Дитя чумного края

Часть V. Глава 8

Ночь стояла темная, глухая и луна уж шла на убыль. Ее тесно обступали облака и норовили заслонить — все меньше оставалось яркого светила и все больше — мутного зеленоватого гало.

Весь лагерь спал. Лишь караульные несли дозор, до рези в глазах всмаривались в становящуюся гуще темноту, пытались разобрать хоть что-то в ее зыбком мареве, пока остатки света позволяли.

В абсолютной тишине этой глухой и мрачной ночи Йер проснулась за мгновенье до того, как твердая широкая ладонь легла ей на лицо, зажала рот.

Духи знают, что заставило ее проснуться: может быть, почти неразличимая в звенящей тиши поступь, потонувшая в плешивых шкурах на полу, быть может, взгляд, невыносимо пристальный, какой она не видела но ощущала кожей, а быть может едва слышное дыхание, что просочилось в стылый воздух чародейского шатра с призрачным эхом сквозняка.

Йер вздрогнула, перепугалась — до зашедшегося сердца, ухнувшего вниз, до вьедливого копошения червей в кишках, каким казался охвативший ужас, но еще мгновение спустя ей стало ясно: это Йергерт. Она различила запах его кожи, холода промозглой, зимней уже ночи, искр из походного костра, металла, меха и еще тоскливо-терпкую и ностальгичную щекочущую ноту — табака.

В непроницаемо густом мраке шатра Йер не могла его увидеть, только смутно различала силуэт, но и сама не знала, не игра ли то воображения. Она старалась совладать с собой и уж почти зажгла магический светляк, когда он вдруг склонился к ней настолько близко, что встопорщенные со сна волосы дрожали от дыхания, и шикнул. Может, палец прижимал к губам — во тьме не разобрать.

— Вставай и собирайся, мы выходим, — еле слышно прошептал он в ухо.

Йер еще не отошла — ни от испуга, ни от пробуждения. Виски пульсировали кровью, склизко отвратительное чувство в глубине кишок сменилось ощущением лиесских слизняков, исползавших живот.

Она нахмурилась и ожидала пояснений, будто он мог разглядеть вопрос в ее глазах. Опомнившись, она кивнула, и тогда лишь он с сомнением убрал ладонь и отстранился.

— Куда именно выходим? — выдохнула Йер почти беззвучно — ее голос словно именно для этого был создан: отойди на шаг — не разберешь и звука.

— В бой. Где твой доспех? Я заберу, оденешься потом.

Йер будто онемела, но кивнула в сторону мешка. Опомнившись, вложила горловину в ощупью отысканную руку.

Ей сказали загодя, что создали отряд, в каком ей командиром — Йергерт. Не сказали для чего и что ей в том отряде делать, но предупредили, чтобы подчинялась безо всяких возражений. Йер тогда еще подумала: какая глупость, он же пьет, как проклятый, и вовсе не способен повести кого-нибудь сейчас.

И вдруг ей стало ясно: он него не пахло перегаром.

Она ясно помнила, как он шатался по углам, не выпуская горлышко бутыли, как блевал и нес пьяную чушь, в какую она не могла или же не хотела верить, и теперь отчетливо осознавала: он ведет себя сейчас совсем не так.

— Никого не разбуди, — шепнул он напоследок и убрался из палатки, волоча мешок, чтоб тот не звякнул.

Она догнала его едва ли парой минут позже, на ходу застегивая гамбезон и стягивая волосы в привычный рыбий хвост.

— А остальные?

— Будут. Забирай мешок и жди у коновязи.

Он исчез в густом и плотном мраке за несчастные пару шагов — луну совсем закрыли тучи, толком было ничего не разглядеть. Лишь пара редких факелов горела тут и там. Йер потащилась к коновязи почти ощупью.

Отряд собрался мрачный и невыспавшийся, но настроенный серьезно. Ничего не понимали и коней заседлывали полуощупью, угрюмо — те не понимали, для чего их беспокоят в этот час, тревожно фыркали, мотали головами и сжимали челюсти, мешая сунуть трензеля.

Йергерт каждому раздал паек и флягу, и отряд покинул лагерь, только обменявшись с караульными парой кивков. Те прошептали вслед “Хранят вас Духи”, и лишь треск ночного инея знаменовал их путь.

Когда урочище осталось позади, внизу и за ветвями, Йергерт разрешил зажечь огни — Йер с облегчением пустила добрых два десятка светлячков. Сделалось хуже: свет слепил, еще сильней сгустилась тьма, объявшая отряд, почти что осязаемая — оставалось лишь гадать, что в ней скрывалось.

Лишь теперь стало понятно, кто в отряде: множество мужчин, каких Йер никогда не знала лично, но какие примелькались ей за время жизни в лагере, да женщина немолодая, угловатая, массивная и мало от мужчины отличающаяся — колдунья.

В свете колдовских огней их лица превращались в черепа — белесые, туго обтянутые кожей, неживые.

Йергерт ехал во главе — на фоне даже этой чародейки он казался щуплым и нелепо молодым. Он то и дело бросал взгляд на небо, но сгустившиеся тучи уж не расступались, и еле заметное пятно луны едва ли можно было отыскать. Плохая ночь — чернильная, густая и глухая, не годящаяся для поездок.

Йер узнала, по какой дороге они едут — той, что к тракту. Она поднималась из оврага, снова круто опускалась вниз, вилась мимо болотины и поднималась к самому мощению.

Чуть-чуть не доезжая до него, они остановились, и по хмурой собранности Йергерта Йерсена мигом поняла: хорошего их ничего не ждет.

— Мы едем к переправе, — сказал он, заставив развернуться скакуна. Казалось, эхо низких отзвуков расходится вокруг. — Приказ был ехать скрытно, без огней, но мы не доберемся в такой темноте. Оставьте пару, сделайте бледнее — только чтобы лошади не спотыкались — и молитесь, чтоб нас не заметили.

— Зачем нам к переправе?

— Я скажу на месте. Так приказано.

Все переглядывались и мрачнели лишь сильней, но слова не сказали.

Отряд двинулся по тракту. Стук подков казался слишком громким, Йергерт то и дело проверял огни и и хмурился. Путь проходил в молчании.

Порой из леса по другую сторону летели звуки: птица била крыльями, садясь на ветку с громким треском, где-то вдалеке пел лось, а стадо кабанов невыносимо шумно терлось о стволы и продиралось сквозь подлсок — тихое похрюкивание сменилось вдруг ожесточенным ревом. Как-то раз едва не на обочине взвыл волк — внезапно до того, что всадники перепугались чуть ли не сильней коней — те понесли, и даже когда удалось их усмирить, продолжили тревожно прясть ушами и храпеть.

Йер лишь теперь заметила, насколько тише к северу от тракта — там, где ухал вниз крутой обрыв, усиленный подпорной стенкой. За густой и непроглядной чернотой внизу скрывалась топь, рождающая вязкие туманы.

Путь до переправы занял с час — невыносимо долгий и мучительный, исполненный тревоги. В деревеньке на развилке они бросили коней мальчишке-полубрату и взвалили на спины мешки с броней

— Ну и куда нам дальше? — хмуро уточнила чародейка.

Йергерт все смотрел на небо, но луна не высунула даже бока. Йер по выражению лица могла понять: им очень нужен ее свет.

— Нам надо ниже по течению, но если мы пойдем с огнями, нас заметят, а в такую темень мы без них переломаем ноги. Ожидали, что ночь будет лунная.

Понятно было, что он не решается отдать приказ — и сам не знает, что здесь лучше сделать..

— Может, переждем здесь, в доме? Уж найдем каморку.

— Нам не полагалось здесь задерживаться.

— До рассвета несколько часов. Луна не выглянет — пора уже усвоить, что над этой проклятой землей так просто тучи не расходятся.

Он долго колебался, но в итоге сдался, и все поплелись к домишкам. Йер приметила нервозность, непривычную для Йергерта, но он был трезв и больше похож на себя, чем был в минувшие с их памятного разговора дни. Она хотела верить, что, какой бы им приказ ни дали, он заставил Йергерта оправиться быстрей.

И что все, сказанное про чумную деву, все же было пьяным бредом. В это было легко верить, зная, что чумы в лагере нет. Пока.

Покинутый хозяевами и обжитый братьями домишко был нелеп — как будто в нем сошлись два мира, каким не положено соприкасаться.

Йер зашла под крышу, осмотрела комнатки и ощутила вдруг щемящую тоску — в убогости каморок с выщербленными стенами что-то показалось ей родным, знакомым.

Она села подле очага и жадно изучала то, что оставалось от хозяев: в углу куколка из кукурузы с кровью поперек мордашки, поверх ворох женских юбок с вышитым узором в западной традиции — край пущен на тряпье, расколотая миска — один черепок у очага, от острого конца бежали струйки крови, будто им кого-то порешили…

А поверх всех этих артефактов прошлого, смотрящего словно из дымки Повелителя Туманных Троп, выглядывало орденское настоящее: точильный камень для меча и древки стрел — еще не очиненные, оставленные на просушку сапоги, а на стене углем намазан кривенький Лунный Огонь — старательная реплика с герба.

Отряд рассыпался по комнаткам и по полатям. Одни легли и мигом захрапели, кто-то взялся чистить без того блестящий меч, а кто-то, как и Йер, забился в уголок. Колдунья вышла на крыльцо — оттуда вскоре потянуло отвратительно вонючим, не Лиесским табаком.

Лишь Йергерт все не мог приткнуться — то садился, то вставал, то стенку подпирал. Порою подходил к огню, протягивал ладони, а в другой раз подходил к окну, распахивал кривые ставни, заедающие в раме, и смотрел наверх, в густую черноту.

За ним следили взгляды. Наконец-то один брат не выдержал:

— Не мельтешил бы ты уже — быстрее утро не придет. Присядь. В ногах нет правды.

— В заднице, выходит, есть? — угрюмо огрызнулся Йергерт, но и правда сел.

Устав за ним приглядывать, Йер подняла примеченную куколку, чтоб рассмотреть поближе. Силуэт по светской моде: пышный лиф до ребер и подол в два слоя — верхний до колен, а нижний в пол. На голове селянская косыночка, а волосы под нею сделаны из рыльцев кукурузы — те сваляляись до того, что толстая косичка и не думала распасться, хоть ленточка с нее куда-то делась, лишь залом остался.

Йер могла поклясться, что когда-то ей случалось поиграть с такой, но только хоть убей не помнила, когда — на память ей осталось только кривенькая рожица и удивительно приятная шершавость листьев. Что-то будто бы маячило на грани восприятия, но чем сильней она сосредотачивалась, тем сильнее оно ускользало, и Йер утомилась. К чему мучаться, пытаясь вспомнить, если без того понятно: это ее земли, ее родина.

Она еще немного повертела куклу: сзади весь подол в крови насквозь — уже никак не вымыть. Йер на миг сделалось жалко, но затем она лишь отмахнулась и рассеяно швырнула ее в угли очага. Поменьше станет хлама.

Наконец-то дождались. Нет, не рассвета — только первого его предвестника — чуть зеленеющего неба на востоке. Где-то там уж скоро зашумит Лиесс, начавший пробуждаться, забурлит его привычная возня, столица станет шумной, оживленной и веселой.

Здесь же, в землях проклятых и нечестивых, Йергерт, что вконец извелся, поднял всех, не выжидая больше. Отряд взял мешки и двинулся в дорогу, быстро растворившись в только-только начавших сереть потемках.

Они сделали петлю, и лишь потом, когда укрылись за деревьями, вернулись к руслу Эрхлинда. Отряд пошел вниз по течению.

Не выходили совсем к берегу, чтобы себя не выдать, но журчание звучало даже сквозь тяжелое дыхание и звон металла. Волочить на собственном горбу мешки было непросто, уж тем более — через подлесок, когда под ногами то нора, то выпуклый вертлявый корешок, но ни один не жаловался.

От реки тянуло сыростью и стылом холодом, шуршал иссохший на зиму рогоз, по руслу разносился стук докучливого мельничного колеса. Густой и влажный воздух торопился посветлеть, сменял унылые рябые сумерки на еще более унылое и тягостное утро — блеклое, бесцветное и с комковатым небом.

В блеклом свете очертился, а затем стал виден дальний берег — кряжистый, крутой, изъеденный промоинами. Через траву пробивались крупные пласты известняковых выходов — белесых, ноздреватых, осыпающихся мутными полосками на склонах

Наконец-то Йергерт встал и сбросил с плеч мешок. Заметно выдохнул.

Уж рассвело, но скупо и паскудно до того, что чудилось, что солнце позабыло встать, застряло где-то по пути. Воздух рябил, не расставался с серостью, и, может статься, что так будет целый день.

Отряд стоял у небольшого пляжика в изгибе русла. На сыром песке подобно оттискам на сургуче остались явные следы зверья, ходящего на водопой. В засохших стеблях путались витушки ивовых листков — расставшиеся с ними ветки силились достать желтыми кончиками до воды.

С той стороны под скатом сгладившегося холма тянулась узкая полоска берега — ее затягивали заросли деревьев, прячущие склон.

Йергерт взглянул вверх по течению, и Йер невольно повторила, тут же замерев с нелепо приоткрывшейся губой.

Через поток шагали арки переправы, гордо высились над гладью, а их сестры в отражении дрожали, вспоротые суетной стремниной. Позади, на вспухшем выше всех холме стоял большой краснокирпичный замок.

Линденау.

Йер не в силах была оторвать глаза. Яркие стены презирали бледность умершей природы, поволоку раннего утра. Ни крови, ни ворон.

Ни звука, ни души, ни огонька.

Йер поняла вдруг Йергерта, сказавшего, что замок не такой, каким ты ожидаешь его видеть, что он удивительно обычный. Он был грузный, крупный и… ее.

Его внушительные стены, высящиеся над ними крыши, склон с извившейся на нем дорогой — это все принадлежало ей. Йер не способна была ни принять это, ни позабыть.

— Спустите лодку, — выдернул ее из мыслей Йергерт.

Он раздвинул плотные кусты и обнажил суденышко — корытце с веслами. Рыбацкое, должно быть, с низкими краями и отполированными деревяшками боков. В нее бы поместилось трое-четверо.

— Переправляемся по группам. Грести тихо, чтоб ни плеска, ни удара. На той стороне стоянка.

Не сказать, чтоб это стало для кого-то удивительным: давно уж сложно было не начать подозревать, но миг, когда все стало явью, все равно обескуражил.

Тишина стояла мертвенная, лишь река журчала да стучало мельничное колесо. Все двадцать человек у берега осознавали, что их ждет.

— Что нужно будет сделать? — Глухо уточнила чародейка.

— Ждать начала боя.

Йергерт не смотрел на них.

— А после?

— Перебить всех командиров, знаменосцев. Если сможем — больше.

Все обдумывали это.

Гарнизона замка в точности никто не знал. Должно быть, дело было к тысяче — сюда стеклось немало еретических ублюдков, верящих, что Линденау нужно удержать любой ценой. И даже если лучники все будут заняты стрельбой, а конница увязнет в битве с Орденом… Даже тогда еретикам с лихвой достанет войск, чтоб вырезать один докучливый отряд.

Едва ли кто-то ожидал их возвращения: под Линденау вера в лучшее — первейший признак дурака.

— Поэтому молчал? — спросил один из рыцарей. — Боялся, убежим, если сболтнешь пораньше?

— Потому что приказали, — резко поднял глаза Йергерт. — Лезьте в лодку.

Все неловко переглядывались, пока хмурая колдунья не харкнула под ноги, не бросила мешок к корме и не шагнула через борт. Она с заметным вызовом уставилась на остальных.

Тот самый рыцарь, что до этого задал вопрос, небрежно уронил мешок под ноги.

— А вот хер! Идите-ка вы сами. Ладно сдохнуть в битве, с честью и с мечом в руках, но так? Ползти, как крыса, со спины, чтобы потом, как крыса же, и умереть? Нет уж, спасибо. Нахер!

— Хочешь дезертировать?

— Хочу в нормальный бой. А не вот в это вот говно.

— Лезь в лодку. Или умри здесь, — отрезал Йергерт.

Он коснулся рукояти — ясно было, что шутить он не настроен.

— Ну и ну… — чуть усмехнулся рыцарь и демонстративно его осмотрел.

И вдруг пустился со всех ног бежать.

Йергерт рванулся следом, но Йер ухватила его за рукав и удержала.

Рыцарь все учел: им некогда за ним гоняться и ловить, да и шуметь нельзя. Не выстрелят — шли, сняв все тетивы. И Орден не узнает: приползет потом и скажет: чудом выжил — кто оспорит?

Рыцарь все учел. Помимо одного.

И потому, как только ветви заслонили его силуэт, он вспыхнул — быстро, точно щепка, — и почти мгновенно разлетелся черным пеплом. Прежде, чем смог закричать. Лишь кости глухо шлепнулись на листья, да стальные пряжки звякнули по обнажившимся в пламени мечу.

Йер медленно сглотнула, опустила руку и сдержалась, чтоб не помассировать ее — заклинившие, пальцы не хотели разгибаться. Она постаралась не заметить взгляды.

Уж что-что, а наказание для дезертиров она уяснила навсегда.

Выше по течению вдруг завопила шилохвость — кряканье со скрипом и мяуканьем. Трель стихла — снова проступило тихое журчание реки и шелест камыша, но следом утка завопила снова.

Йергерт осторожно подошел к воде и вдруг почти идеально повторил ее скрипучий крик — но ниже и совсем чуть-чуть неловко. А затем взглянул на подобравшихся членов отряда и кивнул: настало время выступать.

Они прождали долго — и позавтракали, и округу осмотрели. Отыскали место, чтоб подняться от реки, и полосу кустов, какие скроют их путь к полю боя. Кто-то даже начинал бурчать на холодрыгу и пошучивать, как будто позабыв, зачем они явились:

— Как хотите, а я в сапоги нассал, чтобы теплее было!

Ни смешка в ответ брат-рыцарь не дождался.

Первые часы на этом берегу Йер провела, как будто оглушенная — настолько сложно было осознать, что в этот миг они под носом у еретиков, и что, скорее всего, это их последний раз. Она пыталась как-то уместить в пустой и бестолковой голове, что вечером уже не поглядит на сумерки без всякого заката, что не ступит в стылый и сырой шатер, чтобы лечь спать, не будет у костра ждать миску и вдыхать густой и вкусный аромат колбасок, смальца и капусты.

Она вроде знала, что отправили их умирать, но не способна была это осознать. И даже поднимаясь и идя за всеми, она будто все еще не понимала, что сейчас начнется бой.

День в самом деле так и не рассвел. Висела хмарь — одна спускалась с неба, а другая ползала от реки, и только в середине, на холмах, еще осталась полоса, в какой хоть что-то можно было разглядеть.

Они поднялись, как сказала чародейка, на всех четырех костях, цеплялись за кусты, чтоб оползающий под ними грунт не утянул обратно вниз. Преодолев подъем, никто не поднимался в полный рост — нырнули в густо спутанные плотные кусты и поползли на четвереньках среди веток, силясь поберечь лицо.

Разок Йер глянула в просвет — на противоположном берегу стояла Армия. Не просто войско, не отчаянное ополчение, а настоящая пугающая сила, одним видом выбивающая из груди смятенный дух.

Она не знала, как еретики могли смотреть на эту силу и решаться противостоять ей, как они шли в бой, когда столь грозный враг шел против них.

В конце концов отряд добрался до конца кустарниковой поросли и затаился. Йер не видела пока еретиков, но видела, как рыцари снимают луки из-за спин, готовятся.

— Все строятся, — шепнул один из них.

— Вон там командующий на пригорке.

— Сука, далеко…

— Ищите остальных, — распорядился Йергерт. — Если надо будет, подберемся ближе. Как начнется бой, всем будет не до нас.

— Еще вон знамя. Это Ле́меттена! Эти суки, стало быть, тут окопались, как мы выкурили их из той проклятой крепостишки…

— А на том холме вон конница, как в прошлый раз.

— До этих точно не достанем, это ж противоположный край. А если эти суки снова понесутся, наши снова захлебнутся на мосту, как в прошлый раз.

Угрюмый Йергерт тронул чародеек.

— Ну а вы?

Вторая в раздражении сцепила зубы, пожевала губы, но в конце концов качнула головой. Йер спешно повторила.

Йергерт сидел мрачный, как предгрозовая туча, мерил взглядом выбеленные известняком холмы через туман, косился на тот берег, где он размывал контуры армии. До боя оставалось всего ничего.

— Бери-ка половину, Швайгер, и идите вон в ту рощу, — вдруг распорядился он. — Условный знак — магический светляк или огонь, пущенный в небо. Если пламя, то снимаем знамя атакующего войска, если светлячок, то всех, кого достанем.

Нисколько не обрадованный рыцарь с тягостной медлительностью посмотрел на старые кривые липы.

— Вряд ли мы успеем до того, как конница пойдет в атаку.

— Зато если нас заметят, сможете закончить дело. Отправляйтесь.

Йергерт сам решил, кто остается, кто идет. Йер не решилась спрашивать, что именно заставило его ее оставить, а вторую чародейку отослать, и поэтому без слов разглядывала резкий и суровый профиль, пока десять человек поспешно уходили по своим следам, теряясь в белой пелене.

Она гадала, как так вышло: вот они, извечные враги, сидят здесь, и удары сердца исчисляют их последние часы.

Теперь ей было видно, как построились еретики: линейка конницы вдали, фаланга пеших на равнине перед переправой, лучники в три ряда по бокам от башни.

Наконец-то зазвучало пение трубы, и медленно волочащееся доселе время понеслось прыжками.

Началось все с орденских стрелков — их залп заставил лучников еретиков скрываться за укрытиям без возможности толком стрелять в ответ — лишь изредка летели стрелы с этой стороны. Йер радовалась: значит, хоть колдуний в Линденау почти нет.

Мелькнул соблазн попробовать поджечь стрелков — она бы запросто спалила всех, кто сгрудился за грубыми укрытиями с этой стороны от башни, но приказала не было, и оставалось только выжидать с досадой.

Под прикрытием летящих стрел по переправе шел отряд, укрытый за щитами и перед собой катящий мантлет. В основании высокой башни их встречал отряд еретиков, но их мгновенно разметало колдовством — Орден послал с войсками чародейку. Они перешли и выстроились в мутной тени башни, спрятались за мантлетом и под его прикрытием обстреливали конницу. Большого залпа сделать не могли, но все-таки сумели положить коней достаточно, чтоб остальные заплясали, раскрошили строй.

Вперед качнулось знамя, и в атаку пошли пешие. Отстреливались и от них, но толку не добились — даже пламя чародейки только растеклось по еретическим щитам — добыли где-то зачарованные. А тем временем на склоне всадники проворно восстанавливали строй.

Но времени хватило, чтоб на переправу заступили орденские всадники — сплошная череда шла через мост, и по бокам порывы колдовского ветра защищали их от редких стрел еретиков.

Тут в небо полетела вспышка пламени, и Йергерт тут же тронул одного из рыцарей.

— Снимай командование пехоты.

— Знаменосца вижу, а вот командир…

— Скорее всего рядом.

— Знаю, но не вижу. Сраный, мать его, туман…

— Ну значит, знаменосца.

Натянулась тетива и свистнул выстрел. Йер прищурилась, пытаясь рассмотреть, что вышло, но лишь поняла, что небо будто опустилось ниже, и туман сгустился окончательно.

И все-таки она сумела разобрать: стрела ударилась о шлем и отскочила.

— Сука! Целиться в таком тумане — издевательство!

Казалось, это разбудило гнездо ос: заозирался знаменосец, и вокруг него взбурлила суета. Йер чудилась, что они могут в любой миг столкнуться взглядами.

— И что теперь? — угрюмо спросил кто-то.

— Ждем. Вдруг повезет и примут за случайный выстрел от моста.

— Совсем другое направление.

— В тумане может и не разобрали. Сделаем хоть что-то — точно себя выдадим.

И оставалось только замереть, следя за суетой еретиков.

Вдруг капнуло. Разок, другой — и полминуты не прошло, как мерзкая дурная морось опустилась пологом. Не ливень, но и этого хватило, чтобы воздух стал еще белей и гуще.

— Может, я попробую? — С опаской предложила Йерг. — Я думаю, получится поджечь их прямо там, и мы себя не выдадим.

— Они узнают, что мы тут, наверняка. Огонь уж точно не списать на что-нибудь другое.

— Могу ударить молнией.

— Грозы нет, все равно поймут, — кривился Йергерт, но в итоге сдался. — Сделай, как удобнее.

Йер подалась вперед, сощурилась, надеясь поточнее разглядеть не только знамя, но и человека, что его держал, людей вокруг…

Сквозь дымку мороси все смешивалось и плыло, но Йер не отступала, руку подняла, сосредоточилась, до боли и до дрожи натянула пальцы. В миг, когда они скривились, словно судорога завязала всю ладонь узлом, и знаменосец, и возвышенность, и все, кто оказался рядом, вспыхнули, как факел, и на сей раз пламя не было нужды гасить. Оно пылало в самом сердце сил врага невыносимо ярко, вызывающе, и говорило: Орден здесь, и он пришел за вами.

— Они не сумеют отозвать пехоту. Если вздумают пустить коней, затопчут и своих.

— Посмотрим, — хмуро отозвался Йергерт. Он пытался разобрать, не ищут ли их. — Духи бы побрали эту сраную погоду. Нихера не вижу.

Дымка в самом деле стягивалась все плотней — еще виднелось догорающее знамя, но все прочее сливалось в силуэты.

— Нужно подбираться ближе, — высказался кто-то. — Так мы и сигналов не увидим.

Йергерт медленно кивнул и указал на заросли травы по пояс.

Выбираться из-за веток было страшно — слишком зыбкой чудилась вуаль тумана, слишком ненадежной. Только видно в самом деле стало лучше: рыцари у башни бросили коней и шагом шли против пехоты, новые же прибывали и выстраивались в линию — она сметет все что угодно, если только соберется.

Вот у переправы вдруг вспыхнул огонь, не делающий разницы между своими и чужими — в выжженный просвет в атаку пошла первая шеренга всадников, из рыси поднимающаяся в галоп, а после и в карьер — остатки пехотинцев разметало ряд за рядом, силуэты растворились в дымке.

Над холмом на дальнем берегу опять расцвел огонь — через туман он обратился в мутный рыжий ореол, но что он значил, стало ясно, только когда из тумана вылетела конница еретиков, разбившая флаг орденской — и дальше было только месиво и каша.

Больше невозможно было разобрать, кто свой, а кто чужой, иначе как вблизи, и даже так густой белесый воздух иссушал цвета. Размеры размывались, скрадывались расстояния, терялись ориентиры. Лишь тогда, когда в каких-то десяти шагах пронесся первый воин, отряд осознал вдруг, до чего же близко оказался бой. Знамена было больше не видать, сигналы — уж тем более, и только абрис арок переправы с башнями висел над полем боя.

Отряд взялся отходить по собственным следам. Хоть ждали, что скорее всего вынуждены будут биться, со стоянки вышли все же налегке, на скрытность уповали больше, чем на силу. Шлемов не было ни у кого, как и щитов, а кто-то выбрал не надеть и латных рук — теперь же оказаться в самой мешанине боя было страшно.

То ли заплутали, сбитые туманом, то ли же сражение настолько разошлось, но вскоре они снова оказались чуть не под ногами войск. Еще раз попытались — и поверили, что заперты в кольце.

Йер в первый раз увидела, как бьются армии — как вовсе бьются, если не считать налета на обоз, что затерялся меж туманов проклятого Полуострова.

Ей снова было страшно, снова захотелось спрятаться — укрыться за телегой, в промороженной траве, в колках тумана — лишь бы только не заметили и не убили. Только в этот раз страх все же был не оглушающим и не безумным. Ей хотелось верить, что бой все же обойдет их, но как будто бы какой-то уголок души уже хотел достать меч и сражаться.

Йергерт хлопнул ее по плечу

— Поджечь траву сумеешь? Чтобы кругом разошлось?

Она кивнула и коротким жестом очертила две дуги, что мигом вспыхнули и поползли вперед. За ними оставалась чернота, валил противный дым. И сквозь него десятка выступила, точно призраки минувших дней из вечного небытия белесой дымки Повелителя Туманных Троп. С мечами наголо, с оскалами людей, готовых увести с собою многих, прежде чем умрут.

— Держись поближе! — крикнул напоследок Йергерт. — Сдохнешь по неопытности.

Если бы она и вздумала ответить — он бы не услышал. Лязг и топот затмевали все, в ушах гудело.

Йер припомнила все то, что хорошо усвоила с обоза: не лезть в гущу и не меряться умениями с мужиками втрое больше, тяжелее опытнее. Вместо этого она держалась чуть в сторонке, пока удавалось, и без жалости и страха колдовала: с неба били молнии, и взмахи ее рук указывали, кому умирать; зашитые в металл враги тряслись в конвульсиях и корчились; на ком-то плавились доспехи, раскаленные настолько, что на них шипела морось, и они метались и орали, налетали н асвоих и обжигали их, напарывались на мечи…

Йер первый раз так остро ощущала свою силу, свою власть, ту мощь, какую подарили Духи, то, чего всем стоит опасаться. Чародеек редко отпускали в бой вот так, но если уж это случалось, то, пока их не зажмешь, они — прекрасное оружие, уничтожающее все, что видят.

Йер почувствовала себя этим восхитительным оружием и упивалась этим.

Бой был мерзок и уродлив. Чей-то шлем сминался под ударом шестопера, чей-то меч отыскивал лазейку, и кровь густо проливалась сквозь кольчугу, кто-то оступался — и его раздавливало весом уймы ног бесславно, страшно, жалко — но весь этот ужас и вся бойня меркли рядом с той безумной силой, от какой враги вокруг Йерсены будто оседали сами. Один взмах руки и шепот древних слов — и всякий падал замертво…

Как будто одурманенная этим чувством, почти пьяная, она не замечала, как бой сжался, и как встали плотней люди — вот уже со всех сторон летит удар или тычок, на каждом шагу запинаешься о чьи-то ноги… Времени на колдовство едва хватало, думать стало некогда — Йер только стискивала меч и силилась не подставляться.

И в конце концов она ошиблась и запнулась, рухнув на колено меж дерущейся толпы. Немедленно кто-то споткнулся об нее, перевалился через спину, вынуждая наклониться лишь сильней. Ряды вокруг сомкнулись, и уже неясно было, как здесь встать, как не попасть кому-то под руку.

Она зажалась, закрывала голову, и чувствовала то тычки с пинками, то удар-другой, пока что не способный справиться с кольчугой, но наверняка оставивший на память синяки. В лицо летели брызги, на них липли пряди.

Именно тогда, меж чьих-то тел и рук она видела, как крупный, нашпигованный шипами шар врезается в икру, и тут же, только-только Йергерт припал на ногу, бьет по плечу. Йер видела, как подогнулись из-за этого колени и как он схватился за плечо — там лопнули завязки, и наплечник отлетел.

Лишь чудом Йергерт отмахнулся от других ударов и стоял, но скрючился, и левая рука повисла плетью. На лице осталась красная царапина — шип кистеня задел. Тяжелое дыхание заметно сотрясало тело, и он жмурился так сильно, что, казалось, брови могут лечь на скулы.

Если Йер ужасно повезло быть мелкой, почти незаметной среди толчеи, когда едва не распласталась на земле, кто крепкий и высокий рыцарь, вставший вдруг столбом, мгновенно стал мишенью. Грубое копье в руках простого кнехта распороло спину, запросто преодолев кольчугу. Йер отчетливо — отчетливей, чем ей хотелось, — представляла, как под натиском расходится живое мясо и как наконечник колет кости, если им не повезло попасться на пути.

Нелепо покачнувшись, Йергерт дернулся вперед и с ужасающей медлительностью оглянулся. Снова больше отмахнулся, чем ударил — кнехт неловко бросил древко, отшатнулся, и то стало волочиться по земле. Йергерт каким-то чудом отразил еще удар, попробовал достать копье, и но извернуться не сумел. Стоял, казалось, только на упрямстве.

В голове у Йер за жалкое мгновение сменилась сотня мыслей — ни одна не сформулированная — обрывки: наконец он сдохнет… мы пришли сюда погибнуть… почему же на моих глазах?.. на поле боя так обычно и бывает… почему из всех — он?.. почему же я?..

За этот миг Йерсена разглядела, как заносится над его головой топор, и знала, что без шлема та расколется едва не пополам. Как знала, что не сможет ничего успеть и ни за что не хочет видеть, как кость раскроится и как хлынет кровь меж глаз, а крупные кусочки мозга бугорками изуродуют ее поток.

И на одном лишь этом нежелании она раванулась изо всех своих немногих сил, вскинула меч ударом снизу вверх, как будто верила, что этот бестолково рваный взмах сумеет вовремя остановить удар, и что саму ее никто не отпихнет и не зарубит…

В следующее мгновение она увидела, как кончик лезвия пропарывает Йергерту лицо: скулу, глаз, бровь — как принимает на себя удар и только чудом не летит обратно вниз. Топор скользнул вниз по клинку, слетел до самой гарды, высекая искры, и в конце концов сорвался в сторону — куда-то в землю.

Йер гортанно заорала, чувствуя сквозь боль, как кровь бежит в перчатку. Она выронила меч, схватилась за руку и с ужасом почувствовала лишь обрубок кости там, где полагалось быть мизинцу. Он не оторвался до конца — болтался тут же на полоске кожи — не понять, своей или перчаточной. Со рвущим горло визгом она попыталась отшвырнуть его подальше от себя.

Сквозь боль, истерику и черноту в глазах она осознавала, что успела разглядеть, как крупный и глубокий порез на лице вспухает краснотой и тут же половину этого лица скрывает полумаска крови.

Через рокот боя она смутно различала крик, что вторил ее собственному — голос ниже и звучнее прорывал и топот с лязгом.

Разлепив залитые слезами, слипшиеся веки, она разглядела Йергерта, что зажимал лицо, свалившись на колени. Кровь меж пальцев била так, как будто кости там уж не было — сплошная рана.

На мгновение она успела испугаться, что сейчас их кто-нибудь добьет, но тут вдруг жуткий окот перекрыл все звуки.

Поначалу то был гул, что наползал волнами, сотрясая землю, а затем его сменил невыносимый грохот с плеском, разрывающий, казалось, целый мир.

Все еще стонущая, Йер сумела запрокинуть мокрое лицо и, как и все, уставилась на звук. Бой замер. Сперва видно было только дымку, что неспешно колыхалась, но потом…

Все войско видело, как переправа рушится: просаживаются и складываются пролеты арок, осыпаются клыки высоких башен, и все это оползает вниз, в густой туман, что прячет воды Эрхлинда. За ним не видно никаких деталей, только общий силуэт, стремительно крошащийся, но от того все стало лишь величественней и трагичнее. Казалось, можно разобрать, как лошади и всадники летят вниз наперегонки с камнями, давятся в полете в кашу. Чудилось, что можно слышать крики, ржание и скрежет не выдерживающего жуткого давления металла…

И еретики, и орденские — все смотрели и не верили, что в самом деле это видят, что туман не вздумал сыграть с ними злую шутку.

А потом вдруг кто-то вскинул меч и закричал, и тут же следом полетели вопли дикого восторга, счастья, что испытываешь, когда видишь лучшее, что только можешь в этой жизни углядеть. К невидимому небу полетело и оружие, и голоса — все вскидывалось в бесконтрольном ликовании.

А Йер осознавала: переправы нет. Нет Ордену дороги к Линденау и нет ей пути обратно на тот берег. Не вернуться.

Она лишь теперь ужасно ясно осознала: она правда здесь умрет. Под Линденау.

Где-то в стороне из-за тумана полетели звуки боя, быстро обернувшиеся криками, вибрирующими агонией и болью. Братьев резали как скот, все стало беспощадной бойней — да и стоило ли ожидать иного от еретиков? Их подгоняло ликование, а братья больше не имели сил сражаться.

В самом деле, толку драться, если путь назад отрезан? Им не перебить сил Линденау только теми, кто на этом берегу. Нет командиров, нет приказов, нет знамен и строя — ничего. Лишь умирать и оставалось.

Линденау снова собрал жатву, и она была обильна и щедра. Еще раз липы напитались кровью — Орденской и праведной, уплаченной за веру.

Йер таращилась на остов переправы. Руку жгло невыносимо, но потерянность как будто отгоняла боль.

Здесь не возобновился бой. Немногие живые братья не пытались браться за оружие — кого-то резали, но большей частью те, кто опустился на колени и сидел понуро и бессильно, мало интересовали обессилевших еретитков.

Вдруг кто-то протянул Йер руку.

— Вставай, девочка. Вставай. Еще детей мне не хватало убивать.

Мужчина перед ней был из врагов. Сюрко в крови, но сквозь нее угадываются цвета — зеленый с желтым Мойт Вербойнов, вышитая липа. По ней брызги — молодой листвой.

Йер уронила взгляд. Ей в этот миг понадобилось посмотреть туда, где Йергерт, скрюченный, но все еще живой, валялся без движения. Он чуть дышал, таращил уцелевший глаз. Она не знала, видит он ее, или уж в забытьи, но поняла: ни в коем случае. Не перед ним.

— Лучше добей, — сказала она глухо. — Выкуп за меня не выплатят. Добей.

Она заставила себя поднять глаза. Из них сочились слезы — попросту от боли: руку жутко жгло, на месте пальца — так совсем невыносимо. Йер сжимала ее, не решаясь отпустить — казалось, палец отпадет совсем.

Мужчина ничего ей не сказал. Стоял, смотрел — и вдруг над полем боя запел рог. Йер догадалась: то еретикам командуют отход.

Мужчина глянул на нее последний раз, дал ей еще мгновение, чтоб передумать, и, качая головой, поплелся прочь, со временем переходя на тряскую натужную трусцу.

Йер думала о том, что он не знал: он ведь почти что спас наследницу этих земель и замка. И кольцо, какое было с ней так много лет, едва не возвратилась в стены, где ему и полагалось быть.

Она еще раз уронила взгляд на Йергерта.

— Забавно, да? — ответа она не ждала.

Решившись отпустить больную руку, Йер несмело подползла поближе, прикоснулась к разметавшимся по грязи русым волосам.

— Так много лет друг друга ненавидели, собачились — и вместе сдохнем. Ведь смешно.

Его ресницы дрогнули. Он чуть моргнул и будто попытался шевельнуть губами, но Йер только покачала головой и даже рассмеялась, тут же сжав зубами щеку изнутри — почувствовала, что смешок сменяется рыданиями.

— Что бы ты там ни хотел сказать — уже неважно. Даже если не хотел вообще.

Вокруг лежали и сидели люди. Парочка стояла. Но все те, кто был еще здоров и цел, бежали в рощи, растворяясь среди лип.

Туман как будто ослабел и истончился, только рваные клоки висели над холмами. Йер увидела, как к ним по склону кто-то движется — нелепо одинокая фигура. Шлема нет на голове, растрепанные волосы полощутся…

То был мужчина, явственно побитый, но без крови и заметных ран. Он замер, потоптался, не спеша снял с рук перчатки, размял пальцы…

Йер все не могла понять, что он такое делает, пока не ощутила расходящуюся грань, из-за какой вот-вот должна была политься ужасающая мощь.

Тогда-то стало ясно: это маг. И он пришел избавиться от всех, кто оставался. Йер в последний раз взглянула на распластанного Йергерта и только и могла, что рухнуть сверху и зачем-то потянуться к грани — ей не потягаться с магом. И густая чернота перед глазами это только подтвердила.

Глоссарий

Ма́нтлет — щит больших размеров, используемый при осадах.

Орден встретит новый день, считая, скольких потерял. Кто пал, а кто в плену — узнает много позже, скольких-то запишет в дезертиры, а оставшиеся станут думать, что пора бы расползаться.

Кнехтам — на свои наделы, братьям с полубратьями — в конвенты, а компаниям наемников — кутить и пропивать все заработанное. Но до тех пор еще сколько-то минет, а в первый день — еще не до того.

Командованию останется хвататься за голову — бой проигран, Линденау недоступен, и придется позабыть о нем до тех пор, пока по весне грязь не сойдет и не удастся навести настил на переправе. В утешение им будет Майштен — пока основные силы бросили на штурм, а дымка опустилась с неба, поднялась с реки, еретики его оставили.

Едва это заметят, как велят всем, кто остался зимовать, перебираться в замок.

За всем этим из одной предосторожности людей пошлют стеречь остатки переправы и прочесывать пологий берег — мало ли.

На нем отыщется немало тел: всех тех, кто рухнул в реку, Эрхлинд понес вниз и прихотливо раскидал среди густого ивняка и камышей — их стащат на телегу, чтоб похоронить, как полагалось. Разумеется, не всех — иных спихнут обратно в воду, чтобы не корячиться в ужасно ледяной воде, не мучаться и не таскать…

За этой суетой отряд порядком удивится, обнаружив вдалеке от берега два тела: рыцарь с чародейкой, невесть как сумевшие попасть на этот берег.

Ей, каким-то чудом приволокшей брата на себе, совсем немного не достало сил, чтоб дотащить его до деревеньки возле переправы.