Девочка (не) Джеймса Бонда

17 глава. Высшее проявление любви

Аня

В Москву я прилетела одна. Рухама проводила меня в аэропорт, но сама осталась в Италии. Ей необходимо было закончить дела.

— С тобой свяжутся в Москве, девочка, — прошептала она, крепко обняв меня напоследок. — Не волнуйся. Просто отдыхай.

— А Стальной не летит? — поинтересовалась я.

— Летит, но другим рейсом. Всё сложно пока. Ну, долгие проводы — лишние слезы. Не прощаюсь, — Рухама шутливо хлопнула меня по попе и быстро пошла к выходу.

— Милая моя, я так волновалась! — бабушка крепко обняла меня и всхлипнула. — Что ж ты не предупредила? Я бы тесто на пирожки поставила бы. Твои любимые, с капустой. Здесь были люди из…

— Я знаю откуда они, бабушка. Давай не будем об этом, — я прижалась лицом к морщинистой, тёплой, родной щеке и мне стало так хорошо, как в детстве.

— Ладно, об этом не будем, — согласилась бабушка. — Я о другом. Как твой этот Железный Феликс?

— Он не мой, ба. И вообще ничей.

Я оглядела нашу маленькую квартирку. Несколько дней назад я уезжала отсюда, полная надежд на счастье. На байке, за спиной любимого мужчины. И на ветру громко хлопали мои крылья. А теперь ничего этого нет. И мужчины нет. И надежды нет. После полета начались будни.

— Чаю? — спросила бабушка.

Я молча кивнула и пошла в свою комнату. Меня встретили учебники, разложенные на столе. Мой маленький мир, который вдруг оказался таким кукольным и ненастоящим. Мои проблемы, обычные для каждой студентки: экзамены, курсовые, зачёты. Черт! Завтра же зачёт. А я совсем забыла. Еще тема скользкая: права человека в международных отношениях. Ага. Видели мы уже и права человека, и международные отношения. Своими глазами видели. Кто вообще пишет эти учебники? Люди, полностью оторванные от темы? Достало их вранье. Но врать на зачёте придется. Повторять эту ерунду, что там написана. Я открыла учебник. Меня душили слезы. Нет, я не буду плакать. Буду продолжать жить, как раньше. До того, как познакомилась со Стальным.

Бабушка вошла в комнату с подносом и поставила его прямо на учебник. Достала из кармана домашнего платья платок и вытерла мне слезы.

— А ну-ка рассказывай! — потребовала она.

— Ба, я не могу.

— Понимаю, что всё рассказать нельзя. Да и меня не интересуют интриги и секреты. Хочу знать, что здесь, — она прикоснулась к моей груди. — Ты мне про твою железяку рассказывай. Это единственное, что меня волнует.

Я горько расплакалась, спрятавшись у нее на груди. А бабушка заплакала вместе со мной.

— А знаешь, что? — я отстранилась от нее, хлюпая носом, — не буду больше никого любить. Вот Сашка за мной бегает, добивается меня, весь мозг проел. С ним и буду. И не важно, что мне на него начхать. Важно, что ему не всё равно.

— Мудро! — сказала бабушка. — Вопрос в том: выдержишь ли ты так?

— Выдержу! — твёрдо сказала я и легла в свою постель. — Ба, спать хочу, просто умираю! Я подремлю немного, а потом поговорим, ладно?

— Спи, моя девочка, — бабушка укрыла меня пушистым пледом и поцеловала в лоб. — А я пока пирожки с капусточкой испеку. Вот проснёшься ты и горяченькие поешь. А потом и полегчает. Пирожки — это лучшее лекарство.

Я проснулась в темноте и спросонья не поняла, который час. По квартире витал упоительный запах пирожков. И только сейчас я поняла, как проголодалась. Рот наполнился слюной. Я вскочила с постели и побежала на кухню.

— Как ты вовремя, — улыбнулась бабушка, доставая из духовки полный противень румяных пирожков. — Целый день проспала, бедная моя. Умаялась? Я сейчас чайку горяченького налью. Ты ешь пока.

Я схватила горячий пирожок и жадно откусила. И в этот момент раздался звонок в дверь.

— Это кто так поздно? На ночь глядя? — обеспокоенно спросила бабушка и перекрестилась. — Что-то в последнее время ночи лихие да неспокойные. Да и дни тоже. Спаси нас, господи!

— Сама открою, ба, — держа пирожок в руках, я прошла к входной двери. — Кто там?

— Рухама. Открывай, девочка.

Я распахнула дверь.

— И чего сидим дома? — с порога поинтересовалась она.

— А где мне еще быть? В генштабе? — огрызнулась я.

— У Стального, — пожала плечами она.

— Добрый вечер, — бабушка вышла на лестничную клетку. — Да вы проходите. У меня чай горячий, пирожки свежие.

— Благодарю вас, — улыбнулась Рухама. — К сожалению, некогда. Я вашу внучку украду на пару минут, — она схватила меня за руку и потащила по лестнице вниз.

Этажом ниже я разозлилась и вырвала свою руку из ее крепкого захвата.

— Рухама, не тащи меня, как куклу! Что тебе нужно? Не хочу я ничего слышать о Стальном. Пойдем к нам, я тебе чаю налью.

— Да наплевать мне на твой чай! — резко ответила она и схватила меня за плечи. — Не уступай! Ты ничего не знаешь! Ты не понимаешь мелкой и детской своей головёнкой, что этот человек для тебя сделал!

— В каком смысле? — растерялась я.

— В прямом, — ответила Рухама. — Это я тебя подложила под Аль-Ваффу. А Стальной не хотел. Он сопротивлялся до последней минуты. И ведь не допустил, чтобы тебя отправили к этому гаду. В первый раз в жизни он пошел против своих же принципов. Себя наизнанку вывернул и изломал. И даже слова тебе не сказал.

— Зачем ты всё это мне говоришь, Рухама? Что я тебе сделала? За что?

— Это не ты. Это моя бабская зависть. Хотела сделать больно Стальному за то, что он когда-то оттолкнул меня. А сделала больно только себе. Думала, что если ему будет плохо так, как мне когда-то, когда он меня выбросил из своей жизни, то меня отпустит. А стало только хуже. Ему хреново, а мне совсем невыносимо. Ты сейчас одевайся, девочка. Я тебя к нему отвезу. Сама. Пусть хоть кому-то в этой чёртовой жизни будет хорошо. Может, и мне тогда полегчает?

— Рухама, я ничего не хочу. Тебя не осуждаю и обиды не держу. Просто не нужны мне эти страсти, любови и прочее. И никому не нужно. Я ему не нужна, понимаешь?

— Вот дура ты малолетняя! Это Стальной тебя не отдал Аль-Ваффе. Я не знаю, как он это сделал, потому что он всё время был на виду. Ни на минуту не отлучался с приема итальянских партнёров. У него железное алиби. Но я точно знаю, что это он. Мое чутье никогда не подводит. И я такая не одна. В нашей профессии без чутья никак. Многие понимают и догадываются. Просто не могут доказать. И если Стальной поставил тебя выше работы, значит ты ему очень нужна.

— Да ничего ты не знаешь! — закричала я. — Он меня оттолкнул! Он меня тупо не хочет, понимаешь, Рухама?

Она отвернулась и прошептала:

— Ой, идиотка малолетняя!

Повернулась ко мне, снова схватила за плечи и начала трясти.

— Ты ничего не знаешь о его жизни. Он любил девушку по имени Яна. Он ею бредил. Ее убили из-за него. И всё, что осталось — это ее силуэт, очерченный мелом на асфальте. Мы все думали, что Стальной никогда не оживёт. Он винил себя и был прав. Из-за его оплошности она погибла. Но там, в Италии, я поняла, что он решил больше не повторять ту же ошибку. Поэтому Аль-Ваффа мертв. И даже если никто ничего не доказал, я всё равно знаю, что это Стальной уберег тебя и пожертвовал всем, что у него есть, чтобы этот подонок Аль-Ваффа к тебе не прикоснулся даже пальцем. Ты моложе, но намного мудрее меня, девочка. Но пойми раз и навсегда: важна только любовь — и больше ничего. Иначе останешься такой, как я, одинокой. Знаешь, как бывает страшно ночами от того, что рядом ни души? И только тени тех, кто когда-то обнимал и целовал, шепчутся по углам. Холодные тени, безмолвные. И слова некому сказать. Ты можешь завести собаку. Ты можешь завести кошку. Но они не спасут от этой страшной тишины. Там, где должен быть любимый мужчина, там пусто. Ничего! Насинг! Нада! И никакие деньги и заслуги этого не заменят. Потому что когда-то один раз в жизни ты испугалась и отступилась от своей любви. Одевайся! Иначе я тебя сейчас за волосы потащу вот так, как есть, в пижаме и тапочках. Не могу я на это всё смотреть. Не нужно клонировать таких, как я. Нас нужно отстреливать, как загнанных лошадей. Чтобы мы не мучились, — она устало опустилась на ступеньку.

— Не понимаю тебя, Рухама, — я села на лестницу рядом с ней. — Ты сначала меня готова была сожрать. А теперь сама к нему тащишь. Почему?

Она горько усмехнулась:

— Я думала, что если тебя не станет, он будет мой. Потому что устала пережидать его баб. Но я врала сама себе. Просто привыкла защищать всё своё. Столько лет отгоняла от него женщин! Сначала упустила Стального по дурости. Он ведь был в меня влюблен и хотел быть вместе. А я не поняла ничего ни про него, ни про себя. Потом сама захотела, а место было занято Яной. Я всё ждала, когда он наиграется, бросит ее и вернется ко мне. Но он прилип к ней намертво. А потом ее не стало.

Я внимательно посмотрела на Рухаму. Она вспыхнула и торопливо зачастила:

— Нет, это не моя вина. Даже не думай! Я здесь ни при чем. Просто повезло — как я тогда думала. Вот сейчас он отплачет, отгорюет и вернется ко мне. Не вернулся. Но я всё равно ждала. А теперь вместо Яны — ты. И тебя мне уже не переждать. А Стальной должен быть счастлив. Не будет он моим. Никогда — это страшное слово, девочка. Я бы убила того, кто его придумал. Не может мужик быть один. Даже такой, как Стальной. Вернее, такой, как Стальной, особенно. Поэтому я отдаю его тебе.

— Но как можно отдать того, кого любишь? — я осторожно погладила ее по руке.

Она перехватила мою руку, сжала ее в ладонях и горячо возразила:

— Это и есть высшее проявление любви, — Рухама закусила губу, в ее глазах блеснули слезы. — Очень легко схватиться за любимого, — она крепко сжала мою руку, — вцепиться и рычать: "Никому не отдам!" Но самое сложное — это отказаться от родного человека просто для того, чтобы он был счастлив. Я так люблю Стального, что отказываюсь от него и передаю тебе. Иди и люби его. Береги его, как только можешь. Просто сделай его счастливым. Лучше ты, чем какая-то чужая стерва, которая его сделает несчастным. Ты меня сейчас не поймёшь. Слишком маленькая. Позже у тебя проснется это чувство, что за мужика нужно отвечать, как за ребёнка. Мужики — они ведь и есть дети, которые никогда не вырастают.

Она встала, отряхнула элегантные светлые брюки и решительно сказала:

— Одевайся! Я тебя отвезу к нему. И не слушай ничего из того, что он скажет.

Я стояла перед дверью Стального, не решаясь позвонить. Несколько раз поднимала руку, но опускала ее. Прошла целая вечность, прежде чем я решилась нажать на кнопку звонка. За дверью послышались шаги. Дверной глазок на миг потемнел. Раздался торопливый щелчок замка и дверь распахнулась. Стальной молча отошел в сторону, приглашая меня войти. Мы прошли по коридору в гостиную.

— Чай? Кофе? Сок? — вежливо спросил он.

От него веяло таким холодом, что мне показалось, будто по комнате пронесся морозный вихрь.

— Ничего не нужно. Спасибо.

Стальной молча прошел на кухню и вернулся через пару минут, держа в руке стакан и бутылку клюквенного сока. Поставил это всё на журнальный столик, свинтил пробку с бутылки и налил в стакан сок.

— Пей, — он протянул стакан мне.

— Спасибо, — я взяла стакан и поставила на журнальный столик.

— Если ты по поводу обещанного: работы, карьеры, помощи в продвижении, то всё остаётся в силе, — его голос был таким фальшивым, что меня даже покоробило.

Говорил глупости он, а стыдно было мне. И из этого стыда вдруг родилась волна злости. Кому адресована вся эта чушь? Зачем?

— Может быть, хватит, отрабатывать на мне легенду и нести фигню? — спросила я.

— При чем здесь легенда? — пожал плечами он.

— А при том, что ты сейчас изображаешь кого-то другого. Вот я и спрашиваю: для кого эта легенда? Не для меня, так точно!

Он гневно нахмурился:

— Не понимаю, о чем ты. Аня, зачем ты пришла?

— Ты знаешь, — я подошла к нему вплотную. — Не беси меня, Стальной! Я устала от этих дурацких игр. Я всё знаю! Мне Рухама рассказала, что Аль-Ваффу…

— Хватит! — внезапно рявкнул он. — Ни слова больше! Никогда не говори о том, чего не понимаешь! И навсегда забудь эту фамилию, слышишь? А с Рухамой я поговорю. Ее слишком много в последнее время в моей жизни. Это перебор!

— Не слышу. И не забуду! И молчать не буду! Перебор — это то, что ты сделал ради меня, а теперь отталкиваешь! Зачем ты врёшь, Стальной?

Стальной

— Зачем ты врешь, Стальной?

Что ей ответить? Этой мелкой чебурашке в белой футболочке с очередной мультяшкой на груди? Наверное, потому что после тебя, Стальной, остаются только силуэты, очерченные мелом на асфальте. Потому что всю жизнь ты живешь за стеклом, за которым где-то в другом измерении происходит нормальная жизнь. Твое сердце давно не бьется, Стальной. Твой пульс — это удары о пустоту там, где оно когда-то было. Оглядываясь на свою жизнь, ты понимаешь, что это кровавые осколки прошлого, застрявшие в могильных крестах. Многие хотят быть на тебя похожими. Тебя называют по фамилии, потому что им тоже хочется быть стальными. Они не знают главного: по ночам ты стоишь на коленях и беззвучно молишься, прося Его, чтобы в мире было как можно меньше похожих на тебя.

— Я причиню тебе боль и больше ничего, — он устало потёр виски. — Потому что ты захочешь быть на первом месте, как любая женщина, а для меня всегда на первом месте страна.

— Снова этот пафос! — поморщилась она. — Ты повторяешь это раз за разом потому, что пытаешься убедить себя, а не меня. Я знаю, что ты сделал ради меня. Ты врун, Стальной. Я тебя ненавижу изо всех сил и люблю! Не смей меня выгонять! Не смей!

Вот тебя и облили холодной водой, Стальной. На башку опрокинули целое ведро. Да, для себя ты это повторяешь. Конечно же, для себя. Себе врать нельзя. Этой девочке можно. Какого рожна она ворвалась в его не размеренную, ни черта не устроенную жизнь? Права была Рухама. Ему нельзя с такой девочкой. Можно только с такими, как Рухама — избитыми, переломанными, сожжёнными изнутри. Потому что они одного поля ягоды.

— Я знаю, что ты меня любишь, — в ее глазах заблестели слезы. — Я чувствую. Но сделай же что-нибудь для этой любви! — она подошла к нему вплотную, заглянула в глаза, приподнявшись на цыпочки.

Ты уже сделал для нее главное, Стальной, а она этого ещё не поняла. Ты отказался от нее. Потому что ей не нужен такой, как ты. Сломленный, памятью и болью распятый на календаре. Живущий от скорбной даты к скорбной дате. Даже музыка для тебя — это вечный реквием воспоминаний. Только сейчас он понял, что имела ввиду Рухама, когда сказала:

— Я так любила свою дочь, что отказалась от неё.

Вот оно — высшее проявление любви. Выть по ночам от одиночества, но освободить любимого человека от этого груза.

Она ждала ответа. Стальной с трудом разомкнул пересохшие губы и медленно, почти по слогам, произнес:

— Я тебе не нужен. Тебе нужен мальчик-ровесник с такими же интересами, с жизнью, которая впереди.

— Да откуда ты знаешь, что мне нужно? — закричала она. — Почему ты считаешь, что знаешь всё лучше меня? Почему ты всё и всегда решаешь за меня? — она уперлась руками в его грудь.

Лучше бы она этого не делала! Эти тонкие пальцы обожгли его сквозь рубашку. И он почувствовал, как трескается скорлупа покоя и равнодушия, которую он с таким трудом нарастил на сердце. Он схватил ее руки, оторвал от груди и крепко сжал.

— Да потому что я — диктатор! — закричал он. — Деспот! Тиран! Мне начхать на всю эту розовую белиберду об отношениях! Назад дороги не будет. Тебе нужно будет всё делать, как я велю. Всегда! Для вопросов и сомнений не будет места. Покоя тоже не будет. Мы не будем гулять в парках. Мы не будем отмечать праздники вместе, потому что меня, скорее всего, не будет рядом. Ты будешь жить между странами и городами. И если приготовишь ужин, а я позвоню, что еду домой, то могу не доехать до дома, а оказаться в другой стране.

— Я выдержу, — прошептала она. — Я к этому готова.

— Глупая девочка, — разозлился Стальной, — тебе так только кажется. Ни одна женщина не выдержала. Меня проклинали, потому что меня нельзя фотографировать для вашего этого Стограмма. И показывать подругам тоже нельзя.

— А мне плевать на всё. Просто будь со мной! — закричала она в ответ. — Может быть, я хочу в тюрьму к невыносимому диктатору? Ну захвати же меня, сволочь! Я знаю, что ты за меня боролся и рисковал. Почему же ты сейчас уступаешь? Не смей за меня не бороться! Не смей уступать! — она громко зарыдала и начала бить его кулаками в грудь. — Не смей играть со мной! Не смей! Не смей! Ненавижу твою эту чертову сталь! Ненавижу твою скорлупу. Ненавижу тебя и себя!

Умница! Продолжай ненавидеть. А ты, Стальной, будешь любить за двоих. Молча. Тихо. Когда никто не видит. Только не уступай, чебурашка! Просто не уступай!

— Не смей! — ее голос прервался, потому что пересохло в горле.

Она подошла к столику, схватила стакан, отпила пару глотков, поставила его на столик, но промахнулась. Стакан упал и разбился. Плача, она села на колени и принялась собирать осколки. Ее руки дрожали. Она взяла крупный осколок, он выскользнул из ее пальцев и порезал запястье. Алая кровь заструилась по руке Ани. Она вскрикнула и прижала запястье к губам, слизывая кровь.

Стальной бросился к ней, опустился на колени, осторожно взял ее кровоточащую руку. Нет, ей не должно быть больнее, чем ему! Потому что забрать чужую боль можно только одним способом: сделать самому себе больнее.

Стальной подобрал с пола осколок и полоснул по своей руке. Аня закричала:

— Что ты делаешь, псих? Зачем?

— Мне должно быть больнее, чем тебе, — прошептал он, целуя ее руку.

Он вбирал губами эти алые капли на персиковой коже. Он слизывал их. Он готов был принять от нее всё. Его кровь смешивалась с ее кровью. Он поцеловал Аню и на ее губах остался кровавый след. Он сгрёб осколки в сторону. Схватил лежащий на диване пиджак, бросил его на пол и опрокинул Аню на спину. Он взял ее тонкие руки и соединил их наверху, держа одной рукой. Второй рукой он поднял белую футболку, запачканную алой кровью. Он целовал ее всю: мягкие губы, трогательную маленькую грудь, родинки на бедре, плоский впалый живот. Скользя рукой вниз, он прикоснулся к главному. Аня протяжно вздохнула. Стальной поднялся над ней руках, впиваясь взглядом в ее лицо. Он хотел спросить: можно ли? И передумал. Даже если она внезапно скажет: "Нет!", он не послушает. Они давно прошли порог согласия.

Она только что сказала, что готова стать игрушкой тирана. Она не знала, что тиран будет лежать у ее ног, как верный пёс. Следить за ней ежечасно и ежеминутно, как голодный волк. Мучить и любить до беспамятства. Ругаться и мириться. Не уступать ей ни в чем и успокоенным зверем замирать у неё на коленях. Он боялся сделать ей больно. Боялся истоптать эту нежность, которую пока не видел ни один мужчина. Он никогда в жизни не был так осторожен.

И вдруг она попросила:

— Не жалей меня, Стальной!

И он не пожалел. Его девочка всегда будет получать то, что хочет. Она хочет Стального, она его получит! Он ворвался в нее так же стремительно, как она ворвалась в его жизнь. Он слушал её стоны, ловил каждый вздох и думал, что там, наверху, кто-то очень его любит, если после стольких лет горя послал ее. Бог снова захотел услышать свое имя. Не от Стального. От Ани.

— Боже! — шептала она.

И Стальной любил ее без устали. Он забыл про время и пространство. Он забыл про боль и потери. Он впервые за много лет забыл себя самого, растворившись в ней. И где-то там, далеко на радуге, умиротворенно и успокоено улыбнулась его Янка, зная, что вручила Стального в маленькие, но надёжные женские руки.

Аня

Стальной так меня вымотал, что я незаметно задремала и увидела сон. На мокром асфальте лежала женщина. Ее тело было очерчено мелом, а лицо прикрыто свадебной фатой. Я думала, что она мертва. Но она вдруг подняла руку, сорвала с себя фату и бросила в меня.

— Кто вы? — спросила я, поймав фату.

— Меня зовут Яна, — ответила она. — Я его первая настоящая любовь, а ты — последняя. Сбереги его ты, если я не смогла, — прошептала она и исчезла.

Лишь очерченный мелом силуэт начал бледнеть на мокром асфальте.

Я проснулась, еще ощущая тонкий материал фаты в своих руках. Рядом, на кровати, повернувшись ко мне спиной, спал Стальной. Я погладила его широкую и мускулистую спину. Тихонечко, чтобы не разбудить, поцеловала три следа от пуль. Смешной. Он думает, что диктатор это он. Потому что не знает главного: это я — диктатор. Обниму его руками и ногами и никуда не отпущу. Никому не отдам! Потому что он мой любимый шпион. Не Джеймс Бонд, нет. Он — лучше. Седой. Стальной. Мой!