Дикая Омега

Глава 21

ВИСКИ

Виски обжигает горло, оставляя за собой огненный след, когда я делаю ещё один глоток прямо из бутылки. Не то чтобы это мой любимый напиток… но уж больно символично сегодня.

Я — разбитое дерьмо.

Пьяное, жалкое, никчёмное дерьмо, сидящее на койке в изоляторе, пока Чума соизволит прийти и вправить мне, мать его, плечо обратно.

Чёртов Призрак.

Ещё минуту назад мы мирно смотрели какой-то тупой фильм про зомби, и вдруг он вспыхивает и несётся на меня, как чёрт из табакерки. Этому психу даже не нужен повод, чтобы попытаться раскидать мои кишки по стенам.

Я делаю ещё один жёсткий глоток, поморщившись от резкого вкуса.

Идея схватить его за маску и заорать, что настоящий зомби всё это время был с нами в комнате — была, мягко говоря, хуевой.

Даже будучи вдрабадан пьяным, я знаю, что лучше не дразнить именно ЭТОГО зверя.

В этот раз мне хотя бы удалось перекатиться в сторону, и он не пробил мне череп своей бревноподобной рукой. С плечом так не повезло — вывернул его, когда я рухнул на пол с такой силой, что, кажется, треснула плитка.

Вот и сижу сейчас, заливаю в себя хорошее, чтобы заглушить огненную боль, расползающуюся по всей левой стороне тела, пока жду, когда же Доктор Чёртов Лебедь снизойдёт до моего величества. На языке — горький привкус поражения вперемешку с алкоголем.

Наконец дверь тихо шипит, открываясь, и он появляется. Весь такой эффектный в своём идиотском костюме чумного доктора.

Ну прямо грёбаный театр.

Я фыркаю в бутылку и бросаю на него укоризненный взгляд из-под ресниц.

— Ну, бля, наконец-то, — бурчу, заплетающимся языком. — А я уж думал, что ты попёрся подглядывать за нашей омегой, Док.

Чума, разумеется, не отвечает. Просто подходит ближе, скользя почти бесшумно, несмотря на берцы с железными носами. Нависает надо мной, бесстрастный, как всегда, и нажимает на вывихнутое плечо пальцами в перчатке.

Я шиплю сквозь зубы — алкогольный туман отходит, пробитый белым горячим всплеском боли.

— Полегче, пернатый, — скалюсь. — Ты должен чинить, а не ломать дальше.

— Тогда не дёргайся, — отзывается Чума глубоким, вибрирующим голосом из-за маски. — Чем больше ты ёрзаешь, тем больнее будет. Тебе.

Да я, сука, ещё как буду ёрзать. Но — неожиданно — его тычки и надавливания сменяются лёгкими поглаживаниями. Я снова напрягаюсь, но спустя минуту немного расслабляюсь.

— Кто тебе этого осьминог набил? — спрашивает Чума таким тоном, словно обсуждает погоду. Он проводит пальцами по выцветшим тенётам татуировки на моём бицепсе. — Сомневаюсь, что у художника была лицензия.

Я бросаю на него взгляд.

— Один бета сделал тату-машинку из кусков железа. И нет, я не спрашивал, была ли у него ебаная «лицензия». И вообще это не осьминог, а кракен, придурок. Он просто выцвел.

Чума негромко хмыкает.

— Если бы ты не нажирался во время набивки, пигмент держался бы лучше. И это не кракен. Это осьминог.

— Что ты блять вообще знаешь о кракенах, а? — бурчу я.

— Знаю, что они не бывают такими мелкими, чтобы держать бутылки пива, пистолеты и гранаты в своих щупальцах, — резко отвечает он. — Ты хоть раз видел океан?

Я закатываю глаза. Ну и ебаная сука.

— В фильмах видел.

Чума перемещается за мою спину, упирается одной сильной рукой в лопатки, а другой берёт меня за плечо.

— Когда-нибудь посмотрим вместе, — произносит задумчиво. — Съездим, когда войны наконец закончатся.

— Ага. Как будто это когда-нибудь случится, — фыркаю.

— Возможно, и нет.

Он наклоняется ближе. Я чувствую жар его тела даже через тонкую майку.

— Это будет больно.

Следующее мгновение — резкий рывок.

Глухой, влажный хлопок.

И я ору:

— ЧЕРТОВ МАМКИН ХУЙ!

Перед глазами пляшут чёрные точки.

Ублюдок просто отвлёк меня. Усыпил бдительность. Как всегда.

— Не будь таким ребёнком, — укоряет Чума, голос слишком спокойный для такого ахера, который он мне сейчас устроил. — Плечо на месте. Жить будешь.

Я поворачиваюсь, тяжело дыша, чтобы посмотреть ему в глаза, но сталкиваюсь лицом с этой чёртовой маской. Вблизи видно, насколько искусно она сделана — выгравированные узоры, металлический клюв, острый и хищный. Мой взгляд скользит по резким линиям, по золотым линзам, которые светятся, как глаза хищника. Его ладонь всё ещё лежит на моём бицепсе — крепко и уверенно.

— О, ну спасибо тебе, Док, — скалюсь я, стараясь вложить в слова как можно больше яда. — Да чтобы я без твоих экспертных лап делал?

Чума молчит секунду, просто сверлит меня этими чёртовыми линзами. А потом — не говоря ни слова — тянется к застёжкам на маске.

Каждый щелчок застёжек звучит оглушительно громко.

— О, не боишься, что я тебя заражу? — ядовито бросаю я.

— Не будь идиотом. Идиотизм не заразен.

Я бормочу ему «пошёл на хуй» себе под нос и делаю ещё глоток, наблюдая краем глаза, как он снимает маску. И вот — лицо.

Аристократичные черты. Резкая линия скулы с лёгкой щетиной. Полные губы, изогнувшиеся в едва заметной ухмылке, от которой хочется прописать ему по зубам.

Я сглатываю, алкоголь жжёт горло, но не гасит странного скручивания где-то в животе.

Ненавижу этого ублюдка. До дрожи.

— Вот так, — тихо произносит он. Голос без маски — глубокий, бархатистый. — Теперь лучше, правда? Теперь ты можешь смотреть мне в глаза, когда я говорю тебе, какой ты несносный засранец.

Я ощетиниваюсь, оскал кривится, слишком наигранный.

— Пошёл ты, Чума.

— Ммм, не думаю, — легко отвечает он, отложив маску. — Не в твоём состоянии.

Его взгляд опускается… ровно туда.

— Да и мы оба знаем, что в таком случае всё было бы совсем иначе.

Мой член дёргается.

Что, БЛЯДЬ? Почему я твердый?

Я же его ненавижу.

В лицо бросается жар, я ёрзаю. Конечно же, он заметил. Этот засранец замечает всё.

— Что это, по-твоему, значит, пернатый мозг? — рычу я.

Вместо ответа — его фирменный самодовольный смешок, от которого мне хочется заткнуть ему рот.

Заткнуть. НЕ — затолкать.

Какого хрена вообще творится в моей голове?

— Не смотри так шокированно, — укоряет Чума, вся та же раздражающая ухмылка на губах. — Это вполне естественная реакция. Хотя любопытно…

Он наклоняется ближе, так что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке.

— Это боль тебя так возбудила? Или что-то другое?

Я открываю рот, чтобы выдать яд, но он тихо цокает языком.

— Не нужно защищаться, Виски. В твоём… хрупком состоянии — с больным пальчиком и плечом — тебе всё равно рано или поздно понадобится чья-то помощь.

Я огрызаюсь:

— Да чтоб я подпустил тебя хоть на метр к своему члену, ты, ёбаный…

— Правда? — бросает он вызов тихим, мягким голосом.

И его рука — его, блядь, рука — оказывается на моей ноге.

Он стоит между моими коленями теперь.

Слишком близко.

ОХУЕННО близко.

Мой член дёргается снова.

Рефлекс. Просто дурацкий рефлекс.

— Ты же на взводе с тех пор, как наша омега появилась здесь, — задумчиво произносит Чума. — Больше, чем обычно. Тебя сводит с ума, что ты можешь только смотреть, но не прикасаться. Пока что.

Я сжимаю челюсть так сильно, что она готова треснуть. Но я не двигаю его руку, даже если это всё, о чём я сейчас могу думать. Я убеждаю себя, что не убираю её только потому, что это выглядело бы как уступка.

Не потому, что мне нравится.

Потому. Что. Мне. НЕ. НРАВИТСЯ.

— И что? — выплёвываю я. — Ты думаешь, ты лучше? Ты ходишь тут, строишь из себя высокомерного святого, но я видел, КАК ты на неё смотришь. Ты всё равно альфа. И именно ты проводишь целые дни в комнате рядом с её. Не надо делать вид, будто ты не сходишь с ума так же, как мы все.

Я жду, что он это отрицать будет.

Отшутится своим снобским тоном.

— Возможно, так и есть, — спокойно признаёт он.

Я хлопаю глазами. Не ждал. Совсем.

— Может, нам стоит… помочь друг другу, — размышляет он вслух, и его рука медленно скользит вверх по внутренней стороне моего бедра.

Я замираю, когда его пальцы касаются выпуклости в штанах — осторожно, почти нежно. Совсем не так, как он секунду назад вправлял мне плечо.

— Отъебись, — выдыхаю я, но слова захлёбываются, когда он сжимает мой член через ткань. Бедро дёргается само. Хуже того — мне это нравится. Он прав.

Быть взаперти в одном здании с этой омегой — с её запахом, с её телом, с её чёртовой сути — сводит с ума. Когда Тэйн впервые объявил, что у нас будет омега, я думал она снимет напряжение. Что будет… отдушина между миссиями, где ты не знаешь, вернёшься живым, мёртвым или будешь молить, чтобы тебя добили.

Она — как сирена в мягкой, тёплой коже. И теперь, когда её тело наконец набирает формы, заполняя одежду там, где раньше было только острые угловатые кости, мне становится ещё сложнее держать себя в руках.

Но вместо этого — только сплошная сладкая пытка.

И она, к тому же, меня терпеть не может.

Хотел бы я сказать, что это охлаждает меня.

Но, сука, делает только хуже.

Чума ловко расстёгивает мою пряжку, металл глухо лязгает в тишине. Я бросаю на него злой, мутный от боли взгляд, пытаясь собрать остатки своего обычного стёба, но в таком состоянии это бессмысленно. Пламя не разгорается — только дым.

— Какого хуя ты делаешь? — бурчу я. Но мы оба знаем — я не остановлю его.

— Помогаю, — спокойно отвечает Чума, стягивая ремень одним точным движением. — С твоим плечом ты сам вряд ли справишься.

— Святой Чума, защитник слабых, — усмехаюсь я, откинувшись назад.

— Я бы не называл тебя «слабым», — сухо замечает он.

— Отъебись, — огрызаюсь я. Ублюдок.

— Я о твоём достоинстве, — спокойно добавляет он. — И, к слову, лишний вес тебе идёт.

Я прищуриваюсь. Он слишком близко. Слишком наблюдателен.

Его руки замирают на пуговице моих брюк.

— Это для твоей же безопасности, Виски, — говорит он тихо, но твёрдо. — Ты слишком вспыльчив. И слишком заведён, чтобы находиться рядом с Айви в таком состоянии.

Во мне что-то рычит. Я поднимаю голову, игнорируя, как стены плавятся по краям зрения.

— Я никогда не трогал омегу против её воли, — рычу я. — И не начну.

Чума смотрит прямо на меня, не отводя взгляда.

— Не начнёшь, — подтверждает он. — Но если ты продолжишь ходить заведённым, как бомба, ты будешь бесполезен на поле. Поэтому замолчи и не мешай.

У меня почти выходит сказать ему, что он может засунуть свою «помощь» куда подальше, но слова застревают в глотке — он всё-таки расстёгивает мою пуговицу и вытягивает молнию. Мой член теперь свободен и уже достаточно тверд. Я резко втягиваю воздух, стиснув зубы. Не только от боли.

— Доктор сказал, значит доктор знает лучше, — произносит он с той самой сухой язвительной интонацией, будто вычитывает список назначений.

Он снимает перчатку — медленно, демонстративно, словно нарочно доводя меня этим ритуалом до бешенства. Я ненавижу, что это работает. Что он прав: я настолько взвинчен, что любой намёк на внимание только сильнее перевозбуждает меня.

И в следующую секунду он касается меня — не столько интимно, сколько уверенно, контролируя ситуацию так, будто я снова его пациент, а не… это.

Тело реагирует быстрее, чем мозг. Слишком быстро. Слишком легко.

— Блять… — вырывается у меня, и я закусываю губу.

Он замечает всё. Конечно. Этот псих замечает абсолютно всё.

Слишком давно у меня никого не было, кроме собственной руки. Будто целая вечность копившегося напряжения и срывов. Стоит уловить в коридоре хоть намёк на запах Айви — и у меня чувство, что я из собственной кожи сейчас вылезу от того, как сильно мне её хочется.

И бесит, что Чума прав. Бесит, что я так этого нуждаюсь. Бесит, что от чужих рук — его рук, мать его — становится так чертовски хорошо. Даже если эти руки принадлежат самому большому заносчивому засранцу из всех, кого я знаю.

Рука Чумы замирает на моём члене, хват ослабевает — и от него остаётся лишь дразнящее касание кончиков пальцев. Я издаю раздражённый рык, бёдра сами дёргаются вверх, будто ищут хоть немного трения, хоть каплю давления — хоть что-нибудь, что вернёт мне ощущение его руки.

— Что такое, Виски? — мягко, почти насмешливо. — Тебе неприятно… или слишком приятно?

Я хочу врезать ему чем-нибудь тяжёлым. Одновременно хочу, чтобы он продолжал. Ненавижу его за это ощущение потерянности, за то, что я, чёрт побери, дрожу, как подросток. И тут он тянется к своему ремню.

Блять. Он что…

— Ты серьёзно?.. — выдыхаю я, но голос звучит слабее, чем должен.

Ответ приходит быстрее, чем я успеваю глотнуть воздух: Чума тянет вниз молнию на своих брюках. Движение — медленное, намеренное, почти ленивое, и у меня в груди что-то странно сжимается.

Он не торопится. Он дразнит.

И когда ткань распахивается, я понимаю, что он вовсе не собирался скрываться или играть в недомолвки. Нет — он выставляет всё напоказ с такой беззастенчивой уверенностью, что у меня моментально пересыхает во рту.

Конечно же, у него всё «в порядке». В духе Чумы — превосходить всех даже между ног, где это никому не нужно.

И да, он длиннее.

Да, чёрт бы его побрал, на это он, наверное, и рассчитывал.

Но я шире.

Немного… но всё же.

Я раньше видел Чуму обнажённым — в тесных казармах это неизбежно. Но это было другое. Без близости. Без… этого взгляда.

А сейчас — он стоит передо мной, рука находится на ремне, на лице тот самый тёмный, жадный огонь, который я никогда прежде не видел направленным прямо на меня. И от этого огня по моей коже пробегает дрожь, будто он стягивает воздух из комнаты.

Я не могу смотреть — и не могу отвести взгляд.

— Что, увидел что-то, что нравится? — спрашивает он тихим, низким тоном.

— Пошёл ты, — сиплю я, но это пустая угроза.

Уголок его губ дёргается в знакомой высокомерной ухмылке, от которой хочется и ударить, и притянуть.

Он двигается ближе — слишком близко. И в какой-то момент между нами исчезает вся та дистанция, что обычно удерживает меня от глупостей.

Меня накрывает волной — не боли, не желания, а чего-то гораздо грязнее: ощущение полного, абсолютного контроля, который он удерживает на кончиках пальцев.

Я резко выдыхаю, запрокидывая голову назад, пытаясь сохранить хоть каплю самоуважения. Пока он не касается рукой члена. Одной рукой — свой член, второй — уже мой и прижимает их к друг другу.

Хочу что-то сказать но всё, что выходит — хриплый:

— Чёрт…

Я ударяюсь задней части головы об металлический столик. Холодная сталь, по сравнению с теплотой моей кожи и резкий контраст жара Чумы, исходящий от его члена.

Чума ускоряет движения наших членов — выверенно, уверенно, с той холодной точностью, которая заводит меня хуже любого удара. Я не могу удержаться от того, чтобы податься вперёд, будто моё тело само решило, кем ему распоряжаться.

Слишком много.

Слишком хорошо.

Слишком близко.

Воздух становится густым, пропитанным жаром дыхания и рваными, сорванными звуками, которых я не хочу выдавать, но не могу сдержать. Каждое его движение — как толчок к краю. Меня трясёт, мышцы судорожно сжимаются, будто что-то внутри меня вот-вот порвётся от напряжения.

— Не сейчас, — шепчет Чума, голос хриплый, контролирующий. — Я ещё не закончил.

Я смешно, по-идиотски смеюсь — нервно, дико.

— Даже не знал, что всё это — ради тебя, Док.

Он наклоняется к моему уху, дыхание горячее, тёмное:

— Это не ради меня. Но ты закончишь тогда, когда я скажу.

И вот это… это врезается в меня сильнее, чем любое прикосновение. Его тон. Его власть. Способность сказать «нет» моему собственному телу. У меня всегда были проблемы с приказами, но сейчас… сейчас я почти хочу подчиниться.

Почти.

Он ускоряется, его дыхание сбивается, как будто он тоже близко. Слишком близко. Вся сцена сжимается в одну точку — его движущаяся рука, его голос, моё сердце, стучащее где-то на уровне горла.

— Пожалуйста… — вырывается у меня. Я даже не уверен, кто говорит — я или зверь во мне. — Блять, Чума…мне нужно…

Чума отвечает низким, рваным:

— Я знаю. И… — почти рычание, почти просьба — …ещё немного.

Его контроль срывается первым. Я чувствую это по тому, как дрожат мышцы у него на руке, как подрагивает дыхание. Он теряет ритм, и это — всё, что мне нужно.

— Сейчас, — выдыхает он. — Теперь. Давай.

И мир ломается.

Меня выбрасывает вперёд, как ударом. Я не то что не сдерживаюсь — я распадаюсь. Всё напряжение, вся боль, весь голод — всё рвётся наружу. Я слышу собственный голос, но он чужой, звериный. Спина выгибается дугой, мой член пульсирует в руке Чумы и я чувствую как собственная сперма заливает мой живот.

Чума следует за мной, тяжёлым, глухим звуком, будто сдерживал себя слишком долго. На секунду мы оба — просто два существа, потерявшие контроль. Я чувствую как его собственная сперма накрывает дополнительным слоем мою кожу и обе наши кончи смешались вместе.

Какое-то время мы оба молчим, а потом он первый отступает, медленно, методично. Его дыхание возвращается к норме быстрее моего. Ещё одно доказательство, какой он холоднокровный ублюдок.

Я ощущаю, как он убирает руку, как делает пару шагов назад. Нахожу в себе силы открыть глаза. Он уже собирает свою одежду в порядок — молнию, ремень, перчатку. Всё — так ровно, будто ничего не произошло.

Бросает мне полотенце — даже без взгляда, просто движение кистью. Я рефлекторно хватаю его и начинаю вытирать свой живот, избавляясь от не нужной влаги.

Когда я заканчиваю приводить себя в порядок, поднимаю взгляд — и Чума уже смотрит на меня. Непроницаемым, холодным, будто за маской, хотя она сейчас лежит на столе. Он снова полностью одет. Ремень застёгнут. Перчатки — на руках.

Без единой складки, без намёка на то, что минуту назад между нами… что-то было.

— Полегчало? — спрашивает ровно.

Я фыркаю.

— Как будто тебе не все равно, — огрызаюсь.

Чума лишь пожимает плечами — плавно, почти лениво, как будто обсуждает что-то до смешного обыденное.

— Ты никому не принесёшь пользы, если будешь ходить весь на взводе и думать не сможешь, — произносит он спокойно, почти устало. — Считай это… профилактикой.

Он поднимает полотенце, аккуратно за край, и с отвращением бросает в био-контейнер, будто это не его рук дело.

— Я тебе не какое-то животное, которому нужен… контроль, — шиплю я.

Чума поворачивается ко мне, в глазах — мрачное, хищное удовлетворение.

— Нет. Животные проще. У них есть инстинкты. А у тебя… одни сплошные импульсы.

Я открываю рот, чтобы огрызнуться, но он уже теряет интерес. Одним взмахом ладони обрывает разговор:

— Оставь, Виски. Мы оба знаем, что я прав.

И это самое отвратительное — он действительно прав. Он видит меня насквозь. Знает, что меня заводит. Знает, как меня сломать. Знает, как собрать обратно.

Я резко выдыхаю. Слишком оголённый. Слишком уязвимый.

— Пошёл ты, — бросаю я и застёгиваю ремень.

Он не отвечает. Только разворачивается и уходит, звук его шагов постепенно растворяется в пустоте.

Я прикрываю глаза, выдыхая так, будто пытаюсь вытолкнуть из груди чужие руки. Плечо ноет тупой болью, но оно — ничто по сравнению с тем узлом эмоций, что сжался в груди.

Злость.

Стыд.

Раздражение.

И ещё что-то блять… странное. Что-то, что очень похоже на желание, но я не хочу называть это вслух.

Меня бесит, что кто-то — тем более Чума — может вызвать во мне такие реакции. Бесит, что он, кажется, понимает меня лучше, чем я сам. Но больше всего бесит то, что маленькая, ублюдочная часть меня… уже ждёт следующего раза, когда появится повод повторить всё это безумие.

Я встряхиваю головой, соскакивая с кушетки на чуть подрагивающих ногах. Алкоголь всё ещё шумит в крови, но паника — прошла. Я больше не на грани взрыва.

Вываливаюсь в коридор с одной простой целью — снова сделать вид, что ничего не произошло.

Но стоило мне шагнуть вперёд—

— Виски?

Глухой рык Тэйна разрезает воздух, и я резко разворачиваюсь. Он стоит всего в нескольких шагах, руки скрещены на груди, брови сведены в недовольную линию.

— Куда это ты так спешишь? — его взгляд скользит по моему взъерошенному состоянию. — И почему от тебя несёт альфа-мускусом?

Я уже раскрываю рот, чтобы выдать что-то едкое, но Тэйн поднимает руку, обрывая меня.

— Ладно, забудь, — бурчит он. — Я не хочу этого знать. У меня звонок с отцом. Говорит, возможна новая миссия.

Новая миссия?

Наконец-то шанс выпустить пар — и в куда менее унизительный способ — и хоть ненадолго убраться к чёрту от всего этого бардака.

— Наконец-то, — выдыхаю я, пошатываясь. — А то я тут скоро сдохну. Или кто-то меня грохнет быстрее.

Тэйн сощуривает глаза, оценивая меня как неисправную гранату.

— Ты не в состоянии идти на задание, — говорит он медленно. — Ты едва на ногах стоишь.

— Да ты прикалываешься? — выплёвываю я, слова слипаются от алкоголя. — Я здесь в большей опасности, чем там! Там меня хотя бы просто пытаются пристрелить, а не оторвать яйца за то, что я не так посмотрел!

И ладно… я ещё не придумал, как смотреть Чуме в лицо. Или в эти чёртовы золотые линзы.

Тэйн смотрит на меня секунду… а потом РЖЁТ.

— Может, если бы ты не бесил всех подряд, тебе бы так часто не ломали кости.

Я уже открываю рот, чтобы послать его, но он снова опережает:

— Но ладно, — вздыхает он. — Можешь идти на миссию⁠.

— Блять, да! — объявляю победно.

— Если ты соберёшься и будешь вести себя нормально. — Его бровь чуть поднимается. — И не сожрёшь весь наш паёк по дороге, как в прошлый раз.

— Да какого хрена?! Почему вы ВСЕ твердите, что я блять жирный?!

Тэйн поворачивается и идёт дальше по коридору, уже не слушая.

— Протрезвей. Собери своё барахло. Выходим скоро. Это приказ, Виски.

— Да-да, — бурчу ему вслед. — Как скажешь, босс.

Всегда с этими приказами.

Всегда с этим командным тоном, будто у него вместо позвоночника — деревянный шест.

Иногда мне хочется этот шест ему же и засунуть обратно.