Дикая Омега

Глава 13

ТЭЙН

Тяжёлая дубовая дверь со всего разлёта бьётся о стену, когда я врываюсь в кабинет отца, мои шаги гулко разносятся по отполированному мраморному полу.

Мне здесь быть нельзя.

Технически, я нарушаю три закона, просто появившись без его разрешения. Но прошло чуть больше двух недель с тех пор, как Айви привезли к нам, и сегодня — первый день, когда Чума признал её состояние стабильным.

Первый раз, когда я смог оторваться от её постели хоть на пару часов — кроме сна и редких обязанностей по Шато. И даже сейчас — половина моих внутренних демонов орёт, что я не должен был уходить.

Вторая половина хочет крови.

— Что, чёрт побери, это такое? — рычу я, слова вырываются из горла, будто гравий.

Генерал Харгроув поднимает на меня стальной взгляд из-за своего массивного стола, глаза сужаются. Офицеры, сидящие вокруг — по знакам отличия явно высокие чины — неловко ёрзают под внезапным напряжением.

— Тэйн, — произносит отец, голос у него низкий, контролируемый. — У меня совещание. Что бы там ни было, подождёт.

— Нет. Не подождёт. — Я упираю руки в стол, наклоняюсь вперёд, взгляд впивается в его. — Ты мне соврал. Центр Перевоспитания? Это долбаная камера пыток.

В его лице дрогнуло раздражение, но он быстро спрятал его за привычной каменной маской. Коротким кивком он отсылает офицеров. Они спешат выйти, и мягкий щелчок двери ничуть не гасит пульсирующую в моих венах ярость.

— Ты драматизируешь, — говорит он, когда мы остаёмся одни. Откидывается в кресле, кожа скрипит. — Центр — необходимая институция. Он поддерживает порядок, обеспечивает, чтобы омеги знали своё место.

Я коротко, жёстко смеюсь. Смех без капли юмора.

— Их место? Это — побои и голод? Шрамы и ломанные кости? — Достаю из кармана фотографии, сделанные Чумой — снимки избитого тела Айви, доказательства месяцев насилия. Раскидываю их по столу, словно карты. — Это ты называешь порядком?

Он бросает взгляд на фотографии. Лицо ровное, но в глазах — едва заметная вспышка. Отвращение.

Тень той человечности, что была в человеке, который меня вырастил. Тень, которую я давно подозревал похороненной вместе с матерью.

Но исчезает так же быстро, как появилась.

Он отбрасывает фото, как ненужный мусор.

— Тэйн, ты не понимаешь, как устроено общество. Для общего блага приходится жертвовать.

— Жертвовать? — Я сжимаю кулак так, что костяшки хрустят. — Она — человек. Не пешка в твоих ебаных играх. Как ты можешь это оправдывать? Как ты можешь сидеть здесь и говорить, что это — правильно?

— Правильно и неправильно — роскошь, которую мы не можем себе позволить, — спокойный тон доводит до бешенства. — Омеги — важная часть системы, но если оставить их без контроля, начнётся хаос. Их нужно держать в узде — любыми средствами.

Я смотрю на него. И холодная догадка опускается в живот ледяным грузом.

— Ты знал, — произношу я. Голос — будто чужой. — Всё это время… ты знал, что там творится.

Он смотрит прямо, не моргая.

— Я не знал о ней конкретно. Но да, мне было известно, что администрация может быть… строгой с проблемными случаями. Это моя работа — знать.

Отвращение поднимается в горле, горькое, как желчь.

— Твоя работа? А долг быть человеком? Альфой? Что насчёт элементарного достоинства?

— Достоинство — привилегия слабых, — резко бросает он, и наконец-то его маска трескается. — Мы альфы. Мы несём бремя лидерства, делаем трудные выборы. Если ради стабильности общества несколько омег должны пострадать — так тому и быть.

Я отступаю на шаг, смеясь глухо и пусто.

— Ты — трус.

— Я — реалист, — парирует он, поднимаясь. Его фигура нависает через стол, внушительная, военная.

— Ты думаешь, я оставлю это так? — требую я. — Это ты навязал нам ебаную омегу, а теперь хочешь, чтобы я что, вёл себя как какая-то бета-сука, которой вообще похуй?

— Я ожидаю, что ты будешь вести себя как лидер, — ровно отвечает он, поправляя китель. Будто ярость — его худший грех, а не та трусливая покорность Совету, которая давно превратила его в их цепного пса.

Хотя… кем тогда становлюсь я?

— Если тебе небезразлично её состояние, — продолжает он, — значит, Совет был прав. Она выполняет свою роль. И, между прочим, она больше не в руках Центра. Будь благодарен.

Любой другой пропустил бы скрытую угрозу.

Но не я.

Я знаю генерала Харгроув куда лучше, чем он сам хотел бы.

— Да пошёл ты, — тихо бросаю я, отталкиваясь от стола.

Он даже не моргает. Ни злости. Ни человеческого сожаления.

— Однажды, когда займёшь моё место, ты поймёшь. Поймёшь необходимость нашей работы.

— Нет. — Голос у меня тихий, но ледяной. — Я никогда не стану таким, как ты. Никогда не оправдаю это… это извращение. Если это и есть ваше лидерство, то ты и Совет можете гореть в аду.

Я разворачиваюсь, направляясь к двери. Сердце колотится в ушах, как рёв поезда.

— Тэйн, — окликает он. Голос — острый, властный. — Не будь дураком. Ты не сможешь изменить систему. Ты лишь уничтожишь себя.

Я замираю на секунду. Рука находится на ручке двери.

Поворачиваюсь на пол-оборота.

— Может быть. Но я хотя бы смогу жить с собой. А ты?

Ты можешь?

Не дожидаясь ответа, я распахиваю дверь и выхожу, оставляя позади человека, которым когда-то восхищался. Оставляя отца, которого, как оказалось, я никогда не знал.