Детство Ивана Грозного

Первые шаги на троне

— Вставай, великий князь! — тормошит Ваню Аграфена. — Просыпайся, государь-солнышко! У тебя сегодня много государственных дел.

Ушло в прошлое слово «княжич». Теперь даже мамка называет Ваню великим князем.

День его расписан по часам. Задолго до рассвета, попив молочка, он должен отстоять заутреню в соборе или в домашней «крестовой» церкви, как делал покойный тятя. Глаза закрываются, ноги подгибаются, Аграфена то и дело тормошит питомца. Потом завтрак и короткий сон, иначе может случиться великий конфуз: задремлет государь на троне в Стольной палате[21], где собираются его советники, а тут неровен час приедут на прием послы. С непроницаемыми лицами будут бить земные поклоны, протягивать к трону верительные грамоты и дары, а вернувшись на родину со смехом рассказывать своим государям, как кланялись пустому креслу, в углу которого, словно собачонка, свернулся калачиком и крепко спал малолетка.

Никогда не было такого, но уже пустил кто-то язвительную байку, и гуляет она в зарубежьи, веселит чужестранных владык.

Поэтому Боярская Дума собирается позже, чем при Василии Третьем. Сразу после утреннего сна и завтрака юного государя приводит в Стольную палату Иван Васильевич Овчина Телепнев-Оболенский. Еще в детской молодой боярин вместе с сестрой Аграфеной облачает мальчика в парадную одежду — длинный кафтан из золотой парчи, усыпанный драгоценностями, с бармами[22] на плечах, а все регалии великокняжеской власти несут вослед телохранители. Дядя Овчинка усаживает юного государя на трон, рядом пристраивает скипетр и державу[23] — атрибуты великокняжеской власти. Пока идет заседание Думы, боярин Иван Овчина неотступно сидит по правую руку государя. Он часто наклоняется к нему и подсказывает, как себя вести и что когда говорить. Так, например, Ваня уже твердо усвоил, что всякому послу, который ему земно кланяется, надо говорить: «По здорову ли брат мой?»

По левую руку от трона сидит дядя вдовствующей великой княгини Елены, князь Михаил Львович Глинский, главный опекун юного великого князя, а точнее, он сам себя таковым считает. И резонно: ведь он пока самый близкий родственник государя! Недаром перед смертью Василий Третий во всеуслышание наказал ему за малолетнего великого князя и его мать быть готову кровь пролить и тело свое на раздробление дать, а боярам велел держать его за здешнего уроженца и помнить, что хоть он и приезжий, но государю прямой слуга.

Конечно, Василий Третий ввел в опекунский совет и своих ближайших соратников: любимого младшего брата Андрея, Михаила Юрьева, Михаила Воронцова и его двоюродного дядю Михаила Тучкова, а также братьев Шуйских, Василия и Ивана.

«Но что они супротив меня!» — думает Михаил Львович и уверенным взглядом обегает своих соратников по опекунскому совету. Воронцова он уже сумел подчинить своему влиянию: в ночь смерти Василия оба беседовали по душам в передней горнице, строили совместные планы.

Скоро и остальные опекуны склонят головы перед его умом, опытом и знаниями. И не такие головы склонялись!.. Сколько европейских государей считали за честь иметь Глинского первым советником! Не поторопись князь литовский и король польский Александр Казимирович отправиться на тот свет, возможно, сейчас царил бы он, Михаил Львович, не только над родной вотчиной и городом Глинском, который дал имя его роду, но и над всей Литвой! Многие литовские православные феодалы, украинцы и белорусы считали его своим вождем, и он, Михаил, возглавил их восстание за воссоединение с Русью, но, к сожалению, не рассчитал сил. Пришлось бежать в Москву, к противнику нового князя Сигизмунда Василию Третьему. Сколько сражений он тогда выиграл, отвоевал у Литвы Смоленск!.. Но Василий не оценил его, не сделал наместником этого города, и, обиженный, Глинский вступил в переговоры с недавним злейшим врагом Сигизмундом, а тот пригласил его к себе. И опять не повезло: по дороге в Литву Михаила Львовича схватили, нашли уличающую переписку и в оковах доставили в Москву. Чтобы избегнуть смертной казни, пришлось принять православие, но все равно ему светила только тюрьма. И сидеть бы в темнице до скончания века, не влюбись стареющий Василий в племянницу Елену.

Она и вызволила дядю из тенет. А как же иначе?! Благодарить ее не за что: ведь он, Михаил Глинский, воспитывал девочку с двух лет, учил уму-разуму, заменил умершего отца… Слава Богу, теперь все позади, и можно с лихвой вознаградить себя за прошлые невзгоды! То, что не удалось в Литве, он, Михаил, осуществит здесь, на Руси. Он превратит этот медвежий, забытый Богом угол в передовую державу, а Москву — в оплот западной культуры, науки и искусства!

Да, он, Михаил Глинский, добьется своего! Опекунский совет будет работать под его началом долго, пока, как указано в завещании Василия Третьего, мальчишке не исполнится пятнадцать лет. Но кто знает, может этих пятнадцати ему вообще не стукнет… Племянница послушна, утешится вторым слабоумным сыном… Василий как ни любил молодую жену, а перед смертью подчинился древнему обычаю — оставил ей не державу, а всего лишь вдовий удел. И боярам велел ходить к ней с докладом, а не самой восседать здесь, в Стольной палате, около наследника. Он, Михаил, сидит рядом с малолеткой и нет здесь ему равных! Овчина не в счет. Правда, молод и красив, но ведь с лица не воду пить. Простоват и недалек, хоть и примостился рядом с Ваней.

Глядя в его ясные глаза, Михаил усмехнулся: «Ладно, поиграй с младенцем, а я тем временем приберу его скипетр и бармы!»

Взгляд Михаила Глинского перебежал на других бояр, сидевших на обитых бархатом скамьях вдоль стен по обе стороны от трона. У каждого свое место, соответствующее чину и родовитости. Стоило кому-то передвинуться чуть ближе к трону — и вспыхивала ссора. Покойный Василий такие раздоры быстро улаживал: чуть повысит голос, и виновный смирится. Теперь некому следить за порядком, и бояре сами творят суд по принципу «кто сумел, тот и съел». Дело доходит до того, что таскают друг друга за бороды. Они у всех длинные, но далеко не всегда густые, и те, у кого они пожиже, подчас несут немалый урон.

У братьев Шуйских бороды лопатой и такие широкие, что закрывают даже высокие воротники, да и сами они ширококостные, с места не сдвинешь, особенно тучен Василий. А сидящие напротив них братья Бельские телосложением пожиже, бороды свисают тощими сосульками. Но члены этих двух кланов за грудки не хватаются: оба рода породнились с великими князьями, сидят ближе всех к трону, держат фасон перед менее родовитыми.

Потомки Гедеминовичей, бояре Бельские вышли из Литвы, но уже давно обосновались на московской земле и обрусели. Федор Бельский женился на рязанской княжне, родной племяннице Ивана Третьего, деда государя-малолетки. Теперь в Стольной палате заседают сыновья Федора Бельского: старший — известный своим воинским искусством добродушный толстяк Дмитрий и средний Иван, обходительный, умный, дальновидный — вон как зыркает глазищами! Своим дружелюбием и культурой Бельские привлекают многих. А младший брат Семен, строптивый и обидчивый, принес старшим немало горя: он требовал, чтобы государь возвратил его родовые земли и города Рязань и Вельск, насильственно присоединенные к московской державе еще при Иване Третьем, и за это его сослали в монастырь, но недавно помиловали и выпустили в связи с восхождением на престол Ивана Четвертого, малолетки. Даже пожаловали службой в серпуховском гарнизоне, сформированном на случай войны с Литвой.

Бельские симпатичны Михаилу Глинскому уже тем, что они из Литвы, дорогой его сердцу. Но симпатии свои он прячет глубоко в себе и, поймав взгляд Василия Шуйского, отвечает самой располагающей улыбкой: это крепкий орешек, который еще предстоит раскусить. Его брат Иван — послабее и весь во власти старшего, хотя держится куда наглее. Впрочем, оба они ему противны: уж очень много мнят о себе! Их родословную Михаил Львович изучил досконально. Потомки суздальских князей, изгнанных еще сыном Дмитрия Донского со своих наследных земель, они примкнули к новгородской вольнице. Прадед Шуйских по прозвищу Гребенка был даже последним воеводой вольного города, но когда Москва покорила его, Шуйские скрепя сердце подчинились московским князьям и теперь состояли у них на воинской службе. Особенно прославился в походах Василий. Будучи воеводой Смоленска при Иване Третьем, он сумел удержать город от нашествия литовцев и поляков не военной силой, а хитрым расчетом и невиданной жестокостью: ночью повесил на стенах города сотни его жителей, подозреваемых в связи с литовцами и поляками, и противник, обнаружив на рассвете такое зверство, отказался от атаки и отступил. Василий получил награды и всюду кичился своей воинской смекалкой, а чтобы укрепить близость к трону, несмотря на свои пятьдесят лет, женился на двоюродной сестре великого князя царевне Анастасии, которая годилась ему в дочери.

С таким бороться трудно, надо брать его исподволь, лаской, и ни в коем разе не гладить против шерсти, иначе наживешь лютого врага. Вот поэтому Михаил Львович и улыбается Шуйским, кивает головой, даже когда они несут явную околесицу.

Сегодня на совете Боярской Думы судили-рядили об отношениях с государствами-соседями. Уже месяц минул с той поры, когда их послы, испробовав поминальной кутьи на тризне Василия Третьего, повезли своим государям грамоты с предложением малолетнего Ивана Четвертого заключить мирный договор — такой же, какой был с его отцом. Положительный ответ пришел только из Казани, где на престоле сидел Еналей, ставленник Москвы. Он прислал клятвенную грамоту, обязуясь во всем следовать советам великого князя. От ногайского Мамая, много лет прибыльно торгующего с Русью, послы доставили трогательное письмо, которое с умилением зачитали перед троном:

«Любезный брат! Не ты и не я произвели смерть, но Адам и Ева. Отцы умирают, дети наследуют их состояние. Плачу с тобой, но покоримся необходимости!» Только Еналей и Мамай приветствовали нового государя всея Руси. Да, не густо!

Литовский князь Сигизмунд еще прошлой осенью отправил Василию Третьему грамоту с предложением мира, но внезапная смерть не позволила тому подписать ее. Сигизмунд долго безмолвствовал. Наконец, послы привезли его ответ на предложение нового малолетнего князя. С гордой кичливостью он писал: «Могу согласиться на мир, если юный великий князь уважит мою старость и сам пришлет послов ко мне». А к письму приложил список городов, отнятых у него Василием Третьим, которые требовал возвратить обратно.

Между тем из Крыма пришло сообщение, будто Сигизмунд начал переговоры с Саиб-Гиреем о союзе против Москвы. Видимо, ободренный этим, Саиб-Гирей совсем обнаглел и на послание о дружбе ответил набегом на рязанские земли.

Вот какую свинью подложил Москве дряхлый Сигизмунд!

Шуйские тут же встали на дыбы и потребовали немедленного объявления войны с Литвой. Глядя на них, думские бояре разделились: кто был «за», кто — «против». Но разве же так делают: без подготовки, едва отбившись от крымских татар?..

Покричали, выпустили пары, но так ничего и не решили. А Михаил Львович молчал и только улыбался всем, чтобы ни с кем не портить отношений. Был еще разговор о застройке Москвы, об укреплении столицы и пограничных крепостей, и опять ни на чем не остановились, разошлись ни с чем…

Так и толкли воду в ступе и на втором заседании, и на третьем, на четвертом…

Каждый пекся о себе, а не о государстве.