Динамит пахнет ладаном

13. Некуда бежать

Он выписывал несколько газет и любил, вернувшись после полевого сезона, рыться в накопившейся куче. Обычно Орлов начинал с самых давних. Но сегодня первым делом развернул те, что лежали не в общей куче, а на столе.

Ему бросились в глаза фотографии Веры. Рядом с теми, что были сделаны в зале техасского суда, размещались и другие, присланные из России. И трудно было поверить, что «миссис Роджерс» и «террористка Муравьева» — одна и та же девушка.

Он не стал вчитываться в судебный отчет, бегло скользя взглядом по строчкам в поисках упоминания о себе. Ни в «Дейли мейл», ни в «Геральде» ничего не было, и только местная «Трибьюн» посвятила Полу Орлову целый абзац.

По случайному совпадению, или таким был замысел редактора, но эта статейка о беглой террористке и ее сообщнике соседствовала с заметкой о недавней трагедии в Барселоне, Испания. Преступники бросили две бомбы в зал театра. Взрывы унесли жизни почти тридцати человек, и более полусотни получили тяжелые ранения и ожоги.

Со странным чувством Орлов перечитал репортаж о взрыве вагона, в котором должен был погибнуть сам. В списке жертв было одиннадцать имен. «Могло быть тринадцать», — подумал он. Это злодеяние уже отнесли на счет неких анархистов. Подробности он читать не стал, рассудив, что у него еще будет время для более тщательного изучения всех материалов.

К свежим газетам он добавил охапку старых: когда надоест их перечитывать, сгодятся для растопки.

Тетя Анита с внучкой оседлали лошадей, пока Орлов и Вера завтракали и собирались в дорогу. Он настоял, чтобы Вера снова переоделась в мужское платье. Но на этот раз у нее, по крайней мере, был выбор. Покопавшись в гардеробе, Вера нашла даже сапоги достаточно маленького размера. Они оказались ей по ноге, и выглядели довольно изящно. Постояв перед зеркалом, Вера спросила:

— Откуда в твоем доме женская обувь? Только не убеждай меня, что это твои сапоги, что ты их купил по ошибке и прочее. Здесь жила женщина?

— Здесь порой жили разные женщины, — ответил он, укладывая в сумку патроны. — Некоторые из них забывали тут свои вещи.

— Забывали? Как бы не так! Они их оставляли с умыслом. Метили освоенный участок. — Вера потопала каблуками, прошлась по комнате и развела руками: — Ну, что сказать? Они мои. И не хотела бы, а придется носить.

Как ни торопились, а выезжать со двора пришлось уже засветло. Сначала поскакали по дороге, чтобы смешать свои следы с множеством чужих. После развилки Орлов свернул к лесу. Проезжая мимо березовой рощи, он услышал стук топора. «Лесоруб вряд ли станет отвлекаться от работы и разглядывать, кто это там скачет по лугу», — подумал он. И ошибся.

Топор умолк. А потом раздался свист.

— Подожди меня, — сказал Орлов Вере, сворачивая к роще. — Поздороваться надо. Вот же глазастый черт.

— Тебя прикрыть?

— Это свой.

Человек с топором на плече уже шел навстречу. Подскакав к нему, Орлов не стал спешиваться.

— Том, что творится? — спросил он. — Ко мне в дом вломились какие-то парни. Говорят, что их послал ты.

— Вранье. Я только сказал им, где ты живешь. И предупредил, что ты рейнджер.

— Я их связал и бросил в чулан. Разберись с ними.

— Разберусь, — улыбнулся шериф Том Бакстер. — Сегодня я занят. Завтра тоже. Если Анита не заморит их голодом, дня через два-три я с ними разберусь.

— Ну, слишком-то не затягивай.

— Сами виноваты, я их предупреждал. Не послушались. Но имей в виду, Пол, они от тебя не отвяжутся.

— Чего им надо?

— Хотят допросить тебя как свидетеля, только и всего. Ты же ехал в том поезде, который взорвали анархисты.

— На свидетелей не устраивают засаду.

— У «Стальной Звезды» свои методы. — Бакстер провел пальцем по лезвию топора, сбивая прилипшие щепки. — А я вот с утра решил дровишками заняться. Сам знаешь, ноябрь — месяц топора. Ты-то будешь заготавливать? Или надеешься топить мазутом? Он же у тебя бесплатный. Пока.

— Пока?

— Ну, пока у тебя свой завод.

— Я не собираюсь его продавать.

— А его у тебя никто и не покупает. — Шериф перестал улыбаться. — Пол, все очень серьезно. Ты же знаешь, у меня есть осведомители. Все в один голос твердят, что тебя приговорили. Ты три раза отказался продавать. Четвертого предложения не будет. Будет пуля из-за угла.

— В наши дни конкурентов не убивают. Их разоряют, в потом скупают фирму за бесценок.

— Иногда действуют и старыми способами. Подумай над этим.

— Мне сейчас некогда думать, Том. Но спасибо за предупреждение.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил шериф.

— Договорись с почтальоном. Пусть носит к дому только газеты и конверты с биржи. А частные письма, если будут, пусть отдает тебе.

— И долго я буду их хранить?

— Как получится.

— Куда ты сейчас?

— Туда, где все знают, что я не взрываю вагоны. И не устраиваю побеги преступникам.

— Удачи.

Шериф зашагал обратно к роще, не оглядываясь. Орлов оценил деликатность Бакстера — во время разговора тот ни разу даже не глянул в сторону Веры.

— Куда мы теперь? — спросила Вера.

— Еще не решил. Нам нужно найти место, чтобы отсидеться, пока идет облава. У тебя есть такое место?

— И не одно, — сказала она.

— У меня тоже есть выбор. В том-то и беда.

Когда нет выбора, решения принимаются быстрее. А теперь ломай голову, куда сворачивать — к Арканзасу, на восток или в Новый Орлеан…

В Арканзасе Орлов провел несколько лет, работая на хлеботорговую компанию. Он не сомневался, что его там и в самом деле помнят. Компания процветала, Орлов был членом элитарного клуба, дружил с мэром, и часто устраивал вечеринки по разным поводам, реальным и вымышленным. Застолье — такой же инструмент разведчика, как работа с агентурой, чтение чужих писем, подслушивание и подглядывание. А в доме Орлова собирались и офицеры местного гарнизона, и инженеры из артиллерийских мастерских, и много других интересных собеседников. Нельзя сказать, что все они были его друзьями. Но помнить помнили. И наверняка очень удивлялись, что преуспевающий делец покинул их город так внезапно.

Компания прекратила свое существование, когда погиб ее глава, барон Семен Семенович Лансдорф. Барон погиб случайно, в результате бандитского налета. И если б он был просто владельцем компании, то она могла бы сохраниться. Однако барон Лансдорф был еще и резидентом русской разведки, а таким людям трудно найти замену. В результате компания свернула свою работу, и Орлова, наконец, отозвали из командировки. Кстати, уезжая, он устроил особо пышную вечеринку. Помнят ли ее старые приятели?

Даже если и забыли, он не станет им напоминать о себе. Орлов не собирался возвращаться в Арканзас, потому что такой его ход можно было бы предугадать. Он имел дело с сильными игроками, таких можно победить только неожиданными решениями.

Но, с другой стороны, противник может счесть такой его выбор слишком очевидным. «Этот Орлов не такой дурак, чтобы прятаться в Арканзасе», подумает противник.

Но если у противника не одна голова, а две? «Этот Орлов слишком хитер, — скажет вторая голова. — Он решит, что мы не примем его за дурака, который станет прятаться в собственном доме. И спрячется именно там. Потому что он слишком, слишком хитер».

Вот и гадай теперь, сколько голов придется срубить …

Впрочем, можно было бы забраться и подальше Арканзаса. Воспользоваться народным способом странствий — на крыше товарного вагона, идущего на восток — и через неделю, после нескольких пересадок, оказаться в Норфолке. Там у капитана Орлова когда-то был надежный агент, часовых дел мастер, обслуживающий офицеров военно-морской базы.

А еще можно было бы спуститься по Миссисипи к Новому Орлеану, а там явиться в русскую морскую миссию. Единственная проблема, которая при этом неизбежно возникнет, будет связана с Верой — моряки не возьмут ее на корабль.

— Нет, Новый Орлеан нам не подходит, — сказал Орлов.

— У меня есть тайная квартира в Нью-Йорке, — отозвалась Вера. — Южный Манхэттен. Я ее сняла на три года вперед.

— Чудесно. Прекрасно. Ты ее сняла на деньги партии? Адресок начальству не забыла сообщить? — с серьезным видом осведомился Орлов.

Она с досадой махнула рукой:

— Не язви, сама вижу, что глупость сморозила.

О Нью-Йорке придется забыть навсегда. К тому же он был слишком далеко. Чикаго, кажется, ближе. Но и в Чикаго Вере появляться нельзя.

Узнав о листовках, найденных на месте крушения, она живо вспомнила события 86-го года, ее первого года в Америке. Тогда рабочее движение было сосредоточено на лозунге восьмичасового рабочего дня. Анархисты, плотно работавшие с пролетариатом, примешивали к экономическим требованиям политические и призывали к свержению режима. Наиболее горячими были настроения в Чикаго, где собралась внушительная немецкая община. Немцы, еще не утратившие европейской революционности, были готовы бунтовать. У многих имелось оружие, кто-то доставал динамит и мастерил бомбы. Первого мая, в субботу, была объявлена забастовка, и по улицам Чикаго прошла впечатляющая демонстрация. Тысяч сто, а то и двести промаршировали перед напуганными обывателями, потрясая ружьями и красными флагами. Всем казалось, что уже наутро капиталисты выполнят требования работников. А получилось наоборот. В понедельник, третьего числа, на заводе Маккормика уволили забастовщиков. Вечером возле проходных начались драки уволенных со штрейкбрехерами. Полиция вмешалась, применила оружие, убив около десятка рабочих.

И тут в дело снова вступили анархисты. Еще не смыли кровь с брусчатки возле проходных Маккормика, как была напечатана листовка, призывающая рабочих к оружию. Назавтра, четвертого мая, вечером на площади Сенного рынка собралась огромная толпа. Правда, чем дольше шел митинг, тем спокойнее становился тон речей. Кто-то кричал о том, что армия готова скосить бунтовщиков картечью, но после тяжелого рабочего дня пролетария трудно разозлить. Народ постепенно расходился по домам, чтобы в шесть утра снова потянуться к заводам. А на площади продолжали скапливаться полицейские подразделения.

Когда митинг уже собирались объявить закрытым, полиция неожиданно окружила трибуну. Люди в мундирах, с винчестерами и револьверами, стояли в несколько рядов и словно ждали какого-то сигнала. И вдруг возле трибуны раздался сильнейший взрыв. В соседних домах зазвенели выбитые стекла. Полицейские принялись палить во все стороны. Кого они могли видеть в полной темноте? В кого стреляли?

Через пять минут все стихло. Толпа разбежалась, но десятки людей остались лежать на земле, взывая о помощи. Раненых насчитали около двух сотен. Примерно по сотне с каждой стороны — полицейских и рабочих. Все ранения были пулевыми, только нескольких еще задели осколки бомбы. Непосредственно от взрыва погиб один человек — его разрозненные останки нашли возле трибуны.

Вера была убеждена, что кровь пролилась по вине полиции, ведь у рабочих не было револьверов. Ей также было ясно, что взрыв был нужен властям, а не забастовщикам. После этих событий рабочее движение в Чикаго было обезглавлено. Вожаков схватили и повесили, хотя ни один из них в момент взрыва не находился на площади.

Само слово «анархист» с тех пор стало запретным. Все, кто имел связи с чикагскими рабочими организациями, попали в черный список. И несколько активистов уже поплатились жизнью за свою неосторожность, навестив Чикаго.

— Нет, Чикаго тоже далеко, — сказала Вера. — Хорошо, есть место и поближе. Как тебе Денвер?

— Уже лучше, — задумался Орлов. — Кто там у тебя?

— Университетские преподаватели. Друзья отца. Дочь профессора Фарбера — моя лучшая подруга.

— Подруга? Это хорошо. Тебе можно позавидовать. У меня вот нет такой подруги, да еще профессорской дочки.

— Она замужем, — насупившись, заявила Вера. — И оставьте ваш гусарский тон, граф. Иначе в доме Фарберов вас могут неверно понять.

— Это было бы весьма огорчительно. Я очень хочу, чтобы меня все понимали правильно, — сказал капитан Орлов, согнутым пальцем расправляя усы. — Говоришь, Денвер? Что ж, пусть будет Денвер.

Город Денвер стоит на границе двух миров. К востоку от него начинаются необозримые пространства Великих равнин. С запада высятся неприступные отроги Скалистых гор. В общем, с какой стороны ни глянь — окраина, захолустье, медвежий угол. Город основали в расчете на то, что через него пройдет строившаяся в те годы трансконтинентальная магистраль. Но трасса прошла севернее, по равнинам Вайоминга, и многие горожане подались на поиски более перспективного места жительства. А тут еще страшный пожар, уничтоживший половину города. А на следующий год — наводнение, которое смыло уцелевшую половину. Было от чего опустить руки. Но оставшиеся денверцы не стали впадать в отчаяние. Они провели собственную узкоколейку, соединившую их город с магистралью. А вскоре была проложена и вторая трасса от океана до океана, «Канзасская Тихоокеанская железная дорога», и город снова расцвел. Ведь его окрестности изобиловали месторождениями серебра, свинца, олова. Любой старатель мог добыть миллион, напади он на богатую жилу. И толпы таких охотников за удачей стали прибывать в Денвер со всех концов Америки.

Далеко не все они пользовались спальным вагоном. Выйдя на перрон в Денвере, Тихомиров и Гурский стали свидетелями того, как с крыш вагонов посыпались люди в лохмотьях, с мешками и кирками. Упав на платформу, они подхватывали свои пожитки и пускались наутек от охранников, которые встречали прибывающий поезд.

— Вот так и они могли приехать, — заметил Захар. — Надо поспрашивать местную охрану. Может, Муравьева сейчас у них в кутузке прохлаждается.

— Поспрашиваем. Да только не верится мне, что наша княжна способна на такое.

— По крышам скакать? Ничего сложного в том нет, — заявил Гурский. — Я сам так целую неделю ехал однажды, и ничего со мной не случилось. А как, по-твоему, работяги мотаются по штатам? Билеты брать — никаких денег не напасешься. Да и если б у них были деньги, какой резон переезжать? А они так и колесят. Поработал, скажем, в Чикаго. Надоело — махнул в Сиэтл. Там прижало — пожалуйста, можно в Сан-Франциско, а оттуда на аризонские шахты. И всё бесплатно. А помнишь, был рабочий съезд? Так их туда съехалось пятьдесят тысяч. И все — вот так же, на крышах или товарняками добирались.

— Ну нет, не верится мне насчет Муравьевой, — рассмеявшись, повторил Тихомиров. — Ее же сдует ветром с крыши, в ее-то юбках и пелеринах!

— Если лечь плашмя, ветра не замечаешь. Да ведь она не всю дорогу там будет. На «палубе», это они так крышу зовут, проезжаешь только большие станции, где тебя констебль может заметить. А чуть отъехали — и спускаешься по лесенке на тормозную площадку, а там и тихо, и тепло, и выспаться можно.

— Ты, я смотрю, поднаторел в таких делах.

— Нужда, сударь мой, всему научит.

На соседний путь подкатил еще один состав, и толпа на перроне стала гуще. Медленно продвигаясь к зданию вокзала, Захар продолжал делиться своими богатыми познаниями по части безбилетного проезда.

— А как же дорожная полиция? Она-то куда смотрит? — притворно возмущался Тихомиров.

— Куда надо, туда и смотрит. Полисмену и горя мало, если кто бесплатно прокатится. Его забота другая: чтоб под колеса никто не свалился. Так что если ты пришел на станцию, сидишь спокойно в сторонке, никто тебя не тронет. Не суетись, не шагай из угла в угол. А пуще всего — не пей. Если путейцы заметят пьяненького, сразу зовут полицию. И то дело. Кому же понравится кишки со шпал соскребать?

Ему и вправду пришлось поездить без билетов, и не только на крышах. Пришлось ему в свое время познать удобства и угольных ящиков, и открытых платформ, и нефтяных бочек. Весь первый год в Америке он провел в разъездах, мыкался в поисках спокойного уголка, да только нигде его не нашел. Всюду ему казалось, что он торчит на виду, никак не мог Захар смешаться с толпой. Только в Нью-Йорке ему это удавалось. Но в Нью-Йорке оставаться было нельзя. Не верил он, что прошлое отпустит его просто так.

Может быть, если б он смог прижиться среди немцев, или итальянцев, или хотя бы среди каких-нибудь полячишек, всё сложилось бф иначе. Но иммигранты не терпят чужаков, и Захар в конце концов всё равно прибился к русским. Жил в их квартале, перебиваясь случайными заработками. Там его и узнал старый товарищ по смоленской пересылке. А узнав, затащил в свой круг. И пришлось Захару Гурскому снова слушать бесконечные речи об эксплуатации и о беспощадной борьбе. Заправляли кружком анархистов несколько виленских евреев, а главными были Марк и Эмма. Говорили складно и много, и больше всего о том, что хватит уже говорить, пора делом заниматься. Смешно было Захару от их «дел». Газетенка на немецком и английском да листовки. Те же разговоры, только напечатанные на бумаге и оплаченные из рабочих взносов.

На сборищах он солидно помалкивал, чувствуя, что вожаки относятся к нему не так, как к другим. Однажды Эмма попросила проводить ее на вокзал и подстраховать во время встречи «чрезвычайно важного человека». Человек тот все время оглядывался и вздрагивал, и не выпускал из рук потертый чемоданчик. Даже присев на него в ожидании трамвая, он изловчился зажать чемодан коленями, а руку держал на замке, чтоб тот невзначай не раскрылся.

Привезли они гостя на тайную квартиру, и Эмма сказала, что «товарищ Зак» теперь отвечает за безопасность «товарища Франека». Жили они на той квартире три дня. Франек по-английски ни в зуб ногой. Пытался заговорить по-французски, но Захар из «парле франсе» помнил только неправильные глаголы, вызубренные в реальном училище. По счастью, таинственный гость оказался поляком, и они смогли общаться на русском. Тайком от «товарища Эммы» бегали в кабачок, и там, за рюмкой анисовой водочки, поляк поведал Захару жуткую историю. Жил он себе в Париже и горя не знал. По заданию организации втерся в доверие к русской зарубежной охранке, сам генерал Селиверстов считал его своим лучшим агентом. Франек запросто входил к нему в гостиничный номер. Генерал жил на одной стороне Итальянского бульвара, а Франек — на другой, снимал комнатушку в компании полудюжины земляков. Однако со временем организация заподозрила Франека в измене, и тогда он решил убить генерала. Сказано — сделано.

«Что, так таки и убил?» — восхитился Захар.

«Пан думал, поляки только языком трепать умеют?» — гордо вскинул голову Франек.

Утром генерала нашли мертвым. Но уже вечером в газетах пишут, что полиция взяла след убийцы — и черным по белому печатают его, поляка, фамилию!

Организация не оценила подвига Франека. Больше того, его чуть не казнили свои же товарищи за самовольство. Он с большим трудом смог убедить их, что генерал слишком много знал об организации и готовил ее уничтожение. В общем, партийный трибунал не то что бы оправдал Франека, а счел его проступок не слишком серьезным. В конце концов, одним русским генералом стало меньше, и совершенно незачем по этому поводу убивать еще одного поляка. Но в Париже для Франека места уже не было. С тех пор он мечется по всему миру. Французские анархисты перебросили его через Швейцарию в Италию, оттуда он добрался до Алжира, а теперь вот отказался в Америке. Но чувствует, что русские жандармы гонятся за ним.

«Нужен ты больно русским жандармам!» — попытался утешить его Захар. «Не я им нужен, пане, а то, что у меня вот здесь» — и Франек осторожно постучал себя пальцем по лбу.

А там у него были сведения о банковских махинациях Петра Ивановича Рачковского, за которым, оказывается, следил генерал Селиверстов. Были фамилии польских магнатов, которые финансировали динамитчиков во Франции. Взрыв, произведенный в нужное время, влияет на банковские котировки — чьи-то акции падают в цене, а чьи-то растут. Люди, которые только тем и живут, что скупают и перепродают акции, должны уметь заглядывать в будущее. А еще лучше, если они умеют это будущее заказывать. Вот такие-то люди и натравили на бедного Франека самых лучших сыщиков и самых свирепых жандармов, чтобы он замолчал навсегда и никому не успел поведать свои тайны…

Впрочем, тайны эти прятались не только под довольно хрупкой защитой лобной кости Франека. Он как-то исхитрился сохранить несколько листов, исписанных убористым почерком. Что там было — об этом он новому товарищу рассказывать не стал. Но намекнул, что эти бумаги страшнее динамита.

На четвертый день к ним явились все главные анархисты: Марк, Эмма и еще какие-то бородачи. По решению организации Франека следовало отправить в более безопасное место, на юг, где жили могущественные покровители международного анархизма. Сопровождать прославленного убийцу должен был товарищ Зак.

Что он и сделал. Сопроводил. Явился вместе с ним к роскошному дому в Сан-Антонио. И тут Франек говорит, мол, спасибо, товарищ, но дело такое… Мялся, мялся. У меня инструкция, говорит. Должен я теперь тебя застрелить, чтобы никто не прознал, куда я приехал.

«Должен, так стреляй», — спокойно ответил Захар.

«Не могу. Ты же друг. Лучше я дам тебе немножечко денег, и ты уедешь в Мексику, это тут недалеко. А всем скажу, что убил. Только ты меня потом не выдай».

«Не выдам», — пообещал Захар, и друзья направились в ближайший кабачок, чтобы отметить расставание. Из одного кабачка в другой, потом в третий. И чем больше они пили, тем откровеннее становился бедный Франек. Для начала он сознался, что не убивал русского генерала, что тот просто застрелился, и Захар с трудом изобразил удивление, посмеиваясь про себя над придурком. Но затем Франек сказал такое, что Гурскому стало не до смеха.

«Знаешь, зачем я здесь? Здесь живет важный пан. Он хочет сделать меня своим цепным псом. Чтобы я присматривал за тем, как анархисты тратят его деньги. Он думает, анархисты будут меня бояться. А они никого не боятся. Они придушат меня раньше, чем я успею только спросить насчет денег. Потому что деньги — это деньги. Деньги — это все».

«Если боишься, давай вместе махнем в Мексику», — предложил Захар.

«Нет, я уже решил. Буду крутиться между двумя огнями. Как-нибудь выкручусь. Пусть все думают, что я страшный убийца».

«А если прикажут кого-то убить?»

«Уже приказали. Но мы же с тобой договорились, так? И с другими договорюсь, — заплетающимся языком вещал Франек. — Главное — сейчас не погореть! Сейчас приду к важному пану, он спросит, кого еще я убил, кроме генерала? Что мне, сказки ему рассказывать? Он знает про наши дела. Он столько лет дает деньги на революцию. Все наши вожди ему известны, многие ему ручку целовали. Что я скажу?»

«Скажи правду», — посоветовал Захар.

«Я похож на сумасшедшего? Правду способны говорить только дураки, потому что у них нет мозгов! Давай выпьем еще, чтобы мои мозги лучше работали!»

Глубокой ночью извозчик высадил их где-то на окраине. Захар нашел в кармане мертвецки пьяного Франека револьвер. И засадил в приятеля три пули. Потом собрал все его бумаги и вернулся к тому самому дому, роскошному и неприступному.

Его встретили. Он сказал то, что должен был сказать Франек. Захара отвели прямо к Полковнику. Тот задал ему вопрос, которого так страшился Франек. Но Захару было о чем рассказать. И рассказывая об исполненных приговорах, он видел, что Полковнику знакомы многие имена.

Так восторжествовала справедливость. Захар Гурский занял то место, которое именно ему и предназначалось. И не подпустил туда самозванца.

— Ну и вокзал отгрохали, — проговорил Тихомиров, устало опуская чемодан. — Побольше Николаевского.

— Да уж знамо побольше, — усмехнулся Захар. — Я тоже в первое-то время всё сравнивал. Какие тут вокзалы, да какие дороги, да жратва. Всё не так, как у нас.

— Ничего, и у нас такое появится. Выдержим всё, и широкую, ясную к счастью дорогу проложим себе. — Тихомиров хохотнул и тут же скорчил серьезную мину. — А вот и нас встречают. Внимание, Захар, ушки на макушке держи, с таковскими рот не разевай…

— Мистер Майер? Мистер Зак? Добро пожаловать в Колорадо, джентльмены!

Их встречали представители охранной компании «Стальная Звезда» — два молчаливых джентльмена в одинаковых серых сюртуках. В закрытом экипаже они долго возили гостей по шумному городу. Тихомирову показалось, что их возят по кругу. «И тут конспирация», — подумал он с закипающим раздражением. Ему сейчас была дорога каждая минута.

Потом им еще долго пришлось ждать в кабинете. За дверью кто-то говорил по телефону, убеждая невидимого собеседника немедленно продавать акции какой-то трубопроводной компании. Наконец, в кабинет вошел человек в сером сюртуке.

— Меня зовут Билл Смит. Мы собрали интересовавшие вас сведения, — с ходу начал он, передавая Тихомирову папку с бумагами. — Здесь данные на университетских преподавателей. Адреса, связи за границей, поездки за последние пятнадцать лет. Можете изучить. Я не хочу навязывать свое мнение, но на всякий случай мы уже установили наблюдение за профессором Фарбером. Если у вас будут иные пожелания, мы их учтем. Однако я бы просил вас все же начать именно с Фарбера.

— Он геолог? — спросил Захар. — Был в экспедиции Адамса?

— Да. И снова — да. И больше того — только он и был. Больше никто из местных с Адамсом не сотрудничал.

Тихомиров, морща лоб, перевернул несколько страниц.

— Насколько мне известно, экспедиция формировалась в Денвере, так?

— Да, здесь был сбор.

— Но кроме ученых в ее состав входили и фигуры более мелкого калибра. Всякие там топографы, проводники. Ну, я не знаю, повара, в конце концов. Кто-то должен был отвечать за транспорт. За безопасность. И так далее. Вы понимаете? Дама, которую мы разыскиваем — нигилистка. Она отвергает все, что может связывать ее с обществом так называемых эксплуататоров. Профессор университета — не тот человек, к которому она обратилась бы за помощью. А вот какой-нибудь рабочий, который таскал ящики с образцами — другое дело. Понимаете? — Он вернул папку Смиту. — Ваши люди проделали большую работу. Но не довели ее до конца. Нам нужны другие адреса. Адреса простолюдинов, работяг, нижних чинов. Муравьева скрывается у них, а не под крышей профессорского особняка. У Фарбера ведь особняк, верно?

— Да.

— Причем в весьма респектабельном районе, — скептически улыбнулся Тихомиров. — Где на каждом шагу стоит полицейский, а на улицах всю ночь горят фонари. Самое подходящее место для беглой преступницы.

— Я вас понимаю, — сухо сказал Билл Смит, вставая с папкой под мышкой. — Новые сведения передадут вам завтра утром. Сейчас вас отвезут в отель «Тропикана».

— Прикажите отвезти туда наш багаж, — сказал Тихомиров. — Мне бы хотелось немного погулять по городу. Знаете, привычка — попадая в новое место, я должен облазить его вдоль и поперек, без гидов, без путеводителей, полагаясь лишь на интуицию. Это обостряет восприятие.

Когда они вышли на улицу и остановили извозчика, Захар недовольно пробурчал:

— Я бы лучше ванну принял, чем по улицам раскатывать.

— Сейчас ты забудешь о ванне, — ответил Тихомиров и назвал адрес.

Покружив по городу, пролетка остановилась возле пышного сада, заваленного золотой листвой. За витиеватой решеткой белели колонны особняка.

— Дом Фарбера, — тихо сказал Тихомиров. — Она здесь. Следить придется нам самим, на местных — никакой надежды. Надо вызывать сюда Гочкиса.

— Ты же говорил… — Захар хлопнул себя по лбу. — Ну, Гаврила Петрович, уважаю. Голова! Если с профессором приключится неприятность, на нас никто и не подумает.

— На этот раз надо будет ювелирно действовать, слышишь меня, Захар? Ювелирно! И лучше бы — чужими руками.