Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва

ЖЕНА СИНЕЙ БОРОДЫ

Я, держа поднос с кофейником, вошла в гостиную, где сидела Ксения, уже успевшая переодеться с дороги, и стала аккуратно расставлять чашки.

— Да садись ты, — нетерпеливо сказала Ксения. — Что за авария с тобой случилась?

— А, так… Можно сказать, ерунда.

— Ничего себе ерунда!

— Знаете, только такая особо талантливая девушка как я, имея восемь лет водительского стажа, смогла врезаться в единственное дерево у дороги. Редкое везение и редкий водительский дар.

Ксения едва заметно улыбнулась.

— Ну, давай рассказывай, — сказала она.

И я рассказала Ксении обо всем, что произошло, в мельчайших подробностях. Она только кивала головой и в некоторых местах неодобрительно хмыкала.

— Тебя вообще нельзя оставлять одну. Сразу попадаешь в неприятные истории.

— Да будет вам. Все ведь обошлось.

— Пока не уверена в этом. Послушай, а ты ходила в галерею Громова? Видела картины? — неожиданно спросила меня Ксения.

— Конечно. И была очень удивлена.

— Чем же?

— Во-первых, подбором картин. Понимаете, помимо разных портретов семьи Белопольских я обнаружила там несколько работ отца.

— В самом деле? Это интересно.

— Еще как. Вначале я не могла понять, откуда они могли появиться здесь. Но потом вспомнила, что Маша говорила о нескольких полотнах, доставшихся от Дома творчества. Правда, и тут есть нестыковки.

— Какие?

— Понимаете, ведь это был Дом творчества театральных деятелей. А отец занимался только кинематографом и к театру относился, мягко говоря, прохладно.

— Да… Помню. Тогда была такая тенденция, дескать, театр уже пережиток прошлого. И твой отец не избежал тех веяний.

— Вот, и я об этом. Тогда как его картины могли попасть к Громову?

— А что за работы?

— Первая — пейзаж. Вид усадьбы, а за ней сразу простираются болота. Мрачное, однако, зрелище. Ничего светлого он не увидел. Точнее, сам дом выполнен в светлых тонах, а вот ландшафт… Не приведи господь. А еще среди болот я заметила набросок женской головы…

— Наверное, он хотел изобразить графиню, утонувшую в болотах.

— Не знаю. Понимаете, никто из жителей усадьбы не верит в эту историю. Да и отец вовсе не был склонен к мистицизму. Он бы только посмеялся, если бы узнал, что в доме бродит привидение.

— Я тоже не очень понимаю твоего отца. Зачем ему нужно было писать это… Ну хорошо… с этой работой много неясного, но я надеюсь, что рано или поздно все выяснится. А что изображено на второй?

— «Ландыши» — сказала я, и голос мой дрогнул.

Разумеется, Ксения не могла этого не заметить. И вопросительно на меня посмотрела.

«Ландыши»… Это была первая картина отца, которую я продала, когда наше финансовое состояние стало не просто критическим, а катастрофическим. И, поскольку покупателю понравилась именно эта картина, она и пошла с молотка. Хотя мне было очень жаль ее… Ведь именно с ней был связан один из самых светлых эпизодов в нашей семье.

Это было поздней весной, мы с мамой и отцом снимали дачу в Комарове. И однажды пошли с отцом в лес. Там мы набрели на полянку, где росло множество ландышей. Конечно, рвать их нельзя, но и удержаться, чтобы не нарвать, тоже не представлялось возможным. Я срывала цветы охапками, не веря в свое счастье, а отец, улыбаясь, наблюдал за мной. Мы представляли, как обрадуется мама, когда мы вернемся домой со своей добычей. И она действительно обрадовалась.

— Какая прелесть! — воскликнула мама, зарываясь лицом в душистые ландыши.

А мы с отцом с нежностью смотрели на нее. Она действительно была прекрасна, ее глаза лучились любовью. Любовью к нам. Да и наши с отцом лица светились любовью. И добротой. Словно мы только сейчас поняли, что мы семья и что это навсегда. Это было одно из тех чудесных мгновений, которыми так не баловала меня судьба, когда в доме были забыты придирки, обиды и ненавистные моему детскому сердцу разборки. Когда воцарился мир и покой.

А потом мама положила ландыши на стол, и они роскошной волной рассыпались по столешнице.

— Тихо! Не двигайтесь! — крикнул отец. — Ляля, принеси бумагу и карандаш.

Мама метнулась в комнату и вскоре вбежала на веранду, держа в руках то, о чем просил отец. Он взял бумагу и тотчас принялся зарисовывать ландыши. Так появилась чудесная акварель, которую он так и назвал: «Ландыши». И мне было до ужаса обидно, что именно она первой и была продана. Словно я продала кусочек памяти. Теперь же я, к своему удивлению, обнаружила ее в усадьбе…

Когда я закончила рассказ, то заметила, что у Ксении в глазах блестели слезы.

— Бедная, бедная моя девочка. Ты даже представить себе не можешь, как я хочу, чтобы у тебя все в жизни сложилось хорошо, — и, помолчав, она добавила: — Ты достойна того, чтобы быть счастливой.

— Каждый из нас этого достоин.

— Нет, не каждый. Счастье не так слепо, как это может показаться. Оно обычно приходит как следствие.

— Следствие чего?

— Нашего внутреннего мира, наших поступков. Впрочем, сейчас есть более интересная тема, чем философия. Ты саму Анну видела?

Я кивнула и помрачнела. И, конечно, Ксения заметила это.

— Что, она так красива?

— Даже больше, чем я могла ожидать, — и совсем неожиданно для себя добавила: — Глядя на нее, я поняла, что у меня нет никаких шансов.

— Чтобы покорить Громова?

— Да, — едва слышно выдохнула я.

— Глупости, — безапелляционно заявила Ксения. — Самые настоящие глупости. Если человек тебе действительно нравится, во-первых, ты не должна раньше времени опускать руки, во-вторых, он должен хотя бы догадываться о твоих чувствах. Ну и в-третьих, и это самое главное, с чего ты взяла, что он ее до сих пор любит?

— Ну, это совершенно очевидно.

— Кому? Мне, например, нет.

— Он же сказал Диме, что любил ее.

— Вот именно. Любил, когда женился. Возможно, любил, и когда она убегала от него. Хотя вряд ли…

— Почему?

— Потому что, если мужчина действительно любит женщину, он не допустит ее бегства.

— Потом слуги… Они все в один голос твердят о его неземной любви к жене.

— Людям свойственно создавать легенды, но, самое забавное, они начинают в них верить. Так случилось и с людьми, которые работают у Громова. А я вот сделала совсем другие выводы из того, что ты мне рассказала.

— Интересно, какие?

— Понимаешь, он действительно сильно увлекся юной красивой девушкой. Настолько, что почти сразу сделал ей предложение. Даже не потрудился узнать ее получше. Он был страстно влюблен. Заметь, страстно. А это значит, что, когда первые пылкие порывы прошли, он смог более трезво посмотреть на свою возлюбленную. И у них начались ссоры. О чем это говорит?

— О том, что у него скверный характер.

— Не только. О том, что ему не очень понравилось то, что он увидел при более близком рассмотрении. Ведь посуди сама… Громов покупает родовой дом и приводит сюда молодую жену. Причем делается это так быстро, что он не успевает отреставрировать все здание. Какое-то время они живут счастливо, потом ссорятся, потом происходит нечто такое, что вызывает у него, заметь, со слов тех же слуг, не свойственный ему приступ ярости. Жена садится в машину и уезжает. И больше ее никто не видит. А Громов перестает даже изредка приезжать в этот дом. Словно…

Ксения замолчала и задумчиво стала смотреть в пространство.

— Словно что? — переспросила я.

— Словно дом был осквернен.

«Вот это да! Такого поворота я не ожидала. Но чем Анна могла осквернить дом? Ведь никто плохо о ней не говорил. Абракадабра какая-то. Где же скрыта разгадка этой истории?» Но я так и не смогла прийти к однозначной трактовке того, что сказала мне Ксения. И тут же она нарушила мои раздумья новым вопросом.

— Опиши мне ее. Закрой глаза и вспомни, как ты пришла в галерею и впервые увидела ее.

Я так и сделала и передо мной возникла картина. Я и Маша поднимаемся по лестнице. Уже поздно, и поэтому Маша везде включает освещение. Вот, наконец, и второй этаж. Я с интересом стала рассматривать его. Конечно, я знала, что в доме много комнат, но даже не представляла, сколько. Однако Маша торопится, и у меня практически нет времени как следует все рассмотреть. Вот девушка поворачивает, мы немного проходим по коридору, и она вновь сворачивает налево. А после опять идет по длинному коридору. Я следую за ней. И вскоре мы оказываемся в самой галерее.

Картин здесь не так уж и много. Одни из них хоть и принадлежат к середине девятнадцатого века, но почти не представляют художественной ценности. В основном, это семейные портреты Белопольских, и Маша проходит мимо, не удостоив их внимания. Однако я успеваю заметить черноволосую красавицу в костюме Коломбины, она смотрит на меня огромными черными глазами и чуть насмешливо улыбается.

«Наверное, это и есть графиня», — подумала я. И подошла к ней ближе. Техника письма показалось мне знакомой. Где-то я нечто подобное видел. Где же? Я стала внимательно рассматривать портрет. И тут услышала голос Маши.

— Вот Анна Сергеевна.

— Да, да… Сейчас подойду. Подождите секундочку.

Я перевернула картину и увидела характерную размашистую подпись.

«Васин. Опять он», — подумала я. И что это могло означать? Ответ, по большому счету, лежал на поверхности. Васин написал портрет некой супружеской четы, принадлежащей роду Белопольских. Но вот были ли это граф, который убил свою жену, и сама графиня, об этом пока судить еще рано. Нужно посмотреть, нет ли в архиве их фотографий или миниатюр.

— Лера… Смотрите, а то мне еще на кухню идти нужно.

Я подошла к Маше. Передо мной был портрет очень красивой девушки, золотая копна волос каскадом спускалась на ее плечи. Девушка была одета в старинное платье, но выглядела истинной нашей современницей. Есть такие лица, их во что ни одень, они всегда выдают время в котором живут. Так и эта девушка. Но, боже мой, как же она красива. Нет, не слащавой, не сиюминутной, а настоящей красотой, поражающей прямо в сердце. Наверное, подобным образом выглядела Елена Прекрасная. У меня даже дух захватило.

И тут раздался Машин голос:

— Это и есть Анна.

— Вы были правы, — ответила я, — она прекрасна. Неудивительно, что муж ее так любил.

А про себя я подумала: «И что ты, Белка, хочешь здесь словить? Тебе ли тягаться с ней?» Нет, признала я, не мне.

Я проиграла, даже еще не начав как следует партию.

— А я так не думаю, — сказала Ксения. — Но и обольщаться пока преждевременно. Тебе нужно просто жить там, постараться понять обитателей усадьбы и сам дом.

— Дом?

— Конечно. Разве ты не знала, что старые дома очень избирательно принимают людей. Если дом почувствовал, что ты своя, он будет тебе помогать. А если ты ему пришлась не по душе, то он начнет тебя выживать.

— Тогда со мной происходит второе.

И я рассказала Ксении о привидении.

— Ничего с тобой не происходит. Мне кажется, что ты преувеличиваешь. Никакого призрака там нет. Это слухи. И я жалею, что тогда рассказала тебе об этом, — довольно резко отреагировала на мои слова Ксения.

— Но я же сама слышала… — попыталась возразить я.

— Что? — саркастически переспросила Ксения. — Как скрипнула рама? Как гуляет по комнате сквозняк?

— Ладно, убедили. Меня сейчас больше другое интересует. Вы не слышали никаких разговоров на тему, когда именно граф убил жену? В каком году… может быть, кто-то обмолвился?

— Нет, не помню. Но почему-то у меня отложилось в памяти, что это был почти конец девятнадцатого века. Чуть ли не под конец восьмидесятых. Да, да… У меня еще была ассоциация, что народники как раз активизировались в Петербурге именно в это время, и под Выборгом тоже покоя не было.

«Значит, — подумала я, — это вполне могли быть портреты графа и графини. И Васин вполне мог быть приглашен в дом, чтобы написать эти работы. И что из этого следует?»

— Как продвигаются твои дела с архивом?

— Пока никак. Ничего интересно. Какие-то бытовые записи. Купили столько-то окорока, а сахара столько-то… Видимо, экономка писала расчетную книгу.

— На самом деле именно эти записи скажут тебе об обитателях усадьбы больше, чем даже их личные письма.

— Почему?

— Ну как же! Экономка ведь все записывает, кто приезжал в дом… Значит, нужно больше продуктов к обеду, кто остался на ночь… И все в этом духе. Нужно только научиться читать между строк.

«Верно, — подумала я. — Тем более что записи датируются именно интересующим меня периодом».

…Ксения провела со мной выходные. За это время мы вдоволь посплетничали и обсудили общих знакомых. Однако к теме усадьбы мы больше не возвращались. По-моему, Ксения хотела дать понять, что дальнейший ход событий во многом зависит от меня и переливать из пустого в порожнее нет никакого смысла. И я с этим согласилась.

Ксения подробно рассказывала, как проходят съемки. Причем временами настолько смешно пародировала артистов и режиссера, что я буквально хохотала до колик. Но все когда-то заканчивается, и в воскресенье вечером Ксения уехала назад в Питер. А я в понедельник вернулась в усадьбу. Я с самого начала поставила условие, что жить буду в доме у Ксении и к десяти утра приходить в усадьбу, точно на службу. Дима не мог понять, зачем мне это нужно, а я не стала объяснять. Просто поставила его перед фактом.

На самом деле все было очень прозаично. Я боялась призрака, который, несмотря на все разуверения окружающих, все-таки, и я была уверена в этом, частенько навещал меня, пока я жила в усадьбе. А еще… Не хотела проводить вечера и ночи в одном доме с Димой. Не то чтобы я думала, что он начнет активизировать свои действия и я не смогу устоять. Нет, я знала, кто мне нравится, и на Диму смотрела исключительно как на приятеля. Но зачем же самой создавать благоприятные предпосылки и давать хоть и призрачную, но все же надежду? Поэтому я и рассудила, что самое благоразумное будет — остаться у Ксении.