Дитя чумного края

Часть V. Глава 2

Путь по лесу был невыносимо долог — и в особенности оттого, что вечер опускался на дорогу, прятал в сумерках туман. Заметно холодало, лес сливался в один кряжистый массив, и в черноте едва ли различались ветви и стволы, сама дорога. Только небо, мутное и низкое, казалось светлым против черноты, что густо собиралась у земли.

Невыносимо долгожданное “Привал!” звучало уже ранней ночью — слишком задержались из-за нападения: пока тела сгорели да пока расчистили дорогу, пока снова смогли тронуться…

Лагерь разбивали мрачными, усталыми и без обычных шуток или смеха; от костров старались отводить глаза. Молчали суетливые купцы, тихонько жались шлюхи, все старались не встречаться взглядами. Все оживление и разговоры доносились лишь от рыцарей и их отряда — для них не случилось ничего особенного, и они сноровисто готовили ночлег, друг с другом обсуждали, что собрали с мертвецов.

Йер все далось ужасно тяжело — еще в дороге навалилась жуткая усталость и валящая с ног головная боль — гудел затылок, а виски ломило до того, что они будто разрывались. В голове ворочались далекие, но давящие мысли, от каких ей было только хуже: что она теперь поволочет с собою память о всех тех, кто не доехал, кто сгорел в ее огне — все лица отпечатались перед глазами, и она могла бы без усилий разглядеть хоть обгорающего Юнгина, хоть молодого серого плаща, хоть двух еретиков, что оказались один на другом, точно любовники, и вместе же и сгорели…

На стоянке, пока все возились, она несколько раз находила взглядом Йергерта — само собою вышло — и невольно вспомнила отъезд — его и собственный.

Седой и сросшийся с тенями Гертвиг шкандыбал вниз по дороге через двор, а подойдя, позвал ее в сторонку и, вцепившись пальцами до боли, просил с живостью, какой в нем сложно было ожидать. Глаза блестели несмотря на пасмурность тоскливой осени.

Просил он об одном: узнать выжил ли сын. За годы о нем ни единой весточки, и чудилось, что Гертвиг до сих пор держался лишь затем, чтобы узнать уже наверняка, лишился он всего или же оставалось еще что-то, стоящее того, чтобы побарахтаться.

Кожа до сих пор хранила ощущение его невыносимо цепкой хватки, его лихорадочный взгляд все горел перед глазами.

“Это ты та девочка, что Йергерту покоя не давала?” — так спросил он. Безымянная, безликая, простая девочка, не дочь гнилого Рода Линденау и не еретичка — попросту никто и для того, кто отдал на холме под липами так много.

Теперь эта девочка еще раз встретила того, кто никогда не видел ее безымянной или же безликой.

Йергерт причинил ей много зла, и даже эти одинокие последние года — его стараниями. И теперь, когда все наконец-то должно было измениться, она святотатствует и жжет тела из-за того, что и теперь он не желает отставать.

Сквозь усталость шевелилась злость. Бессильная и приглушенная, она была привычная, родная… утешительная. С ней было спокойнее, с ней Йер могла все, что угодно, лишь бы Йергерт знал: нет ничего такого, что она не сможет. Перед ним она не знала слабости.

А слабостей у нее много — это ей отлично показал позорный жалкий бой, что чуть не стал последним.

Она знала, что чуть было там не умерла, но все еще не в состоянии была это осмыслить, испугаться. Это будет после — когда перестанет так невыносимо болеть голова.

Мигрень никак не проходила, и Йер наконец сдалась.

Колдуньи вились общей стайкой, и от их движения в глазах рябило. Йер не в силах была разглядеть, кто там целительница, а кто нет.

— Ты что? — позвали ее. Голос она прежде слышала и, щурясь, разглядела рыжую.

Потом все провалилось в черноту, и Йер опомнилась тогда лишь, когда от прикосновения холодных рук пошла приятная волна, унесшая с собою боль и вымотанность. Йер почудилось, что воздух стал прозрачнее и чище, вдох впервые проник дальше глотки.

— Я… Спасибо… — голос едва прозвучал, но до смешного мелкая целительница все-таки разобрала.

— Это от меня спасибо, — прозвучало рядом.

Йер вдруг обнаружила себя сидящей, и ее придерживала за плечо все та же рыжая — Йола́нда, как она теперь припоминала.

— Мне за что?

— Я тебя видела. Во время нападения. Ты билась, пока мы все прятались, молились, чтоб нас не заметили.

Она говорила искренне, и оттого слова звучали только большим унижением — Йер чуть не сплюнула: как будто ее было, за что поблагодарить. Она сражалась только потому, что не додумалась укрыться.

Но сквозь горечь она все-таки заметила: к ней потеплели. Меньше сторонились, не смотрели волком, рыжая и вовсе будто приняла одной из них — уже не проклятая Мойт Вербойн, своя. Враг сплачивал.

— Значит, ты из самого́ Лиесса? — больше констатировала, чем спросила рыжая Йоланда.

Йер кивнула, а потом подумала, добавила из вежливости:

— Ну а ты?

— Хойм. Это фогтство ниже…

— Да, я знаю.

— Ну вот мой отец в нем фогт. Когда я оказалась чародейкой, он отдал меня быть орденской сестрой, чтоб дар не пропадал зазря. А как тебя в Лиесс-то занесло?

— Да бабка была настоятельницей, — лучшего ответа у Йер не было.

— А-а-а. Ну, повезло. Я вот всю жизнь смотрела из долины и гадала, как оно — жить наверху, в столице. Больше всего — в ночи Лунного Огня, когда весь склон горел зеленым.

Йер не знала, что ей отвечать, кивнула. Ей на счастье к ним проталкивалась девушка в сером плаще — но не целительница. Чародейкам из незнатных орденскими сестрами не быть, но тех, кто годен, гнали на войну со всеми, и Йер силилась не вспоминать, чего ей стоило заполучить орденский плащ и оказаться здесь, не спрашивать себя теперь, когда в том смысла не было, а точно ли оно того в конце концов-то стоило.

— Йо́лла, я тебе все постелила.

— Да, спасибо, — мельком отмахнулась та и продолжила для Йер: — Знакомься, это Дре́га. Мы учились вместе и сдружились, так что я уговорила отца, чтобы он ее при мне оставил и взял в Орден, как полусестру. Кто ж знал, что из-за этого мы обе тут окажемся!

Она хохотнула, но невесело, и Йер задумалась, а сколькие из них не ждали этого, и не хотели здесь быть. Она и сама не чувствовала радости и удовлетворения, что наконец-то там, куда стремилась столько лет, но все отмахивалась, думала, что это временное, что ей надо лишь освоиться… А остальные?

Кашевары уж заканчивали кипятить похлебку, и все увивались вокруг стаей мух.

Йер с полной миской отошла в сторонку, нашла взглядом Йотвана. Неловко было подойти, но и не подойти совсем — еще странней. Она гадала, можно ли его отвлечь. Решилась, наконец-то.

— Здравствуй… те.

Она так и стояла над ним с миской, чувствуя себя невероятной дурой.

— Что хотела?

Он легко сказал это меж двух ложек похлебки, не замедлившись и не отвлекшись.

— Мы давно не виделись, — сказала она осторожно.

Йотван промычал что-то невразумительное, продолжая есть.

Йер жутко захотелось вдруг спросить: я сильно выросла? такой ты меня представлял? Она сама смутилась глупому и бестолковому порыву.

— Как ты здесь? — спросила она вместо этого.

Он глянул укоризненно. Жевать закончил, проглотил, пальцами вынул из зубов застрявший шмат и лишь тогда ответил:

— Ерундой не майся. Лучше жри быстрее, тут никто не будет ждать, пока ты ковыряешь в миске, — и он хлопнул по коленям и поднялся. Отошел на несколько шагов. — Слушайте все! — И зычный голос полетел над лагерем; все отвлеклись от дел и оглянулись.

Йер покрепче сжала миску, проводила его взглядом и уставилась в слабую рябь в похлебке, сжала зубы. Через силу, через стиснутые зубы выдохнула, взялась быстро есть и слушала.

— С этой ночи караульных станет больше. Теперь на ногах должна быть пара чародеек, а еще целительницы, что следят за ранеными, и один из нас, — он указал на Йергерта. — Поскольку вы тут сопляки, проговорю отдельно: исполнять любой приказ незамедлительно, не думая, не мешкая. Ослушаетесь — наказание военное, и девкам тоже. Привыкайте.

— Первые полночи сижу я, — продолжил Йергерт. Йер не ожидала, что знакомый низкий голос прозвучит так властно, требовательно и взросло. — Из сестер вы двое и… — он быстро нашел взглядом Йер, — вот ты. Целительницы — сами разберитесь, кто из вас способен просидеть хоть сколько-то часов вменяемым.

Йерсена скрипнула зубами, но смолчала. Ей хотелось бы сейчас его заткнуть, но права не было. Хотелось показать, что он теперь докучливая маленькая блошка — черные плащи их уравняли, она долго этого ждала. Но оставалось только проглотить досаду: и теперь он, разумеется, не мог не сделать гадость, раз уж случай выпал. Голос, может, повзрослел, но сам он — нет.

Она доела мрачно и угрюмо и, пока все прочие готовились ко сну, уселась у костра колдуний, взялась чистить вымаранные кольчугу и одежду. С ней вдвоем сидели рыжая Йоланда, всем всегда бросающаяся в глаза своей приметной шевелюрой, и Герра́да — де́вица из Гейно. Они завели негромкий разговор, а Йер сперва еще поддакивала, но потом и это перестала делать, слушала вполуха и возилась, то и дело глядя ослепленными костром глазами в черноту густого леса.

Караул несли простые серые плащи, что патрулировали вдоль границ стоянки, за поставленными в круг возами, а колдуньи, как и Йергерт, грелись у костров — на тот лишь случай, чтоб не мешкая вмешаться. Целительницы то и дело проверяли раненных, возились то с компрессами, то еще с чем, но кроме этого возня утихла, опустилось злое и колючее безмолвие холодной ночи. Свет огней рассеивал туман.

Осень не скупилась на него, густая дымка то и дело путалась в ногах. Йер пару раз в пути случалось открывать глаза в настолько плотной белизне, что лагеря — и то не разглядеть.

Теперь же она вглядывалась в черноту между возов, прислушивалась к стонущим стволам, пугалась оттого, насколько здешний лес ей чудился живым — она узнала, кто в нем прячется.

В темноте носились шустрые ночные твари, слышался случайный хлопок крыльев, писк и треск неосторожно сбитой веточки, возня в гниющей, сбившейся в комки листве — сплошная какофония, теперь таящая в себе угрозу: может, это и не суетная мышь, а неудачный шаг врага? Он, может, уже приближается, теряется среди ветвей, что мельтешили на ветру, готовится напасть, ведь освещенный лагерь — будто на ладони.

Ветер силился продуть и добрый ватмал, а из темноты смотрели тысячи глаз страха — он подмигивал, дразнил и извивался: ну и что ты сделаешь? Я вот он, выйди и попробуй сделать что-нибудь!

Йер чудилось, что среди вымышленных глаз ее тревог порою проносились настоящие глаза, едва заметно отражающие свет костров. А вслед за ними она различила силуэт: проворный взмах хвоста и по-звериному отточенное, плавное движение… Она готова была клясться, что там волк, а то и что похуже, подалась назад и отклонилась от костра, чтоб рассмотреть…

И чуть не взвизгнула, когда ей на плечо легла рука. Она шарахнулась так резко, что едва не поперхнулась вдохом, и едва сдержалась, чтоб не потянуться к грани.

Ей привиделось на миг, что Йергерт тоже испугался, только даже если так, он быстро успокоился и кратко поманил с собою — от костра колдуний к его собственному. Рыжая Йоланда и Геррада замолчали, тоже перепуганные ее реакцией.

Йер быстро бросила взгляд в лес, но то ли зверь ушел, то ли и вовсе никогда там не был. Она скрипнула зубами, поднялась и поплелась за Йергертом, чтобы не препираться перед сестрами. Угрюмо села по другую сторону его костра, когда он опустился сам.

— Чего тебе? — она шептала едва слышно, но злость не скрывала.

— Нам не помешало бы поговорить, — негромко отозвался он.

Противно низкий голос, как и раньше, разгонял мурашки, бередил воспоминания. А Йергерт был спокоен и невозмутим, почти что безразличен, будто не с Йерсеной говорил, а с кем-то, кто и вовсе не имел значения.

Ей стало неуютно: раньше он так не смотрел и реагировал, казалось, даже на случайно промелькнувший блик в глазах, все замечал, а тут вдруг стал как будто выше этого. И словно ему стало попросту плевать.

Она заставила себя кивнуть небрежно, снисходительно, и всеми силами старалась показать пренебрежение.

Он посмотрел в ее лицо — внимательно и вдумчиво, не торопясь и не пытаясь это скрыть. В глазах плясали отсветы огня. Йер просто из упрямства ничего не говорила и упорно пялилась в ответ, невольно отмечая, как за годы здесь гораздо четче и взрослее сделались черты лица, теряющие юношескую округлость, до чего прямее и взрослее стал и без того тяжелый взгляд, насколько жестче сжались губы, будто навсегда поджавшиеся.

В первый раз ей показалось до того отчетливым их сходство с Гертвигом.

— Я вижу, что ты злишься, — наконец-то сказал Йергерт. — И не жду, что ты здесь станешь обожать меня, но тебе стоит понимать, что тут все по-другому. Здесь не место глупым детским пакостям — ценой им будет чья-то жизнь. Поэтому оставь в Лиессе все, что между нами там случилось.

— В самом деле? — ядовито уточнила Йер. — И что же ты тогда цепляешься ко мне с того момента, как узнал?

Он подался назад в недоумении, но продолжал смотреть в упор.

— Наивность не разыгрывай! — Йер умудрилась рявкнуть шепотом — Цепляешься ко мне, едва увидел. Видят Духи, я бы рада позабыть все то, что ты наворотил, но ты ведь сам не смог и дня нормальным человеком притворяться, а теперь еще и недоволен, что я злюсь?

Теперь он хмурился, но все еще как будто недоумевал, и Йер ужасно злилась, что он строит дурака.

— Ты то ли что-то напридумывала, то ли я поторопился и подумал о тебе излишне хорошо. Ты в самом деле собираешься отыгрываться за обиды детства на войне?

— Как ты старательно не понимаешь, — прошипела Йер через огонь. Она склонилась, подалась вперед, со смаком представляя, как метнулась бы, как вжала его наглой рожей в угли. — И никто, конечно же, не сможет упрекнуть тебя в ином — ну чудо, как удобно.

Только вот хоть что-то сделать она не успела — он схватил ее и дернул. Не в костер, а вбок, но сильно — до того, что она чуть не грудью улеглась на землю. Волосы болезненно натягивали кожу от того, как он тянул и выворачивал ей голову.

— Внимательно меня послушай, — Йергерт наклонился и шептал почти ей в ухо, взглядом обводя поляну, чтобы убедиться, что никто не смотрит. — Уж не знаю, в чем ты себя убедила, но для этого не место здесь. Если станешь делать глупости, то принесешь проблем не мне и не себе, а всем. Тебе, быть может, кажется, что я и тут буду плясать вокруг тебя, как раньше, и похоже, мыслью этой ты едва не упиваешься. Могу тебя понять. Но все же уясни: мне есть, кого здесь ненавидеть. В этом списке ты не первая.

Йерсена замерла, не вырывалась, хоть и чувствовала с отвращением, как с каждым вдохом в нее проникает запах — омерзительная смесь из пота, ношеной одежды, табака, чего-то, что она без колебаний распознала его запахом — уж Духи весть, откуда ей знакомым.

Ей до зуда нужно было отвернуться, продышаться, но она отлично понимала, что он не позволит, и ждала.

— О, как очаровательно, — едва не выплюнула Йер. — Ты притворяешься, что сам не начал ко мне лезть, едва мы встретились. Я начинаю сомневаться, что ты эти годы провел на войне, а не со шпильманами. Ты, быть может, и жонглируешь гораздо лучше, чем мечом владеешь?

— Я тебе до этого и слова не сказал.

— Действительно. И потому я твоей милостью жгу мертвецов и тут сижу, хотя могла бы отсыпаться.

Йер почудилось, что хватка стала чуть слабее, но лишь для того, чтоб дернуть ее вверх и вынудить смотреть в глаза. Она ждала в них злость и ненависть, как раньше, но он был спокоен и серьезен. Это словно отхлестало ее по лицу больнее оплеухи.

— Ты жгла мертвецов из-за того, что только про тебя я знал, что ты сумеешь и не разрыдаешься. И ты сейчас сидишь и караулишь, потому что я хотел с тобой поговорить. И просто чтоб ты знала: в первой смене быть легче всего.

Лишь только после этого он отпустил ее и даже оттолкнул. Йер понимала — с омерзением — что если бы он этого не сделал, она просто завалилась бы вперед. Он тоже это понимал и снисходительно избавил от такого унижения.

С ответом она не нашлась, и потому лишь пялилась через костер. Не знала, верить ли, но злилась: снизошел ведь и до похвалы!

— Похоже, что ты наконец-то поняла, — заметил он, не пряча удовлетворения.

Йер прожигала его взглядом еще сколько-то, гадая, издевается ли он или попросту не понимает, до чего все это отвратительно. В итоге просто поднялась. Как ни противно было признавать, он прав: это вопрос всеобщей безопасности.

— А знаешь, в чем твой главный недостаток? — бросил он ей вслед, не пряча смеха в голосе. — Ты слишком уж разумная, не станешь делать глупости назло.

Йер замерла и оглянулась.

— Знаешь, в чем твой недостаток? Ты с каких-то херов взял, что знаешь меня, как себя.

— Л-ля, почти доехали!

— Ага, последний раз ночуем в этом хрючеве!

— Как будто лагерное хрючево хоть чем-то лучше.

— Нет, но там хоть веселее. Вон, как было с тем наемником, кто насмерть перепил всех остальных.

Серые плащи переговаривались, пока весь обоз вставал на заключительный привал — к обеду следующего дня уже должны были прибыть.

Под их возню и болтовню украдкой разминающий зад Йергерт обводил стоянку взглядом: совсем молодые серые плащи, еще не отрастившие усы, успели отойти от первого сражения, вели себя теперь смелее, подражали старшим и старались не показывать, как просыпаются порой из-за кошмаров; чародейки были им под стать, хотя и в основном постарше. Это были не воительницы, закаленные и больше не похожие на женщин, к каким он привык за эти годы, это были де́вицы, что выросли в отцовских замках и привыкли может и не к роскоши, но точно уж к удобствам.

Йергерт сомневался, что из всех них выйдет толк. И в половину не поверил бы.

А ко всему не мог не думать, что раз этот молодняк сюда пригнали, то в самом Лиессе не осталось почти никого. И, значит, на войне все много хуже, чем он мог предполагать.

Порою старшие болтали, что их поколение — пропащее. Доучивались, когда в замках уже не осталось старших братьев, чтобы наставлять, и в те года, в какие полагалось матереть и набираться опыта, и девки, и мальчишки были предоставлены самим себе и кое-как мотались по округе. Получались дети-недоучки, что не повзрослели так, как нужно. И теперь всю эту мелюзгу забросили сюда. Одни помрут, вторые попросту сбегут, а третьи искалечатся душой и телом так, что страшно представлять, какими возвратятся. Из совсем немногих выйдет толк.

По крайней мере Йергерт мог гордиться, что сам — из последних. За два года заслужил не только уважение и право зваться рыцарем, но также двадцать человек таких же рыцарей что собирались перед ним, когда приказывали выступать. Ему нередко поручали в подчинение отряды, должные исполнить указание, какое не доверить прочим — как сейчас, когда его отправили встречать обоз, хоть и не одного.

Оглядывая новичков, он пробовал гадать, сколь многие добьются этого же спустя год-другой. Кто доживет хотя бы.

Взгляд упал на Йер. Она сидела с чародейками, как будто бы затянутая в общую возню, но держащаяся особняком — как делала всегда.

Он мог к ней как угодно относиться, но почти не сомневался: эта — выживет. Освоится, чего-нибудь добьется, сможет то, чего не смогут остальные. Уж хотя бы потому, что не росла холеной дочкой фогта, а трудилась и училась с детских лет побольше прочих; потому что никогда на самом деле его не боялась, что бы он ни делал, и всегда была упрямой сучьей дочерью, способной сцепить зубы и перетерпеть едва ни что угодно.

Только червоточина сомнения сидела: а не натворит ли она глупостей, не выйдет ли, что он зря думает о ней так хорошо?

Отчасти он боялся разочароваться. А отчасти беспокоился, что будет теперь с ней и с ним.

За годы он, казалось, позабыл дурную одержимость — в самом деле было, кого ненавидеть, было много девок, не было невыносимых рыжих глаз. И в эти дни в дороге он почувствовал, что будто задышал свободнее, увидев, что теперь не чувствует потребности искать ее внимания, что может даже позабыть ее за прочими делами.

Но что делать, если одержимость возвратится?

Впрочем, рассуждал он, завтра они прибывают в лагерь, где Йерсена затеряется среди толпы. Они то там, то тут наткнутся друг на друга пару раз, но в целом и не вспомнят без причины. Оставалось только пережить последние полдня дороги по противной топкой грязи — дальше тракт из жидкой двухколейки становился настоящей замощенной улицей, довольно дикой среди здешних топей. Сохранился, как болтали, со времен Войн Духов — в нынешние годы вряд ли кто-нибудь сумел бы проложить такое в проклятом краю, в каком иной раз на дорогу не посмотришь без того, чтобы засомневаться: точно ли дорога или же кулгринда? Шутка эта здесь уже набила всем оскомину, но невозможно было перестать, и потому из раза в раз все повторяли: “Ну, не бездорожье, а кулгринда!”.

— … кстати, я перед отъездом слышал, что чума случилась в этой здешней… как ее там…л-ля… Хвощо́вка, что ли? — продолжали серые плащи.

— Ага. Селяне, говорят, видали даже чумных баб тут по округе. Чую скоро принесут ее нам…

— Хватит языком трепать, — одернул Йергерт. — Меньше болтовни и больше дела.

Разговоры эти рыцарям велели пресекать, да только рыцари между собою то же обсуждали. Даже ставки делали: по осени зараза по ним вдарит или же дождется зимних холодов.

Сам Йергерт ставить не решался да и в целом не любил.

А в голове порой всплывали чуть расплывшиеся детские воспоминания о том, как все сидели в замке, а за ним пылал огнем Лиесс.

Рыжая колдунья, вечно режущая глаз нелепо яркими густыми волосами, подошла решительно и смело. Судя по тому, как мялись остальные в стороне, ее послали говорить за всех.

— Мы бы хотели помолиться Духам. Развести большой костер с венком просителя, собраться всеми. Завтра нас ждет жизнь, к какой мы не привыкли, и нам было бы спокойней попросить заступничества, наставления, пока на то есть время.

Йергерт по привычке поджал губы, посмотрел с сомнением. Прикинул, стоит ли здесь жечь большой костер, но рассудил, что в такой близости от лагеря хоругви из еретиков никто не сунется, а тварей пламя вероятней отпугнет.

Он бросил взгляд на Йотвана, небрежно поднявшего голову от миски, чуть пожал плечами.

— А и хер бы с вами. Только быстро, чтобы через час все спали, — отмахнулся старший рыцарь.

Поблагодарив, колдунья поспешила прочь. А Йергерт по привычке отыскал глазами Йер, на миг задумавшись: а почему просила девка, прежде их не знавшая, а не она?

Йерсена и теперь сидела в стороне, не подошла со всеми. Не участвовала в общей суете, смотрела только, как все складывали ветви и как девки, кто привез, давали всем хоть бы по горсточке истертого в труху букета, чтобы кинуть в пламя. Над прогалиной разлился хорошо знакомый дух цветов, напоминающий купальни.

Йер букета не взяла, так и сидела и тогда, когда к костру колдуний потянулись серые плащи. Вся молодежь сомкнулась плотным кругом, бормотала тихие молитвы, и их спины закрывали пламя, оставляя только дым над головами.

Кто из них решился первым, не сказать, но вдруг все как один взялись не просто кланяться, но опускаться на колени. Пляшущий огонь подсвечивал макушки, сгорбленные спины, а с той стороны костра блестели взгляды, устремленные в молитве вслед за поднимающимся дымом.

Над поляной стало очень тихо. Унялась возня и разговоры смолкли, только шепот множества молитв шуршал среди застывших истуканами людей.

Купцы и шлюхи, неожиданно смущенные, не смели лезть, но в стороне вставали на колени вслед за чародейками и юношами. Серые плащи из их отряда опускали взгляды, чтобы не столкнуться с кем-то из своих, стыдились преклонять колени, но то опускали головы, то улучали случай быстро хлопнуть. Оставаться в стороне было неловко, но и лезть — как будто унизительно. Ведь одно дело эти вот молокососы, а другое — взрослые и опытные воины.

Йотван поглядел на это, хмыкнул, хлопнул и небрежно полез в сумку, будто вовсе позабыв о том, как все молились.

Йергерт снова отыскал глазами Йер — та все сидела в стороне, недвижная, как статуя. Она смотрела на опущенные спины, преклоненные колени, и огонь плясал в глазах невыносимо ярким бликом. Йергерту почудилось, что взгляд за ним исполнен отвращения, презрения.

Тут кто-то из колдуний — даже из целительниц, должно быть, — вдруг запел. Слегка, тихонько, будто бы себе под нос, но над беззвучным лагерем звучало громко, а затем еще один несмелый голос просоединился, второй, третий, пятый…

Баллада прославляла Южную Риви́ну с ее мужем, Южным Со́рином — целительницы часто пели ее, точно личный гимн. Жрецы ругались — они исполняли ее, как и остальные песнопения, на позабытом языке, какой и сами не могли понять, лишь зазубрить. Но кто-то как-то сделал перевод — а может попросту придумал новые стихи на старую мелодию, пересказав известную легенду, и, конечно же, теперь все знали этот вариант, а вовсе не тот древний, какой берегли веками.

Теперь же прячущий фальшь хор тянул ее в густой тиши и темени вокруг костра, горящего среди проклятых еретических земель, и песня уносилась в небо с дымом.

Йергерт поглядел еще немного и тихонько скользнул прочь, в кусты — отлить на сон грядущий.

Лес стоял совсем уж лысый, мертвый, а задрать подол и распустить завязки нидерветов перед пламенем, горящим, чтобы привлечь Духов, показалось может и не святотатством, но уж точно чем-то стыдным. Йергерт углубился, чтобы ветви его заслонили.

Страшно не было — меч был при нем, да и, как прежде рассудил, так он и верил, что едва ли кто-то сунется сюда. Вокруг стояла тишина, и только песнь летела меж стволов. Помимо воли он напел и насвистел мотив, пока под сапогами озорно пружинила хрустящая и ломкая трава, побитая морозом.

И тогда вдруг кто-то будто засмеялся — тихо, мелодично, почти в ноты.

Йергерт резко встал и огляделся, а рука сама нашла родную рукоять и вытянула меч, но в смутном зыбком свете лишь клубился плотный и рябой туман, перетекающий среди стволов. И никого вокруг. Лишь звуки песнопений, что теперь он будто бы угадывает, а не слышит.

Смех вдруг прозвучал отчетвей — из ниоткуда, но и отовсюду, точно эхо, отраженное и преумножившее один крохотный смешок до жуткого набата, доносящегося издали.

И Йергерт замер, вглядывался, силясь разобрать, кто здесь, но дымка размывала силуэты.

Он едва успел подумать, что смех будто женский, как вдруг различил фигуру впереди.

Без всяческих сомнений это была де́вица, чей легкий шаг и статная фигурка считывались даже сквозь туман, и лишь по ним понятно было — это юная красавица. Только они так гордо и с таким достоинством несут себя, шагают с такой грацией и гордостью.

Подол спускался в дымку и струился — не сестра, что почти все носили хозы с гамбезонами, как и мужчины. И в руках лукошко, что нисколько не оттягивало руку и не перевешивало — может быть пустое, может, с чем-то невесомым.

Йергерту почудилось, что под укрывшим грязь туманом что-то суетится, точно стая крыс.

А девка наконец приблизилась, и проступили волосы, невыносимо рыжие, еще приметнее, чем у Йоланды, и к тому распущенные, обрамляющие медью грудь. Лицо было юно и худощаво, с яркими и полными губами, уголки каких приподнялись в улыбке.

Она вышла перед ним, нисколько не боясь, не удивляясь, словно и ждала застать, заметней улыбнулась, поманила.

Йергерт не пошел, меча не опустил. И, хотя билась мысль, не убегал, как будто бы завороженный.

— Ну! — легко и весело воскликнула деви́ца. — Возьми жребий свой.

Она приподняла корзинку, полную налитых красных яблок. Рукав тонкой ткани длинным шлейфом уходил в туман — совсем не по погоде.

Йергерт все стоял и сжимал меч перед собой — им разделял себя и де́вицу.

— Какой ты скромный! — захихикала она, без страха подошла, оставив на земле корзину, кончиками пальцев пробежалась по мечу.

А в следующий миг вдруг подалась вперед и грудью насадилась.

Он перепугался, отшатнулся, но меч крепко сидел между ребер, а по лезвию уже бежала кровь — густая, черная, зловонная.

И тут лишь Йергерт понял, с кем он встретился в тумане, но чумная дева уж шагнула ближе, чтобы гарда ткнулась в грудь, и ухватила за лицо невыносимо ледяными пальцами, припала в поцелуе.

Мир подернулся и потемнел, стал растворяться, и единственное, что осталось, это губы, полные и налитые, нежные и требовательные, прижимающиеся в горячем, влажном поцелуе, может лучшем за всю жизнь — когда бы только губы эти не были холодными как лед и вкус их не был вкусом чумной гнили.

Йергерт смутно чувствовал, что оказался на земле, и что чумная дева еще с ним. Ее задорный хохот звучал возле уха, и порой она касалась его и шептала нежно и интимно:

— Одному из нас повезет, милый мой. Может, ты останешься здесь, и зверье разнесет твои кости. А быть может, ты возвратишься домой, и тогда мне придет время браться за дело.

Он не мог больше видеть, но отчетливо знал, что когда она поднималась, рыжий локон заскользил по щеке и погладил его на прощание.

И йерсиния ушла, а он вовсе потерялся во мраке.

Лагерь затихал и успокаивался. Прогорел костер, и ветер трогал пепел, тлели красноватые уголья, стихли песни и молитвы. Все безмолвно разбредались и устраивались на ночь, не решаясь снова затеваться с болтовней — уж слишком мелочной она теперь казалась.

Йер старалась не смотреть в глаза колдуньям. Знала, что бессмысленно разочаровываться или злиться, но не в силах была позабыть, что Духи вот таких коленопреклоненных презирают. Она не пошла молиться с остальными, потому что отмолила до отъезда все, что можно, а просить о большем не хотела — знала цену. Но в момент, когда все стали опускаться на колени, ощутила вдруг, что разница не только в том, что ей казалось наглостью молить о чем-то, если не готова жертвовать взамен.

На миг почудилось, что унижаются они не только перед Духами — еще и перед нею.

Среди тишины, в какой никто не рисковал случайно пошуметь, среди всеобщей вялости, какая навалилась после истовых молитв, единственный, кто заметался и засуетился, мигом всполошил весь лагерь.

— Не видел кто, куда девался Йергерт? — Йотван обращался к каждому, кто попадался на глаза.

Йер огляделась и не отыскала его взглядом. Точно помнила, что краем глаза видела, как он ушел с поляны, когда все запели, но с тех пор не замечала — а успел уж прогореть большой костер. И хоть ей и хотелось думать, что он просто затерялся среди множества других, она отлично знала: ей не удалось бы не заметить его, даже если бы хотела — застарелая привычка вынуждала каждый миг следить хоть мельком, никогда не упускать из вида.

А еще она хотела бы сказать, что ей плевать, пусть даже его заживо сейчас сжирали, но ведь это значило бы, то поблизости есть кто-то, кто способен на такое. И поэтому, как ни корежило ее от мысли, что он оказался прав, ей ничего не оставалось, кроме как ответить.

Она в самом деле была слишком уж разумна, чтобы делать глупости назло.

— Уверена? — мгновенно подошел к ней Йотван, неприятно нависая. — Точно знаешь, что он не вернулся с другой стороны или …

— Уверена.

Он сколько-то смотрел пытливо и пронизывающе, как будто ожидал, что она дрогнет, усомнится в собственном ответе — не дождался.

— Поднимайся, — приказал он. Тон сменился. — Пойдешь с нами. Винних, Райм и Герк, за мной! Ви́льмет — за главного. Не возвратимся — уводи обоз.

Йер сжалась и невольно сжала рукоять на поясе, как будто та могла помочь. Идти ей не хотелось, лес пугал, но так же не хотелось ей остаться здесь и ждать. Тревога, что во мраке может крыться неизвестный враг вдруг стала не тревогой, а угрозой самой настоящей, и на шее дыбором вставали волоски.

На плохо гнущихся ногах, она прошла за Йотваном к окраине стоянки, где собрался маленький отряд. Угрюмые и настороженные серые плащи смотрели на нее с сомнением.

— Запоминай, — велел ей Йотван сухо и звеняще: — колдовских огней в лесу не зажигай, пока я не скажу, и чтоб без звука. И без разрешения — ни шага. Вздумаешь ослушаться — убью.

Йер нервно вздрогнула, поняв, что он не пошутил и не преувеличил.

— Вероятней всего вершниг, — продолжал он, будто не заметив. — Их здесь много шастает на дармовых харчах. Случалось сталкиваться?

— Я читала… — осторожно выдохнула Йер.

— Ну обосраться просто! Жопу этим чтивом можешь подтереть.

Она сочла за благо промолчать, и Йотван, так же резко, как и вспыхнул, успокоился.

— Если и правда он, то в бой не лезь, подальше встань и жги. Твоя задача — спалить быстро и ко всем херам, а если выхода не будет — то и с кем-нибудь из нас. Понятно? — Он окинул ее пристальным, критичным взглядом, и вдруг резко схватил за плечо и наклонился, чтобы заглянуть точно в глаза. — Понятно? Повтори.

Она не сразу собралась, ошеломленная, не узнающая мужчину, что когда-то много сделал для нее. Смотреть на незнакомца в некогда знакомой коже было страшно. Слова вытолкнулись медленно и тяжело, и все же она повторила — неестественно спокойно и уверенно, как будто не сама все это говорила.

И они зашли в лес. После света лагеря среди чернеющих стволов густая темь стояла, что хоть глаз коли. Йер честно силилась идти поаккуратней, но плащ все цеплялся за подлесок, а бугрящиеся корешки все лезли под ноги. Стараясь пригибаться под разлапистыми ветками и отцеплять сучки от ткани, она продвигалась вслед за всеми и припоминала все, что ей случалось прочитать про вершнигов.

Бесплотные и бестелесные, они встречались повсеместно, но в особенности там, где можно было отыскать тела, не похороненные по обряду. Их гнало одно: желание найти сосуд, что сможет их вместить — и то, что трупы гнили, делало эту охоту бесконечной. Разъевшись покрупнее, они делались наглее, нападали — собственные жертвы делались для вершнига доступным материалом, когда не прошло еще три дня, в какие Духи хранят тело. Так они росли, и, разъедаясь, становились все сильней. Болтали, будто как-то раз случалось вершнигу разъесться до размеров небольшого хутора, другие говорили, что особенного раскормленного невозможно отличить от человека — он перенимает даже речь живую, настоящую, и говорит, как говорил бы настоящий человек.

Здесь, на войне, для них была роскошная кормушка.

Позади остался лагерь, и хотя свет различался меж стволов, они достаточно уж отошли.

— Зажги свет, — приказал Йер Йотван и уже под нос пробормотал: — Куда девался этот сукин сын? Он что, отлить пошел на противоположный конец леса?

Она выполнила, и лес затопило ярким ровным светом. Светлячок завис чуть позади плеча.

— Ищите что-нибудь! Следы, обломленные ветки, куски ткани, что угодно!

Еще несколько огней скользнули в сторону, и все взялись разглядывать кусты и прелую листву. Йер ничего не находила, а следов вокруг хватало — вокруг лагеря топталось много ног. Ей чудилось, что отовсюду раздается тихий писк и топот мелких лап, шуршало, точно стая крыс заполонила лес, казалось, что в любой момент под ноги, точно в сказке, хлынут грызуны и обожрут до вычещенных косточек.

В какой-то момент Йотван ухватил ее за руку.

— Ты уверена, что он пошел сюда, а не куда-нибудь еще? Как следует подумай!

Она меленько кивнула, но невольно спрашивала себя вновь и вновь: а точно я не перепутала?

— Соображай, л-лять!

Йер почувствовала капельки слюны, осевшие на коже. На мгновение прикрыв глаза, она восстановила перед ними миг, когда все стали запевать, припомнила, где все стояли и куда пошел оттуда Йергерт.

— Он зашел в лес здесь, но дальше я не видела.

— Не видела она! Чего стоите, расходитесь и ищите шире! — Рявкнул Йотван.

Она снова взялась шарить по кустам и раздвигать пожухшую траву, до боли всматриваясь в резкие кривые тени. Вокруг снова воцарились шорохи, негромкие и жутковатые в ночной тиши. Казалось, что-то чуждое таилось за туманом, не желая попадаться на глаза.

— Ну что ты постоянно дергаешься? — снова прицепился Йотван. — Обоссысь еще тут прямо под себя!

— Писк отвлекает, — еле слышно пробурчала Йер, надеясь, что ответ не разберут.

— Писк отвлекает? Крыс боишься? Издеваешься?!

— Я не боюсь…

— По-моему это не крысы, — подал голос Винних. — На касн похоже больше.

— Те же крысы, только кровососы, — отмахнулся Йотван, и опять зашарил по лесу глазами. В свете огоньков Йер видела его тревогу, обращающуюся злым раздражением, и это лишь сильней ее пугало. Мысль о том, что за туманом — полчища кровососущих тварей, тоже не могла утешить. По одной они почти что безобидны, но собравшись в стаи, делались тем яростнее и опасней, чем сильней сопротивлялась жертва.

— И чего они так распищались? Сложно помолчать? — с досадой вздохнул Герк и зашвырнул в туман не то сучок, не то какой-то камешек — как раз туда, откуда больше всего слышалась возня и писк.

Звук оборвался, завибрировал и вслед за тем возобновился даже ярости, почти что спрятав то, как камень не упал на землю, а противно звякнул, точно о металл.

Все замерли, насторожившись. Но прошло мгновение, другое, третье — а лес все шуршал, пищал, и ничего не поменялось.

— Туда, — бросил Йотван.

Они зашли в кусты, и светлячки летели следом.

Первым через дымку проступило копошение, как будто куча листьев ожила и заворочалась, вихляя всеми листьями, но с каждым шагом четче проступали твари, чьи тела составили всю эту массу.

Их и правда можно было спутать с крысами — размер и длинные хвосты, клочки противной бурой шерсти… Только приглядевшись, можно было разобрать, что те хвосты раздвоены, и покрывает их не колкая щетина, а податливые мягкие чешуйки, делающиеся жестче на боках.

Пока часть тварей пировала, сбившись в кучу, прочие сновали рядом и пищали, подзывая больше тварей — те стекались из лесу, подобно ручейкам и юрко шмыгали среди стволов. Одна особо наглая не побоялась проскочить у Йер меж ног, заставив ту шарахнуться.

— Сожги к херам, пока они все в куче, — предложил ей Винних.

Йер ощутила дрожь, прошедшую по пальцам. Ладно вершниги, их полагается сжигать, но касны… Сперва она жжет людей, теперь и тварей, посылая к Духам все, что посылать в ним не положено.

И все же она пригляделась, примеряясь, думая, как запалить их всех мгновенно.

И тогда ей показалось, что вся эта куча повторяет формой тело.

Занесенная рука невольно дрогнула, и Йер втянула воздух через зубы, слишком явно представляя Йергерта под этим месивом.

— Он там, — произнесла она. — Под этой кучей.

Первым понял Йотван. Выругался, зашумел, затопал, засвистел, пытаясь отпугнуть всю свору, но, собравшись такой стаей, касны осмелели и лишь щерились в ответ. За ним пошли и серые плащи, пытались распинать их в стороны, но юркие проворные тельца легко сновали меж ног и мечей.

Йер смотрела и почти не замечала этой дикой пляски — слишком затянул ее невыносимо мерзкий образ коготков, царапающих кожу и зубов, что прогрызают ее, чтоб добраться до заветной крови, и она почти что видела, как раздирают и уродуют знакомое лицо, как путаются в волосах и выдирают их едва не с корнем и как узкие длинные морды силятся протиснуться туда, где кожа тоньше и нежнее, и где ближе всего к ней пульсируют налитые, наполненные вены.

Она по привычке взялась шарить по губе зубами, пока вдруг не поняла, что рот уже наполнился тягуче резким вкусом.

Это помогало ей всегда.

Оно опомнилась, присела, выбросила вперед руки, словно с тягостным усилием выталкивала из себя тот шквальный ветер, что вспорол туман и разметал порывом тварей. Унесло не всех, и кто-то накрепко держался в складках ткани, кто-то даже закопался под нее или же впился острыми зубами так, что не сумеешь отодрать, не вырвав кусок плоти.

Обозлившиеся, касны подняли противный резкий писк и прежняя дурная суета сменилась яростным злым оживлением. Ощеренные твари подбирались и готовились кидаться на любого, кто посмеет сунуться.

И в старой сказке, в какой крысы жрали людей заживо в чумные годы, сделалось вдруг слишком мало сказки.

— Забирайте Йергерта и уходите! — рявкнул Йотван, и сам первый кинулся, чтоб подхватить уже, быть может, неживое тело.

Йер едва не убежала первой, но сумела удержать себя и оглянуться, дождалась, пока увидит, как Райм вскидывает Йергерта на плечи и бежит, и топнула ногой с усилием, с оттяжкой, заставляя землю заворочаться и задрожать, пульсирующими фонтанам взорваться вверх, расшвыривая перепуганных визжащих тварей. И лишь после этого она пустилась прочь, на каждом шагу спотыкаясь о бугрящиеся корешки.

Касны попадались под ногами, и под весом даже легкой Йер хребты крошились с хрустом. Некоторые каким-то чудом умудрялись вывернуться, прыгнуть и впивались в кожу, прогрызая даже утепленные на зиму хозы.

Писк, визг, верещание не оставляли места мыслям — весь лес слился в переполненную ими черноту.

Хоть поляна и была совсем недалеко, казалось, пробежать пришлось на противоположный конец леса. Вся пятерка вывалислась на прогалину запыхавшейся и вспотевшей, с ошалелыми глазами и готовностью бежать и дальше, если твари не отстали.

Но те, перепуганные тряской, светом шлепались на землю брюшками и быстро растворялись меж ветвей.

Из леса стая нос не высунула. Копошилась и попала под прикрытием тумана, но не смела сунуться к огню и множеству людей.

Йер отошла от леса на трясущихся ногах, и то ли села, то ли завалилась, силясь отдышаться.

Йотван отдавал приказы, подзывал целительниц, а она все таращилась себе под ноги и пыталась продышаться — в сжатую натужным спазмом грудь не пробивался воздух.

— На, глотни.

Она не поняла, в какой миг Йотван оказался рядом, чтоб встряхнуть за вялое плечо.

Откупорить тугую фляжку удалось не сразу, а от крепости губу, прокушенную в мясо, обожгло до слез и скулежа, и от попытки поскорей слизнуть все стало только хуже.

Йотван забрал флягу.

— Бестолочь ты жуткая, — угрюмо бросил он. — Но может из тебя со временем чего-нибудь да выйдет.

Глоссарий

Шпи́льман: — немецкий термин для бродячего артиста.

Кулгри́нда — тайная каменная дорога, проходящая в болотах ниже уровня воды.

Гамбезо́н — то же, что и стеганка.