Дитя чумного края

Часть IV. Глава 3

— Ух ты…

Орьяна ухватилась за протянутую руку, даже не взглянув, — рассматривала комнату. Споткнулась, выбираясь, — приставная лестница паршиво сочеталась с длинной коттой; только то спасло, что Йергерт поддержал. Ткань затрещала, но не порвалась.

На самом деле комнатка была паршивая — каморка, полнящаяся забытым хламом, обрастающая пыльной паутиной и грибком в углах. Но то, что это будет их каморка — их укрытие, какое никому другому неизвестно, поселяло в груди трепет.

Даже Йер, какая вечно находила потайные уголки, не знала этой комнаты. Никто не знал. Лишь только они двое.

Йергерту облаты про нее рассказывали — не ровесники, а те, что были старше и теперь ушли со всеми на войну. А сами знали от родни — те поколениями про нее рассказывали. И, как замок опустел, он, может, тут один остался, кто знал про нее.

Орьяна изучала все с огромным интересом.

Комнатка укрылась в толстых башенных стенах. Пол — тоненькое перекрытие из досок. Света — только из щелей вокруг забитой ставнями бойницы.

Орья долго дергала, пока они не поддались — с белесой дымкой пасмурного дня, что полилась снаружи, взвыл злой ветер, закачавший паутину, и пополз унылый холод осени, идущей к своему закату. Третий месяц разгулялся: второй двор под башней сделался весь серым и бесцветным, не осталось ярких листьев, только помертвевшая трава топорщит у подножья стен бурые ости. Даже малахитовая зелень площади потухла.

На свету вид комнатки стал только хуже — чистое убожество. Все — рухлядь, и обломанные деревяшки не всегда дают узнать, чем был предмет, теперь годящийся лишь на растопку; старые полотна пропылились, моль проела их до дыр, и мерзкая труха от ветра полетела на пол. Пыль щипала нос.

И только лишь перина на полу лежала новая и чистая. Отброшенное, незастеленное одеяло замаралось.

Йергерт уж сидел на ней, безмолвно глядя, как Орьяна изучает комнатушку. Чуть поймав ее взгляд, хлопнул по перине около себя, и Орья села рядом.

Она прижималась к боку — даже сквозь одежду чувствовала ребра. Йергерт был костляв, если не тощ — пусть крепко сложен, пусть подвижен и силен, но ни жиринки в нем — кости и жилы.

Орья долго привыкала к этому. Так много лет она смотрела лишь на Содрехта — на пол-ладони ниже, только вдвое крепче и крупнее; ей ужасно трудно было после этого увидеть привлекательность в другом.

Все это в Йергерте — южная кровь. В Великих Западных Домах, что в сердце Лангелау, все всегда бывали крепкими и мощными, а вот южане, что живут по ту сторону гор, — как раз поджарые и сухощавые, как будто высушенные ветрами, что гуляют в их пустынях по ущельям.

В Йергерте немного от южанина. Те — черноглазые, черноволосые да желтокожие, с лицами плоскими и дикими и с веками нелепо выпуклыми, будто пожирающими глаз — нечасто Орье доводилось их увидеть, и в каком-то смысле она их боялась. Так боятся тараканов, мухоловок, пауков — не оттого, что те опасны, а от омерзения.

Но с Йергертом все по-другому: он был светлоглазый, белокожий, русый. Орья теперь знала его волосы на ощупь — они были жесткие и толстые, как будто конские — и это, говорили, южная черта, но эта Орью не страшила и не отвращала. Потому-то она жалась крепко, несмотря на выпирающие кости — нравилось касаться, ощущать тепло, мышцы под кожей. А еще — щекотку постороннего дыхания на собственном лице и мимолетное прикосновение волос — чужих и непривычных. Было в этой близости что-то желанное, желанное невыносимо, то чего отчаянно ей не хватало, от чего в груди щемило, тяжелело в животе.

— Так значит, это теперь будет нашим тайным логовом? — Она еще раз осмотрела комнатку. — И мы всегда сможем сюда прийти.

— Не думаю, чтобы нам кто-то помешал здесь.

Орье этот ответ нравился. И она обвила руками его шею, подалась вперед, чтоб быть напротив, на колени разве что не села.

Она больше не смущалась, не терялась и не сомневалась — с каждым разом, как он не пытался ее оттолкнуть или остановить, как отвечал на ласку, она становилась все смелее и уверенней и все точнее знала, что все это происходит, потому что так она решила. Потому что захотела этого и потому что наконец-то могла управлять ситуацией, а не сидеть беспомощной и ожидающей неведомо чего.

— Так значит, ты меня все-таки любишь? — прошептала она жарко.

Но в глазах, что замерли напротив его глаз, вопроса не было, и потому, когда он лишь пожал плечами, она удовольствовалась этим и ни в чем не усомнилась.

— Мне с тобою нравится. С тобою хорошо.

И Йергерт улыбнулся — выше его сил было сдержаться. Ему льстило ее явное влечение, ее слова — совсем не то же самое, что слушать всяческую чушь от влюбчивых полусестер. Орьяна знала себе цену, знала, чего хочет и насколько хороша. И ей — воспитанной Великим Домом — захотелось быть с ним.

Это ощущение дурманило настолько, что он позволял любые вольности, и упивался тем, что стоило едва наметить еле ощутимое объятье, как она готова была прижиматься со всей силы; стоило чуть задержаться взглядом, и она сейчас же подставляла умилительно довольное лицо и взглядом требовала поцелуя, чтобы с каждым разом отвечать уверенней, напористей.

Орьяна и теперь увидела в его улыбке добрый знак, и, осмелев в конец, сама полезла его целовать и прижиматься крепче; пальцы мяли толстую ткань стеганки. Та плохо поддавалась, и тогда руки как будто сами отыскали пуговицы и запутались в петлях.

Он первый не сдержался — хрипло выдохнул сквозь поцелуй и резко затянул ее на мятую перину, навис сверху. У Орьяны в широко распахнутых глазах на месте мшистой искорки остался только лишь зрачок, широкий до того, что почти спрятал цвет. В нем смутным бликом трепыхался свет и отражал мелкую дрожь ресниц.

Йергерт коснулся пальцами ее щеки и прочертил под глазом полумесяц зелени айну, что повторял глазницу, повел ниже, по скуле и к впадинке под ней, где кожа была совсем нежная, покрытая почти неощутимым пушком волосков. И дальше: челюсть, шея…

Ему не стоило усилий представлять на ней узор зеленых веточек, бегущих вниз — и Йергерт кончиками пальцев повел вдоль стоящей перед взглядом линии, спустился до ключиц и будто правда видел самую последнюю и тоненькую жилку, что сбегала в тень под ними. Дернул ворот и раскрыл его, припал губами к впадине, рукой повел по косточке к плечу. Он оторвался только для того, чтобы взглянуть, как далеко расходятся веточки-молнии… и чудом удержал вздох разочарования.

Не с Орьей он мечтал все это сделать.

Только все равно продолжил, будто не было заминки — точно так, как продолжал со всеми остальными каждый раз.

Йер, пользуясь минуткой и остатками дневного света, разбирала письма. Плотно связанную стопку она бережно хранила под подушкой и порой, когда, как и сейчас, случалось оказаться в одиночестве, касалась пальцами чернил.

Ответы приходили реже, чем она хотела бы — неблизкий путь. Сама писала всегда медленно и вдумчиво, нередко спрашивая у самой себя: а если именно это письмо окажется последним, то что стоит в нем сказать?

Порою приходилось ждать так долго, что она уже была уверена, что не дождется. Гадала: потому что больше некому писать или же она просто исчерпала то, как много времени кто-то хотел потратить на нее.

Брат Кармунд сам позволил ей писать, и все-таки она порою думала, что зря навязывается. Все обязательства меж ними исчерпались, и нелепо было требовать, чтоб он по-прежнему не забывал о ней.

Все письма его были обстоятельными и пространными, но обезличенными до того, что ей не всякий раз случалось отыскать за этим что-нибудь о нем самом.

С Йотваном вышло еще более нелепо — как-то раз она решилась написать. Корила себя много раз и много раз молилась, чтобы то письмо где-нибудь потерялось. Даже если б нет — она не верила, что ей придет ответ.

Он все-таки пришел. И Йер едва ли узнавала в черствых строках человека, что когда-то перевел ее через кордон, и опасалась, что теперь уж никогда с ним не увидится — кто-то другой вернется с запада вместо него, чужой и совершенно незнакомый.

Она спрашивала у самой себя, зачем же пишет незнакомцу с этим именем и почему он отвечает. Но он отвечал.

Дверь скрипнула, и Йер привычным резким жестом сунула всю стопку под подушку. Ничего секретного на самом деле в письмах не было, но ей ужасно не хотелось, чтоб их видели.

Зашла, на счастье, Орья. Только не успела Йер еще чуть выдохнуть, как поняла — с той что-то странное. В глазах ли, в выражении лица, в походке… Йер присматривалась, силясь разобрать, в чем дело.

— Что ты смотришь так? — подруга плюхнулась на собственную койку, странно взбудораженная.

Слишком взбудораженная. Радость в ней с волнением напополам.

— Ты что довольная такая?

— А нельзя?

Йер не нашлась с ответом, повела плечами, но не успокоилась.

Обычно Орья была радостна, когда встречалась с Йергертом, но Йер не вспомнила бы, чтобы та хоть раз была настолько оживленной, возвращаясь. Что-то у них там должно было случиться.

Спрашивать Йер не хотела — снова будет ссора.

Орья сколько-то лежала, неподвижно глядя в потолок, но долго оставаться неподвижной не могла — вскочила. Распустила встрепанные волосы, взялась за гребень — Йер только теперь отметила, что та была лохматей, чем обычно.

— Ну спроси уже! — не утерпела Орья. — Ты меня сейчас насквозь просмотришь.

— Ну так расскажи, раз видишь все сама.

Орьяна фыркнула и глянула через плечо.

— Уже бы рассказала, если бы не знала, что ты как всегда начнешь нотации читать.

— Выходит, что-то с Йергертом опять. И что у вас на этот раз? Он тебя в жены взять пообещал?

Орьяна усмехнулась, забралась с ногами на постель и повернулась. Йер по виду ее поняла, что угадала, хотя говорила это вовсе не всерьез.

— Считай, что так. А ты ведь сомневалась, говорила, что он водит меня по углам, точно простую девку… Ну и что, кто оказался прав? — самодовольная улыбка приросла к лицу.

Йер терла лоб. Ей все еще казалось, что все это плохо кончится, и даже если бы ей захотелось разделить с подругой радость — не смогла бы. Ей и не хотелось. Она попросту не верила.

— Давай-ка с самого начала. Что он там тебе сказал?

Орьяна захихикала.

— Он ничего не говорил. Было не до того.

— И как мне это понимать? — Йерсене совершенно не хотелось играть в эти игры, и дурашливость ужасно раздражала.

— Ну а ты подумай.

— Орья! Толком объясни.

Та показно взялась закатывать глаза.

— А впрочем, что это я? — запаясничала Орья. — Ведь откуда тебе знать, что делается между полюбившими друг друга юношей и девушкой.

Йерсена замерла, уставилась неверяще. “Не может быть” — стучало в голове. “Ты пошутила ведь” — рвалось с примерзшего вдруг к небу языка.

Но шуткой это не было.

Орьяна упивалась замешательством подруги — сделалась еще довольнее, прищурилась и чуть не млела, наблюдая, как Йер судорожно силится найти слова.

— Вы охерели? — только и смогла сказать она в итоге. — Что вы натворили?

Орья раздраженно сморщилась.

— Ну да, конечно ты не в силах за меня порадоваться. Это ведь так сложно — принять то, что оказалась неправа!

И они замерли, сверля друг друга взглядом. Где-то за окном выл ветер.

— Ты хотя бы дамской благодати выпила? — спросила наконец Йерсена, силясь сделать тон спокойным.

— Что это?

Йер выдохнула и зажмурилась. Чем больше она думала об этом и чем больше Орья говорила, чем отчетливей Йерсена ощущала, что ситуация гораздо хуже, чем подумалось сперва.

— Та травяная дрянь, какую пьют, чтобы не понести. Ты думала вообще, что будет, если понесешь?

— Не понесу, — небрежно отмахнулась та. — Не с одного же раза. И какая теперь разница? Мы ведь поженимся.

— Он так тебе сказал? И разве вы теперь на этом одном разе остановитесь?

— Какая разница! — с нажимом повторила Орья. — Он будет моим мужем. Даже если понесу — то только к лучшему.

— Ты дура? — не сдержалась Йер. И тут же пожалела, только прикусить язык уж было поздно. — Если Йергерт в этот самый миг не договаривается о том, чтобы посвататься, то вышло ровно то, о чем я и предупреждала. Что он обращается с тобой как и с любой безродной девкой до тебя.

— Что ты несешь?! — Орьяна подскочила и смотрела теперь сверху вниз, нависнув и пылая яростью. — Всегда, все годы Йергерт звал тебя поганой еретичкой и считал, что все нутро твое гнилое, как у остальных еретиков. И он был прав: ты так завидуешь, так бесишься, что кто-то может выбрать быть счастливым в жизни, что готова отравить самый счастливый миг. Но это ведь с тобой бы обошлись как раз как ты и говоришь, случись такому быть. С тобой, а не со мной!

Въедливый крик внезапно отрезвил Йерсену. Она сжала губы и прошила Орью взглядом.

— Все-таки ты дура, — с призрачным, обманчивым спокойствием произнесла она.

И про себя добавила: “А Йергерту я яйца оторву”.

— Йергерт!

Прозвучало непривычно до того, что он невольно вздрогнул — он с трудом припоминал, чтобы Йерсена называла его имя. Словно брезговала. А уж чтобы ей случилось его звать — как будто бы впервые.

Потому-то ее голос, как всегда глухой и тихий, не желающий звучать, ударил ушам. Ей никогда не петь и не перекричать толпу, но в гулкой пустоте длинного коридора, ее было слышно четко — равно как и яростную злость, звенящую на каждой ноте.

Йергерту хватило взгляда, чтоб понять: Орьяна рассказала.

Йер, сжимающая челюсти, чеканила шаги, пока не оказалась точно перед ним. Уставилась в глаза со всей пронзительностью, что он не переносил.

Без всяких слов понятно было: она в бешенстве.

Он даже не заметил, как рука коснулась рукояти. Девка перед ним была ему по плечи, вдвое уже и по-прежнему никто — послушница без всяческой родни, чтоб заступиться. Йергерт это знал, но только все равно напрягся, будто не был братом Ордена. Он знал — ее не сдержит его плащ и правила в уставе, потому он весь напрягся и безмолвно ждал.

— Орьяна утверждает, будто вы с ней обязательно поженитесь, — стараясь сдерживать себя, проговорила она четко и раздельно, будто косточки выплевывала по одной. — Ты правда на ней женишься?

— Я отчитаться должен?

Йергерт силился не показать ей удивления, но знал: сошло бы перед кем другим, но эта — видит, понимает. И от этого только сильнее злится:

— Возьмешь ты ее в жены или нет?!

Им очень повезло, что голос ее был глухим и неполетным, а не то весь замок бы услышал, что ее волнует, и что Йергерт с Орьей сотворили.

— Да с чего? — он все пытался делать вид, что сам не удивлен и что он здесь хозяин положения. — Она мне не невеста, да и кто бы ее за меня отда…

— Ну и зачем тогда ты с нею лег?! — Йер сорвалась, не дав договорить. — Здесь полусестры кончились? На третий двор к дому терпимости спускаться слишком далеко?

Она лишь чудом сдерживалась, чтобы не вцепиться ему в ворот. Йергерт прилагал усилия к тому, чтобы не отступить.

— Тебе-то что за дело?

— Содреху что скажешь? А что будешь делать, если она понесет?

— С чего бы? Остальные после одной ночи не несли, а Орья что, особенная? — он старался пропустить мимо ушей вопрос про Содрехта, но все равно почувствовал себя так, будто получил удар в живот. И против воли злился из-за этого.

Он много сил убил на то, чтобы отмахиваться и не вспоминать. Чтоб убедить себя, что Содрехт никогда за все года ничем не показал, что в Орье заинтересован, и большой беды не будет от того, что он не первый с нею лег.

И меньше всего Йергерту хотелось, чтобы укоряла его именно она.

— Все остальные девки запивают ночи дамской благодатью! А Орьяна — дура, и при том наивная. Ей в голову бы не пришло.

Он стиснул зубы, чтоб не выдавать тревоги.

— А тебе что за печаль? Завидно, что не ты? — Йергерт и сам не понял, как и почему приплел вдруг это — просто вырвалось. Но мысль ему понравилась. — Так злит, что все внимание Орьяне, а с твоею тощей жопой на тебя смотреть-то отвратительно?

Йер долгое мгновение не отвечала — и за это время у нее в глазах успело вспыхнуть злое пламя, разгореться — чудилось: вот-вот сожжет ресницы и зрачок. И Йергерту случалось видеть это много раз — достаточно, чтоб знать: задел, попал в больное.

— Слушай, сучий сын, — Йерсена сжала его воротник и дернула вниз резко до того, что в шею отдалось противной болью, и он вынужден был наклониться к ней. — Я лично прослежу, чтоб ты сожрал свои кишки, если испортишь Орье жизнь. Ответишь так, как Южные бы Духи с тебя не спросили. Я еще молчу про то, что Содрехт много лет был тебе верным другом, а в твоей уродливой убогенькой душонке не сыскалось благодарности иной, чем взять его невесту!

Он сжал ее запястье до того, что чуть не хрустнуло. Медленно выпрямился.

— Ты на орденского брата пасть открыла, — прошипел он.

Они молча замерли, глядя глаза в глаза — мерились взглядами и выясняли, кто же злее и напористей и чья угроза — не шутливая — будет страшней.

Йерсену не пугало, что он много выше и что смотрит сверху вниз, и боль в руке не впечатляла — только зубы пришлось сжать.

— Только посмей еще сказать мне что-нибудь такое, — яростно добавил Йергерт. — Только мысль об этом допусти, и я снесу твою тупую еретическую голову, а прежде вырву изо рта язык. Ты — мелкая уродливая тварь, завидующая всем тем, чья жизнь счастливее и лучше, чем твоя. Цепляешься за Орью с Содрехтом и притворяешься им равной, места своего не знаешь. Тебя бесит, что я лег с твоей “подружкой”, потому что ты завидуешь ей. Хочешь, чтобы и тебя любили — хоть бы и всего на раз и во всех позах. Если я решу однажды отодрать тебя, то ты как шавка в течку побежишь подставить мне дыру, чтоб получить хоть капельку внимания и…

Удар вышел громким. Голова мотнулась так, что чудилось; она оторвалась, и вслед за нею Йергерта всего мотнуло, повело. Под сводами гуляло это от пощечины, а стоило ему утихнуть — еще громче зазвенела тишина.

Он поднял взгляд. Невыносимо медленно. Еще не выпрямился даже, только руку прижимал к щеке и над плечом смотрел — как будто бы не мог поверить. Сквозняк трогал выпавшие из узла растрепанные пряди — лишь они и шевелились, пока двое снова неотрывно пялились глаза в глаза.

— Не подходи к ней больше, — наконец сумела вытолкнуть слова Йерсена. — И ко мне не лезь.

Звучало еще глуше, чем обычно, и к тому же ломко — словно кто-то на морозе растоптал сухие стебельки, и будто даже не она это сказала — призрачное эхо звука народилось само по себе.

Йергерту дался выдох через сжатые до боли зубы. Скула ныла — на ней наливался яркостью синяк.

Удар был унизительный. Убого бабский, какой стыдно возвращать. Спустя так много лет учебы ей бы стоило бить кулаком, как и положено сестре, какой она пыталась стать.

Он мог вмазать в ответ — сильнее, чтобы выбить зуб, сломать скулу, и чтобы навсегда запомнила. Но стало бы лишь унизительней — как в те разы, когда его лупила мать.

— Ты зарвалась в конец, — выплюнул он вместо того. — Решила, будто можешь поднимать клешню на орденского брата? Так я покажу, где твое место.

Он отбросил волосы с лица и холодно смотрел вниз, будто вдруг стал выше.

— По уставу наказание за это — карцер и удары плетью. Тебе будет в самый раз.

Орьяна прижималась и сопела ему в шею, щекоча мурашками.

Бойницы, пусть раскрытой, не хватало, чтоб рассеять полумрак — день оказался сумрачен и сер настолько, что как будто до сих пор не рассвело.

Йергерт все это замечал, как замечал сквозняк, небрежное поглаживание мягкой ладонью и щекочущую в носу пыль, но словно бы издалека — мыслями был не здесь.

Он вздрогнул от настойчивого оклика.

— По-моему, тут следовало бы прибраться, — говорила Орья. — А еще зимой станет совсем темно и холодно. Что будем тогда делать?

Йергерт все не мог от мыслей оторваться, потому только пожал плечами.

— Ты хоть слышишь, что я говорю?

В ответ — рассеянный кивок.

Она с досадой ткнула его в бок, затем еще раз и еще, пока не убедилась, что он обратил внимание.

— Ты снова думаешь о ней? — вопроса в этом было мало. — Сколько можно?

— Тебе откуда знать, о чем я думаю?

Он мог бы честно ей сказать, что все именно так, но знал, что этим только все усугубит.

— Я что же, совсем дура, думаешь? — Обиженно нахмурилась Орьяна. — Я не вижу что ли, что ты сделал это не из-за меня, а только чтобы Йер подгадить? Не смог упустить возможность, да?

— С чего ты так решила? — вяло отозвался он.

— С того! Как только Йер закрыли в карцере, тебе вдруг стало на меня плевать!

Йергерт в утомлении прикрыл глаза, потер костяшкой бровь. Плевать ему хотелось и на этот разговор — он только раздражал и отвлекал.

Но Орья правильно сказала: когда потянулось время заключения Йерсены, он вдруг понял, что не чувствует ни радости, ни удовлетворения. Ему хотелось видеть ее реакцию и видеть саму еретичку прямо здесь, перед собой, а мысли, что она чего-то сносит где-то там, не стоили и пфеньки.

Радовало его лишь одно: что Содрехт именно теперь отправился в очередное село Жопки где-то там в предместьях, и ему не нужно объяснять как именно так вышло. Если только не приедет через несколько часов, пропустит все вообще — и к лучшему.

Йергерт и сам подумывал найти себе какое поручение, но не решился — побоялся, что вернуться не успеет.

— Йергерт! — Орья снова его тормошила. — Не ходи смотреть, как ее порют.

— Почему? — нахмурился он, абсолютно упустивший, как она вдруг к этому пришла.

— Я так сказала! Мало моей просьбы?

Орья требовательно смотрела в самые глаза — по взгляду было ясно, что отказ она не примет. Он почувствовал, что раздражается: с чего она взяла, что в праве помыкать?

— Пойду, — спокойно сказал он. — Как раз пора.

И поднялся. А Орья завалилась носом в пыльную перину, яростно чихнула и уставилась блестящими глазами. В полумраке только их и различишь.

— Я не хочу, чтобы ты шел!

— И что?

Она сказала это так, как будто он обязан был послушаться. И Йергерт вдруг подумал, что до этого и правда был с ней удивительно покладистым — не из желания ей угодить, а потому лишь, что его устраивало то, что она делает и чего хочет. До какой-то степени он позволял себе считать, что невозможно было бы ей отказать, и что она все сделала сама.

Теперь он видел, что отказывать не сложно.

— И ты в самом деле будешь там стоять, смотреть? Это же… мерзко!

В ее поведении и голосе теперь вдруг засквозила почти паника — Орьяна понимала, что теряет власть. А может, что той власти не было и вовсе.

— Я тебя и не зову.

Под разговор он одевался — медленно и тщательно. И думал, что придется вскоре что-то с Орьей делать — он устал. Не от нее, на удивление, хотя все прошлые обычно утомляли его быстро — от того, что слишком уж все затянулось.

Когда это только начиналось, он считал, что только лишний раз побесит Йер да привлечет ее внимание. Потом — что просто не одергивает Орью. Ни в какой момент он не предполагал, что эта их интрижка будет длиться. Уж тем более — что станет чем-нибудь серьезным.

— Ну и делай, что захочешь! — рявкнула Орьяна, понимая, что он молча продолжает собираться.

Йергерт ясно понимал, что разрешением ее слова уж точно не были — и наплевал на это. Перебросил плащ за плечи и полез спускаться. Орья ничего не делала и даже не смотрела — будто бы давала еще шанс одуматься. Вместо этого лишь проскрипела лестница.

На улице дул ветер — въедливый, кусачий, заставляющий закутаться в плащ поплотнее. Толстый ватмал оказался кстати.

“Будет холодить следы ударов” — мимоходом промелькнула мысль.

Йергерт ждал этого мига все два дня, что Йер сидела в карцере — два очень долгих дня. Он даже как-то раз успел подумать, что отнюдь не так приятно применять к ней власть, как он всегда считал. Могла бы с тем же результатом просидеть в доме учения — он так же бы ее не видел, так же маялся.

Пороли на ристалище. Столбы на нем годились для еретиков на Таинстве греха, годились для того, чтоб провинившиеся полубратья с полусестрами стояли подле них, как будто у позорных, и годились для того, чтоб выпороть послушницу, что позабыла свое место.

Йерсену привели. Два полубрата даже не придерживали ее — шла сама.

На Йергерта она взглянула коротко — так быстро, что он не сумел понять, каким был этот взгляд, а больше она головы к нему не повернула.

— Спину оголи, — велел ей полубрат, — и руки в петли суй.

Он не приказывал и говорил довольно добродушно. Йер ему ответила, но Йергерт слов не разобрал — ее дурацкий голос снова не звучал. Обоих полубратьев слышно было ясно, а она — как будто бы без звука говорит.

Ей дали шнур, чтоб подвязала волосы. Йергерт сглотнул, прижался к ограждению, сжал пальцы на бревне — меж тонких мельтешащих прядей, что остались не подхвачены, виднелись веточки айну, зеленые и тоненькие.

Резкими движениями Йер принялась распутывать шнур котты, провозилась долго, но в итоге скинула ее до пояса. Хемд рвался на ветру, лип к телу, вызывающе очерчивал фигуру. Стоило Йерсене повернуться боком, очертил и груди — плоские, почти неразличимые.

А еретичка продолжала. Выпуталась и из хемда, прижимала к груди котту, раскрасневшимися пальцами, но на лице смущения не показала. Может, его спрятал ветер, без того надувший щеки докрасна.

А Йергерт разглядел теперь: айну тянулись сзади до шнура, висящего на шее, ниже не спускались.

— Вот тут петли, — подсказал ей полубрат.

Она что-то сказала, и мужчины рассмеялись. В ее промелькнувшем на мгновение лице запрятался намек на тонкую улыбку — она редко улыбалась, еще реже — искренне и живо. Йергерт помнил только Ночи почитания, когда славили Духов. Она веселела в эти праздники, плясала в общей суете и, когда прыгала через костры или болтала с непривычным оживлением из-за вина — тогда лишь улыбалась: ярко, весело и чуть асимметрично — справа посильнее обнажались зубы, до десны почти.

А Йергерт как дурак смотрел, как пламя ярким контуром очерчивает непривычно мягкие в этот момент черты.

Йерсена подчинилась и прижалась к столбу грудью, чтобы теперь тот держал скрывающую тело полу котты, руки запустила в петли. Ветер рвал подол и рукава да кончики волос, топорщащиеся из грубого узла. И Йергерт мог поклясться, что по голой спине бегают мурашки, дрожь, и он бы много дал, чтоб только прикоснуться хоть бы кончиками пальцев и почувствовать под ними трепет мягкой кожи, провести вдоль позвонков.

Но он лишь крепче сжал бревно. Досадовал что видит только спину, не лицо. Наверняка Йерсене было страшно, как бы ни храбилась и ни делала вид, что ей все равно.

Но перед ним она бы этого не показала.

А больше не пришел никто. Он был этому рад — как будто все происходило только для него. И только он, помимо полубратьев, будет видеть эту спину, уязвимую и беззащитную; лишь он заметит, как до побелевших косточек сжимаются ладони в кожаных петлях.

Плеть наконец-то размотали. Йергерт видел, как Йер чуть заметно шевельнула головой и покосилась краем глаза — по тому лишь, как она следила за движением хвоста, понятно было, что она действительно напряжена.

Мужчина щелкнул в сторону на пробу — и Йерсена мелко вздрогнула. Наверняка, как и всегда, сдирала теперь пленочку с губы. А Йергерт представлял это так ясно, что с усилием втянул в себя холодный воздух и не рисковал моргать — боялся пропустить хоть бы мгновение.

И наконец спину куснул первый удар. Йер если вдруг и вскрикнула, то слышно не было. На коже наливалась красным полоса, контрастная настолько, что, казалось, то не просто след, а кровь.

Рот полнился слюной — густой и вязкой. Взгляд не оторвать, хоть Йергерту и захотелось — он не мог.

“Ты этого так ждал — теперь смотри” — натужно повелел он сам себе.

Проворным росчерком мелькнул второй удар. И в этот раз Йер дернулась заметнее, голову запрокинула, а Йергерт даже не заметил, как под пальцами в труху рассыпалось бревно, усеяв пальцы колкими занозами.

Второй след лег внахлест, и Йергерту казалось, что он ощущает эту судорогу мышц, что сжались до упора, чтобы притупить резкую боль, отгородиться от нее, что он не просто видит, но стоит как будто рядом с ней и изнутри может почувствовать струной натянутые нервы — и ее, и свои собственные.

Резкой заполошной вспышкой промелькнула мысль: он мог сейчас остановить все это, мог сказать, что хватит, что уже достаточно. Что эти два удара — уже больше, чем на самом деле он хотел бы видеть. Что все упоение, какое должен был почувствовать сейчас, он ощутил еще тогда, когда увидел оголенной спину.

Йергерт снова тяжело сглотнул и руки сжал еще сильней. Он вынудил себя ждать и смотреть, как кожа наливалась краснотой, расчерченная новыми следами. И только в одном месте, там, где множество ударов наложились друг на друга, все-таки набухла капля крови. Ярко алая и видная даже поверх следов кнута, она невыносимо долго собиралась, пока наконец не поползла вниз, оставляя за собою тонкую дорожку, повторяя рельеф позвонков, дрожа в такт вздохам.

Йергерт чуть не потянулся, чтоб поймать ее — он не достал бы, но отчаянно хотел, и даже ощутил во рту ее соленый вкус.

И в самом деле ощутил — он прокусил губу, и сколько бы ни сглатывал, металл не выходило смыть.

— Накинь, — сказал Йерсене полубрат, снимая плащ, пока второй неспешно сматывал свой кнут. — А то все вещи кровью перемажешь. Проводить в фирмарий?

Ее слов опять не было слышно, но по мелкому движению понятно — отказалась. Дергано накинула плащ, сжала полы, крепко запахнул их на груди. Мужчине плащ этот едва ли доходил до пояса, ей — чуть не до колен.

На Йергерта она опять не глянула — нетвердым шагом поплелась наверх. А он почти окликнул.

Слишком уж хотел, чтоб все же посмотрела. Он подумал: вот сейчас он мог бы ей сказать, что больше ей бояться нечего — в последний раз он сделал так, и больше уж не тронет. Точно не своей рукой и точно не захочет еще раз смотреть.

Но если бы он так сказал, она бы не смотрела на него с тех пор ни разу — смысла больше не было бы. И он промолчал.

Но только если бы она взглянула, обязательно бы поняла — всегда все понимала.

Йергерт до последнего смотрел ей вслед. Она не оглянулась.