Динамит пахнет ладаном

11. Дважды убитые

Орлов и Вера ехали в последнем вагоне, расположившись среди ящиков с каким-то оборудованием. Уютный запах строганых досок наводил на мысли о скором возвращении домой. Дома ждали дела и заботы, и заботы эти были весьма тягостными. Орлов и раньше с большой неохотой совершал этот переход из рейнджеров в бизнесмены. А тут еще и Вера…

Он заставил себя думать о чем-то другом. Скажем, о том, как спасать свой керосиновый завод. Уже второй год он отбивался от настойчивых предложений о продаже бизнеса. Все подобные производства в штате за несколько последних лет стали принадлежать одной компании — «Стандард Ойл», и только орловский заводик пока еще разливал керосин в бочки с собственной маркой. Стадия уговоров длилась целый год, потом начался период угроз, и скоро эти угрозы начнут воплощаться в жизнь.

Но тут он глянул на Веру, вспомнил о Паттерсоне, и ему стало стыдно. О чем он думает? Какие угрозы могут сравниться с тем, что предстоит пережить Вере? И с тем, что пережил Нэт Паттерсон перед смертью?

До Сан-Антонио оставался последний перегон, когда прогремел взрыв. Поезд на ходу дернулся и стал резко сбавлять ход. За окном в темноте проплывали какие-то горящие ошметки. Когда поезд, наконец, остановился, Орлов вместе с проводником выскочил на насыпь.

Впереди, у самого паровоза, ярко горел пассажирский вагон. Пламя вырывалось из окон, завивалось над сгорбившейся крышей. Смрадный дым сочился изо всех щелей.

Проводники и почтальоны сгрудились у насыпи, молча глядя на пожар. Орлов же вернулся в свой вагон, к Вере.

— Ты была права, — сказал он, торопливо собирая сумку. — Они не дадут тебе добраться до Сан-Антонио. Ну и не надо. Уходим.

— Что там случилось?

— Они взорвали вагон, где мы должны были ехать. Не знаю, как, но взорвали. Они знали, что мы должны быть там. И взорвали. Ну и хорошо. Теперь все ясно.

— Что тебе ясно?

— Теперь я знаю, что делать. Ты готова?

— Куда мы?

— Подальше отсюда, вот куда.

Он спрыгнул и подал ей руки, и Вера оказалась в них, легкая и хрупкая. «Ее могли убить», — подумал Орлов. Будто и сам не погиб бы рядом с ней, если б они не перебрались в почтовый вагон.

Они уходили всё дальше в темноту, а за спиной раздавались крики, заглушавшие треск огня. «Деревянные лавки и обшивка вагона сгорят быстро, — думал Орлов. — Они вспыхнули от взрыва, разгорелись на ветру, пока поезд еще не остановился. Живых там не осталось. И с опознанием тел тоже будут проблемы. Отличная возможность начать новую жизнь. Жаль, что мне это не нужно».

— Как нога? — спросил он, обернувшись.

— Если не бежать, то все в порядке, — чуть задыхаясь, ответила Вера. — Сколько отсюда до города, не знаешь?

— Нам не нужен город. Нам нужна какая-нибудь ферма. Или ранчо.

— Понимаю. Ты хочешь нанять повозку, чтобы отвезти меня в Сан-Антонио.

— Забудь про Сан-Антонио, — сказал он. — Забудь. Тебя взорвали динамитом. Тебя сожгли на костре. Тебе придется многое забыть, чтобы начать новую жизнь.

— Это невозможно.

— Забудь это слово, «невозможно».

Впереди мелькнул огонек, потом еще один. Орлов свернул к ним, и скоро смог различить на фоне предрассветного неба прямоугольники нескольких домов. В одном из них светилось окно. Огоньки, мелькавшие у дома, оказались светом керосиновых фонарей, с которыми кто-то сновал. Слышались возгласы, скрип колес.

— Запрягают, — сказал капитан Орлов и оглянулся.

Свет пожара заметно потускнел, и слабел с каждой секундой.

«Гасят, — подумал он. — Наверно, машинисты что-то придумали. У них же полный котел воды, наверно, как-то использовали. Надо будет потом узнать, как у них тут гасят подорванные динамитом вагоны. Пригодится».

Он потянул Веру за руку и присел на землю.

— Отдохнем, — шепнул он ей. — Сейчас мимо нас проедут люди. Они на пожар торопятся. Пусть. Нам с ними не по пути. Нам — в другую сторону.

— Что ты задумал, Паша?

— Некогда думать. Потом разберемся, а сейчас надо уносить ноги.

Они затаились, и повозка, скрипя колесами, прокатилась шагах в десяти от них. Было слышно, как люди в ней переговариваются по-испански. Орлов выждал, пока она исчезнет, и уверенно зашагал к домам.

На крыльце под лампой стояла пожилая женщина в ночной рубахе, с накинутой на плечи шалью. Она прикрутила фитиль, убавляя яркость. Для тех, кто будет возвращаться в ночи, хватит и едва заметного огонька, чтоб не заплутать.

Орлов похлопал в ладоши. У мексиканцев это принято вместо стука в калитку. Собственно, калитки здесь и не было. Была только покосившаяся изгородь из кривых жердей.

— Сеньора! — Он приветствовал ее на испанском. — Не подскажете, далеко ли до Сан-Антонио?

Женщина запахнула шаль на груди и отступила к двери.

— Эй, Мигель! — окликнула она кого-то.

Орлов вышел на свет и остановился, не приближаясь к крыльцу. Если в доме есть Мигель, то, конечно, говорить надо с ним, а не с женщиной.

Из окна вытянулся длинный ствол винтовки, и мальчишеский голос грозно приказал:

— Стой там, где стоишь! Оружие есть?

— Оружие у моего друга, — сказал Орлов, показывая в темноту у себя за спиной.

— Много вас?

— Нас двое, и мы очень устали. — Орлов заговорил быстро и дружелюбно. — Смертельно устали. Два дня мы бредем на своих двоих, после того как у нас украли лошадей.

— Украли лошадей? Где это случилось?

— Мы ночевали в Гринфилде. Встал на рассвете, а конюшня пустая.

— Что-то вы больно долго шли сюда от Гринфилда, — недоверчиво протянул паренек.

— Мой друг подвернул ногу и не может идти быстро. Если бы нас кто-нибудь подвез до Сан-Антонио, мы бы хорошо заплатили.

— У вас много денег?

— С собой немного, но я бы рассчитался дома. Мы там живем.

Женщина шагнула с крыльца, подняв лампу над головой, и подошла ближе к Орлову, разглядывая его.

— Ты одет по-городскому, но почему такой грязный? Похоже, ты скитался не два дня, а две недели. Ты гринго, но говоришь по-нашему так чисто, как говорят только священники. Твой друг подвернул ногу? Я не удивлюсь, если его нога перевязана, а повязка пропиталась кровью. Потому что ты сам пахнешь кровью. Кровью и смертью, вот чем ты пахнешь.

— Не хотите нас отвезти, так хотя бы скажите, далеко ли до города, — смиренно произнес Орлов.

— Подожди, когда вернутся мои сыновья, — сказала она. — У нас есть коляска, и лошади хорошо знают дорогу до Сан-Антонио. Только никто не повезет тебя, пока не увидит денег.

— Никто? А ваши соседи?

— Старый Санчес не глупее нас. Были бы у тебя деньги, ты мог бы купить у него какую-нибудь клячу. Но в город он тебя не повезет. А больше ни у кого нет лошадей.

— Что ж, тогда подскажите, кто бы мог пустить нас на ночлег?

— Иди в таверну. Ты легко ее найдешь — там собака на привязи. Как услышишь лай, значит, скоро таверна.

Он попятился, продолжая улыбаться, и краем глаза следя за винтовкой в окне. Ему не нравилось, что ствол поворачивается, сопровождая его.

Он отступил еще дальше, пока не услышал, как где-то рядом дышит Вера.

— О чем вы говорили? — спросила она шепотом.

— О разных пустяках. Но теперь я знаю, где мы возьмем лошадей. И знаю, что нам не стоит тут задерживаться.

То ли его глаза привыкли к темноте, то ли начинало светать, но Орлов уже отчетливо видел дорогу между приземистыми домиками и каменными заборами. Он шел, принюхиваясь, пока не почуял запах конского навоза.

— Здесь. Подожди меня, я быстро.

Он уже шагнул было к дому, но тут ему пришло в голову, что вернувшиеся сыновья пожилой сеньоры могут отправиться на их поиски.

— Ты должна пройти немного вперед по улице, — сказал он Вере. — Иди, пока не залает собака. Как только услышишь ее, поворачивай назад, и жди меня здесь.

Вера ушла, ничего не спросив. А Орлов подошел к дому и постучал в закрытые ставни, за которыми теплилась полоска света:

— Сеньор Санчес!

— Кто там? — тут же послышался голос из комнаты.

— Мне сказали, что вы можете продать пару лошадок.

Ставни распахнулись, и наружу высунулась усатая физиономия.

— В чем дело, амиго? Что это там у вас горит, на железной дороге? С чего бы тебе с утра пораньше потребовалась пара лошадок?

— Двести долларов за двух оседланных лошадей, — сказал Орлов.

Обычная цена составляла в этих местах пятьдесят-семьдесят долларов. Но то была дневная цена.

— Двести пятьдесят! — быстро ответил мексиканец.

— Двести двадцать, — сказал Орлов, хотя был готов выложить и триста. Но покупка без торга могла бы обидеть продавца.

— Черт с тобой! Двести сорок, и вода в придачу!

— Вода?

— Две фляги чистейшей ключевой воды!

— По рукам.

Над поселком разнесся яростный лай.

— Что за нашествие с утра пораньше? — потирая руки, засмеялся Санчес. — У меня покупатель, у Карлито в таверне тоже гости. Неужели крушение? Раньше поезда часто сходили с рельсов, и мы всем помогали. Давно такого не было, давно, лет десять как ничего такого не было. Пошли в загон, амиго, тебе понравятся мои лошадки.

Капитану Орлову не понравились ни лошади, ни седла. Один мерин прихрамывал. (Санчес божился, что еще вчера ничего такого не было, наверно, камешек за подкову попал). А седла даже в темноте выглядели такими старыми, будто их выбросил на помойку еще прадед Санчеса. Но выбирать не приходилось. Приходилось, наоборот, радоваться тому, что все уладилось так быстро. И, когда над холмами поднялось солнце, Орлов с Верой были уже далеко от поселка.

— Зачем ты посылал меня дразнить собаку? — спросила она.

— Сам не знаю. Наверно, чтобы подумали, будто мы с тобой направились в таверну.

— Кто должен был так подумать?

— Ну, не знаю. Ну, скажем, братья того мальчишки, который чуть меня не застрелил. Может быть, они стали бы нас искать.

— Зачем?

— Может быть, им бы захотелось узнать, сколько денег в моих карманах. Может быть, им бы захотелось попользоваться городской дамочкой, которая шатается по ночам в голой степи. Все может быть.

— Фу, «попользоваться»! Вы, граф, выражаетесь, как денщик.

— А вы, княжна, пристаете, как банный лист.

— Не сердись, Паша. Я всего лишь хочу знать смысл того, что делаю.

— Да? Всего-то?

— «Каждый солдат знай свой маневр». Разве не так?

— Так-то оно так. Ты хороший солдат. Сначала выполняешь приказ, и только потом пытаешься понять его смысл.

— Не смейся надо мной.

— Я не смеюсь, что ты! — Он заглянул в ее глаза, насколько это было возможно на скаку. — Я ведь сам такой. Сначала делаю, потом начинаю осознавать, зачем я это сделал. И если честно, далеко не всегда нахожу ответ.

— Скажи еще, что ты по ночам думаешь о смысле жизни, — съязвила Вера.

— Чего нет, того нет. Но иногда, знаешь, накатывает. Едешь так вдоль каньона, волочишь за собой для опознания труп какого-то подонка, вдруг встанешь, оглянешься… Мать честная! Куда я попал? Где березки, где трава-мурава, где нива золотая? Где все эти милые мелочи, к которым привык с малолетства? Одни скалы, да пески, да кровь, да гарь. И задумаешься: а зачем я здесь? Чего ищу?

— Что я слышу? — Вера снисходительно похлопала в ладоши. — Декламация в духе раннего Некрасова.

— Тебе смешно? Да я и сам над собой смеюсь. Хохочу до слез. Поэтому о смысле поступков лучше не задумываться. В конце концов, сами ли мы решаем, что нам делать? Может быть, нас кто-то ведет по жизни и подталкивает в нужную сторону?

— Чаще — в ненужную, — сказала Вера. — Кстати, в какую сторону мы сейчас едем? Мы ведь опять удаляемся от рельсов.

— Забудь о рельсах, — сказал капитан Орлов.

Поезд линии «Техас-Канзас» подошел к месту крушения примерно через час после взрыва, когда уже светало. Приехавшие на нем Тихомиров и Захар смешались с толпой пассажиров и побежали вместе со всеми полюбоваться редким зрелищем.

Захару было интересно посмотреть на результат действия новой для него взрывчатки. Ночью он завел под крышу вагона три пакета мелинита. Производители уверяли, что эта штука намного сильнее, чем динамит. И Гурский убедился в их правоте, увидев то, что осталось от вагона. Он был полностью удовлетворен результатом. Кроме того, он удостоверился, что новый взрыватель с часовым механизмом сработал безупречно.

Стоя в толпе, он несколько раз оглянулся на Тихомирова, ожидая от того высокой оценки. Но «главный террорист» был слишком потрясен увиденным. Белый, как полотно, он поминутно вытирал взмокший лоб, следя за тем, как на насыпь выносят скрюченные обгоревшие трупы.

— Ну, как тебе? — не выдержал Захар. — Видишь, как дела делаются?

— Слишком сильный пожар, — ответил Тихомиров.

— Так уж получилось. Ну да ничего. Так даже лучше. Надежнее.

— Да я не о том, — Тихомиров бросил под ноги промокший платок и достал из кармана новый. — Я о листовках. Не сгорели бы.

Гурский озадаченно почесал затылок. Пачку листовок с предсмертной речью казненного анархиста он привязал к одной из вытяжных труб. Он совсем упустил из виду, что взрыв произойдет на ходу. Следовательно, листовки разлетелись довольно далеко от того места, где поезд встал после взрыва.

— Не сгорят, — сказал он.

Работами в подорванном вагоне командовал один из пассажиров канзасского поезда. У себя в захолустье он был помощником маршала, а сейчас, наверно, чувствовал себя важной птицей. Когда все трупы были найдены и уложены, а единственного выжившего перенесли в почтовый вагон, самозванный маршал приказал машинистам трогаться.

— Это происшествие не должно парализовать всю железную дорогу, — заявил он. — Слава Богу, вагон остался на рельсах, полотно не повреждено, следовательно, нет причин для остановки. Я останусь на месте и дождусь полицию. Мне нужно еще несколько человек, которые способны отказаться от личных планов ради торжества законности.

— Я останусь! — шагнул вперед Гурский. — Ради законности.

Добровольцев набралось довольно много. Возможно, они не так уж и спешили по своим делам. А возможно, желали дождаться здесь не столько полиции, сколько репортеров, чтобы потом увидеть свою фамилию, а то и фотографию на газетных страницах.

Крутились тут и предприимчивые жители поселков, расположенных неподалеку. С неказистых повозок под выцветшими тентами они продавали воду, лепешки и вареную кукурузу, а также предлагали подвезти до ближайшего телеграфа. Что же до Тихомирова с Гурским, то у них был свой интерес. Они дожидались официальных результатов опознания.

Ждать пришлось долго. Лепешки и кукуруза были съедены, и новая повозка, с большим котлом тушеной фасоли, была как нельзя кстати. Между двумя фургонами натянули веревки, перекинули кусок брезента — получился неплохой навес. Откуда-то взялись доски и ящики, превратившиеся в лавки и табуреты. Фасоль была настолько острой, что к ней настоятельно потребовалось пиво, хотя многим пришелся по вкусу и местный самогон.

Насытившись, Тихомиров закурил сигару и перенес свой ящик подальше от лошадей, потому что они дурно пахли. Он с наслаждением вдыхал ароматный дым и старался не смотреть в ту сторону, где лежали тела, прикрытые обгоревшими одеялами. Однако время от времени его взгляд как бы сам собой натыкался на трупы. И тогда он пытался угадать, который из них принадлежит Муравьевой.

Судя по остаткам одежды, среди погибших было три женщины. «Куда они ехали ночью? — думал Тихомиров. — Честные женщины по ночам спят. А эти, скорее всего, увязались за своими дружками. Кто ездит по ночам? Те, кто боится ездить днем. Всякая шваль. Отбросы общества. Бесполезный балласт. Твари дрожащие. Вот и перестали дрожать».

Колонна повозок и всадников, вздымая пыль, приближалась со стороны города. Маршал, дожевывая на ходу, пошел было навстречу представителям власти, но передумал и вернулся. Он встал между трупами, скрестив руки на груди и скорбно оглядывая их. Так его и запечатлели фотографы, подбежавшие самыми первыми.

Тихомиров остался сидеть на ящике, дымя сигарой. На вопросительный взгляд Гурского он ответил небрежным взмахом руки. Мол, без меня разберутся. На самом деле он просто не решался встать. У него дрожали руки и подкашивались ноги. И еще этот пот, холодный пот, который время от времени проступал на лице и тяжелыми каплями выкатывался из-под шляпы… Нет, уж лучше сидеть в сторонке с независимым видом и покуривать сигару.

А Захар снова затесался в толпу и был уже в первых ее рядах. Он деловито прохаживался от тела к телу вслед за фотографами, отдергивал одеяла, а после снова накрывал. Дольше всего он задержался над трупом крупного мужчины с револьвером за поясом. Он даже наклонился и поскреб обугленный лацкан сюртука.

— Здесь, наверно, был какой-то значок. Возможно, рейнджерский, — сказал он полицейскому, который тоже осматривал труп. — Наверно, потерялся.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, вот дырка на лацкане.

— Да, похоже на то. Нас предупредили, что в этом поезде едет рейнджер из Эль-Пасо. — Полицейский осторожно вытянул из-за сморщенного ремня револьвер. — Ну и древний же «ремингтон» у него. Что? Ну и ну, смотри! Барабан пустой! Нет, он не рейнджер. Сам посуди, стал бы ты таскать бесполезную железку на себе? Бросил бы в сумку. Когда сутки напролет ходишь обвешанный оружием, будешь рад любому поводу, чтобы отдохнуть от него. А вот когда какой-нибудь фермер едет в ночном поезде, он сунет пушку за ремень, чтобы всем было видно.

— Зачем же носить разряженный револьвер?

— Так легче, чем с патронами. А со стороны не видать, что пустой. К тому же эти стволы вообще имеют дурную славу. Никогда не носи его за поясом, дружище. А если сунешь, то хотя бы вынь патрон из барабана и оставь под бойком пустую камору. Сколько было случаев, когда «ремингтон» отстреливал яйца своему хозяину!

— Не слыхал о таких случаях.

— Честно сказать, я тоже. Но все равно, этот парень — не рейнджер.

По толпе, стоявшей поодаль, вдруг прокатился ропот. Там явно произошло что-то такое, что заставило всех ненадолго отвернуться от трупов.

Захар с сожалением накинул одеяло на оскаленное черное лицо и прислушался к голосам.

— Прокламации!

— Их там полно, вдоль пути!

— Наверно, их разбрасывали через окно.

— Да нет, их взрывом разметало!

— Что там? Читайте громче, не слышно.

— Да это же чикагские анархисты!

Захар, услышав это, сплюнул от досады. Он проспорил сигару. Когда они сочиняли прокламации, Тихомиров предложил этот текст из старой газеты. А Захар утверждал, что сейчас, спустя шесть лет, да еще тут, в Техасе, никто и не вспомнит о несчастных анархистах, которые забросали бомбами полицию в Чикаго. Поспорили на сигару. И Тихомиров, получается, выиграл.

— От руки написано! Мерзавцы не боятся, что их найдут по почерку!

— Это всё немцы. Немцы народ мстительный.

— Надо было тогда повесить не шестерых, а в десять раз больше!

Приехавший шериф распорядился:

— Соберите эти бумажки, все до единой. Может быть, они имеют отношение к взрыву.

— Да уж, может быть! — насмешливо отозвались ему сразу несколько голосов.

— А может быть, и нет! — возвысил голос шериф. — Они могли тут валяться и раньше. Разберемся!

Захар подошел к группе полицейских, что возились над женскими трупами. Заглядывая через их спины, он пытался рассмотреть лица погибших. Копоть и корка запекшейся крови могут исказить лицо до неузнаваемости, поэтому Захар больше надеялся на осмотр тела. Он помнил, что у Муравьевой на шее поблескивала цепочка. Возможно, она носила на груди медальон, а то и крестик с образком. «Все они кричат, что атеисты, а крестик-то носят, — думал он, следя за тем, как полицейский сдирает обгоревшие куски платья, словно луковую шелуху. — Вон Гаврила-то Петрович не может спокойно пройти мимо церкви, хоть самой простецкой. И неважно ему, протестанты там, не протестанты. Крест есть — и ладно. Зайдет, помолится, и вроде легче ему становится. Мне бы так…»

— Что там у нее на груди?

— Сейчас доберусь. Ага, кошелек. Я так и знал.

— Ну и несет от них, — отворачиваясь, пробормотал полисмен. — Что за вонь такая?

— Больно ты нежный. После взрыва всегда так воняет. Тебя бы на шахту… Так, что там у соседки?

— За пазухой пять баксов, других бумаг не обнаружено.

— Бумаг и не будет. Не тот народ, чтоб с бумагами ездить.

— Как же их опознать? — спросил Захар.

— Родня опознает. Кто знает, что родственник ехал в этом несчастном поезде, тот к нам явится на опознание.

— А правду говорят, тут ехал рейнджер с каким-то арестантом? — спросил Захар.

— С арестанткой, — поправил его полисмен. — Но сейчас не разобрать, кто тут вольный, кто арестованный.

— Все они сейчас вольные, — добавил тот, который больше всех страдал от вони. — Навеки освобожденные.

Захар вернулся к Тихомирову, открыл свой саквояж и достал сигару.

— Держи, Гаврила Петрович. Ты выиграл. Про анархистов еще помнят.

— Будешь знать, как со мной спорить.

— Да уж буду знать. А вот Муравьевой там не видно, — как бы невзначай добавил Захар.

— Что-что?

— Я вот думаю, — продолжал Гурский, — что-то здесь не то. Вроде, она там, я по комплекции вроде бы узнал. Потом гляжу — а руки-то у нее свободные. Понимаешь? Я вот чего думаю-то. После всяких этих дел тот мужик непременно наручники на нее надел бы. Потому как одному за ней не уследить. Вдвоем еще куда ни шло, а одному… Ни поспать нельзя, ни по нужде отойти. Тогда что? Прицепить ее наручниками хоть к чему, верно?

— Верно-то верно, — задумчиво протянул Тихомиров. — Но не забывай, что мужик-то русский.

— Полагаешь, могли сговориться?

— Могли. Ой, могли! Чует мое сердце, Захарушка, впустую все наши старания пропали! — Тихомиров вскочил на ноги, опрокинув ящик, и топнул каблуком. — Сговорились! Сговорились они!

— А как же телеграмма? Сказано же было, что сели в поезд…

— Сели? Ты видел, как они садились? И я не видел. И никто не видел! Потому что не было их в поезде, не было!

— Куда ж они делись?

— Сели в поезд, да в другой! Мало ли поездов? Ищи теперь ветра в поле!

— Неужто она смогла его распропагандировать?

— Ох, Муравьева! Ох и баба! — с ненавистью простонал Тихомиров. — Ох и сука! Сговорились они, Захарушка, сговорились! Ну да ничего. Мы тоже не лыком шиты. И не такие загадки разгадывали.

С руками за спиной он принялся расхаживать перед Захаром, туда-сюда, как заведенный, ссутулившись и глядя под ноги. Наконец, остановился, отвел длинные волосы с лица и с усталой улыбкой сказал:

— Мне все ясно. Надо допросить агента, который сажал их на поезд. Пусть скажет точно, на какой поезд он их посадил. Станция задрипанная, не Николаевский вокзал, два-три состава там проходят за день, не больше.

— Я тебе и без агента скажу. Через Мэйсон-Сити идут либо на Сан-Антонио, либо на Денвер. Ну, или из Денвера, но опять же — на Сан-Антонио.

— Я так и думал! — воскликнул Тихомиров. — Помнишь, в библиотеке сборник карт? Чье издание, не обратил внимание? Не Денверский ли университет?

— Вроде, так, — ответил Захар, хотя и в глаза не видал никакого сборника карт.

— Университет, картография — всё сходится! Она будет прятаться у дружков своего папаши. Больше негде. Там ее и найдем.

— Голова! — уважительно протянул Гурский.

— Но это еще не всё, — продолжал Тихомиров вдохновенно. — Если она заморочила голову тому рейнджеру, то тем хуже для них обоих. Он-то на виду, ему негде прятаться. А парой на нелегальное переходить — на то у них денег не хватит. Нет, Захарушка, вдвоем им далеко не уйти.