Динамит пахнет ладаном

26. Продолжаем разговор

Крупные газеты обошли молчанием пожар, уничтоживший нефтехранилище. Только в паре вечерних выпусков сообщалось о «происшествии на нефтепроводе», где смогли отличиться доблестные огнеборцы компании «Стандард Ойл».

— Надо взорвать дом, где делают газеты, — посоветовал Кливленд. — Тогда они обязательно напишут. Все любят читать о себе. Наверно, писать о себе еще приятнее.

— После взрыва некому будет писать, — сказал Орлов.

— Ну, тогда давай взорвем что-нибудь рядом. Динамита у нас много, плохих людей тоже много, мы можем еще долго так развлекаться.

Они сидели у вечернего костра. Мужчины вели беседу, дымя трубками. А Вера просматривала газеты, держа их близко к пламени, и Орлов все ждал, что бумага вспыхнет у нее в руках. То-то смеху будет для Кливленда… Джошуа каждый день отправлялся в город за новостями и газетами, и каждый раз ворчал, потому что газеты стоили денег, а пользы от них… Один вред.

— Тебе понравилось взрывать, как я погляжу, — сказал ему капитан Орлов.

— Это весело. Много шума, много огня, много паники. Приятно видеть испуганного врага. Даже приятнее, чем видеть мертвого. Убить нетрудно. Что такое наше тело? Кожаный мешок с кровью. Проткни его — и жизнь вытечет. С телом справиться несложно. Но страх живет не в теле, а в душе. Когда враг охвачен страхом, его душа трепещет в твоем кулаке, как пойманная птица. Ты ловил птиц руками, Пол? И не пытайся. Да, напугать врага — это приятнее, чем просто убить.

— Ты прав, как всегда. Я бы хотел напугать Хелмса до смерти, — сказал Орлов.

— До смерти? Зачем? Пусть живет долго. Мы долго будем радоваться, бросая его в пропасть страха. Он будет падать туда и с нетерпением ждать конца. А конца всё нет и нет. Вот что такое настоящий страх, Пол. У нас много динамита. Мы бросим Хелмса в хорошую, бесконечную пропасть.

«Легко тебе говорить, — подумал Орлов. — Приятно любоваться взрывами издалека». Сам-то он навидался их еще на турецкой войне, был контужен при диверсии под Карсом, а теперь вот и в Америке успел неосторожно подставиться под взрывную волну. Орлов не находил ничего привлекательного в грохоте, дыму и пламени. Но сейчас у него не было другого оружия, кроме динамита.

Вера, внимательно изучавшая колонки объявлений, вдруг захлопала в ладоши:

— Есть! Получилось!

Она покраснела, заметив, что Орлов и Кливленд недоуменно смотрят на нее. И поднесла газету ближе к лицу, скрывшись за ней.

— Вот! В самом низу! Сообщение от редакции. Вниманию лиц, подавших объявление относительно имущества компании Эс-О. Укажите место и время встречи для дальнейших консультаций.

— Это про нас? — спросил Орлов.

— Конечно! Как еще они могли бы ответить? Я знала, что они догадаются использовать газету.

— Не думаю, что Хелмс так легко уступит.

— На него давит компания. Они увидели, что мы не блефуем. Им проще отдать нам вагон, чем нанимать армию охранников, от которых всё равно никакого толку.

— Почему ты думаешь, что между динамитом и компанией есть связь? Может быть, Хелмс ведет свою игру?

— У него нет ничего своего, — ответила Вера, аккуратно складывая газеты. — Даже души. Он продал душу компании. Мне приходилось встречать таких людей. Правда, их души принадлежали другим фирмам. Например, правительству. Полковник Хелмс — добросовестный слуга. Или, если выражаться более точно, он хороший управляющий. Но у него нет ничего своего. Он управляет чужим хозяйством. И сейчас хозяин приказал ему встретиться с нами, пока мы не нанесли новый удар.

Джошуа Кливленд поднял ладонь:

— Если полковник Хелмс назначает вам новую встречу, на нее сначала пойду я. Мне раньше часто приходилось становиться между враждующими племенами. Я не допущу, чтобы он вас обманул.

— Брат, мы не в Сан-Антонио, — сказал Орлов. — Это там тебя все знают, а в Эль-Пасо ты всего лишь старый индеец. Тебя и близко не подпустят к полковнику.

Кливленд высокомерно улыбнулся:

— С полковником меня познакомил сам губернатор. Герберт Хелмс стоял, а мы с губернатором сидели в креслах и курили свои трубки. А Герберт Хелмс стоял и слушал, как губернатор хвалит мои табуны. Стоял с опущенной головой и слушал. Он старше, чем губернатор, но он стоял. Потому что там не было свободных кресел. Потому что на всех остальных креслах сидели мои жены. Я был в гостях у губернатора. А полковник Хелмс зашел к нему по каким-то делам. Но губернатор сказал, что дела могут подождать, пока он курит трубку со своим другом. Ну что, Пол? Захочет полковник Хелмс говорить со мной? Или прогонит старого индейца?

Орлов не торопился с ответом. Впрочем, индейцу и не нужен был его ответ. Кливленд решил идти на встречу, и его не заставишь изменить решение. Теперь надо было заботиться только о том, чтобы эта встреча не превратилась в ловушку.

— Легче взорвать мост, чем подготовить переговоры с врагом, — сказал он. — Надо обдумать каждую мелочь.

— Не беспокойся. Я уже всё обдумал. Я знал, что мне придется говорить за тебя, — сказал Кливленд. — Поэтому я взял не только отцовский лук и амулеты. Я взял в дорогу шляпу и костюм. Хватит им лежать в углу палатки. Пора надеть. Раньше команчи красили лицо перед боем. Сейчас мне приходится перед боем мыться и надевать костюм. Вот такие времена настали, брат.

Орлов выбил трубку, продул мундштук и завязал кисет. Кливленд следил за его движениями. Даже не сказав ни слова, Орлов мог выдать свое отношение к сказанному. Старый команч был чертовски наблюдательным. И слишком мнительным. Вот почему Орлов старался показать каждым своим жестом, что покоряется воле вождя, хотя и мог бы с ним поспорить.

— Сначала ты придешь к рейнджерам, — сказал он, наконец. — Их капитан сведет тебя с Хелмсом. Полковник — хитрый лис, но ты — старый волк. Он тебя не обманет. Ты увидишь всё, что скрывается за его словами. И если он действительно готов уступить, ты приведешь его на встречу с нами.

— Со мной, — сказала Вера. — На этот раз с ним буду говорить я.

Орлов переглянулся с Кливлендом, и команч усмехнулся.

— Вряд ли он станет разговаривать с женщиной, — сказал Орлов.

— Он станет разговаривать с представителем Лиги анархистов. А ее представитель в Техасе — это я. — Вера повернулась к Джошуа: — Мне понадобится еще шаль. Черная шаль. Я понимаю, что черную шляпку достать невозможно, но хотя бы на шаль я могу рассчитывать?

Старый индеец важно кивнул.

— Черное платье, черная шаль, — пробурчал Орлов. — К чему этот траур?

— Вот и видно, кто из нас анархист, а кто — просто сочувствующий элемент. Пора бы тебе знать, что черный — цвет анархии.

Маршал быстро разобрался в деле. Обычная пьяная разборка в публичном доме. Убитого рейнджера похоронили на мексиканском кладбище, а приезжего геолога Майера — на немецком. Городская казна пополнилась изрядным штрафом, содранным с хозяйки отеля. Два номера были отремонтированы уже к вечеру следующего дня. И жизнь в Эль-Пасо снова вернулась в привычное русло.

Несколько дней Захар Гурский безвылазно проторчал в особняке Мэнсфилда. Старина Зебулон, как выяснилось, знал толк в выпивке. Утро они начинали с французских вин, за обедом распечатывали пару бутылок виски, а вечер коротали за шампанским. Столь приятное времяпрепровождение закончилось, когда в особняке снова появился полковник Хелмс со своими костоломами, Гарри и Майком.

Гурский не знал, что с ним теперь будет. Слишком тяжелые обвинения могли ему предъявить и товарищи по партии, и сам Хелмс. Встреча с похитителями динамита закончилась полным провалом. Мало того, что злодеям удалось ускользнуть, так еще и Тихомиров погиб. Злодеи тут же доказали, что умеют обращаться с похищенным грузом. А партия потеряла единственного курьера, имевшего выход на все европейские боевые группы. И в том, и в другом наверняка можно было винить только Захара.

Захар готовился к худшему. Когда вслед за Полковником вошли Гарри и Майк, он моментально протрезвел. Ему хорошо было известно, как избавляются от тех, кто становится источником проблем. Нет-нет, никаких трибуналов, никаких разбирательств не будет. С ним будут обращаться так же ровно, как и раньше. Пригласят куда-нибудь. И по дороге неожиданно выстрелят в затылок. Это лучшее, чего можно было ожидать.

Впрочем, он знал и другое. Он знал, что никогда не даст прихлопнуть себя, как комара.

Вот почему он больше проливал вина, чем пил. И вот почему под одной коленкой у него был подвязан нож, а под другой — двуствольный «деринджер».

Но Полковник заговорил спокойно, деловито, и Захар немного успокоился. Он понял, что — по крайней мере, сегодня —, речь пойдет не о нем.

— Кажется, мне удалось найти приемлемый выход из нашего катастрофического положения, — сказал Хелмс. — Если всё пройдет, как задумано, груз будет доставлен по назначению, а не останется гнить в Мексике. Собирайся, Зак. Поедешь на родину.

— Что я забыл на родине? Мне и тут хорошо, — отвечал Гурский, потягивая шампанское. — А на родине меня ждет военно-полевой суд. В чем я провинился перед вами, сэр? За что вы посылаете меня на верную смерть?

— Шутки в сторону. — Полковник опустился в кресло у камина, и один из костоломов подал ему бокал бренди. — У тебя есть два дня, чтобы привести себя в порядок. Сказать по правде, я не доверял Майеру. И с самого начала жалел, что такой ценный груз придется доверить этому слюнтяю. Но теперь я спокоен. Ты как раз тот человек, который справится с делом.

Гурский, продолжая корчить из себя пьяного, неловко поставил бокал, и тот опрокинулся.

— С каким делом, сэр? Мое дело — следить за вашими друзьями и душить ваших врагов.

— Вот и встретишься с моими друзьями в России. Заодно проследишь за ними.

— Может, и придушить кого-нибудь придется?

— Может быть.

— Тогда я согласен! — Захар расхохотался. — Распорядитесь забить мою каюту шампанским. Говорят, помогает от морской болезни. И надо еще взять запас на обратную дорогу.

— Вот об этом можешь не беспокоиться, — сказал Полковник. — Ты отправляешься в края, где вино льется рекой. На обратную дорогу тебя снабдят бочками прекраснейшего вина, по сравнению с которым шампанское покажется дешевой кислятиной.

— Оно и есть дешевая кислятина, — мгновенно погрустнел Гурский. — Пью тут всякую дрянь. Одно название, что шампанское. А только вот в Париже оно почему-то вкусное, а тут… Эх, бедняга…

— Кто бедняга?

— Ну, этот… — Захар не сразу вспомнил, под каким именем прибыл сюда покойный Тихомиров. — Этот… Майер. Он так мечтал о Париже. Черт! Как он мог подставить свою пустую башку! Мне даже кажется, он нарочно это сделал.

— Не вини себя, Зак. И не такое случается. В конце концов, Майер знал, на что идет. Кстати, тебе известно его настоящее имя?

— Только то, какое он сам назвал, когда нас познакомили в Нью-Йорке. Не знаю, настоящее ли оно. Его звали Гавриил Тихомиров.

— Это еврейское имя?

— Нет. Такие фамилии у нас носит церковная братия.

— Мне все время казалось, что он еврей, — сказал Полковник. — Я не доверяю евреям. Просто не имею права. Когда ведешь войну с семейкой Ротшильдов, нельзя доверять их соплеменникам. Потому что рано или поздно они все равно сговорятся у тебя за спиной. Значит, Майер не был евреем, ты уверен?

— Может, и был. — Гурский пожал плечами и подумал, что если б он убил американца, Хелмс сейчас не был бы так приветлив. А за еврея, пожалуй, еще и похвалит. — Скорее всего, был. Многие евреи принимают христианство и берут христианские фамилии. Так удобнее жить в России.

Полковник поднял бокал с бренди:

— Прощай, Майер. Кем бы ты ни был, свою часть работы ты выполнил. Ты погиб, но знамя борьбы, выпавшее из твоих рук, поднимут друзья.

Он встал и ушел, не прощаясь.

Неосторожная фраза насчет Ротшильдов, вырвавшаяся у полковника Хелмса, объяснялась накопившейся усталостью. Обычно он никогда не позволял себе никакой конкретики в разговорах даже со своими боевиками. «Враги», «друзья», «дело» — вот вокруг чего крутились все их беседы. Если возникала необходимость в переписке, Хелмс диктовал секретарю текст, который потом тщательно вычитывал. В случаях, когда нельзя было доверять и секретарю, писал сам, но печатными буквами. С агентами в разных концах страны он общался посредством кодированных телеграмм. Даже простое упоминание названия компании на переговорах воспринималось им так, будто кто-то позволил себе шутку на похоронах. И никогда, ни при каких обстоятельствах полковник Хелмс не позволил бы себе упомянуть всуе имя хозяина компании «Стандард Ойл».

Только наедине с самим собой, в глубине кабинета, у камина, он мог размышлять, называя вещи своими именами. Потому что отвлеченные категории хороши для тупиц, а полковник привык оперировать точными понятиями. «Враг» нужен идиотам. Им нужна какая-то невидимая, но гадкая сила, из-за которой они живут так плохо. А полковник знал, что враги часто становятся союзниками. И наоборот. Значит, к черту все эти недолговечные ярлыки. Нет ни врагов, ни друзей. Есть только одна непреходящая категория в этом мире — интересы компании. Увеличение прибыли. Ослабление конкурентов. Захват рынков. Установление монополии. Вот простые и понятные цели, к которым стремилась компания, а с ней и полковник Хелмс.

Он никогда не служил в армии и не участвовал в войнах. Хотя мог бы. Он был родом из Южной Каролины, из семейства потомственных плантаторов. Когда вспыхнула война между Севером и Югом, ему было двадцать три года, и он только-только собрался жениться на дочери крупнейшего владельца сети ткацких фабрик. Свой хлопок, свои фабрики — клан Хелмсов-Стюартов мог бы задавить всех конкурентов не только на побережье, но и в соседних штатах. Однако невеста решила, что сейчас, когда все молодые люди отправляются громить врага, ее жених просто обязан сначала снискать воинскую славу, а уж потом идти с ней под венец. К сожалению, ее папаша был того же мнения, и вложил свои миллионы в создание собственного полка, состоящего сплошь из отпрысков каролинской аристократии. Что было делать? Жених патриотической невесты тоже записался в тот полк, однако, к сожалению, не смог вместе с ним отбыть на поля сражений, ибо его присутствие срочно потребовалось в Европе, куда Хелмсы поставляли свой хлопок.

В Штаты Хелмс вернулся только в конце семидесятых, глубоко убежденный в том, что Европа стоит на краю пропасти.

Это убеждение только окрепло к девяностым, но сейчас Хелмс мог бы не без гордости признать, что в столь шатком положении европейских конкурентов есть и его скромная заслуга.

Судьба свела его в Европе с людьми, которые называли себя революционерами. Хелмс не мог понять, почему они так ненавидят собственную страну. Он не видел никакой выгоды в том, чтобы разрушить дом, в котором худо-бедно, но живешь. А они горели желанием все разрушить, и уж на новом, очищенном месте выстроить что-нибудь эдакое.

Он не мог их понять, но мог использовать. Он научился говорить с ними на одном языке, и они не стеснялись брать у него деньги.

Когда Хелмс стал работать на Рокфеллера, он вложил в компанию не только свой довольно скромный капитал, но и свои связи — а они были гораздо ценнее денег.

Именно эти связи следовало бросить в бой сейчас, в разгар войны между Рокфеллером, Ротшильдами и Нобелями.

Совсем недавно казалось, что компания «Стандард Ойл» близка к полной победе над европейскими конкурентами. Рокфеллер контролировал 90 процентов экспорта американского керосина и доминировал на всех мировых рынках, кроме российского. Но в нефтяную войну вмешались британские дельцы. Они владели акциями Суэцкого канала, у них были танкеры, а у Ротшильдов — бакинская и грозненская нефть. В 92-м году танкер «Мюрекс» отправился в первый рейс из Батума в Сингапур. Русский керосин хлынул в Индию и на Дальний Восток, размывая бастионы рокфеллеровской монополии. Британцы не пропускали через Суэцкий канал американские танкеры, ссылаясь на их якобы устаревшую конструкцию и высокую пожароопасность. Но и этого мало! Британские власти позволили Нобелям экспортировать продукцию на берега туманного Альбиона. И буквально за пару лет доля русского керосина в Англии выросла в пятнадцать раз!

Компания не могла вести войну на два фронта. Сейчас шли тяжелые переговоры с Нобелями о разделе мировых рынков. А вот Ротшильды высокомерно отказались от заключения любых соглашений, и с ними придется говорить другим языком. Языком силы.

— Да, языком силы, — с удовольствием повторил Хелмс, усаживаясь за свой столик в ресторане.

Бывая в Эль-Пасо, он всегда останавливался в отеле «Камино Реал». Кроме прочих преимуществ, эта гостиница привлекала его еще и своим небольшим французским рестораном, уютно спрятанным в дальнем крыле здания. Здесь всегда было спокойно и малолюдно, в отличие от двух других ресторанов отеля.

Но сегодня был какой-то особенный вечер. Поглощенный раздумьями, полковник не сразу заметил, что он сидит в зале совершено один. Нет, конечно, вокруг него порхали официанты, и на эстраде заунывно пиликал аккордеонист — но все столики были свободны.

Не успел Хелмс обдумать это странное обстоятельство, как в зале появилась примечательная фигура. То был старый индеец из племени команчей, один из тех вождей, что наловчились подыгрывать губернатору в его усилиях по созданию кажущейся гармонии рас в Техасе. «Если краснокожих стали пускать в такие заведения, пора обзаводиться новым губернатором», — подумал Хелмс.

К удивлению полковника, индеец уверенно направился к его столику. Он был одет в дорогой синий костюм в мелкую полоску, с антрацитовой жилеткой и пунцовой розой в петлице. Из-под шляпы белоснежного фетра спускались седые косы, переплетенные пестрым шнуром. Вместо галстука индеец предпочел прикрыть горло черным шелковым платком. В общем, он выглядел весьма импозантно. Как опереточный антрепренер.

— Чудесный вечер, мистер Хелмс, — произнес индеец, отодвинув кресло от соседнего столика и садясь на него так, чтобы оказаться лицом к полковнику.

— Не уверен, что мы знакомы, любезный, — вежливо улыбнулся Хелмс, бросая скомканную салфетку на пол.

«Ноги моей здесь больше не будет, — подумал он с досадой. Но тут же нашел иной выход. — Узнаю, кто устроил это шоу, и добьюсь, чтоб их всех уволили».

— Нам не нужно быть знакомыми, — невозмутимо сказал индеец. — Да, я знаю ваше имя. Но это лишь нелепая случайность. Мне незачем знать вас. Вам незачем знать меня. Я никто. И вы никто. Вы всего лишь адрес. Я всего лишь сообщение. Всего лишь знак.

— Да? Знак чего? — полюбопытствовал Хелмс, вставая и оглядываясь.

— Знак того, что вам пора встретиться с людьми, которые умеют устраивать огненные представления.

— Цирк — не моя сфера интересов. К тому же я боюсь составить конкуренцию вашему приятелю, Буффало Биллу.

Хелмс убедился, что официанты вымерли окончательно, причем вместе с буфетчиком и музыкантом. Теперь он остался один на один с краснокожим.

— Эти люди устраивают представления не в цирке. А на нефтехранилищах. По крайней мере, так они сами о себе рассказывают. Вам виднее, есть ли в этих словах хоть капля правды.

Хелмс снова опустился в кресло, почувствовав, как дрогнули колени. Глядя в сторону, он сказал небрежно:

— Вернемся к началу разговора. Прошу прощения, я не расслышал вашего имени.

— Мое имя — Письмо. Живое Письмо.

— И что же написано в этом письме?

— Есть люди, с которыми вы хотите встретиться. Они не против. Вы можете их увидеть и поговорить с ними. Если ваше намерение осталось твердым, отправляйтесь вместе со мной, — сказал индеец. — Прямо сейчас.

— Я так не могу, — возразил полковник. — Вот так, прервать ужин и отправляться на какую-то там встречу? Серьезные переговоры так не ведутся.

— Значит, ваше намерение было нетвердым, — сказал индеец и встал. — Вы получили письмо. Вы дали на него ответ.

Он приподнял шляпу и развернулся, чтобы уйти.

— Куда мы отправимся? — спросил полковник, и его бросило в жар. — Я готов. Мое намерение твердое.

— Внизу стоит мой экипаж, — важно сказал индеец. — Я вас отвезу. Можете не опасаться. Десятки свидетелей видят, как вы отправляетесь со мной. С вами ничего не случится. И после разговора вы сможете продолжить ужин.

«Ехать в одной коляске с краснокожим? Это уж слишком!».

— Я бы предпочел верховую прогулку, — сказал Хелмс.

— Кажется, ваше намерение все-таки не очень твердое.

— Твердое, — сказал Хелмс. — Если это так уж необходимо, поедем в вашем экипаже, мистер Кливленд.

Извозчики, дежурившие на стоянке возле «Камино Реал», сегодня вечером были удивительно покладисты. Вопреки традиции, они не торговались с седоками, и соглашались везти их в любой конец. Лишь бы уехать. Лишь бы не задерживаться. Уж больно неуютно им было здесь сегодня вечером. Сам капитан рейнджеров Джек Джонс стоял возле крайней пролетки, дымя сигарой и мирно беседуя с кучером. Конечно, Джонса могли привести к отелю и обычные заботы, свойственные молодому неженатому мужчине. Но тогда что делали тут его рейнджеры? Эта публика была слишком хорошо известна местным извозчикам, слишком часто их приходилось развозить после гулянок в ресторане. Но сегодня все эти молодчики были трезвы как стеклышко, одеты по-городскому, и не шатались по площади всей оравой, а старались держаться поодиночке, смирнехонько прохаживаясь вдоль панели. Не к добру такой сбор, решили извозчики, только и мечтая поскорее убраться отсюда. Мирный вечер, начавшийся с появления даже трезвых и безоружных рейнджеров, легко мог перерасти в кровавое побоище.

Если б извозчики слышали, о чем говорил Джонс, они бы, возможно, и седоков не стали бы дожидаться.

— Почему бы мне ей не верить? — говорил он. — Девчонка нас никогда не обманывала. Ей незачем выдумывать. Что видела, то и говорит. Медвежонка завалил Зак, я уверен.

— Ты же знаешь Медвежонка, — отвечал ему Орлов, сидя на козлах и перебирая вожжи. — Дал бы он себя завалить первым же выстрелом?

— Я долго думал об этом. И всё понял, когда поставил себя на его место. Представь. Вот перед тобой Майер. Он рвется в номер, где идут переговоры. Ты наставляешь на него ствол. И вдруг какой-то пьяный, который в другом конце коридора тискает девку, вдруг он стреляет в Майера! Что ты будешь делать? Стрелять в ответ? Если бы пуля просто ударила в стенку рядом с тобой, тогда все ясно. Но стреляли-то не в тебя! Да, знаю. Ты бы все равно выстрелил в ответ. И я бы выстрелил. Но не сразу. Наверно, этой секунды ему и не хватило, чтобы ответить. Да еще тот прикрыт бабой… — Джек Джонс бросил огрызок сигары в лужу. — И тут Зак стреляет снова. Не знаю, зачем ему было надо убивать Майера. Но Медвежонка завалил он, и никто другой. Ему и отвечать.

— Ты говорил об этом с маршалом?

Джонс посмотрел на Орлова так, будто тот его смертельно оскорбил. И ничего не ответил.

— Я слышал, что этот Зак — иностранец, — сказал Орлов. — Еще говорят, что полковник Хелмс использует его для связи с зарубежными партнерами. Если это правда, и если Зак — человек Хелмса…

— Все равно, — перебил его Джонс. — Мне теперь все равно. Апач исчез без следа, и тут же убивают Медвежонка. Они наверняка работали на пару, тайком от всех… И еще эти чертовы мулы, которых они нашли в каньоне… Я не понимаю, что творится. И мне это надоело. Я простой техасский парень. Если убивают моих друзей, я не стану ждать, пока маршал предаст суду преступника. Я пока еще и сам на что-то способен.

— Могу я тебя попросить об одном одолжении? — спросил Орлов. — Только об одном.

— Просить-то ты можешь… Ну?

— Если сейчас вместе с Хелмсом выйдет Зак…

— Его нет в отеле, я проверял, — остановил его Джонс. — Так что можешь смело просить, чтоб я не стрелял в него сразу. Да? Ты этого хотел? Да мог бы и не просить. Я не стану ломать твою игру. Не знаю, что за игру ты ведешь. Но ломать не стану. А теперь могу я задать тебе один вопрос?

— Если ты о той женщине, с которой я приехал, то — да, это она, — сказал Орлов.

— Газетные снимки — полное дерьмо, — сказал Джонс. — Ни за что бы не опознал ее по ним. Значит, и всё, что о ней писали, такое же дерьмо, как и снимки. Так?

— Джек, поговорим о ней потом, не сейчас.

— Пол, ты не понял. Мне надоело терять друзей. Не то чтоб я сильно за тебя опасался. Тебя так просто не возьмешь. Но… Ну пойми ты! Мне надо знать, что за человек рядом с тобой.

— Хороший человек. Надежный. Она не крадет, не убивает, не завидует, не прелюбодействует, почитает родителей и не поклоняется кумирам.

— Святая?

— Нет. Святые не убивают кабанов. А она это делает, когда больше не из чего приготовить ужин.

Джонс улыбнулся, впервые за вечер, и подал Орлову руку:

— Я пошел. Удачи тебе.