Джек Бестелесный

ГЛАВА XXXVII

Хановер, Нью-Гемпшир, Земля 24-25 декабря 2053

Дядюшка Роги организовал из орды двоюродных, а также родных братьев и сестер рождественский хор. Ни Тереза, ни Джек не могли присутствовать на семейном Рождественском вечере у Дени и Люсиль; вот старый букинист и придумал, как немного их развеселить, и младшее поколение Династии, как дети, так и молодежь, с восторгом согласилось на его предложение. За два часа до того, как ремилардовскому потомству надо было отправиться на полуночную мессу в старинную католическую церковь на Сэнборн-роуд, Роги собрал их всех у себя в магазине. Он роздал нотные плашки, а потом повел всю ораву по Саут-стрит петь рождественские песни под окнами спальни Терезы.

Сыпал легкий снежок, и тонкий его покров уже похрустывал под ногами, а ветки деревьев и кустов посеребрились. В сиянии уличных фонарей Хановер выглядел до невозможности красивым. В окнах домов сверкали огнями и украшениями рождественские елки. В хоре собралось тридцать четыре певца. Не хватало только двух малышей – Филипа и Аврелии, еще слишком маленьких, а также Кори, дочки Шери и Адриена, умудрившейся простудиться… и Джека.

Они пропели «Явитесь, верные», и «Il est ne, le divin enfant» [«Он родился, божественный ребенок» (фр.).], и «Остролист и плющ», и «Иисус-младенец», и «Тихую ночь», и «Внесите факел, Изабелла и Жанетта» (по-французски и по-английски). Они целиком пропели томительно грустную «Рождественскую песню Ковентри», и кое у кого из юных певцов прервался голос, когда они добрались до совсем незнакомых слов на плашке и поняли, что это песня о невинных младенцах, перебитых по приказу Ирода, которых оплакивают их обезумевшие от горя матери:

Ирод-царь во злобе лютой отдал воинам приказ

Смерти всех предать младенцев за единый день и час.

Горе мне, тебе, сыночек! Никогда я не спою

«Спи, дитя мое родное, баю-баюшки-баю!»

Но печаль рассеялась, едва они запели «Радость миру» и завершили импровизированный концерт любимой ремилардовской «Cantique de Noel».

Сиделка, предупрежденная Роги, помогла Терезе сесть в кресло у окна. Когда певцы смолкли, Тереза помахала им, а из дверей вышла Джеки Деларю, добродушная экономка, с бумажными стаканчиками горячего какао. Роги украдкой плеснул в свой рому из карманной фляжки.

И тут – voila! [Здесь пожалуйста (фр.).] – послышался перезвон колокольчиков, лошадиное фырканье, стук копыт, и из переулочка за библиотекой выехали две большие, устланные сеном повозки с Севереном и Адриеном на козлах и остановились перед домом. Младшие дети радостным визгом приветствовали Доббина и Наполеона, которые круглый год привольно паслись на соседнем лугу и запрягались только на Рождество и Зимний карнавал.

– По повозкам! – загремел Роги. – Едем в больницу и споем Джеку. И всю дорогу тоже поем!

Так они и катили по городу, распевая «Снеговик Морозец», и «Рудолф» (английский и канадо-французский вариант), и «Каштаны в золе», и «Санта-Клаус едет в город», и «Тихо празднуй Рождество», и «Перезвон колокольчиков». Проезжая мимо занесенных снегом зданий колледжа, Марк и другие Ремиларды-студенты затянули Дартмутскую «Зимнюю песню».

Когда впереди замаячило массивное здание больницы, словно завуалированное кружащимися снежинками, дети умолкли. Радостные праздничные вибрации исчезли, и пассажиры повозок, все, за исключением пятилетнего малыша, укрылись за своими психоэкранами.

Джек.

Бедный маленький искромсанный Джек.

Наконец-то они его увидят.

Роги заботливо посоветовался со всеми старшими членами семьи, прежде чем поручил Марку спросить Джека, хочет ли он, чтобы к нему ввалилась толпа гостей. Родители постарались подготовить детей, телепатически показав им, как Джек выглядит теперь. Его вид вызвал грусть, но не ужас, так как его голова еще сохраняла нормальный вид, а рождественский колпачок скроет облысевшую кожу, и жизнеобеспечивающая камера, в которой он помещался, будет скрыта под покрывалом.

Родители предупредили младших, чтобы они не заглядывали под покрывало, хотя прекрасно знали, что это бесполезно. И они напомнили детям, что сознание у Джека очень сильное и здоровое, а потому можно надеяться на восстановление его тела.

Старшая ночная сестра встретила их у дверей и проводила к Джеку. Предупреждать оперантных ребятишек вести себя тихо нужды не было. Они гуськом входили в палату Джека, здоровались, а некоторые и говорили что-нибудь. Камера была повернута так, что Джек занимал вертикальную позу. С одной стороны стояла консоль с мониторами и управлением аппаратурой, которая поддерживала в нем жизнь, с другой – новейший мини-компьютер, управляемый мыслительно без клавиатуры или микрофона, а рядом игровой набор с психоманипуляторами. Джек все время улыбался и разговаривал со своими гостями телепатически. Выглядел он так, словно не испытывал никакой боли.

Потом вошел пятилетний Норман, один из многочисленных отпрысков Филипа, самый младший в хоре, и спросил Джека:

– Почему ты нам телепатируешь? А по-человечески ты разговаривать не можешь?

«Нет, – ответил Джек. – Гортань у меня пока цела, но без легких она бесполезна».

Кто-то резко втянул воздух, кто-то охнул, но Норман гнул свое:

– Значит, петь с нами ты не можешь. Но это ничего. Уши ведь у тебя работают?

Да. И глаза тоже.

– А сердце у тебя как?

На месте, но не бьется. Его отключили.

– А-а! – сказал Норман, скашивая глаза. И все поняли, что он с помощью ультразрения заглядывает под покрывало. Три его старшие сестры приготовились схватить его и вытащить из палаты, если он перепугается и разразится ревом, но он сказал только: – Ну и видик у тебя там, верно?

«Да», – ответил Джек, все еще улыбаясь.

– Ну, а теперь пора и спеть, – энергично распорядилась старшая сестра. – А потом Джеку надо будет отдохнуть.

Марк уже предупредил их, какие песни любит его младший брат, и они спели «Добрый король Венцеслав», и «В выси ангелы поют», и «Добрый святой Николай», и в заключение – «Роза, что цветет всегда».

Когда последние ноты замерли, Джек сказал: «Спасибо вам всем за чудесный рождественский подарок. А теперь примите и от меня по маленькому подарку… Марк, открой, пожалуйста, верхний ящик консоли. А то он иногда заедает».

Марк, недоумевая, исполнил его просьбу. И увидел, что ящик полон маленьких белых роз.

Ропот удивления тут же сменился восклицаниями и даже радостным визгом, когда розы стайкой разлетелись по палате, прилипая к костюмам, словно бутоньерки.

Джек сказал: «Это роза, которая цветет всегда! Веселого Рождества!»

– Веселого Рождества, Джек! – ответили они (у старших подозрительно увлажнились глаза) и гуськом вышли из палаты.

Старшая сестра смотрела в опустевший ящик и покачивала головой, неодобрительно поджимая губы. А потом сурово взглянула на задержавшегося Марка.

– Думаю, это ваша затея, молодой человек! Или вы не знаете, что растения могут быть носителями вирусов, опасных для вашего брата?

– Я никаких роз не приносил, – ответил Марк. – Если хотите знать, откуда они взялись, спросите у него. Он их создал. Это один из его талантов – преображать одно в другое. – Он критически оглядел розу у себя на лацкане. – А ты напортачил, Джеко. Забыл чашелистники. Но запах замечательный. Эфирные масла тебе удались.

– По-вашему, он сам сделал эти розы? – недоверчиво спросила сестра. – Из ничего?

Джек ухмыльнулся.

Марк оглянулся на пороге.

– Нет, он использовал органическое сырье. Но на вашем месте я бы не стал спрашивать какое.

Длинная полуночная месса еще не кончилась, когда Роги тихонько улизнул из церкви и побрел к себе домой – в квартиру над магазином. Он совсем вымотался, таскаясь с ребятишками, а глоток освященного вина, когда он причащался, кощунственно напомнил ему, что его фляжка давно опустела. Проходя мимо фамильного дома, он увидел свет в спальне Терезы, да и внизу многие окна были освещены. Подчиняясь внезапному порыву, он позвонил в дверь. Когда Джеки ее открыла, он спросил, легла ли Тереза. Джеки ответила, что заглянула к ней минут двадцать назад: Тереза читала. Сиделку она отпустила в церковь.

– Я поднимусь, спрошу, как Терезе понравился наш хор, – сказал Роги, сбрасывая куртку и притопывая, чтобы стряхнуть снег с сапог. – Не трудитесь докладывать обо мне. Мы с Терезой знаем друг друга как облупленные.

Джеки вежливо посмеялась его старомодным взглядам на женскую стыдливость и ушла к себе. Роги поднялся по лестнице и постучал в дверь парадной спальни. Изнутри не донеслось ни звука, и он заколебался, входить ли. Применить метаспособности ему и в голову не пришло.

«Ну, – подумал он, – если она уснула, я поправлю одеяло и погашу свет».

Он открыл дверь и даже подскочил от неожиданности. На мгновение ему представилось, что он видит высокого мужчину во фраке, который наклонялся над спящей Терезой, целуя ее в лоб.

– Поль?..

Но никакого мужчины там не было. Роги испуганно вошел, думая, что волнения этого вечера оказались-таки ему не по силам, и, пожалуй, в наступающем Новом году надо будет дать зарок трезвости. Чертово воображение. Еще немного, и вместо Поля ему начнут мерещиться змеи и розовые слоны.

…Но это был не Поль… Видение было более мускулистого сложения, чем муж Терезы, и без бороды. И тем не менее что-то в нем казалось очень знакомым.

– Espece d'idiot [Последний идиот (фр).], – обругал себя Роги.

Он поправил одеяло, погасил лампу на тумбочке и на прощание ласково погладил руку Терезы.

Рука была холодной.

Роги замер. А когда ему стала ясна правда и он торопливо зажег лампу, то, хватая трубку телефона, увидел пустой флакон из-под снотворного.