Джемс Кук

ПО СЛЕДАМ БЕРИНГА

«…Мы пересекли экватор на 203° 15 х зап. в ночь с 22 на 23…».

Прошло семнадцать месяцев, как корабли ушли от берегов Англии, а главная цель экспедиции все еще не была достигнута. Самая трудная и тяжелая часть путешествия начиналась только теперь… «Я счел своим долгом удвоить силы и внимание ко всему, что могло бы обеспечить нашу безопасность и успех нашего предприятия». Кук тщательно проверил состояние запасов, инвентарь корабля, требуя бережливости и ответственности каждого за вверенную ему часть.

Низменные острова дали запасы рыбы и черепах. Кук сам охотился за ними, уезжая на пинке к берегу. Там же, вместе со своим лейтенантом Кингом и астрономом Бейли, он наблюдал солнечное затмение. Невыносимая жара и облачность мешали наблюдателям, записавшим лишь конец затмения. На этом маленьком необитаемом острове Кук посадил семена кокосовой пальмы, дыни и оставил бутылку с обычной запиской с именами короля, кораблей и капитанов и с датой: 31 декабря 1777 года. Погрузив до трехсот черепах и много рыбы, отпраздновав рождество и новый год, пошли дальше. Кук пометил на карте аорт островок: Остров Рождества.

Записи прерываются на целых семнадцать дней. В однообразии времени острее чувствуется оторванность, скорее надоедает повторение все тех же бесед с теми же людьми. Матросы неизменно начинают ворчать, путешествие кажется им затянувшимся, чаще начинают вспоминать родные берега и нехотя выходить на работу. В душной затхлости трюма слышно попискивание крыс, нагло разгуливающих по бочкам и тюкам. Раскаленные солнцем стены шуршат тараканами. Из духоты, пропитанной табачным дымом, копотью масляных ламп, кислым запахом грязного белья, матросы поднимаются на палубу, в невыносимо слепящую, солнечную печь, обжигающую горячим ветром, мутящую сознание.

Кук боялся этих однообразных, жарких, тихих дней. Нечем было занять матросов. Их изможденные жарой лица, вялая походка, потухшее глаза говорили об утомлении, о перерасходованной силе, еще нужной ему. От этих людей зависел успех его путешествия. Чем занять, как разбудить эту полусонную толпу, без дела слонявшуюся с одного конца корабля на другой? Опять он приказывал вытаскивать постели на палубу и проветривать помещения, старался придать себе бодрый вид, будто все обстоит совсем благополучно.

Но как он был обрадован, когда в этой безнадежно огромной, раскаленной океанской дали показалась еле заметная темная полоска. Она росла с каждым часом, вытянулась, закруглилась холмами, оделась зеленью и, выбросив в море песчаные отмели и скалистые выступы, разорвалась на острова. «…Общий вид этой земли совсем не похож на острова, виденные нами в тропиках, к югу от экватора…». Очертания островов хотя и напоминали Таити, берега отличались скалистостью и мало было кокосовых пальм и хлебных деревьев, типичных для островов Товарищества.

Корабли бросили якорь у одного из островов и тотчас были окружены пирогам с туземцами, любопытно разглядывавшими невиданные суда. «Я никогда не видел во время моих путешествий людей, столь удивленных при виде корабля; их глаза беспрерывно перебегали с одного предмета на другой».. Это первое впечатление обрадовало Кука: приятно было сознавать первенство открытия. Первое приказание, отданное им, было запрещение матросам сходить на берег, а туземным женщинам всходить на корабль. Это мерой он думал уберечь открытую землю от венерических заболеваний. Туземцы острова Атуи напоминали и новозеландцев и таитян. Их язык был схож с жителями островов Товарищества.

За две недели, проведенные здесь, корабли запаслись водой, свининой и другими припасами. Кук каждый день съезжал на берег, руководил работами, изучал страну, осматривал темные селения и кладбище, производил наблюдения прилива.

Нанеся на карту открытые земли, Кук написал: «Острова Сэндвича». На этот раз роковой узел имен Кука и первого лорда Адмиралтейства был связан навсегда.

Путь от Сэндвичевых островов до Америки длился больше месяца. На редкость теплая зима спасла от резкого перехода к холоду. Седьмого марта показались на северо-востоке лесистые холмы Нового Альбиона. Налетавшие шквалы с дождем и снегом в продолжение двух недель не подпускали к берегу. Корабли медленно двигались на север. Кук работал над картой, подробно нанося всех бухты и мысы, давая им имена и исправляя многочисленные неточности своих предшественников. Только 29 марта утихшая буря позволила разыскать подходящую бухту и стать на якорь.

Берег оказался населенным. Люди «Нового Света» никак не походили на тихоокеанских островитян. Они были рослы, с правильными чертами лица, выкрашенными красной, черной и белой краской, с перьями, вплетенными в волосы. Смуглое, красноватое тело было прикрыто мехами. Они не испугались чужеземцев и тотчас вошли в переговоры и начали обмен. Приносили медвежьи, волчьи, лисьи, оленьи, кроличьи, и норковые шкуры и меняли их на железо и медь, которых предпочитали всему. Запасы ее на корабле были невелики. Пришлось отдавать им пуговицы от мундиров, отделки столов, жаровни, чайники, подсвечники. Большой улов сардин отдавался ими охотно за медную вещь. «… Черепа и человеческие руки, с несодранным еще мясом, поражали нас более всего из всех вещей, которые они нам предлагали. Они ясно дали нам понять, что съели людей, и мы действительно убедились, что эти черепа и руки побывали на огне. К несчастью, многие причины заставили нас думать, что эти племена едят своих врагов по обычаю жителей Новой Зеландии и некоторых других островов Южного моря».

Кук приказал снести на берег поврежденные мачты, кузницу, установил палатку с астрономическими приборами, разослал отряды на рубку деревьев для новых мачт, за запасом воды, за дровами и травой.

Изучая быт туземцев, Кук подходил не только с точки зрения натуралиста. Он вникал глубже, стараясь выявить социальную структуру этого быта, сложное соотношение высших и низших классов, старался разобраться в иерархической систре племен, во влияниях, оказанных на него европейской цивилизацией. В дневнике то и дело встречаются рассуждения на политические темы, отмечаются черты развития первобытных социальных форм. «Я должен заметить, что из всех мало цивилизованных народов или племен, среди коих я останавливался в течение своих путешествий, жители этого залива, кажется мне, обладают наиболее точным и наиболее строгим понятием о праве собственности на все произведения их страны…»

Он торопился к главной цели путешествия, пренебрегая иногда явной опасностью.

«…Ртуть барометра сильно упала, и все, кроме того, предвещало бурю, которая, казалось, собиралась на юге. Так как наступила ночь, я одну минуту рассуждал, буду ли иметь смелость поднять паруса или подожду до следующего дня; нетерпение продолжать путешествие и опасение потерять случаи выйти из залива, произвели на меня большее впечатление, чем опасность, и я решил выйти в море, что бы ни произошло».

Ночь была страшная. Буря трепала корабль в грохоте волн, грома, в свисте ветра, в полнейшей тьме. Капитан не видел всего корабля, вслепую сведя его в атаку на море. На следующий день шли в тумане, продолжая борьбу с наставшими шквалами. «Решимость» дала течь. До поздней ночи вымачивали воду, забивали щель. Кук жалел, что не мог подойти к видневшемуся берегу и точнее исправить карту. «…Мы проходили тогда место, на котором географы поместили мнимый пролив адмирала де-Фонте».

На 57° сев. ш. снова подошли ближе к земле. Высокие горы и холмы были покрыты снегом, у самого берега зеленели леса.

Кук узнал очертания этих берегов: он видел их на карте русского мореплавателя. Вычисления координат совпадали. Не было никакого сомнения, что это было то самое место, где высадился Беринг. Обозначив на своей карте залив, Кук «назвал его именем Беринга. По мере того как корабли двигались, Кук исправлял карту, давая новые названия мысам, бухтам, высотам. Подойдя к острову, он съехал на берег и оставил там бутылку с традиционной запиской и двумя монетами, полученными им от королевского капеллана доктора Ко?. Его именем он и назвал остров.

Продвигаясь на север, Кук руководствовался картами Беринга, оказавшимися точнее других. Описание берегов и туземцев почти совпадали. Но лондонское издание книги Мюллера[36] было так сокращено, карты исполнены так небрежно, что доверять им вполне было нельзя, и приходилось итти наугад. Все говорило о полном незнании современных географов, о грубейших ошибках и совершенно ложном представлении расположения северо-западных берегов Америки. «…Мы убедились, что северо-американский материк простирается гораздо дальше на запад, чем это указывают наиболее принятые из современных карт. Все это уменьшало возможность существования прохода в Баффинов или Гудзонов залив»…

Исследовав открытую реку[37], Кук вспоминает европейских ученых та\ легко строящих свои «научные» теории на непроверенных данных:

«Я все-таки с удовольствием думал, что если бы я не исследовал подробно этот значительный «вход», писатели, занимающиеся географией в своих кабинетах, установили бы как истину, что он сообщается на севере с Северным морем или на востоке с Баффиновым или Гудзоновым заливом, и даже, может быть, нанесли бы его когда-нибудь на карты с большой точностью и с более верными указаниями, чем проливы де-Фука и де-Фонте, невидимые, потому, что они воображаемые». Закрепив открытие реки британским флагом, корабли двинулись дальше, попав в архипелаг островов. Приходилось пользоваться проливом, выносившим суда с мелких мест. Пройдя между берегом материка и островом Кодьяком, подошли к полуострову Аляска.

Проходя островами, «Открытие» дало три пушечных выстрела, легло в дрейф и сигнализировало на переговоры. Кук послал шлюпку. Он боялся несчастного случая, повреждения корабля. Приехавший капитан Клэрк рассеял страхи. Оказалось, что туземцы, подойдя на пироге к «Открытию», передали коробочку, в которой оказался аккуратно сложенный лист бумаги, исписанный непонятными буквами. В начале стояла цифра 1778, а на обороте 1776. Кук и Клэрк решили, что бумага была написана по-русски и что они скоро встретятся с русскими промышленниками, приходившими сюда за пушниной. Говорило об этом и то, что передававший коробочку туземец снимал шапку и кланялся на европейский манер: очевидно, общаясь с русскими, местные жители переняли их манеры. Может быть, русские мореплаватели потерпели крушение и просили помощи? Клэрк отпустил туземца, не расспросив как следует. Вот почему капитан и решил сигнализировать Куку и посоветоваться с ним. Кук не верил в кораблекрушение: тогда русские послали бы кого-либо из своих. Просто письмо было оставлено промышленниками для передачи другим русским, а туземцы приняли английские корабли за русские и неудачно исполнили поручение. Останавливаться было незачем. Туземец, встретившийся на следующей остановке, тоже кланялся, снимая шапку, и, кроме того, на нем были штаны зеленого сукна. Все говорило за то, что русские побывали здесь. Туземец плыл на маленькой лодке и греб одним веслом с двумя лопастями. Его плоское с узкими глазами и выдающимися скулами лицо не было раскрашено, как у жителей западно-американского берега, и он не понимал их слов. Кук боялся делать слишком поспешные выводы… «Может быть, надо приписать это нашему плохому произношению, а не незнанию их наречия?»

Неделя прошла в медленной лавировке среди густого тумана. Рассеявшаяся мгла открыла новые острова, цепь гор. Туземцы тащили убитого кита. Между островами виднелся проход 4 на север. Корабли стали на якорь у острова Уналашки. Туземец опять принес письмо, написанное, повидимому, по-русски. Кук отдал его обратно.

Пройдя архипелагом Алеутских островов, корабли вышли в большой залив, названный Куком Бристоль.

Записи дневника за месяц после ухода от Уналашки однообразно отмечают переменный Курс кораля, астрономические наблюдения. Обычное молчание Кука о себе, о личной жизни создает впечатление полного благополучия и, как всегда в дневниках, быстро пролетевшего времени. На самом деле было иначе. На «Решимости» был тяжело больной, близкий Куку человек. Уже два месяца, как Андерсон лежал. Чахотка медленно убивала молодого человека. В продолжение года жаловался он на свое недомогание, щадившее его в редкие дни. Климат тропиков особенно худо подействовал на состояние больного. Когда корабли подошли к берегам Америки, Андерсон почувствовал себя лучше, принялся с прежним увлечением за свои ботанические исследования и коллекции. Куку казалось, что хирург начинает поправляться. Андерсон, как в свое время Георг Форстер, был Куку ближе остальных спутников. Талантливый врач и хороший ботаник, Андерсон был прекрасным человеком и товарищем. В нем не было юношеской пылкости Форстера, он был уравновешен и скромен. В совместной жизни и» работе Кук чувствовал подле себя верного помощника и, может быть, единственного человека на корабле, разделявшего целиком его взгляды. В монотонности плавания в открытом море беседы с Андерсоном сокращали время, не надоедая однообразием. Болезнь накладывала свою роковую печать на худое и тихое лицо, синевой окружала глаза, румянцем встряхивала на скулах, глухим кашлем душила голос. И вот два месяца, как Андерсону стало хуже: его лихорадило и он кашлял и выплевывал кровь. Он чаще и чаще стал оставаться у себя в каюте, трудно было выходить даже на палубу. Кук навещал его по несколько раз в день, рассказывал ему корабельные новости, сообщал о виденном на берегах. Когда туман у островов чуть было не погубил «Решимость», Кук скрыл это от него. О болезни он говорил, что она скоро пройдет, и как добрая нянька, разбалтывал микстуру, поправлял подушки, не веря уже в целительность лекарства. В солнечные, тихие дни больного выносили на палубу, и он поворачивал свое восковое лицо к солнцу, смотря на небо и волны, и, оживляясь, строил планы на будущее.

Но болезнь принялась за последнюю пытку. Андерсон слег окончательно. Он сказал Куку: «Мне трудно писать… вот мой дневник… может быть, я не поправлюсь… вот другие бумаги… вы, капитан, возьмите все это… а когда вернетесь в Англию, передайте сэеру Джозефу Бэнксу… в Королевском обществе может пригодиться и моя небольшая работа… я очень устаю… вот я тут написал…» Он протянул Куку листок бумаги — завещание, Кук обещал исполнить просьбу и замолчал. Как он мог утешить умирающего? Врать, как врут всегда в таких случаях, он считал глупым и оскорбительным. В такие минуты надо молчать. Худая рука больного легла на его руку.

«Господин Андерсон, мой хирург, страдавший чахоткой более года, умер между тремя и четырьмя часами вечера. Это был молодой Человек, полный благородных чувств, ума и приятной общительности; он хорошо знал свое искусство и достиг многих знаний в других областях. Читатели заметят, несомненно, сколь он «был мне полезен в течение путешествия и если бы смерть не убила его, общество, я уверен, получило бы от него записки по естественной истории стран, к которым мы приставали, доказавшие бы наглядно, насколько он был достоин высказанных мною здесь ему похвал. Вскоре после того, как он испустил последний вздох, мы увидали на западе землю в двенадцати лье: мы предполагали, что это остров «и я назвал его островом Андерсона, чтобы увековечить память человека, которого я любил и очень уважал».

Куку не суждено было исполнить последнюю волю своего друга, и. бумаги Андерсона, переданные с книгами и другими документами Адмиралтейству, не все попали в руки Бэнкса. Лорды сочли нужным, по соображениям политического характера, удержать большую часть бумаг в своем министерстве, уступив лишь то, что касалось естественной истории.

В эти дни корабли достигли на 65° сев. ш. западного мыса Америки, где не бывал еще ни один из европейских мореплавателей. И Кук первым точно установил степень сближения Азиатского и Американского материков. До сих пор можно было ссылаться лишь на сбивчивые указания русских мореходов. На противоположном берегу Кук увидел туземцев, резко отличавшихся от жителей Америки и высоким ростом, и продолговатостью лица, и скудостью украшений, и меховой одеждой, закрывавшей голову, и круглыми, островерхими хижинами из тюленьих шкур.

«Мы предполагали сначала, что земля составляет часть острова Аляска, указанного на карте господином Штелина, о коем я говорил выше. Но судя по очертанию берега, по расположению противолежащего берега Америки и по долготе, мы тотчас подумали, что это был «Чутский край» или восточная оконечность Азии, виденная Берингом в 1728 году»[38].

Беринговым проливом прошли «на север. На 70°44’ сев. ш. ледяное поле остановило корабли. Кук пытался обойти лед с юго-запада, потом снова повернул на север до 70°. Но ледяная преграда окружила их с трех сторон, и выход был только на юг. «Я думал найти место, где мы могли бы запастись дровами и водой, и меня заботило особенно то, как провести зиму, принеся пользу географии и навигации и быть готовым вернуться на север следующим летом, чтобы снова начать поиски прохода». В начале сентября корабли стали на якорь в бухте св. Лаврентия.

«Я должен отдать справедливость памяти Беринга и удостоверить, что он прекрасно снял берег и определил точки широт и долгот гораздо лучше, чем того можно было ожидать при способах, коими он пользовался».

Кук достиг всего, что можно было сделать до наступления зимы. Он. не хотел итти в Петропавловск на Камчатке не только потому, что этот порт был неудобен, но и потому, что не хотел оставаться без дела. «Я укажу на крайнее отвращение оставаться в течение шести или семи месяцев в бездействии; я не мог сделать ничего полезного, если бы провел зиму в этой северной стране». Он решил итти обратно к Сандвичевым островам, зайдя на Уналашку, чтобы там запастись водой.

Читая «Философические записки», книги Мюллера и Робертсона о путешествиях русских мореплавателей к берегам Америки, Кук знал о русских больше, чем многие из его соотечественников, пренебрегавших в большинстве случаев этой далекой «полуварварской» страной. Интерес широкой публики к открытиям между Азией и Америкой возник только в конце XVIII века, когда последнее путешествие Кука вызвало столько толков. Тогда же и начали появляться, главным образом, на немецком языке, более подробные описания и солидные труды об открытиях русских. Кук высоко ставил Заслуги Беринга и Чирикова, и теперь, убедившись в правдивости их сведений, еще больше заинтересовался всем, что касалось плавания, русских мореходов. О русских людях знали вообще так мало, что считали их чуть ли не такой же редкостью, как «индейцы».

Когда 3 октября корабли бросили якорь в бухте Самганутки и рабочие принялись за починку обшивок, а матросы разбрелись в поисках воды и продовольствия, туземцы начали торговлю камбалой и с утра до вечера шныряли вокруг на лодках. Через пять дней один из них потребовал свидания с капитаном «Решимости». «…Один из туземцев Уналашки, по имени Дер раму шк, преподнес мне 8-го числа очень странный подарок, принимая во внимание место, где я находился. Это был ржаной хлеб или, вернее, пирог, имеющий форму хлеба, ибо в нем была семга, сильно приправленная перцем. Этот человек принес подобный же подарок капитану Клэрку с письмом и второе письмо мне. Оба письма были написаны на языке, который никто из экипажей не понимал. Мы справедливо предполагали, что это подарки от каких-либо русских, бывших по соседству с нами; мы послали им с тем же посланцем небольшое количество бутылок рома, вина и род пива, называющегося портер. Мы думали, что ничего лучшего не могли им предложить, и мы скоро узнали, что не ошиблись…»

Капрал, посланный с подарками, вернулся через два дня с тремя русскими промышленниками, скупавшими пушнину, имевшими на Уналашке дом, склад и тридцатитонный шлюп. Русские оказались грамотными, знали арабские цифры, и Кук был приятно удивлен, что они не только были умны, но и умели себя прилично держать. Горе было в том, что они не знали английского языка, а переводить было некому. Тем не менее, Куку удалось понять, что они знают о Беринге, и о других мореходах, и о попытке найти выход в Северное полярное море. Знали они и о плавании русского лейтенанта Синда, дошедшего в 1766 году от Охотска до берега Америки на 66° сев. ш. Странно было, однако, что Камчатка и берега Америки, кроме противолежащего их стране, были им совсем незнакомы, и, рассматривая карту Кука, они сказали, что не могли разыскать, нанесенные на ней острова. Куку приятно было, что русские с большим почтением относились к памяти Беринга и прекрасно сознавали, что своим богатством они обязаны этому отважному моряку, пожертвовавшему жизнью. Переночевав на «Решимости», русские ушли, обещав принести свои карты.

«Четырнадцатого вечером, когда господин Веббер и я были в одной деревне недалеко от Самганутки, мы увидели русского, высаживающегося на берег. Как я узнал после, это было главное лицо на этом и соседних островах. Звали его Эрафим Грегориов Син Исмилов»[39].

Русский с несколькими своими товарищами расположился лагерем неподалеку от стоянки англичан, и обоюдные визиты закрепили знакомство. Измайлов потчевал Кука семгой и ягодами, капитан угощал русских портером и ромом. Немые разговоры удовлетворяли обе стороны, и Кук узнал, что Измайлов знает географию,осведомлен о всех путешествиях русских и что он вместе с Синдом ходил к Чукотскому носу. Кроме того, он говорил, что никто из русских еще не бывал на американском берегу против Чукотского носа и что эта земля называется Аляской, а вовсе не «Сташтан нитада», как это написано на английских картах. Говорил он и об экспедиции русских в Ледовитый океан в 1773 году на санях по льду до островов, лежащих у устья Колымы. Сам же Измайлов ходил в 1771 году из Большерецка на Курильские острова, оттуда в Японию, затем в Кантон и оттуда во Францию и Петербург. Кук также добился, куда девался русский корабль, совершивший это путешествие, и какова была цель экспедиции.

В одно из своих посещений Измайлов принес Куку две рукописные карты. На одной была начерчена Камчатка, и берег от Охотска до Японии. Карта была исправлена Измайловым, и Кук понял, что русский пользовался при измерениях теодолитом. Камчатка была известна ему очень подробно, и там было много русских промышленников, торгующих мехами. Вторая карта была для Кука интереснее. На ней изображались острова, лежащие между Азией и Америкой, и западная оконечность американского материка. Кук нашел на ней много ошибок и неточностей, но, сравнивая ее с картой, приложенной к книге Мюллера, не мог решить, которая из них вернее. Измайлов доказывал правильность своих измерений, исправлявших обе карты, Кук делал свои предположения и должен был сознаться, что его вычисления, может быть, не были еще вполне точны. Местоположение одной Уналашки не вызывало никаких сомнений, ее координаты были вычислены Куком совершенно правильно.

«Вот все, что я мог узнать у русских о географии этой части земного шара, и я смею думать, что они больше ничего не знали, ибо они несколько раз уверяли меня, что не знают других островов кроме тех, что указаны на их карте и что ни одно судно их нации не видело части американского материка, расположенной далее к северу, исключая находящейся против края Чутского».

Кук дружески распростился с Измайловым, поручив ему письмо к лордам Адмиралтейства, к которому приложил карту берегов Америки и открытых островов. Измайлов обещал отправить его весной в Охотск с тем, что через год оно будет в Петербурге. В свою очередь, он снабдил Кука письмами к майору Бэму, губернатору Камчатки и к начальнику порта Петропавловска. Кук подарил Измайлову октант, объяснив его применение[40].

Другим русским, с которым познакомился Кук, был Яков Иванович Сапожников, командир небольшого судна, стоявшего в бухте острова Уманока. «Он был очень скромен и не захотел попробовать наших крепких напитков, которые большинство его соотечественников, встреченных нами здесь, любили страстно». Сапожников оказался тем самым человеком, который должен был передать Бэму письмо Кука.

Англичане в свою очередь посещали дама русских. Кук счел нужным подробнее описать еду и одежду невиданных людей. «Русские умеют придать приятный вкус самым обыкновенным вещам. Я ел китовое мясо, приготовленное ими, и нашел его очень вкусным. Они делают род пудинга из семговой икры, протертой и жареной, который заменяет им хлеб, и не так плох… На них брюки, меховая шапка, высокие сапоги с подошвой и верхом из русской кожи, а голенища из очень плотной кишки. Оба начальника Исмилов и Иванович носили миткалевые кафтаны и имели, как и другие, шелковые рубахи… Эти торговцы мехами сменяются время от времени другими. Те, которых мы видели, приехали из Охотска в 1776 и должны были вернуться туда в 1781…»

Кук явно симпатизировал русским промышленникам и оправдывал распоряжения «Петербургского кабинета», диктовавшего суровые меры по отношению к туземцам. Разнузданность купцов, толковавших царские указы на свой лад, жестоко обрушивалась на порабощенных. Сидящие за тридевять земель от столицы, окраинные правители покрывали грешки промышленников, плативших крупную дань за их благосклонность. Кук оправдывал и купцов, видя в их поступках единственный способ исправления дурных наклонностей туземцев. Трудно было узнать прежнего либерала, мечтавшего о свободе и братстве, филантропа, проповедывавшего ласковое и бережное отношение к «диким». Видимо, неудачи его собственных опытов принесли разочарование, и с годами эти взгляды уступили место если не обычному, грубому произволу других «открывателей», то, во всяком случае, более обыкновенному и легкому способу воздействия, принятому европейцами, позволявшему применять силу, действовать на слабую сторону полуживотного инстинкта первобытного человека.

Уже с начала этого последнего путешествия Кук заметно меняет тактику своих отношений с туземцами, он все реже и реже сдерживает себя, и многие из его поступков не могут уже быть приписаны исключительно вспыльчивости: они совершаются обдуманно, без прежней горячности и носят характер системы. Ни ум, ни доброта не помогли ему перешагнуть через ворох влияний, взглядов, традиций его среды. Во всех отношениях стоя Липе очень многих своих современников, он не мог прорваться на иную дорогу и окончательно освободиться от связывающих пут. Поэтому, быть может, эта невольная ошибка, нежелание сдержать себя, найти иные, благополучные пути к разрешению возникающего конфликтна и была причиной трагической развязки его счастливой жизни.

От Уналашки решено было итти прямо к Сэндвичевым островам, где пробыть несколько зимних месяцев, запастись всем необходимым итти обратно к Камчатке, с расчетом прибыть туда в середине мая.

Первый день нового 1779 года начался в густом тумане и дожде у одного из Сэндвичевых островов. Истрепанные бурей корабли, теряя друг друга, в тумане лавировали в течение двух месяцев у берегов, ища удобной бухты, осторожно держась подальше от рифов, кипевших сильным прибоем.

Наконец, 16 января 1779 года на рассвете показалась бухта, по виду удобная для остановки. Кук послал на разведку лейтенанта. В это время корабли были окружены массой пирог, полных народом, свиньями, фруктами. Эта тысячная флотилия крутилась и галдела целый день. Никто из туземцев не был вооружен, и их мирное настроение было?для Кука ясно. Как всегда, в такой толпе оказался вор; украв руль от одной из лодок «Решимости», он пустился наутек, и Кук решил воспользоваться этим случаем и показать туземцам действие огнестрельного оружия. Он приказал дать поверх удиравшей пироги три выстрела из ружья и три из мортиры. От этого никто не пострадал, но ошеломленные островитяне ринулись к берегу, и их добродушное миролюбие уступило место тревожной настороженности. Они не поняли значения выстрелов, не увидав ни раненых ни убитых, скоро успокоились и на следующий день, когда корабли вошли в бухту, громадной и мирной любопытной толпой встречали чужеземцев.

Кук был доволен таким приемом: ему казалось, что он достиг наконец желанного признания среди туземцев. В этот день он написал последнюю страницу своего дневника, прекрасно заключившую запись его жизни, целиком отданной заветной цели:

«В одиннадцать часов утра мы стали на якорь в бухте (которую туземцы называют Каракакуа), на тринадцати саженях с песчаным дном, около четверти мили от северо-восточного берега… Я никогда не видел, в течение моих путешествий, столь многочисленную толпу, собравшуюся на одном месте, ибо независимо от тех, кои приехали в лодках, берег бухты был покрыт, зрителями, другие плавали вокруг нас группами в несколько сотен человек, и их можно было принять за плоты из рыб. Необычайность этой сцены нас очень поражала, и на борту нашлось мало людей, кои сожалели бы, что видели мою неудачу в попытках найти проход на Севере, ибо если бы они удались, мы не имели бы случая остановиться второй раз на Сэндвичевых островах обогатить наше путешествие открытием, которое, повидимому, во многих отношениях должно быть самым значительным из сделанных до сих пор европейцами на обширном пространстве Тихого океана».