпенье и труд, всё перетрут: овальный, с неровными краями, кусок двери уплыл по коридору, и мы, подождав, пока кромки остынут, по одному просочились внутрь — и первое, что там увидели, было мёртвое тело. Гарнье сидел, повернувшись к двери, и его лицо — если, конечно, можно назвать лицом эту морщинистую маску — искажала гримаса ужаса. Распахнутый в предсмертном крике рот, белые, заледеневшие в вакууме глаза, пергаментная, как египетской мумии, кожа. Зрелище жуткое, по-настоящему, до мурашек…

— Жуть какая!- Дима дёрнул щекой. — Парни, а ведь он без шлема! Лицо цело, на гермокостюм тоже, следов от ракет не видно…

Я кивнул. В отличие от трупов в кольцевом коридоре, Гарнье был облачён в «Скворец». Шлем с закрытым забралом дрейфовал по каюте за его спиной — астрофизик сидел, пристёгнутый ремнями к креслу.

Довжанский осмотрел металлическое кольцо воротника гермокостюма, пощёлкал задвижками замков, стараясь даже случайно не притронуться в коричневой ссохшейся коже.

— Похоже, сам снял… а это что?

Он вытащил из нагрудного кармашка «Скворца» два блестящих жёлтых цилиндрика с красными заглушками на торцах.

— Сигнальные ракеты. Те, что он не успел зарядить там, в коридоре.

— Выходит, это Гарнье грохнул тех двоих? — удивился Середа. — Но зачем?

— Выясним… надеюсь. — ответил я, засовывая ракеты в набедренный карман. — Ракетницу в коридоре, тоже надо прибрать, нечего ей болтаться…

— Воздуха в баллонах осталось всего на полчаса. — сообщил молчавший до сих пор Середа. — А нам ещё на корабль возвращаться!

Я скосил глаза на указатель давления, закреплённый на запястье скафандра. Так и есть, стрелка в жёлтой зоне…

— На буксировщике есть запасные баллоны, доберёмся на ангаре — сменим. А сейчас в темпе обыскиваем каюту, забираем всё, что тут есть бумажного, дискеты, любые носители информации. Документы Гарнье поищите, наверняка они где-то здесь. Как закончим — навестим мостик, заберём судовой журнал. Может, он поможет понять, что здесь всё-таки произошло?

Табличка на двери каюты сообщала — «Хагиро Йошикава», и всё, без указания должности. В самом деле, кто ещё может обитать по соседству с ходовым мостиком? Как на боевых кораблях — чтобы командир мог явиться туда как можно быстрее и принять командование.

Вакуум-скафандр капитана, как и гермокостюм французского астрофизика, не имел повреждений. Черты его лица не искажал ужас, японец был спокоен, словно медитировал, отрешившись от окружающего мира — всохшие коричневые веки прикрывали глаза, оставляя узкие щёлки, в которых не было ничего, кроме бездонной черноты. Забрало шлема было расколото, по краю щетинились острые зубья кварцевого стекла; несколько осколков свободно дрейфовали по каюте.

— Сам, что ли разбил? — удивился Дима. — Колотился головой об угол стола? Странный способ, проще было шлем снять, как Гарнье…

Под потолком каюты что-то блеснуло. Я протянул руку и поймал парящий в невесомости короткий, слегка изогнутый меч. Вдоль лезвия, даже на вид, бритвенно-острого, бежала цепочка иероглифов. Я прищурился — свет наплечных фар скафандра, отражаясь от зеркально полированной стали, колол глаза.

— Похоже, капитан воспользовался вот этим. Самурай, однако…

Кроме меча — такие вот коротышки, парные к длинным катанам, именуются «вакидзаси», — по каюте летала масса всякой мелочи — книги, журналы, авторучки, даже домашние тапочки из толстого войлока. На маленькой полочке стоял под стеклянным колпаком бонсай — крошечное деревце ссохлось в вакууме, листья его, совсем уж микроскопические, коричневыми чешуйками висели на ветках. За иллюминатором — круглым, в бронзовом, под морскую старину ободе — полыхали лиловые зарницы подпространства.

— Лёх, смотри, что я нашёл! — Середа поймал плавающий под потолком чёрный плоский брусок размером с книгу. — Видеокассета! Не VHS-ка, какая-то другая, я таких не видел…

Я принял находку из Витькиных рук. Наклейку на чёрном пластике украшал ряд иероглифов — такие же были на обложке судового журнала, который мы нашли на ходовом мостике.

— Похоже, кассета для внутрикорабельных систем наблюдения и видеосъёмки. Забирай ещё с собой, и видик не забудь, наши под другой тип кассет. На «Заре» в спокойной обстановке просмотрим. И возвращаемся, здесь нам больше нечего делать.

(4−8–8)