Джек Бестелесный

ГЛАВА III

Оканагон – Земля 24 августа 2051

Его вызвали.

Принудили. Его, не поддающегося принуждению!

Ничего конкретного, как, например, вызов по личной телепатической волне. Нет, чистейшее принуждение, ноющее, болезненное побуждение, которое не имело ничего общего с обычными процессами его мощного, упорядоченного молодого сознания. Его угнетало ощущение, что мать на Земле, отделенная от него расстоянием в 540 световых лет, находится в опасности, что некто или нечто стремится причинить ей непоправимый вред. И только он, Марк Ремилард, может ее спасти.

Это шло вразрез со всякой логикой, а он организовал свою жизнь так, чтобы подавлять в себе все капризные, интеллектуальные аспекты человеческой психики. Когда чувство все-таки прорывалось, он воспринимал это как личное поражение и, тщательно анализируя случившееся, старался восстановить самоконтроль, чтобы в следующий раз снизить свою податливость. Но почему-то, когда дело касалось его матери, эмоциональные всплески оказывались слишком упорными. Странно, что он продолжает ее любить с такой нерассуждающей нежностью, несмотря на ее доброжелательное равнодушие. Никакие метасозидательные пересортировки и переключения не помогли ему преобразить сыновью привязанность к Терезе Кендалл во что-нибудь более безопасное…

С отцом это ему удалось гораздо лучше. Поль уже не мог причинить ему боли или даже вывести из равновесия. Так почему же, спрашивал он себя, отношение сына к матери не поддается рационализации так же легко? Досадно, а в теперешней ситуации, подсказывала ему интуиция, даже опасно.

Но интуиция также часто бывает алогичной.

Марк попытался установить связь с матерью, но обнаружил, что она поставила непроницаемый психоэкран. И ему пришлось вызвать ее с Оканагона по подпространственному коммуникатору, словно он был метапсихический малыш или даже неоперант.

Когда он соединился с ней, Тереза весело заверила его, что все в полном порядке. Она сказала, что скучает без него, как и без остальных троих детей, отправившихся в свои летние путешествия. Но скоро они снова будут вместе, а она чувствует себя очень хорошо, и так не похоже на Марка поддаваться гипервоображению… А он совершенно уверен, что не подхватил каких-нибудь экзотических микробов?

Он заверил ее, что пройдет проверку, сухо извинился, что потревожил ее.

Она ласково засмеялась: переходный возраст, несомненно, нелегок даже для юного операнта класса Великого Магистра вроде него. Она еще раз сказала, что любит его и что дома, на Земле, все идет хорошо, а затем отключила связь.

Марк не мог решить, солгала ли ему мать или нет. Мысль о том, что в скверных ощущениях повинен переходный возраст, он отверг сразу: гормональная секреция у него была совершенно нормальной для тринадцатилетнего мальчика, и он не сомневался, что она, как и остальные функции его организма, полностью подчинена его самовоздействующим метаспособностям. Но назойливое побуждение не было воображаемым. Оно, несомненно, результат принуждения, очень точно сфокусированного на нем, и, пока он тщетно пытался установить его источник, тревога с каждым часом возрастала.

Он телепатически связался со своей рассудительной двенадцатилетней сестрой Мари, которая пыталась писать свой первый роман на старой даче их деда на Атлантическом побережье. Мари ответила ему, что виделась с матерью неделю назад и дома все как обычно. Тереза явно радуется возможности побыть некоторое время одной. Никаких внешних симптомов дисфункции сознания у нее нет. Немного возится в саду и с видимым увлечением работает над переложением загадочного песенного цикла с архаичного полтроянского лада на современный язык.

По мнению Мари, предчувствия и безотчетная тревога Марка объяснялись «несварением психического желудка». Его гигантский мозг, без сомнения, страдает от перегрузок в результате всех жутких цереброэнергетических опытов, которые он так упорно над собой проделывает; ему необходимо притормозить, расслабиться, понаслаждаться, пока его синапсы не полопались.

Марк поблагодарил Мари за совет.

Затем он попытался поговорить со своим двоюродным дедом. Роги жил над своим букинистическим магазином всего в полутора кварталах от фамильного дома. Слабая метапсихика Роги не засекла попыток Марка, из чего следовало, что старикан впал в очередную депрессивную фазу и запил. Но вообще-то дядюшка Роги вряд ли мог знать, как по-настоящему обстоят дела у Терезы. Он всегда старался держаться в стороне от родителей Марка и других галактических знаменитостей из клана Ремилардов, хотя и, как ни странно, был привязан к старшему сыну Поля и Терезы.

В конце концов мальчик решил, что ему остается только одно: вернуться домой и незамедлительно проверить все самому.

Перелет с Оканагона на Землю на космолете «Фунакоси Мару» занял трое суток при максимальном факторе смещения, выдерживаемом людьми класса Магистров. Марк Ремилард почти не испытывал боли во время трех цепных глубоких гиперпространственных перебросок. Погруженный в свои предчувствия, он, кроме того, не обратил внимания, что цена билета на суперлюминальное транспортное средство первого класса почти полностью истощила все, что оставалось на его личной кредитной карточке для карманных расходов. Когда космолет приземлился в Ка-Леи, Марк обнаружил, что ему нечем заплатить за билет на яйцо-экспресс и такси, чтобы добраться домой с Гавайев. На всякие непредвиденные случаи он возил с собой кредитную карточку семейной корпорации, открывавшую неограниченный кредит, но, поскольку ему до совершеннолетия оставалось три года, несмотря на свой редчайший метапсихический коэффициент, воспользоваться карточкой он мог только с родительского разрешения, что сразу бы насторожило Поля. А чертово предчувствие прямо-таки требовало, чтобы он скрыл свое возвращение от всех – и особенно от отца.

Поэтому Марк сел на дешевый местный челнок, который летел из Ка-Леи в североамериканский космопорт на острове Антикости, хотя это и было вдвое дольше экспресса. Но из этого космопорта он в июне прошлого года отправился на планету Оканагон, оставив свой турбоцикл БМВ Т99РТ на долгосрочной стоянке. Он решил было забрать свою тачку тайком, не заплатив, но сразу же отверг такой план. Выезд из гаража был полностью автоматизирован в предвидении подобных случаев, а компьютер славился своей подстраховкой даже от таких, как он. А если попытка сорвется и его задержат, то с тем же успехом он мог остаться на Оканагоне. Оставалось уплатить. Это практически исчерпало его кредитную карточку, но, к счастью, БМВ был полностью заправлен и можно было сразу отправиться в путь – дорожные сборы будут автоматически сниматься с семейного счета.

Марк достал из багажника кожаную форму и облачился в нее. Проверил заряд и провел проверку схемы цереброэнергетического шлема, затем надел его, надежно подключив свой мозг к машине, едва электроды шлема отозвались на мысленный приказ – защекотало кожу на затылке. Механизм БМВ стал частью его органов чувств, а система управления подчинилась его сознательным нервным импульсам, выполняя его психокоманды. В системе, построенной на цереброэнергетических принципах, не было ничего уникального, кроме того факта, что сконструирована она была для управления всего лишь турбоциклом, а не космолетом или другим каким-нибудь сверхсложным устройством. И изготовлена она не ИБМ, не «Датасис» и не «Тойотой», а самим Марком.

Обычно он вел свой сверхмощный БМВ, строго соблюдая все правила движения – кроме, конечно, езды на турботреке. Но теперь он не мог терять времени и решил гнать машину по сверхскоростным полосам автошоссе, блокируя дорожные мониторы метаэнергий. Ну а если он напорется на живого регулировщика, тут уж придется рискнуть и затуманить ему мозги.

Психоуправляемая двухколесная машина с мальчиком в седле выехала из гаражной стоянки космопорта и не превышала скорости на всем протяжении туннеля Жака Картье, выходящего на Лабрадорское автошоссе на северном берегу реки Святого Лаврентия. Однако, едва она выехала на сверхскоростную полосу магистральной наземной дороги, как мальчик включил максимальную скорость. К счастью, он не попался на глаза ни одному живому регулировщику, и ни один водитель, мимо которых он проносился вихрем, не успевал заметить его номера. Марк въехал» в Хановер вскоре после полудня, почти всю дорогу держа среднюю скорость 282, 2 километра в час.

Красивый университетский городок купался в жарком летнем мареве и выглядел безлюдным. Марк сбросил скорость и решил, что стоит сначала провести сканирование, а потом уж входить в дом.

Он свернул на пустую автостоянку католической церкви на Сэнборн-роуд за утлом его дома. Стояла такая жара, что птицы не пели, а битум на площадке совсем расплавился. Когда Марк дернул молнию кожаной формы, служившей саморегулирующим кондиционером, и сна открылась от левого плеча до правой лодыжки, у него возникло ощущение, что он попал в сауну.

Ему не стоило труда наладить терморегуляцию своего тела, но ощущение надвигающейся катастрофы поразило его с новой силой. В челноке и мчась по автошоссе от космопорта, он удерживал себя от желания дальнезондировать Терезу или вступить с ней в телепатический контакт. Предчувствие словно предостерегало его, что такая попытка чревата опасностью, что Тереза нечаянно может выдать его присутствие на Земле и каким-то образом помешать ему помочь ей. Но теперь, стоя в пыльной тени гигантского вяза-мутанта возле БМВ, который чуть пощелкивал, остывая, мальчик направил в старинный белый дом колониального стиля под номером 15 на Ист-Саут-стрит психозонд, который экранировал настолько, насколько было в его силах.

Ни Герты Шмидт, оперантной няни, ни Джеки Делаю, неоперантной экономки, в доме не было. Его мать, Тереза Каулина Кендалл, сидела в своей музыкальной студии за клавиатурой у открытого окна, негромко импровизируя на гитарный лад. Студия находилась на втором этаже. Когда внимание Марка задержалось на ее чуть блестевшем от пота лице, она отбросила со лба влажную темную прядь таким резким движением, которое никак не вязалось с ее безмятежным обликом.

Ее сознание было окружено магистерского класса экраном, прорвать который ни разу не удалось никому из Ремилардов, даже ее мужу, даже ее старшему сыну.

В другом конце комнаты, в кресле с ажурной спинкой, между компьютерным бюро и книжным шкафом, набитым старинными печатными нотами, чопорно выпрямившись, сидела Люсиль Картье, суровая бабушка Марка и свекровь Терезы. Омоложенную красоту Люсиль не осквернял пот, а ее темно-каштановые волосы с челкой были подстрижены в классическом стиле «шанель».

Люсиль говорила:

– Теперь, когда мы твердо знаем, что прогноз внутриутробной генной инженерии сугубо отрицателен, согласись, есть только один выход.

Тереза промолчала и продолжала играть – технически блестяще, но без всякой глубины и нюансов.

Люсиль держала в узде свою знаменитую вспыльчивость, проецируя сожаление, сочувствие, женскую солидарность, и одновременно пускала в ход всю силу своего принуждения.

– Тереза, милая, у семьи нет иного способа оградить тебя от последствий твоего безответственного поведения. И ребенок…

– …в любом случае обречен, – договорила Тереза, рассеянно улыбаясь.

– Северен сам произвел генетическую оценку и подтвердил наличие по меньшей мере трех не поддающихся изменению летальных особенностей в ДНК эмбриона. И мне не нужно напоминать тебе, – голос Люсиль стал жестче, – что, проведя этот анализ, Севви становится таким же пособником преступления, как и я. Но он был готов подвергнуть себя опасности ради того, чтобы убедить тебя в необратимости ситуации.

– И я благодарю вас обоих за это. И за то, что вы не донесли на меня.

– Нам и в голову не приходило доносить на тебя Магистрату!

Губы Терезы чуть дернулись.

– Ну, разумеется! Честь семьи Ремилардов и честь первого человеческого кандидата в Магнаты – подобный скандал запятнал бы нас навсегда.

– Ты не понимаешь, что говоришь! – Голос Люсиль оставался спокойным, невозмутимым, но внутри у нее все кипело от возмущения, и это было вполне открыто потаенному зондированию Марка. – Разве ты не понимала, что делаешь, когда сознательно пренебрегла Статутами Размножения?

– Нет, я понимала… но вовсе не собиралась вредить Полю или остальным членам семьи. Я… я понимала только, что на этот раз стоит рискнуть.

– Как ты могла надеяться, что все останется скрыто?..

– У меня был план. До того, как беременность станет заметной, потихоньку уехать на Кауаи, где теперь живут только коренные гавайцы и горстка североамериканцев. В старый дом моей семьи у моря. Придумать какой-нибудь предлог было бы просто! – Тереза усмехнулась. – Поль, безусловно, не заметил бы моего отсутствия среди шумихи и забот в связи с приближением конца Симбиарского Попечительства и официальной церемонии утверждения новых Магнатов Земли на Консилиум Орбе. Я решила, что потом, когда Конфедерация Землян наконец займет свое место в Галактическом Содружестве, а члены династии обретут статус Магнатов, меня так или иначе оправдают.

– Ну, рассчитывать на это никак нельзя!

– Не я одна считаю Статуты Размножения несправедливыми! И я не первая среди оперантов, кто пытался их обойти. Для нормальных людей наказание исчерпывается штрафом и стерилизацией да утратой некоторых привилегий, так почему симбиари решили применить к нам такие драконовские меры?

– У нас, оперантов, больше привилегий, – мягко ответила Люсиль. – И на нас лежит больше ответственности.

– К черту! – Голос Терезы оставался ровным. Но теперь она импровизировала что-то в духе Баха – стремительное, почти лихорадочное в своей сложности. – К черту все гнусные идеи Попечительства. К черту экзотиков и их Галактическое Содружество. Как глупы мы были, воображая, будто стать членами галактической цивилизации – значит обрести нескончаемое счастье!

– В этом с тобой согласятся кое-какие нормальные люди и некоторые операнты. Но в подавляющем большинстве человечество верит, что Вторжение спасло нашу планету от катастрофы.

– Цена – если измерять ее человеческим достоинством – была чрезмерно высока.

На мгновение покров сочувствия, экранировавший сознание Люсиль Картье, утончился и прорвалась мысль: «Жалкая глупая невротичка!» И если к этому жесткому приговору и примешивалась хоть капля любви или жалости к Терезе, то Марк ее не уловил.

Тереза словно бы ничего не заметила и продолжала невозмутимо:

– Но все это уже не имеет значения. Моя маленькая хитрость оказалась бессильной против твоей материнской проницательности, Люсиль. И ты меня разоблачила.

Она замедлила темп, музыка стала минорной. Потом почти небрежно сказала:

– Если вы с Севереном готовы сделать все необходимое, лучше назначить это на завтра, пораньше утром, прежде чем Поль вернется из Конкорда.

– Слава Богу, ты наконец опомнилась! – Люсиль вскочила с кресла, быстро подошла к невестке, взяла ее за руки и подняла с табурета. – Дорогая, я знаю, как это для тебя ужасно. И я безумно сожалею, что все так обернулось. Нам следовало бы понять твое душевное смятение. Во всяком случае, Поль…

Тереза высвободила руки.

– Поль? Нет, – сказала она тихо. В ее глазах стояли слезы, однако доступный свекрови внешний слой ее сознания внезапно проникся небрежностью, равнодушием, словно секрет перестал быть источником мук.

– Поль ничего бы не узнал. Догадаться могла только женщина. Ну что же, завтра все будет позади… Люсиль, не надо больше тревожиться из-за меня. Ты совершенно права, я – дура, и кончим на этом. По-моему, теперь тебе лучше уйти – заняться необходимыми приготовлениями. Мне бы хотелось побыть одной… Ты же знаешь, я не люблю, чтобы кто-то слышал, как жутко звучит мой голос.

– Чепуха, – твердо сказала Люсиль. – Голос у тебя прекрасен, как всегда. Сколько раз нам повторять тебе, что все твои трудности с пением – просто самовнушение? И другая… эта тоже навязчивая идея. Все это поддастся излечению, если ты только…

– Прошу тебя… – В глазах Терезы мелькнуло страдание. – Позволь нам побыть вместе последние часы.

– Но оно же ничего не сознает. В пять месяцев! – Голос Люсиль сорвался на визг, глаза сверкнули. – Ты слышишь его только в своем больном воображении!

– Да, конечно.

Тереза отвернулась от Люсиль, снова села за клавиатуру, поставила фортепьянный лад и заиграла «Колыбельную» Шопена.

– Завтра я буду готова. Просто сообщи мне, где и когда.

Люсиль узнала мотив, и ее губы сжались в узкую полоску. Но она только кивнула и вышла из комнаты. Торопливо спустившись по лестнице, Люсиль подошла к ожидавшему ее наземному автомобилю. Марк выждал, пока его бабушка выехала на Мэйн-стрит, и только тогда повел турбоцикл к дому, на ходу заговорив с матерью.

Марк: Мама, я приехал.

Тереза: Марк? Ты? Но… почему, милый? Ты же собирался после семинара на Оканагоне попутешествовать с друзьями? Побывать в Поющих Джунглях. Я же знаю, как ты ждал этих каникул. Что случилось?

Марк: Я приехал помочь тебе.

Тереза: Я же сказала, что все хорошо. Тебе не из-за чего тревожиться. (Отчуждение.)

Марк: Я знаю, что это не так. Я ощутил твою беду. Угрожающую тебе опасность. У меня возникло непреодолимое побуждение. Ты принудила меня, и я приехал.

Тереза: Нет-нет, Марк. Тебе известно, каково мое сознание, кому же, как не тебе? Способность к принуждению у меня развита слабо. Я не способна проецировать принуждение даже в соседнюю комнату. Так что же говорить о пятистах световых годах до Оканагона?

Марк: Неосознанно ты можешь это сделать… Учитывая обстоятельства. Это могла быть только ты. Не он же!

Тереза: Господи, не хочешь же ты сказать… Марк! Ты знаешь?!

Марк: Не все, но достаточно. Сейчас я могу читать твои мысли, мама. Твой барьер снят, и ты думаешь так громко, что не слышать я не могу при всем желании. А он… он правда говорит с тобой?

Тереза: Люсиль настаивает, что это невозможно. Он живет еще только пять месяцев и его мозг не развился настолько, чтобы… даже восьмимесячный эмбрион едва способен к осмыслению и уж никак не к билатеральной церебризации необходимой для самого примитивного самосознания или коммуникатирования. Я ничего не берусь понять. Ты только знай что ОН ТОТ. Ты и остальные мои чудесные дети простите меня я должна это сделать он должен жить мутант или нет ОН ТОТ Марк можешь нам помочь но тебе же только тринадцать Люсиль и Северен убьют его чтобы спасти меня но я не позволю я скроюсь я покончу с нами обоими только бы не…

Марк: Мама перестань!

Тереза:…Да.

Марк: Я здесь, в доме. Поднимаюсь наверх. Я знаю как спасти вас обоих твое подсознание поступило правильно вызвав меня. Доверься мне.

Тереза: Да.

Тереза не подняла головы, когда вошел Марк. Она молча вглядывалась в свои руки, лежащие на клавиатуре.

– Ты только мальчик. Правда, мальчик с поразительным сознанием, но все же не настолько, чтобы противостоять силам поддержания закона и порядка Галактического Содружества. Я совершила серьезное преступление, и, помогая мне, ты поставишь себя в положение моего сообщника, и тебе будет грозить то же наказание, что и мне.

– Как бабушке и дяде Северену, если они избавят тебя от него…

– Опасность их разоблачения неизмеримо мала, а тебя, если ты поможешь мне бежать, поймают почти наверняка.

– Меня не поймают. Я уже все обдумал. Вот посмотри! (Серия образов.)

– Вижу, – прошептала Тереза. – Вижу.

Она мысленно потянулась к нему – к своему старшему, который еще совсем маленьким отдалился от родителей, замкнулся в себе, словно бы отвергая любовь, как досадную помеху, пока развивал свои необыкновенные метаспособности, сулившие ему когда-нибудь стать ведущим оперантом среди людей в Новой Галактической Эре. Тереза искренне удивилась, что спасти ее… их обоих пытается именно Марк. Ведь он никогда не отличался особенной привязанностью к своим братьям и сестрам, проявляя только к отцу и матери нечто вроде олимпийского благоволения. Даже теперь он инстинктивно замер от ее психоласки, словно знал, что соприкосновение с любовью нарушит его драгоценную самодостаточность и сделает его уязвимым.

Как уже сделало.

– Марк, ты уверен? – спросила она, беря его руку в свои. Рука была теплой, не то что стены, прячущие суть его души.

– Да, – ответил он.

Тереза поцеловала мальчишескую руку и с улыбкой положила ее себе на живот, пока еще лишь чуть выпуклый. Мышцы Марка напряглись, и она испугалась, что он отпрянет.

– Вот так, – сказала она мягко, и напряжение спало. – Послушай внимательно. Его… его мыслительная волна не похожа ни на одну мне знакомую, как людей, так и экзотиков. И пока не привыкнешь, она даже пугает. Во всяком случае, так было со мной. И будь ласковым, потому что иногда он чувствует, что ему надо спрятаться. Точно испуганный зверек…

Марк опустился на колени рядом с Терезой, положил на живот матери обе ладони и закрыл глаза. Сосредоточившись, он на долгие минуты словно перестал дышать. Потом тихо вскрикнул, открыл глаза и поглядел на мать с радостным возбуждением, к которому примешивался страх.

– Все хорошо, – сказала Тереза с улыбкой. – Он правда очень рад познакомиться с тобой. И это невероятно, но, кажется, он действительно ждал тебя.