Детство Ивана Грозного

Дурные предчувствия

А тем временем шла работа по подготовке заговора. Его участники уже определились. Теперь их набиралось не менее полусотни. Число небольшое, но вполне достаточное, если учесть, что главным противником оставался один человек. Стали привлекать и людей попроще: дворцовых слуг и псарей. Здесь тоже опасно было промахнуться: соглядатаев и слухачей Шуйский держал даже среди лиц самого низкого сословия.

Князь Федор Мстиславский на пару со статным красавцем-сыном Иваном вошли в доверие к Андрею Шуйскому, часто сопровождали его и поддерживали юного государя, внушая первобоярину, что тот ценит опекуна все больше и больше.

А Ване все труднее стало притворяться — он много знал теперь: сколько близких ему людей свел в могилу страшный душегуб! Иной раз Шуйский потреплет его по щеке, — укусить хотелось эту руку! Но надо улыбаться.

— Ну, Андрей Михалыч, родным отцом ты стал государю, как я погляжу, — умилялся Федор Мстиславский, чтобы отвлечь внимание Шуйского от мальчика: уж слишком трудно тому держать притворную улыбку-гримасу и рассыпаться в любезностях.

— Отец и есть, — довольно подтверждал первобоярин, принимая лесть за чистую монету. — Днем и ночью его добро стерегу, все государство на моих плечах. Я ведь коренной Рюрикович, как и государь. Может, еще и женю его на какой-нибудь красотке из нашего рода! Я боярской чести не уроню, не то что некоторые нынешние государственные советники: готовы спину гнуть под любой кнут, лишь бы денег побольше давали. Тогда им хоть плюй в глаза, все одно скажут — божья роса.

Любит Андрей Шуйский унижать людей, которые от него зависят. Хлебом его не корми, а дай поиздеваться над ближним.

«Ладно, похорохорься перед концом, — подумал Мстиславский. — Придет и наше время!»

Ваня зачастил на охоту. По первому снежку съездил даже в Волок Ламский, о котором сохранились неясные, но все же грустные воспоминания: ведь именно здесь, когда он был младенцем, смертельно занедужил отец. Послухов вокруг не убавилось, — где только не насадил их Шуйский! — но тут хоть не было рядом ненавистного врага. Не надо притворяться.

Ваня наслаждался вольной жизнью, скакал по полям, так что ветер свистел в ушах, в сопровождении доезжачих[56], выжлятников[57], сокольничих, простых псарей. Они улюлюкали, криками и ударами арапников выгоняли зайцев, засевших в кустах, и атукали, загоняя их в засаду. Припуская по следу, стая гончих заливалась звонким лаем. И каждый раз, приканчивая попискивающего зайца, Ваня воображал, будто расправляется со своим заклятым врагом.

Рядом с государем скакал его молочный брат, сын мамки Челядниной. После гибели матери и смерти отца он стал часто выпивать, все время проводя на охоте. Андрей Шуйский считал его конченым человеком и поэтому не обращал на него особого внимания, а между тем Челяднин оказал большую услугу Ване, рассказав ему, кто из служилых людей на псарне послухи Шуйских, а кто — честные и преданные государю люди.

Отшумел рождественский праздник, наступили святки. По домам ходили ряженые с поздравлениями, со звездой и житом. Они рассыпали его, пели колядки, славили Христа и собирали богатые поминки. Девушки выходили за ворота, выспрашивали имя у первого встречного, гадали о суженых.

В святки во дворец съезжались гости на именины бабки государя Анны Глинской, был приглашен и Андрей Шуйский. Обычно он не ездил по гостям, любил сам отмечать праздники и у себя дома встречать гостей, но не принять приглашения значило не уважить государя. Именно на это и рассчитывали заговорщики, наметив расправу над Андреем Шуйским именно в этот день.

До самого съезда гостей Ваня отсиживался в Коломенском: не хотел до условленного срока встречаться с Шуйским, боялся ненароком выдать — голосом ли, взглядом или движением каким — свою ненависть. Забрал с собою самых близких друзей — Алешу Адашева, Никиту Юрьева и Ивана Мстиславского, который нравился ему все больше: спокойной манерой держаться и умением рассказывать байки так, что все умирали от хохота, а сам он сохранял полную невозмутимость.

Охота не принесла удачи, вот и коротали время за праздничным столом. Ваня не привык еще пить, вино развязывало ему язык, и Алеша отодвинул от него хмельную чашу, заметив: «Остерегись, государь, ненароком придет твой опекун, ему не понравится!» На что Иван ответил: «Куда старику, из него уже песок сыплется, да и тот последний!» Намек был внешне безобиден и понятен только друзьям, однако насторожил послухов, и один из них послал гонца к Андрею Шуйскому пересказать первобоярину слова государевы. Гонец прибыл на его подворье перед самым выездом хозяина.

Не хотелось Андрею Шуйскому ехать, ох, как не хотелось, но и не уважить старуху Анну было нельзя.

Жена залилась слезами:

— Не езди, посетуют Глинские и забудут. Скажешь, что в спину вступило, не мог разогнуться!

Но Андрей настоял на своем:

— Нельзя не ехать! Может, какую из племянниц выдам за Ваньку! Уж намекал однажды, так он покраснел, как маков цвет, но не возразил! Как же не уважить родственницу?!

Даже доклад слухача из Коломны не остановил боярина.

— Пустое! — бросил, сморщившись. — Никакой тут хитрости нет!

Однако от известия на душе остался смутный осадок, тяготило предчувствие чего-то недоброго и, чтобы развеять дурное настроение, он перед уходом осушил чарку.

У крыльца уже ржали кони. Дворец был рядом — рукой подать, но, как и полагается важному гостю, первобоярин сел в богато убранные сани, запряженные четверкой вороных.

И опять неприятность — наткнулся на баб, метлами выгонявших беса из соседнего подворья: плохая примета! Однако лихо подкатил к дворцовому крыльцу, развернулся так, что кони разом встали возле самых ступенек. Но никто его не встречал: видно, приехал поздно из-за спора с женой и доклада слухача. В сенях сбросил на руки служкам тяжелую шубу, по лестницам и переходам прошел в столовую палату. При входе оглянулся: князья Кубенские да Палецкие — верная его опора! — уже за столом сидели, и Шуйский повернул было к ним, да государь заметил, кивнул на пустующее место напротив себя и бабки.

Пришлось покориться. Рядом митрополит Макарий был посажен, это успокоило Андрея, и он, криво улыбнувшись, сказал:

— Под боком у первосвятителя все равно, что в церкви пред амвоном. Святое место!

Ваня чуть пригубил вина, да и то самую малость, но был несколько возбужден: роковой момент приближался. За опоздание он сразу же заставил опекуна выпить большую чашу. Шуйский чокнулся с чаркой митрополита, но слишком поздно вспомнил, что тот совсем не пьет, и в замешательстве проглотил залпом что-то тягучее и очень пьяное из поданной ему чаши. Вмиг все вокруг заволокло дрожащим туманом, в котором проступали лишь очи мальчишки-государя. Они не мигали и смотрели в упор, недобрый огонек мерцал под ресницами.

А Ваня в эту минуту вспоминал, как перед пиром зашел в покои бабки и бросил ей на колени в подарок огромную огненно-рыжую лисицу, якобы подбитую им в коломенских лесах. На самом же деле псари достали ее у местного охотника, которому повезло в это утро больше, чем всему государеву выезду, да и неудивительно: всю ночь не спали. Бабка Анна, конечно, обрадовалась, да тут на беду сошлись с поздравлениями дядья, за ними владыко Макарий. И опять мало-помалу между ними завязался спор, набивший оскомину: сыновья Глинские требовали тут же во время праздничной трапезы покончить с Андреем Шуйским, а митрополит, бледный от гнева, ссылался на государево обещание, твердя, что Шуйского надо посадить в темницу, где томился их дядя, Михайло Глинский, а потом сослать на Белоозеро или в Переяславль, где отсиживался с семьей Андрей Угличский, — и этого, мол, достаточно, не следует кровь проливать!

— Полно! — оборвал Ваня жестокий и неуместный спор. — Зачем портить бабушке праздник? Не будет никакого убийства в светлый день, и я обещал это отцу Макарию!

Он поймал благодарный взор митрополита и, выходя из бабкиных покоев, с печалью подумал о том, какими врагами могут стать нынешние союзники после того, как с последним страшным отпрыском рода Шуйских будет покончено навсегда.

Ваня не собирался нарушить слово, данное Макарию, которого полюбил всей душой, и хотел еще раз подтвердить его взглядом, но Макарий сидел печальный, опустив глаза долу, и Ваня невольно перевел его на сидящего рядом с митрополитом Андрея Шуйского.

Сначала его рассмешило это необычное соседство — ведь как-никак зачинщиком был митрополит, заговор зародился и созрел в стенах его обители! — и вот сейчас жертва сидит рядом с главою заговора и откровенно радуется такому соседству. Но потом мысли приняли обычный мрачный оборот: Ваня думал о своем сиротстве, обо всем пережитом, что лишило его детства — лучшей поры жизни человеческой — и ненависть снова закипела в нем.

Тут-то и заметил опьяневший Андрей Шуйский недобрый огонек в глазах государя. Оглянулся вокруг — везде не его люди, а Кубенские и Палецкие за другим концом стола.

«Как в ловушке, — мелькнула мысль. — Права жена: не след было ехать! Пора уносить ноги».