Диверсанты Хроноса

Глава 2

Едва я сунулся в ту дыру в камине на станции Колдуна, сразу просек, что дело нечисто. Но уже было поздно. Меня так рвануло вниз, словно я пытался удержаться за крыло атмосферника на укороченном старте.

В общем, сорвался вниз, в темноту. Только и успел, что экраном на шлеме щелкнуть на всякий пожарный. Мало ли чем в этой вентиляции дышать придется. Тут же попал в серую муть, как в тот раз на научной станции. Понял, что попал окончательно и еле успел сгруппироваться.

Упал в темноте на деревья. Высота была не большая, но веток я наломал — шалаш строить можно. Ветки падение и задержали. Пока летел, только об одном думал, как бы верхом на какой-нибудь сук не сыграть, а то до конца жизни приобрел бы чистый тенор.

В результате к земле приложился не так сильно как, могло бы быть. Даже сознание не потерял. Лежу. Отдыхаю. Пытаюсь понять, что у меня сломано.

Попробовал осторожно пошевелился. Вроде все кости целы.

Электроника костюма, понятно дело, не фурычит. Я поднял забрало. Ночь, лето, запахи. Надышаться невозможно. Хибара какая-то в темноте мнится.

Голову задрал, хотел сквозь кроны небо разглядеть, что бы определиться, куда меня занесло. И тут сбоку из-за куста раздается голос, молодой такой, мальчишеский.

— Только шевельнись, пристрелю!

Я и не шевелюсь, соображаю.

Говорил стрелок по-итальянски. Несколько непривычно, но понятно. Значит планета Земной Федерации из отсталых. Есть, ведь, еще в космосе колонии, которые почти не поддерживают связи с центром. Там на универсальном почти не говорят, а используют коренной национальный язык колонистов.

Ну, уже хорошо, что не к арну в плен угодил.

Стараясь ничем не спровоцировать таинственного аборигена, я активировал транслейтер. Теперь надо было выудить из местного жителя, хотя бы пару слов, что бы скорректировать произношение. Ждать себя тот не заставил.

Невысокая тень вышла из-за куста, держа в руках, то ли палку, толи какое другое оружие. В темноте хрен разберешь.

— Хенде хок, сволочь фашистская!

Он целил палкой прямо меня, и потихоньку приближался.

Обращался он, естественно, ко мне, и повелительная часть фразы была произнесена по-немецки. Похоже, местная колония состояла, по крайней мере, из двух групп поселенцев, соображал я. Итальянского и, соответственно, немецкого происхождения. И они друг с другом видимо не очень ладят.

Этот индивид, например, не очень любит немцев, раз называет их фашистами. Что такое фашизм, я знаю. Слава богу книжек по истории прошерстил немало. Хотя, вполне возможно, значение слова изменилось за долгое время.

Руки я поднял, как и просил абориген, и просто ждал, когда он подойдет на дистанцию, с которой я ему смогу уверенно и несильно дать ему по куполу.

Нет, ничего плохого ему я делать не собирался. Мне ведь с этими людьми наверняка еще придется общаться. Просто нельзя позволить себя убить. И все.

— Спиной повернись, — снова тоненько, но грозно рявкнул стрелок. Он для убедительности сделал еще один шаг вперед и попытался ткнуть меня своим оружием.

Ну, этого ему делать, совсем не стоило! А вдруг бы эта штука действительно выстрелила. Тем более, обращался он с ней не особо уверенно.

Что бы не доводить дело до смертоубийства, я просто выдернул оружие из рук аборигена и отбросил в сторону от греха подальше. Получилось все быстро. Он даже не понял сначала, что его главный аргумент уже не в его руках, а летит в траву. А в следующую секунду я уже зажал ему рот и аккуратно обнял рукой за торс, что бы, так сказать, лишить возможности маневра. Только он какой-то жидкий оказался. Сразу обмяк и повис. Я даже испугался, что слегка переборщил.

Положил его на траву. Ощупал на предмет повреждений. Чувствую, что-то не то. Не дышит вроде. Одежку на нем порвал на груди, что бы воздуху не мешать. И тут сверху сквозь кроны свет полился, серебристо-белый, не яркий.

Я поднял голову и увидел сквозь ветки как из-за облаков выходит луна.

Хорошо, посветлее будет немного.

И тут до меня доперло! ЛУНА!

Я задрал голову и даже выскочил на более открытое место, что бы разглядеть ночное светило.

Да. Это, несомненно, была Луна. Точнее она должна была выглядеть сотни лет назад до эпохи массового заселения и освоения.

Земля!

Возникшая было радость, вдруг омрачилась смутными сомнениями. Безоблачное звездное небо имело свой первозданный вид, что в наше время совершенно невозможно при таком количестве орбитальных объектов и комплексов. А вывод, учитывая наши прошлые приключения, напрашивался сам собой. Опять закинуло, хрен знает куда. Точнее хрен знает КОГДА. С "куда", какая-то определенность все-таки была.

От раздумий меня отвлек стон.

Я обернулся к своему пленнику. Вид у того был плачевный. Головной убор свалился, обнажив коротко стриженую голову. Он пытался сесть, неуверенно опираясь рукой о землю, а в прореху разорванной рубахи явственно проглядывала в лунном свете… женская грудь!

Грудь, конечно, так себе, но суть не в этом. Везет же, — думаю, — нам с командиром, последнее время с бабами воевать. Хотя, так им и надо. Нехрен по темноте с оружием бегать и нападать на бедных десантников без разбору.

Надо было определяться, что со всем этим делать. Попытался вызвать тебя по браслету. Но, как теперь ясно, ты был слишком далеко. То, что ты просто сгинул, как-то не верилось. Да и не в твоем это стиле.

И тут это ангельское создание заговорила на итальянском. Да так заговорила, что я понял, что это ее родной язык.

За три минуты непрерывной брани я узнал кто я такой до пятнадцатого колена моих предков, к какому зоологическому виду принадлежу и с какими животными часто и разнообразно вступал в сексуальные связи. Вообщем, узнал о себе много нового.

Дождавшись, когда у нее, наконец, кончился воздух, и она вдохнула для того, что бы выдать новую порцию ценной информации о моей персоне, я умудрился вставить слово.

— Мне нужен твой начальник. Я не враг.

Девица только сверкнула на меня глазами. И, плотно сжав губы, гордо отвернулась в сторону, демонстрируя героическую непреклонность.

Ну что вот было с ней делать? Попался бы вместо нее мужик, давно бы уже договорились. А тут… Ну не пытать же ее, в самом деле.

Поднял отобранный у нее дрын, осмотрел.

Дрын оказался примитивной магазинной винтовкой на пять патронов. Оружие мощное. С такой дистанции вполне могло бы сделать во мне сквозную дырку. Открыл затвор, и патрон, сверкнув в лунном свете, улетел в траву. Аккуратно выщелкал оставшиеся четыре, пока в патроноприемнике сиротливо не зачернела подающая пружина магазина.

Эта валькирия наблюдала за моими манипуляциями, сидя на земле, но с тем же гордым и независимым видом. Глаза ее при этом, пылали такой ненавистью к моей персоне, что хоть папироски об них прикуривай.

— Казни меня здесь, фашистская сволочь! — выкрикнула она, когда я шагнул к ней с винтовкой в руке. И, вдруг, вся сжалась и закрыла глаза, приготовившись, то ли к выстрелу, то ли к удару прикладом.

Я стоял перед ней, глядя на ее дрожащий подбородок, секунд двадцать. Пауза явно затянулась, и я использовал ее, что бы еще раз пораскинуть мозгами.

Странно было, что юная воительница не кричит и не зовет на помощь. От сюда вывод. Она здесь одна, либо не хочет выдавать своих земляков, даже под угрозой смерти.

Но мне эти земляки как раз и нужны. Нужен кто-то более вменяемый, от кого можно было бы получить всю возможную информацию об этом месте и времени.

Но прежде всего надо наладить контакт с этим горе-солдатом.

— Ты бы встала с земли. Всю задницу простудишь. А задница, для женщины, вещь наиважнейшая, особенно, если другим бог обидел.

Вот, видит бог, я имел ввиду женскую умственную непрактичность в вопросах здоровья!

Она мгновенно перестала дрожать и бросила взгляд на свою полуприкрытую грудь.

Командир, не поверишь! Даже ты в свои лучшие годы так бы не смог.

Она, как сидела на раскоряку, так с этого положения и взвилась с диким визгом, целясь всеми десятью когтями мне в открытое забрало шлема. При этом от ее взгляда не то что прикуривать, звезды взрывать можно было.

Ну, вот скажи, командир, разве я не прав? Ну, где у человека мозги. Я в два раза больше, в три раза тяжелее, вооружен, в скафандре…

Вообщем, еле увернулся.

Она бросалась на меня еще раза три. Я уж серьезно подумывал, что бы забраться на дерево повыше, пока эта фурия не успокоится. Или вообще дать деру и поискать счастья в другом месте.

Но девчонка уже выдохлась. Она стояла, тяжело дыша, и вдруг ее, искаженное ненавистью ко мне, лицо вдруг сменило гримасу.

Внезапно она зарыдала и вновь уселась на траву.

Ну что, скажите, я должен был делать в этой ситуации? Потоптавшись рядом с полминуты, я уселся около неё и, приобняв за плечо, попытался успокоить. Только словами, командир, только словами!

Эта пигалица вдруг бросилась мне на закованную в скафандр грудь, обхватила худющими ручонками за шею, и, заливаясь слезами, рассказала, как она сбежала из родительского дома вслед за любимым Антонио. Как он привел ее в партизанский отряд, а сам, нехороший человек, погиб вскоре в случайной перестрелке с немецким патрулем, оставив ее одну на целом свете.

Командир отряда, который требовал называть его не иначе, как Дон Педро, очень любит выпить, и партизаны, как гордо себя именовали члены отряда, большую часть времени ходили по окрестным деревням и изымали у населения, в пользу борцов с оккупантами, провизию и местную бормотуху.

Из всех военных операций, она была свидетелем лишь той, где доблестный отряд напал на поселковую лавку и вывез оттуда продуктов и выпивки в пропорции один к десяти. Ну, это понятно! Закуска градус крадет.

И вообще! Всего через два дня после гибели Антонио, видно посчитав, что траур окончен, командир отряда, нарезавшись до чертиков, полез к ней с амурными намереньями. Не долез. Уснул по дороге.

И тогда она взяла винтовку и решила, что сама пойдет и отомстит за своего любимого. Пристрелит какого-нибудь немца, и героически погибнет от пули карателя или сгинет в фашистских застенках, тоже, само-собой, исключительно героически.

Тут она внезапно встрепенулась и отодвинулась от меня. Видно было, как она снова насторожилась и усиленно соображает, не выдала ли она своей болтовней, каких либо важных военных секретов.

А я прикидывал в уме варианты, коих оказалось не так много. Или двинуться в неизвестность самостоятельно, или начать внедрение, так сказать, в среду обитания с шайки вооруженных алкоголиков.

Не фейерверк удачи, конечно, но хоть что-то. Да и бросать девчонку в такой вот ситуации как-то не по-нашему.

Я встал, протянул ей руку, что бы помочь подняться на ноги. Настороженно, но помощь она приняла и сразу же стала приводить себя в порядок. Первый признак того, что к женщине вернулось самообладание.

— Я твой союзник, — произнес я, стараясь подбирать простые выражения. — У меня важная информация. Веди меня к командиру.

Она в последний раз шмыгнула носом и уже по-другому посмотрела на меня.

— Так ты англичанин? Разведчик!

Я неопределенно кивнул, типа "ну а сразу не видно, что ли?"

— Чего же ты сразу не сказал? — продолжала радоваться она, совсем успокаиваясь.

"Скажешь тут, — высказался про себя я, — сначала винтовкой в пузо тычут, а потом в рожу норовят вцепиться".

Протянул ей винтовку.

— Держи свое оружие, только не заряжай, а то пристрелишь кого ненароком.

Имел в виду я, прежде всего, себя конечно.

Она схватила оружие и скрылась в сарае, который в лунном свете оказался, охотничьей избушкой.

Я чуть напрягся. Вдруг все-таки в ней скрываются ее особо выдержанные друзья-товарищи, которые вдумчиво ждали, чем окончится наш поединок.

Но обошлось. Кругом по-прежнему стояла тишина, прерываемая лишь криками потревоженных ночных птиц, а юная воительница вышла из избушки одна, но с небольшой котомкой на лямках за спиной.

— Как тебя звать, англичанин? Больно уж хорошо говоришь по-итальянски.

— Джо, — ответил я. — У меня предки из Италии.

И подумал, а вдруг эти самые предки прямо сейчас живут своей немудреной жизнью где-то неподалеку, и не подозревают, что их героический потомок совсем рядом чешет в затылке, стараясь понять, где он и когда он.

— Барбара, — взаимно представилась она, и как то вздохнула томно, глядя мне прямо в глаза.

Хрен поймешь этих женщин! Пять минут назад, чуть мне гляделки не выцарапала, а теперь сама глазки строит. И это через пару дней после смерти до мозга костей любимого, как его там, Антонио! Я всегда говорил, что мы мужики гораздо честнее и преданнее. Ладно, отвлекся.

Шли мы через ночной лес долго. Часов пять не меньше. Когда вышли к партизанской базе, уже порядком рассвело.

База — это сильно сказано. Пьяная обезьяна с молотком представляла бы для этой базы такую опасность, что я бы посоветовал партизанам заранее перестрелять всех пьяных обезьян на сто километров вокруг.

Мы просто вышли в центр вытоптанного посреди леса круга неправильной формы, по границам которого стояло несколько телег, было растянуто пара навесов и выкопана землянка, совершенно жалкого вида.

Прогоревшее, но еще дымящееся костровище посреди поляны венчало картину первозданной тишины и покоя. Ни звука, ни души.

Сначала мне в голову проникла крамольная мысль, что все ушли на задание, а оставшиеся в охране партизаны замаскировались настолько хорошо, что обнаружить их можно только с собакой. Но дальнейшие события показали, что собака сильно рисковала бы отбить здесь себе последний нюх и уйти на пенсию по своей собачей профнепригодности.

— Лопух! Шляпа! Есть кто живой? — вдруг неожиданно громко крикнула Барбара.

— Это, что пароль такой? — несколько озадаченно спросил я.

— Нет, — объяснила Барбара, — это партизанские прозвища для конспирации. Лопуха зовут так, потому что он считает лопух самым полезным растением, и жрет его постоянно, где найдет. А Шляпа просто все время ходит в шляпе, даже во сне не снимает.

Эхо от крика улеглось между деревьями и с полминуты ничего не происходило. Затем одна из телег покачнулась, и из-под нее выползло существо в телогрейке на голое тело, с серо-синей физиономией. Не стриженую голову существа венчала донельзя мятая и грязная круглая шляпа с узкими полями.

"Шляпа", — догадался я, с интересом рассматривая лесного бойца.

Партизан медленно оглядел поляну подернутым пеленой взглядом и наконец, остановил его на девушке.

— Опять сбежала… лошадь, — медленно с паузой выговорил он, сопровождая слова невообразимым перегарным амбре.

Я был уверен, что он незамедлительно получит прикладом по башке. Барбара, конечно, не писаная красавица, но не лошадь же!

Но Барбара только спокойно ответила.

— Кормить надо было животное, и пасти.

И пояснила уже для меня.

— Последняя лошадь из лагеря сбежала с голодухи. Теперь телеги хоть на себе таскай.

Я кивнул и, пытаясь скрыть смущение от своих неправильных выводов, спросил.

— Кто командир?

Шляпа с трудом сконцентрировал взгляд на мне. Постепенно в его глазах вырисовалось что-то типа легкой озадаченности, но не более. Похоже, сей житель лесов в своем нынешнем состоянии не воспринимал окружающий мир всерьез.

— В штабе. Отдыхают, — попробовал кивнуть он в сторону землянки и тут же, скривив физиономию, со стоном схватился руками за голову.

Барбара подошла к завешанному какой-то тряпкой входу штаба и крикнула без всякого почтения.

— Дон Педро! Нам прислали английского разведчика.

Сначала ничего не происходило. Затем за тряпкой что-то зашевелилось, издавая непонятное бурчание, и наконец, из недр землянки высунулась коротко, но неаккуратно, стриженая голова с небритой физиономией. Взгляд у физиономии был вполне вменяемым, хотя источаемое ей амбре было аналогично шляповскому, явно указывая на единый исходный продукт.

Мазнув взглядом по Барбаре, Дон Педро уставился на меня.

Похоже, увиденное его впечатлило, и он незамедлительно скрылся за входной занавеской. В землянке что-то прогрохотало, что-то снова упало, послышалась приглушенная ругань и через несколько секунд, отодвинув резким движением занавесь, на свет появился сам Дон Педро, но целиком и при параде.

На голове, сияя кокардой, красовалась фуражка непонятной принадлежности. Относительно чистый китель пересекали ремни портупеи, на которой висел, как я теперь уже знаю, "маузер" в деревянной кобуре, а по грязным сапогам похоже попытались пройти сухой тряпкой, от чего они стали ровного пепельного цвета.

— Приветствую Вас на земле контролируемой партизанским отрядом "Палач фашизма", — пафосно объявил он и даже повел рукой, дабы показать, что такие владения действительно существуют. — Я Дон Педро, командир отряда.

— Джо. Лейтенант Джо, — представился я уже готовый до конца играть навязанную мне обстоятельствами роль. — Прислан к вам в отряд для усиления и разведки. Дальнейшее по обстоятельствам.

— Прошу пройти в штаб, — важно произнес дон Педро, отодвигая занавеску на входе, и обратился уже к девушке.

— Принеси нам с лейтенантом чего-нибудь.

При этом он изобразил пальцами какой-то кульбит, видимо должный было означать выпивку.

— Хрен тебе через всю лысину. Я в прислугу не нанималась, — гордо ответила девушка и отошла в сторону.

Командир "палачей" бросил в мою сторону виноватый взгляд. Мол, вот с такими людьми приходится работать, чего же вы от меня хотите?

— Шляпа! — позвал дон Педро, — У нас осталось что-нибудь после вчерашнего?

Партизан уже вновь прикорнувший у телеги, встрепенулся, встал и неопределенно помотал головой.

— Поищи, давай, — распорядился командир. — Я, кажется, вчера специально припас для опохмела. Посмотри во второй телеге под брезентом.

При этих словах Шляпа заметно оживился, а командир шагнул в землянку вслед за мной.

Честно, говоря, я бы предпочел остаться на улице. От хозяйских ароматов под низким потолком землянки резало в глазах. Еле удержался, чтобы не опустить забрало и начать дышать через фильтры.

Быстро, без приглашения сел на чурбан, который служил, видимо стулом. Внизу дышать было несколько легче.

Кроме чурбана в землянке был низкий стол, грубо сколоченный из нетолстых бревен, столь же неказистый топчан, покрытый сплющенными мешками с неизвестным содержимым, видимо заменяющих матрац. Какие-то ящики, аккуратно составленные у дальней стены до самого бревенчатого потолка, венчали нехитрый интерьер. На них же стоял осветительный прибор, работающий на органическом топливе. Как я, впоследствии, узнал, называется — керосиновая лампа. Подобные штуки и в средневековье использовались, только работали на масле.

— Это вам теперь такую амуницию выдают? — спросил дон Педро, и почтительно прикоснулся к скафандру.

Печально вздохнул и продолжил.

— А я уж думал, центр совсем про нас забыл. Первое время и оружие прислали и взрывчатку. Даже радиостанция где-то была. Да у нас ни с радиостанцией, ни с взрывчаткой никто обращаться не обучен.

Присылали как-то к нам и инструктора по взрывному делу и радиста, так в тот же день неприятность приключилась.

Мы гостей, как положено, встретили, ничего не жалели. Все на стол выставили. То ли вино не свежее оказалось, то ли печенье трофейное. На самогонку не грешу. Сами гоним — сами пьем.

Вообщем, наши к разносолам особым не привыкшие, покрепче оказались. Поболели дня три-четыре и как новенькие, а вот радист со взрывником не сдюжили. Когда их через два дня хватились, они уже и холодные оба. Так и похоронили от лагеря подальше.

В центр я ничего писать не стал. А чего писать-то. Они мне не пишут, а я им с какой стати. Сначала все требовали отчеты слать. Сколько мы фашистов уничтожили, или там поездов и мостов взорвали. А чего взрывать, коли взрывать некому.

— А фашисты, что же? — я попробовал симпровизировать на полученной информации. — Они-то вас как терпят?

— А чего им до нас то. Немцы в наших краях не зверствуют. Людей попусту не трогают, — старательно отводя взгляд в сторону, рассудительно произнес дон Педро. — Вот ежели зверствовать начнут, тут мы и подымимся и покажем себя во всей силе. А так что толку с ружьем попусту бегать, только зверя травить.

Вон один добегался. Хахаль Барбарин.

Только в отряд пришел, так сразу на "операцию" в город с пистолетом поперся в одиночку. Слава богу, пристрелили его быстро, а то бы выдал еще наш отряд с головой. А так нас для немцев как будто и нет вовсе.

Тут в землянку бодро ввалился Шляпа, неся в руках неполную бутыль мутноватой жидкости. Судя по всему, между неполнотой бутыли и удовлетворенно блестящими глазами партизана существовала отчетливая связь.

— Ну что по маленькой, за встречу, — скорее констатировал чем, предложил командир отряда и потянулся за парой грязных алюминиевых кружек, валяющихся прямо на земляном полу.

Памятуя о судьбе связиста и взрывника, я отказался, сославшись на строжайший специальный приказ, запрещающий мне принимать спиртное до выполнения особого секретного задания.

— Так ведь никто не узнает! — озадаченно произнес дон Педро и даже разливать перестал от удивления.

— Приказ — есть приказ, — твердо ответил я, и, к великой радости Шляпы, встал из-за стола.

Шляпа бочком, как бы пропуская меня к выходу, навострился на мое место за столом, дабы разделить с командиром утренний коктейль, но командир задумчиво посмотрел на бутылку и уверенно произнес.

— Ну и я тогда не буду…. пока что.

И, заткнув бутылку пробкой, махом выпил уже налитое в кружку пойло. Не пропадать же добру.

Выйдя на воздух за погрустневшим Шляпой, я порадовался разгорающемуся дню. Терморегуляция в обесточенном скафандре не работала и я понял, что пора сменить прикид, на что-то более соответствующее местной моде.

Барбару я нашел возле одной из телег, капающуюся в каких-то вещах, и не успел я открыть рот, как она подвинула в мою сторону, уже отобранные шмотки.

— Это вещи моего Антонио, все чистое, сама стирала. — сказала она грустно, но без особой трагедии в голосе. — Я там консервы в угли поставила. Наверное, уже готовы. Пойдем, позавтракаем.

Так началась моя партизанская жизнь.

Наследство Антонио оказалось слишком тесным, и из всего шмотья я выбрал штаны пошире и жилетку с подбоем. Ее, по крайней мере, застегивать не надо было. Нашелся еще прорезиненный плащ-накидка с капюшоном, на случай мокрой погоды. Обувь оставил от комбеза, свою. Правда, пришлось повозиться, что бы отделить ее от остального скафандра, не испортив соединения, но это того стоило. На мою ногу в лагере все равно ничего не нашлось. Пришлось еще подрезать и без того коротковатые брюки.

Барбара посоветовала и тут же побежала за ножницами.

— В Европе, — заявила она с видом знатока, — перед войной бриджи как раз в самой моде были.

И обкорнала штанины аж до колена. И не шорты и не штаны. Но надевать и носить сразу стало удобнее. Ладно, хоть лето на дворе.

Второй проблемой оказалось жилье.

Местные аборигены, как оказалось, вполне обходились минимумом, ночуя, кто на телегах, кто под ними, а кто просто возле костра под навесом. Единственные апартаменты занимал Дон Педро.

Он гостеприимно предложил мне ночевать вместе с ним в штабной землянке, но я благоразумно отказался, сославшись на секретность моей миссии.

Подобрав, валявшийся у костра топор, я часа за три соорудил два добротных шалаша. Навалив ветки и траву, я накрыл их найденным в телеге брезентом. Получилась, довольно удобная лежанка. Аналогичное спальное место я организовал во втором шалаше.

Это для Барбары. Бедная девчонка, видимо, раньше ночевала, прижавшись к своему Антонио, где придется. А когда того не стало, отказалась переехать под крышу любвеобильного Дона Педро. Раз уж я лишил ее возможности героически погибнуть, то пусть хотя бы жилье у нее будет.

Пока я работал. Вокруг начали собираться остальные члены героического отряда "Палачи фашизма". Бравый командир с трудом разыскивал их по лагерю, и чуть ли не пинками отправлял строиться перед штабной землянкой. Когда лесное воинство, наконец, было собрано, дон Педро, торжественно, чуть ли не строевым шагом подошел ко мне, и, вскинув руку к козырьку, доложил.

— Синьор Лейтенант, личный состав отряда "Палачи фашизма" построен для знакомства с Вами.

Я совершенно серьезно поприветствовал его на его же манер и, как был в бриджах и безрукавке, пошел принимать парад.

Если это был партизанский отряд, то толпа городских нищих и бомжей вполне потянула бы на десантно-штурмовой батальон.

Опухшие синие рожи, делали всех одиннадцать бойцов отряда похожими друг на друга, как близнецов.

Я с уверенностью смог определить уже знакомого мне Шляпу. Ну и догадался, что тип, даже в строю пихающий себе в рот лист лопуха, и есть тот самый Лопух.

— Бойцы доблестного партизанского отряда, — начал я, окинув строй орлиным взором. — От лица Центра благодарю вас за безупречную службу.

На лицах партизан не возникло не малейшего отклика, похмелье давило все сильнее.

— От имени командования, мне поручено передать, что за умелое руководство подразделением, вашему командиру дону Педро присвоено офицерское звание…, - тут я на секунду задумался, что бы не переборщить. — Капитан!

На опохмелившемся лице дона Педро последовательно сменились выражения недоумения, восторженного изумления и гордости.

Он тут же оправил китель, грудь выпятил колесом, насколько позволял живот, и посмотрел на строй своих бойцов уже другими глазами. Ну, прям, ни дать ни взять, целый генерал. А я тем временем продолжал изображать посланца могущественного и далекого Центра.

— На время проводимой мною сверхсекретной операции я назначаю своим помощником…, - тут отряд проявил хоть какую-то заинтересованность. Даже Лопух на секунду перестал жевать свою траву, — бойца Барбару.

Лопух хмыкнул, и вновь задвигал челюстями, дон Педро величественно одобрительно кивнул, мол, понимаю, представителю Центра готовы предоставить все условия для продуктивной работы.

Зато Барбара, сидевшая поодаль от всех остальных у самого костровища, сверкнула на меня глазами и, отвернувшись, в который уж раз, продемонстрировала свой гордый профиль. Видимо подумала о том же, что и дон Педро.

— С этого момента, боец Барбара является сотрудником военной разведки и подчиняется непосредственно мне. Территория шалашей, а так же на пять метров вокруг них, объявляется секретной зоной, вход на которую запрещен всем, кроме сотрудников военной разведки, под угрозой расстрела.

Ну, хоть это их немного расшевелило.

Послышалось чье-то бурчание или бормотание. Лопух, со словами "Ну вот.." сплюнул свою жвачку под ноги. А Шляпа даже сдвинул шляпу на затылок и стал усиленно чесать лоб. То ли усиленно думал, то ли вшей гонял.

— Молч-а-ать! Сми-и-и-рна! — вдруг завопил дон Педро и потащил из кобуры "маузер". — Распустились тут! Я вам покажу тут юрисп-пруденцию…, то есть, эту… суб-бординацию нарушать. Лично расстреляю того, кто нарушит приказ сеньора лейтенанта.

Вот так, незатейливо восстановив дисциплину во вверенном ему подразделении, дон Педро важно кивнул мне, как равному, показывая, что поддержание порядка находится в его железных руках.

— Надо бы отметить, — внезапно прорезался сиплый голос из строя. Это был Лопух.

— Чего? — вновь грозно сдвинул брови командир.

— Ну, звание-то офицерское обмыть бы надо, — пояснил, партизан, чем вызвал волну искреннего понимания в строю и целую гирлянду жалостливо просящих взглядов.

— Ну, это… — новоиспеченный капитан бросил в мою сторону неуверенный взгляд.

— Не возражаю, — великодушно разрешил я, и впервые в жизни увидел сразу столько счастливых и улыбающихся синих физиономий. Да! Нести людям радость — это всегда приятно.

Лагерь тут же ожил. Словно нажали кнопку на голопроекторе. И, главное, все действовали быстро и слаженно. В три минуты была организована боевая команда из семи человек для похода в ближайший населенный пункт за выпивкой. А судя по отважно-сосредоточенному виду партизан, добычу они были намерены взять немаленькую.

А как же! Повод то тебе не хухры-мухры. Сам дон Педро отмечен Центром!

Наконец команда нестройным галопом умчалась в леса, а оставшиеся четверо, по приказу своего сурового командира стали наводить порядок в лагере. Сразу было видно, что работа сия для них явно непривычная, и, на их партизанский взгляд, совершенно бесполезная.

По моему распоряжению к шалашу принесли и сложили в аккуратную кучу все, что когда-то было прислано в отряд из Центра.

Я перетащил все это в свой шалаш, кроме взрывчатки, конечно. Ее набралось аж пятьдесят килограмм, и я приказал организовать для нее схрон метрах в ста от лагеря. До этого она прямо в ящиках стояла в землянке и служила подставкой для керосиновой лампы.

Как уверял дон Педро, кроме консервов, все осталось как в первый день. Консервы бойцы давно на закуску определили. Остальное по-хозяйски сохранил, на случай, если придется возвращать имущество.

До конца дня я просидел за разбором снаряжения. В общем, все было в тему. Особенно безразмерный маскировочный комплект. Что-то вроде комбеза, но можно подогнать по размеру набором всевозможных лямок.

Тут же натянул его на себя и сразу почувствовал себя человеком.

Двое наручных часов, механических на натуральных кожаных ремешках лежали в отдельной коробочке.

Я тут же с удовольствием нацепил одни на запястье. За такой раритет в нашем времени шизанутые коллекционеры озолотят с ног до головы.

В отдельном чемоданчике обнаружился пистолет с длинным стволом в заводской смазке, с сотней патронов, и какая-то насадка к нему в виде толстостенной трубки. В инструкции эта штука значилась, как насадка для бесшумной стрельбы для данного пистолета.

Пистолет, кстати, назывался интересно, "Парабеллум", но мне понравился. Ухватистый весь такой, хищный.

Интересными оказались и инструкции по взрывному делу. Тут же их проштудировал и накрепко усвоил.

Но самым ценным приобретением оказалась коротковолновая радиостанция и к ней четыре комплекта сухих, готовых к употреблению батарей.

Внимательно изучив инструкцию, я подключил питание, надел наушники и стал вращать ручку настройки.

Видимо вернулась команда по добыче спиртного, и праздник уже шел вовсю, а я все сидел и слушал. Лишь глубокой ночью, когда индикатор зарядки батарей перевалил в красный сектор и звуки в наушниках стали квакающими, я выключил рацию и задумался.

За эти несколько часов прослушивания местного эфира, я понял, где оказался и что происходит на Земле в данный момент.

Лето 1943 года, самый разгар Второй Мировой войны. Так что обращаться в местную администрацию за помощью почти бесполезно и даже опасно. Примут за шпиона и к стенке без разговоров.

Значит, прежде чем идти дальше, надо себя зарекомендовать. Провести пару-тройку удачных операций, написать отчет от имени командира партизанского отряда, обзавестись какими-либо документами и тогда можно выходить в люди и приступать к поискам остальных прыгунов во времени.

С этим решением я улегся на лежанку, готовясь погрузиться в свой первый сон в этом времени. Но едва я потушил лампу и закрыл глаза, как в темноте кто-то осторожно прокрался в мой шалаш. Я нащупал парабеллум и тихо произнес:

— Стоять на месте или вышибу мозги.

В темноте тихонько всхлипнули и девичий голос произнес:

— Но вы же сказали, что сотрудникам военной разведки можно.

Я снова зажег еще горячий светильник.

Барбара стояла на полу на четвереньках, как ее и застал мой приказ.

— Мы опять на "вы", — спросил я, убирая парабеллум.

Она встала на ноги, и огляделась.

— Уютно у вас тут.

— У тебя такой же точно шалаш, — ответил я не слишком гостеприимно.

Она посмотрела на меня, не моргая, прямо в глаза.

— Я не могу уснуть. Шумят сильно и мне… Я же теперь ваша помощница и мне можно. Я здесь, на полу. Я и одеяло взяла.

Она показала сверток, на который я поначалу и не обратил внимание. Я вздохнул и поднялся с лежанки.

— Давай сюда свое одеяло, и давай ложись, — я кивнул на свое место.

Она с готовностью его заняла, и выжидательно снизу вверх посмотрела на меня.

Я погасил свет, и, завернувшись в одеяло, улегся прямо на травяной пол, благо земля была сухой и теплой.

Некоторое время я слушал вздохи, доносившиеся с лежанки. Затем вздохи прекратились, и легкая рука коснулась моего бедра.

— Боец Барбара, спать, — скомандовал я тихо, и рука убралась.

Если бы кто знал, чего мне это стоило. Я еще час лежал, усмиряя гормоны, и лишь потом провалился в долгожданный сон.

Наутро я нашел дона Педро за одной из телег. Он сладко посапывал, обняв свежий пень, при этом держа в руке недопитую бутылку с самогоном. По всему было видно, погуляли партизаны вчера на славу.

Проснулся новоиспеченный капитан лишь тогда, когда я вытащил из его руки бутылку.

— У-у, отдай! — пьяно замахал он рукой, а другой потянулся за "маузером".

Пришлось отобрать у него и пистолет, после чего он безвольно осел на землю и захрапел.

Я с минуту думал, как быть в такой ситуации. Или ждать пока дон Педро протрезвеет, или все же что-то предпринять. Решил не ждать.

Дотащил пьяного в дрыбаган партизанского командира до ручья и сунул его головой в ледяную воду. Помогло. После пятого окунания дон уже мог мычать, что-то протестующее, а после седьмого уже вполне внятно произнес:

— Хватит меня макать…

Я сходил за бутылкой и налив в кружку на два пальца протянул страдальцу. Тот дрожащими руками с благодарностью принял кружку и тут же одним отточенным движением опрокинул ее в рот. Через пять минут дон Педро был вполне адекватен, насколько может быть адекватен человек после полутора литров самогона выпитых за ночь.

Он долго по моей просьбе искал и, наконец, вынес на белый свет карту местности сложенную в несколько слоев. Это оказалась вполне подробная и информативная карта, хоть и напечатанная на бумаге.

Неуверенно водя по карте грязным ногтем, дон Педро, наконец, ткнул пальцем в место на зеленом пятне, занимавшем большую часть карты.

— Во-от, здеся мы находимся.

В принципе, мне больше от него ничего и не нужно было. С картой я разберусь. Главное, знать на ней свое местоположение.

Дон Педро, испросив разрешения, доковылял до своего штаба и захрапел уже там.

А я потратил час на изучение и запоминание карты. Разобрался с топографическими обозначениями, сориентировался по компасу и накидал план действий.

В пятнадцати километрах западнее лагеря проходила железная дорога и крупная автомобильная магистраль. Вот с них и начнем, решил я.

Барбара подошла ко мне, когда я почти закончил приготовления к своей первой разведывательной операции. С утра она избегала меня, делая вид, что ей нет до меня никакого дела. Но, в конце концов, не выдержала.

— Ты уходишь?

— Мы уже снова на "ты"? — ответил я вопросом на вопрос и взглянул в ее покрасневшие глаза. — Я вернусь к ночи.

— Я могу пойти с тобой, я умею стрелять, — сказала она, и в ее голосе было столько просьбы, что я чуть было, не согласился.

— Нет. Во-первых, ты за мной не угонишься, а во-вторых…

— Что, во-вторых? — вскинулась она.

— Ничего. Во-первых, уже достаточно, — твердо отрезал я.

Через двадцать минут я уже бежал ровной рысью по лесу в сторону железной дороги. Пятнадцать километров я рассчитывал преодолеть часа за полтора и выйти к мосту через не широкую, но, судя по карте глубокую речку. По дороге не забывал оставлять ножом не очень заметные постороннему глазу зарубки на деревьях, что бы гарантированно найти дорогу назад.

И вдруг лес кончился.

Точнее он весь был вырублен, насколько хватало глаз, вдоль железнодорожного полотна метров на сто, а то и больше.

Я едва успел затормозить, чтобы не выскочить на открытое место. Смысл вырубки был понятен. Чтобы никто не смог подобраться к рельсам незамеченным.

Я прокрался вдоль пути, не выходя из леса, еще метров триста, когда услышал шум текущей воды.

Река.

Вскоре показался и мост.

Раздался гудок, и сердце предательски дрогнуло. Одно дело смотреть видео, а другое своими глазами видеть, как мимо тебя проносится исторгающее клубы дыма и пара допотопное чудовище.

Паровоз толкал перед собой открытую платформу, на которой, за импровизированной защитой из мешков и досок, сидели вооруженные люди в одинаковой серой униформе и внимательно осматривали лес вдоль пути. Охрана.

Далее за паровозом потянулись десятка два вагонов, между которыми попадались открытые платформы с пушками, задравшими стволы вверх, и в конце опять платформа с охраной.

Паровоз еще раз свистнул паром, подходя к мосту, и слегка замедлил ход. Из будки у моста вышли два солдата в стальных шлемах и с автоматами на груди и что-то приветливо крикнули охране поезда.

Поезд проследовал через мост и, вновь набирая скорость, скрылся за поворотом, оставив после себя клубы быстро рассеявшегося пара.

Немцы, а судя по доносившимся отрывкам фраз, я понял, что это именно они, достали сигареты и не спеша закурили, оглядывая окрестности и беседуя в полголоса.

А я продолжал наблюдать.

На подходах колючая проволока. На крыше будки под навесом еще один охранник и рядом с ним на треноге что-то наверняка очень скорострельное.

Часовой потянулся к бочкообразному предмету, закрепленному здесь же, и вдруг на крыше железнодорожной будки вспыхнул яркий свет. Несмотря на день, прожектор светил очень сильно.

Часовой направил его на сослуживцев, ослепив одного из них ярким лучом, и заржал в ответ на посыпавшуюся снизу брань. Но прожектор, все же, выключил, завершая нехитрое развлечение.

Значит и ночью незаметно не подкрасться.

За те несколько часов, пока я лежал, изображая кустик, поезда проходили четыре раза. Дважды приходила моторная дрезина и привозила горячую еду, видимо со станции находящейся дальше по дороге менее чем в километре от моста. В дрезине всякий раз сидело четыре солдата. Я засек время. Стоит нашуметь, через три минуты со станции прилетит подкрепление. Может даже целый паровоз с вагоном солдат.

Я, стараясь не выдать своего присутствия, отполз вглубь леса и, когда деревья надежно скрыли меня от посторонних глаз, устремился в лагерь.

Надо было спешить. Начинало темнеть, и я опасался в сумерках не разглядеть свои зарубки.

К лагерю я вышел уже в темноте, ориентируясь по отблескам костра. Костер был таков, что взлетающие от него в небо искры я увидел с очередного пригорка.

"Что они там, быка, что ли, жарят!" — досадливо подумал я. — "Этот фейерверк, наверно, с Альфы Центавра видно не вооруженным глазом. Опять перепились! Ну, я вам сейчас устрою маневры, максимально приближенные к боевым."

Я обошел лагерь по дуге, что бы выйти с противоположной стороны. По дороге я напрягал слух, ожидая услышать пьяный гвалт, но кроме треска пламени ничего не услышал. Спят, аки младенцы.

Пройдя сквозь чащу, я уже готов был выскочить на поляну и раздать учебно-боевых тумаков. Но встал как вкопанный.

Костер не горел. За то прекрасно горели оба с таким старанием построенных мной шалаша.

Я быстро присел за ближайшее дерево и просканировал взглядом лагерь. Ни какого движения, ни звука.

В отблесках пламени заметил у входа в штаб лежащее тело. Это вполне мог быть перепившийся партизан, но чутье мне подсказывало, что это не так.

Как бы сильно не перепились бойцы, а пожар хоть кого-то, но должен был поставить на ноги. Да и Барбара…

Мысль о девушке заставила меня действовать быстрее.

Вдоль освещенной границы я, стараясь не светиться для возможных наблюдателей, переместился ближе к штабу настолько, что бы рассмотреть лежащего.

Это оказался дон Педро. Я узнал его по кителю и сапогам. Он лежал на боку, и его лица мне видно не было.

Глаза отметили какое-то несоответствие, и я сообразил лишь через несколько секунд, что кобуры с маузером, с которой он никогда не расставался, на нем нет.

Я еще раз огляделся по сторонам и быстро проскочил открытое пространство.

Дон Педро был мертв. Несколько пулевых отверстий на груди и шее полностью объясняли его нынешнее состояние.

Мой взгляд упал на пару торчащих из-за бугра сапог, практически за пределами освещенного пожаром круга.

Это был Лопух. Из его рта по-прежнему торчал кусок стебля, а под правым глазом виднелась аккуратная дырка. Остальные бойцы отряда лежали здесь же, в разных позах, кого как застала смерть. Я убедился в этом, разглядев у троих осмотренных мной трупов пулевые отверстия в головах.

Среди мертвых Барбары не было, и я почувствовал некоторое облегчение.

Сквозь треск горящих шалашей раздался сухой щелчок хрустнувшей под чьей-то ногой ветки.

Я прыгнул в темноту и, мягко откатившись к кустам, огляделся.

Это могли быть убийцы. А может Барбара вернулась из леса, но эту оптимистическую мысль я быстро отбросил, что бы не расхолаживаться.

В любом случае, здесь произошло, что-то страшное, и от понимания происшедшего напрямую зависела моя жизнь. И жизнь Барбары, если она еще жива.

С противоположной стороны поляны шевельнулась ветка кустарника, но на свет никто не вышел. Прошло минуты две, прежде чем из темноты на поляну, низко пригибаясь, выскользнул человек вооруженный короткой винтовкой. Он огляделся и вдруг спросил по-итальянски:

— Эй, здесь есть кто-нибудь?

Если это был убийца, то вел он себя, по крайней мере, странно.

Отзываться я не спешил, а вместо этого снова осторожно обошел лагерь, что бы оказаться у него в тылу, а заодно разведать, один он или с компанией.

И не зря.

За кустом, во все глаза наблюдая картину гигантского костра, сидел второй, с такой же винтовкой в руках. Вокруг больше никого не было.

Воспользовавшись тем, что его внимание было сосредоточено на поляне, я аккуратно оглушил его ребром ладони. Заботливо уложил его здесь же за кустом, забрал винтовку.

— Люка, выходи, здесь нет никого, — громко крикнул первый и обернулся к товарищу. Но увидел направленный в его сторону вороненый ствол винтовки.

— Твой друг спит, — сказал я ему как можно спокойнее, — а ты аккуратно положи винтовку на землю. Не бросай! Не люблю, когда с оружием неаккуратно обращаются. Вот так.

Парень в добротном охотничьем костюме, как ему и приказали, аккуратно положил оружие на землю.

— Нож тоже снимай, — приказал ему я, и широкий нож в ножнах полетел на землю вместе с поясом. Парень спокойно выполнял приказы, но все время бросал взгляды мне за спину, где в кустах лежал его напарник.

— О друге не беспокойся. Я оглушил его слегка, и через четверть часа он сможет к нам присоединиться. За это время мы с тобой или договоримся, или нет. Лучше первое. Иначе твоему другу лучше и не приходить в сознание.

— Это не друг. Люка — мой брат, — ответил парень. Голос его был напряжен, но не дрожал. — Кто вы такой?

— Не наглей, юноша! Если ты не заметил, то ружье находится в моих руках, как и твоя жизнь. Теперь я спрошу тебя. Кто вы оба такие, как и с какой целью нашли это место.

Он несколько секунд кусал нижнюю губу, что-то сосредоточенно соображая, и, наконец, внутренне на что-то решившись, произнес.

— Мы ищем девушку. Нашу сестру. Ее обманом заманили и увезли из дома. Нам подсказали, что мы сможем найти ее здесь.

— Имя сестры, — спросил я, начиная уже догадываться, о ком идет речь.

— Барбара Калоджеро-Виццини, — гордо произнес он, явно ожидая, какое впечатление произведет на меня эта фамилия. А мне, понятно, оказалось абсолютно по барабану.

— Мне она рассказывала несколько иную причину своего бегства, — сказал я, опуская ружье. — И причину эту звали Антонио, не так ли?

Парень мгновенно вскинулся. В его глазах блеснула радость.

— Она здесь? Вы знаете, где она?

Я, молча, отцепил от пояса армейскую флягу с водой и подал ее своему новому знакомому.

— Помоги брату. Будем разговаривать.

Пока он приводил родственника в чувство, я оторвал оглоблю у одной из телег и с ее помощью распотрошил догорающее жилище Барбары, которым она так и не успела воспользоваться. К моему облегчению никаких обгоревших трупов в нем не оказалось.

Почти тут же рухнул и мой шалаш, выбросив в небо гигантский сноп искр. Прикрываясь от нестерпимого жара, я поворошил палкой в куче углей, надеясь обнаружить там свой скафандр.

Увы! Сверхтехнологичный костюмчик из будущего отсутствовал. Как и радиостанция. Так же в лагере не нашлось никакого оружия, кроме множества стреляных гильз, такого же, как и у моего пистолета, калибра.

Не получая древесной подпитки, пламя начало угасать, а угли уже не давали нужного количества света. На поляне сразу стало темно.

Я огляделся в поисках дров, и, недолго думая, сдвинул ближайшую телегу прямо в пожарище. Пламя благодарно лизнуло сухое дерево, а через несколько секунд занялась и солома, которой было выстелено дно телеги. Снова стало светло.

Наконец на поляне показались оба моих новых знакомца. Люка держался рукой за затылок и потряхивал мокрой головой. Похоже, приводя его в чувства, брат вылил ему на голову всю воду из моей фляжки.

Люка был старше своего брата лет на шесть, и почти на него не похож. Лишь форма глаз и сам взгляд, исполненный собственного достоинства, выдавали в нем родственника.

— Америго, сходи за лошадьми, — распорядился он, и я сразу определил, кто в этой паре старший.

— Никто никуда не уходит, — я сразу же, решил утвердить свое главенство на этой поляне. — Сначала разговариваем, затем думаем, а потом все остальное.

Я указал на лежащие у центрального костровища толстые бревна, и подал пример, усевшись на одно из них сверху. Ружье я отложил в сторону, демонстрируя не враждебность своих намерений.

Чуть потоптавшись, братья заняли соседнее бревно. Младший взглянул на старшего, и, получив молчаливое согласие, начал рассказывать.

— Мы ищем свою сестру Барбару. Нам подсказали, что она может быть здесь, и мы пришли за ней.

Он замолчал, выжидательно глядя на меня.

Ничего не скажешь. Кратко и по существу. Придется задавать наводящие вопросы.

— Что, уже на каждом углу рассказывают координаты базирования партизан?

Америго смутился и снова взглянул на старшего брата.

— Мы получили известие от нашего человека в местной полиции, — подал голос Люка.

— Вы полицейские?

Два взгляда, полных гордого негодования чуть не проделали во мне дыру. Очень похоже, на то, как смотрела на меня Барбара, в самом начале нашего знакомства. Действительно, родственники.

— Члены семьи Калоджеро-Виццини никогда не пятнали своей чести работой в полиции, — чуть ли не с гневом произнес Люка. — И все в Италии знают это.

— Ну, как видишь, не все, — я развел руками, — и поэтому в ваших интересах отвечать на мои вопросы как можно подробнее и без излишних истерик.

Пока скажу вам, что весь отряд уничтожен, неизвестно кем. Но Барбары здесь нет. Среди мертвых, по крайней мере.

— Вы итальянец? — спросил Америго.

— Да, мои предки из этих мест. Но я давно, очень давно не был на родине, — ответил я, а про себя добавил: "Века так, с тринадцатого".

Америго вновь бросил взгляд на старшего брата. Тот кивнул.

Минут тридцать меня вводили в курс истории итальянской мафии. В принципе я знал, что это такое из книг и фильмов, но что бы вот так столкнуться с живыми мафиози…

Да-а!… Мужики оказались единоутробными сыновьями главаря сицилийской мафии, некого дона Кало.

Этот дон Кало до войны был одним из могущественных людей Италии. Весь преступный мир, да и, собственно, простой народ плясали под его дудку. Но правил он, по заверениям его сыновей, мудро и справедливо.

Пока не повздорил с другим не менее крутым мужиком.

С самим Бенито Муссолини, фактическим главой государства и лидером фашисткой партии, заключившим союз с Гитлером.

Зря он, конечно, это сделал.

Немецкие танки и фашисты с пулеметами быстро показали мафии, кто в стране настоящий хозяин. И дону Кало пришлось срочно переходить на нелегальное положение. Свое могущество и влияние он при этом сохранил, но благоразумно перестал открыто демонстрировать. Против танка глупо переть с кастетом наголо.

Однако сидеть, сложа руки, было не в правилах дона Кало и его сподвижников. Скоро, то здесь, то там по всей стране и даже за рубежом, на базе мафиозных организаций стали образовываться подпольные антифашистские группы, которые, используя подкуп и родственные связи, протянули свои щупальца и в полицию, и в армию, и даже в разведку.

Активно действовать мафиози в этих структурах не могли, но собирать информацию по своим каналам — вполне. А все ниточки от этих, вроде бы разрозненных групп и людей, в конце концов, переплетались в руках дона Кало.

— И вот эта девчонка, — Америго, наконец, дошел до сути, — снюхалась с этим неудачником Антонио и сбежала с ним, поскольку отец ни за что не дал бы своего согласия на их брак.

По приказу отца по мафиозным каналам во все концы страны были разосланы их имена и приметы нашим людям в портах, железнодорожных станциях, полиции. И вчера нам пришло известие, от младшего следователя местной уголовной полиции, что Барбара нашлась.

Мы с братом, имея документы военных торговых представителей, самолетом пересекли всю страну и к полудню уже сидели в кабинете следователя.

Оказалось, что нашелся этот придурок Антонио. Этот недоумок не нашел ничего лучше, как полезть с пистолетом на военный патруль. В результате был ранен и арестован.

Слава Деве Марии, что попал он сначала к нашему человеку. Следователь быстро смекнул, что перед ним разыскиваемый ухажер дочери дона Кало, и успел получить от него все необходимые сведения. Даже место лагеря на карте, этот мерзавец указал.

А затем его забрали немцы. У них, по словам следователя, он скончался, через несколько часов допроса. Ясно, что там он рассказал все и про партизанский отряд и про Барбару. В гестапо, такие специалисты, что заставят скалу петь по-соловьиному.

Мы с братом поспешили сюда, но, получается, опоздали. Немцы оказались здесь раньше.

Младший мафиози замолчал.

— Значит Барбара, скорее всего, жива, — сделал я умозаключение. — Фашисты приходили именно за ней, раз больше никого из отряда не взяли в плен, а просто расстреляли.

Люка кивнул.

— Узнав, чья она дочь, кто-то из местного фашистского руководства наверняка сообразил, что, получив ее в заложники, можно будет закинуть удавку на шею отца, и сделать нас более сговорчивыми.

Это было понятно, и я стал прикидывать варианты.

Шалаши были сложены из свежего дерева, значит, прежде чем разгореться долго дымили и тлели. Даже если их и полили чем-нибудь горючим, то горели они до моего прихода часа три-четыре, пока не разгорелись вовсю. Некоторые свежие поленья до сих пор шипят влагой от жара.

Я вспомнил карту. У карателей наверняка был транспорт. Не пешком же они пришли. И в картах, однозначно, у них недостатка не было.

Значит, согласно карте, они доехали по проселочной дороге до небольшого озерца и оттуда пешком добрались до лагеря партизан. Спокойно вырезали пьяный в стельку отряд, забрали девчонку, рацию, мой безногий скафандр, вернулись к транспорту и двинулись назад.

Вопрос, куда?

— Где базируется это гестапо?

Братья переглянулись.

— Там же, в Лугано. В здании немецкой военной комендатуры, — ответил Люка.

Я прикинул. Даже на машине часа полтора, не меньше. Значит, привезли ее, когда уже стемнело.

— Барбара, сейчас, наверняка, там, — уверенно объявил я, — ночью ее вряд ли куда дальше повезут. Значит, до утра у нас есть время.

Братья, в который уже раз переглянулись и недоверчиво посмотрели на меня. В их взглядах вместе с угасшей, было, надеждой читалось легкое недоумение.

— Вы собираетесь вызволять Барбару из комендатуры? Ночью!

— Днем это будет сделать гораздо сложнее, тем более, что ее вполне могут с утра перевезти в другое место, — пояснил я и поднялся на ноги.

Братья продолжали сидеть и смотрели на меня снизу вверх.

Наконец старший из братьев заговорил.

— Наверное, в нашем положении такие вопросы не задают, но… кто вы такой, уважаемый, и зачем ввязываетесь в это, вообщем-то, наше семейное дело?

Действительно, вопрос! Но отвечать как-то надо. Мне ведь возможно с ними в бой идти этой ночью.

— Красть детей с целью шантажа их родителей — нехорошо. Да и оставлять девушку в такой беде, как то не по-нашему. Кроме того, они унесли кое-что, принадлежащее мне. И это кое-что дорого моему сердцу, как память. Очень вернуть хочется. Вас удовлетворит такое объяснение, камрады?

Старший кивнул, но особой уверенности в его кивке не было.

— Теперь, по поводу того, кто я такой. Объяснять не буду, да и не обязан. Зовите меня просто, лейтенант. Думаю, для начала знакомства, этого будет достаточно.

Теперь уже два утвердительных кивка.

— Хорошо, сеньор лейтенант, — отозвался Америго.

— Можно без сеньора, — демократично разрешил я. — Подбирайте оружие, через несколько минут выходим. Напрямик через лес мы выйдем в город часа через три, если повезет.

— У нас здесь лошади привязаны, — объявил младший из братьев, и махнул рукой в лес. — Две.

Это хорошо, тогда можно не ломиться через ночной лес с великим риском заблудиться, а переть прямо по дороге. На лошадях они от меня не отстанут.

— Тогда дуй за лошадьми, а Люка поможет мне здесь.

Люка светил мне ручным электрическим фонарем, когда я вскрывал схрон и доставал оттуда взрывчатку. Количество взрывчатки произвело на мафиози впечатление. А когда я показал, как скомпоновать из нее двадцати килограммовый блок, и попросил его сделать такой же, его недоверие ко мне, похоже, сильно пошатнулось. Правильно говорится, что совместный труд объединяет.

К тому времени Америго привел лошадей. Мы закрепили импровизированные бомбы на седлах и двинулись в ночной лес.

Ночь была лунная, и мы быстро вышли на проселочную дорогу. Там я перешел на маршевый режим, и моим новым спутникам часто приходилось переводить коней в галоп, что бы не отстать от меня.

А я бежал ровно и без напряга, поглощая километры дороги, и вскоре высочил на шоссе. Там я прибавил еще и уже слышал за собой стук копыт лошадей перешедших в непрерывный галоп.

Я держал взятый темп часа полтора, пока сзади крикнули.

— Лейтенант!

Я сбавил темп и позволил всадникам нагнать меня.

— Лейтенант, — в голосе Люка сквозило безмерное удивление, — лошади в мыле. Это не беговые скакуны. Они не выдержат.

Я не успел ответить. Впереди за поворотом дороги меж деревьев мелькнул отблеск электрического света.

— С дороги! — скомандовал я и, подавая пример, ринулся в чащу.

Остановились в высоком кустарнике. Братья спешились и взяли коней под уздцы. Ребра у животных ходили ходуном, с губ срывались белые хлопья пены. Разу видно, что такая интенсивная прогулка не для их лошадиных организмов. Это вам не тренированный десантник, да еще и налегке. Я-то как раз чувствовал себя нормально. Дыхание восстановилось быстро, и я смог сконцентрироваться на наблюдении.

Ожидаемый автомобиль так и не появился на дороге. Не было слышно и шума мотора.

Приказав компаньонам оставаться на месте, я прошел лесом несколько сот метров, и за поворотом дороги мне открылся вид на блок-пост перекрывающий проезд к городу.

Шлагбаумы был опущены и со стороны города и со стороны леса. Бетонные блоки служили основанием ограждения и препятствовали объезду блок поста по обочинам.

Караульный домик из белого кирпича с плоской крышей и служил местом отдыха солдат и, судя по отходящему от него проводу, пунктом связи.

Расположенные на нем прожекторы, направленные во все четыре стороны, заливали пространство вокруг блокпоста ярким светом.

Кроме того на крыше, за бруствером из мешков с песком удобно расположился пулемет на треноге, рядом с которым сидел солдат и курил сигарету, лениво поглядывая по сторонам.

Обойти блок-пост не было никакой возможности. С одной стороны бетонные блоки и колючая проволока упиралась в болотистую речушку с берегами из чавкающей грязи, а с другой в лысую гору.

Идти в обход, через ночной незнакомый лес, значит потерять драгоценное время.

Из караулки вышел еще один солдат. В руках у него дымились две кружки с чем-то горячим.

— Ганс, спускайся, кофе готов, — крикнул он часовому у пулемета, но в его голосе не было ни капли доброжелательности.

Часовой наверху рассмеялся.

— Отлично Фриц, это был второй тобой приготовленный для меня кофе. Осталось еще три. Занеси-ка ты мне его наверх.

— Иди-ка ты в задницу, Ганс. Я проиграл тебе в преферанс пять чашек кофе, а не полный пансион с обслуживанием. Не хочешь спускаться, пей холодным.

С этими словами он поставил кружку на бетонный блок, и отошел в сторону, прихлебывая из своей кружки.

— Ну и свинья ты, Фриц, — упрекнул товарища часовой. — Ты же знаешь, что я не могу покинуть свой пост.

— А мне какая разница? — философски ответил Фриц, продолжая с удовольствием втягивать обжигающий напиток.

— Ну, пойди и разбуди Фердинанда. Пусть он сменит меня, пока я попью кофе.

— По уставу, часового отдыхающей смены можно будить только в случае тревоги, или по приказу командира, — хладнокровно заметил Фриц. — Тревоги у нас, слава богу, нет, а фельдфебель укатил в город до утра.

— Своим упрямством, Фриц, ты толкаешь меня на нарушение Устава. Но я должен выпить приготовленный тобой кофе, так как карточный долг, это долг чести.

И с этими словами грузный Ганс по приставной лестнице стал спускаться со своего поста на землю.

Их всего трое, — быстро соображал я. — Один из них спит в домике, другой пьет кофе и смотрит в сторону от меня. А Ганс сейчас спустится с лестницы и зайдет за угол караулки. Ему придется обойти две стены, прежде чем он подойдет к оставленной ему кружке с кофе и снова попадет в поле зрения. Значит, секунд 10 в мою сторону никто смотреть не будет. Если конечно, Фриц не вздумает оглядеться, или внезапно не проснется какой-то Фердинанд.

И я рванул с места так, что дерн из-под подошв разлетелся клочьями. Не знаю, какие на земле в эту эпоху были рекорды по забегам на сто метров, я их точно все побил.

Бежать бесшумно не получилось. Привлеченный топотом моих ног и свистом ветра в складках моего маскировочного халата, Фриц повернул голову. Он дал мне еще секунду, а затем его рот стал открываться для крика.

До него оставалось еще метров двадцать, когда я начал стрелять, лишь чуть замедлив бег. Пистолет с глушителем глухо хлопнул дважды, словно ударили кулаком по подушке.

Я торопился, и поэтому первая пуля попала не в лоб, как я намеривался, а прямо в раскрытый рот Фрица. Вторая раскроила ему череп. Попав точно под козырек стального шлема.

Еще один глухой хлопок.

На сей раз все получилось как надо. Вышедший из-за угла домика Ганс дернул головой и свалился с аккуратной дыркой во лбу. Падая, он задел, стоявшую на крыльце пустую железную емкость, и та с грохотом упала на асфальт.

— Да вы дадите, наконец, поспать! — Раздался из открытых дверей караульного помещения раздраженный голос. — У меня дежурство, через час…

В дверях показался взлохмаченный молодой человек в такой же форме, как и у покойных Фрица с Гансом, но без сапог.

Реакция у Фердинанда, надо признать, была отменная. И я едва не опоздал, когда он, мгновенно оценив обстановку, бросился внутрь помещения.

Я выстрелил трижды прямо в темноту дверного проема, по смутной метнувшейся тени.

Моя реакция меня не подвела. Караульный, до конца выполняя свой долг, или инструкцию, бросился к большой красной кнопке на стене, рядом с которой была выведена надпись "тревога".

Первая пуля попала ему в плечо, когда он уже почти коснулся рукой заветной кнопки, а остальные выстрелы довершили начатое дело. Совсем молодой парень лежал, заливая своей кровью затоптанный, деревянный пол караулки.

— Это война, парень, — сказал я то ли ему, то ли самому себе, — И здесь война, и там война.

Но время не ждало.

Я вышел на открытое, хорошо освещенное пространство, перед блок-постом, и негромко свистнул. Когда слева от дороги дрогнули ветки кустов, я махнул рукой, показывая, что все в порядке, и из лесной темноты на дорогу вышли братья, ведя коней на поводу.

— Чисто, — успокоил я их.

Наличие трех трупов братья восприняли довольно спокойно, лишь пару раз взглянув в их сторону, зато их оживление вызвал агрегат, смутно напомнивший мне, то ли образ аэроскутера, только с колесами, то ли что-то из древних кинофильмов.

— Мотоцикл! — воскликнул молодой Америго и, бросив лошадь, кинулся к аппарату. — Настоящий БМВ.

Что такое этот БМВ я не знал, но понял, что это транспортное средство на троих.

Америго сноровисто проверил подачу топлива, провернул ключ зажигания и нажал ногой на кривую загогулину рычага стартера.

Мотоцикл завелся с пол-оборота и заурчал, издавая солидный басовитый рокот.

— Есть идея, — объявил я братьям и указал на трупы, лежащих на улице солдат. — Переодевайтесь.

Понятливые парни не стали задавать лишних вопросов и быстро стали скидывать одежду. Я же ограничился тем, что забрал у бедного Фердинанда форменное кепи с орлом.

В сочетании с моим камуфляжным комплектом, в воюющей стране должно прокатить.

Снял со стены висевший на гвозде автомат с откидным рамочным прикладом.

На вороненом боку рифлеными немецкими буквами значилось, "пистолет-пулемет МП-40". Отцепил магазин. В нем тускло желтели патроны того же образца, что и в моем пистолете. Это хорошо. Закинув автомат за спину, я полез на крышу.

Там меня ждало оружие посерьезнее. Установленный на треноге пулемет имел вид солидный и основательный. Длинный прикрытый кожухом ствол, удобный приклад и патронный короб, с лентой напичканной патронами, прикрепленный справа от казенной части вызывали невольное уважение.

Отстегнув пулемет от треноги, и прихватив дополнительный короб с боеприпасами, я поспешил вниз.

Внизу чуть не выстрелил от неожиданности. Так увлекся освоением оружия, что успел забыть свое собственное распоряжение о маскараде. Возле мотоцикла меня ждали два немецких солдата с суровыми лицами сицилийских мафиози. У обоих на груди висели автоматы, на поясе подсумки с запасными магазинами, а Америго даже нашел и засунул себе за пояс какую-то колотушку с длинной деревянной рукоятью.

— Взрывчатку на мотоцикл, — распорядился я.

Пока перегружали взрывчатку, я обнаружил на передке коляски крепление, к которому пулемет подходил как родной. Так, что было удобно, сидя в коляске вести стрельбу по курсу.

Быстро установил пулемет на место, и на правах командира уселся в коляску, пока кто-нибудь из вежливости не предложил мне вести мотоцикл, который я видел впервые в жизни. Но моим спутникам этого знать было не обязательно.

Через полчаса, Америго лихо затормозил у входа в полицейское управление города Лугано.

Я с облегчением перевел дух и волевым усилием заставил руки отцепиться от поручня. Давно я так не боялся за свою жизнь. Молодой мафиози гнал по ночной дороге с дикой скоростью, не тормозя, и лихо объезжая особо крупные, неожиданно возникавшие в свете единственной фары, ухабины. Влети мы в одну из них, и мой жизненный путь закончился бы в банальной дорожной аварии на задворках времени.

К счастью следователь был на месте.

Итальянец средних лет в сером костюме с измученным бессонницей лицом недовольно посмотрел на ввалившихся в его небольшой кабинет троих немецких солдат. Сразу было видно его истинное отношение к союзникам в войне.

Но выражение его лица быстро сменилось на удивленное, и, даже беспокойное, когда в двоих немцах он узнал сыновей дона Кало.

— Не обращайте внимания на маскарад, сеньор Кацаньо, — успокоил его Люка. — Необходимо узнать, производились ли аресты полицией или немцами за последние несколько часов.

— Сводки за сутки пока не поступало, но мой кузен работает у немцев в комендатуре шофером, — произнес следователь и потянулся к нелепому устройству с проводами на своем столе. — Ему домой провели телефон, для экстренных вызовов на работу.

Он поднял кривую трубку с торчащим из нее электрическим шнуром и с полминуты, то нажимал, то отпускал рычаг на котором, сия трубка, до этого, спокойно лежала. При этом он внимательно прислушивался, поднеся один конец трубки к уху, и даже пару раз дунул в нее.

Я с интересом наблюдал за всеми этими священнодействиями, больше напоминающие знахарский заговор, чем сеанс связи.

Наконец в трубке что-то проскрипело.

— Станция? Сеньорита, это следователь Кацаньо, городское управление. Мне срочно нужен номер тысяча сто три. Да, одиннадцать ноль три. Грациас, сеньорита.

Еще пару минут молчания.

— Привет, Витторио. Это, Пауло…

Далее следователь несколько минут просто внимательно слушал, даже не пытаясь говорить. Из трубки широкой рекой лился труднопереводимый итальянский фольклор. Наконец он оторвал трубку от уха и молча, положил ее на рычаг.

— У моего кузена очень горячий темперамент, даже для итальянца, — как бы извиняясь, за родственника, произнес сеньор Кацаньо. — Но, не смотря на это, он умудрился дать всю нужную вам информацию.

Оказывается, он лег всего полчаса назад, так как недавно вернулся из леса, куда возил немецких жандармов, якобы в поисках партизан.

Он сидел в машине, когда они вытащили из леса всего одну девчонку, которая брыкалась и материлась, как сотня пьяных грузчиков. Причем материлась она до самой комендатуры, даже в кабине слышно было.

Был еще сверток какого-то барахла, но он не вглядывался. Больше всего его возмутило, что всего из-за какой-то бездомной сквернословки его до ночи заставили сидеть за рулем, в его законный выходной. А тут еще я бужу его среди ночи, а ему завтра на работу. Обиделся и бросил трубку.

Он снова развел руками.

— Спасибо, сеньор Кацаньо, — серьезно произнес Люка. — Семья Кало теперь ваши должники. Позвольте мне воспользоваться вашим телефоном.

Он связался с кем-то и, не называя имен, быстро передал несколько отрывистых фраз на таком жаргоне, что я лично понял только слово "быстро". Остальное даже моему транслейтеру было в новинку.

— Сеньор следователь, — включился я в разговор, — нам нужен хороший повод для того, чтобы прямо сейчас попасть в комендатуру.

— В комендатуре даже ночью только караула тридцать автоматчиков, да казармы жандармерии в трех минутах бега. А это — еще двести солдат, — просветил меня следователь. — Во внутренний двор и служебные помещения они никого не пускают, кроме своих. Немцы очень боятся диверсий и даже ворота в комендатуру сделали двойными, по типу шлюза. Даже если они пропустят вас за первые железные створки, то через несколько метров вы упретесь, во вторые железные ворота. И вы окажетесь в ловушке. Под прицелом пулемета на вышке.

— Схемку или план набросать сможете, сеньор Кацаньо? — спросил я, и следователь потянулся за чистым листком бумаги и карандашом.

К металлическим воротам комендатуры немецкого гарнизона, поливая перед собой пространство светом фары, подлетел мотоцикл с коляской и лихо остановился, огласив ночную улицу противным звуком клаксона. Сверху, с пулеметной вышки тут же ударил луч прожектора.

Прикрывшись рукой от слепящего света, я вылез из коляски и, по-немецки, как можно более властно крикнул стоящему у ворот часовому.

— Зови дежурного офицера.

Солдат, поправил весящий на груди автомат, снял трубку закрепленного на столбе телефона и доложил по всей форме. Пулеметчик, же продолжал освещать меня сверху. Я недовольно махнул ему рукой, дескать, убери. Но он и ухом не повел. А я из-за ослепляющего света его просто его не видел, что было, не есть хорошо. Если я цель не вижу, то чувствую себя не уютно.

В воротах отворилась небольшая железная дверь, и мне навстречу вышел коренастый военный без автомата, но с кобурой на поясе.

— В чем дело? — довольно бесцеремонно произнес он, не разглядев на моем обмундировании никаких знаков различия.

— Партизаны! — я сделал круглые от страха глаза, — Они вырезали блок-пост на северной дороге. Идут к городу. Штыков пятьдесят или семьдесят.

Но немец оказался калач тертый. Вместо того, что бы броситься и объявить тревогу он вперился в меня подозрительным взглядом.

— А вы то, кто такие?

На столь душевные диалоги мой гениальный план рассчитан не был.

Я вытянулся в струнку и, щелкнув каблуками, вынул из нагрудного кармана маскировочного комплекта сложенный вчетверо листок бумаги и протянул его офицеру.

— Вот…

Что бы взять листок, офицеру пришлось сделать ко мне шаг. В тот же миг я шагнул к нему на встречу. И едва он коснулся бумаги, нанес ему удар в челюсть. Пока офицер падал, я успел выпустить четыре бесшумные пули веером в темноту за прожектором.

По крайней мере, один раз попал. Раздался вскрик, и прожектор задрался куда-то в сторону.

Солдат у ворот пару секунд смотрел на это безобразие, а потом, словно очнувшись, бросился к воротам, откинул защитную дощечку и ударил по красной кнопке.

Я позволил ему сделать это движение, и, как только взревела сирена, прострелил ему руку. К реву сирены присоединились вопли раненого.

— Партизаны! Партизаны! — заорал я и махнул рукой своим мафиози.

Америго с радостью схватил висевший на груди автомат и стал палить в звездное небо, а Люка быстро вытащил из мотоциклетной коляски объемистый сверток, один из наших двух двадцатикилограммовых гостинцев. Он был модернизирован с помощью немецкой осколочной гранаты. Той самой колотушки, которую Америго подобрал на блокпосту.

А за воротами в это время поднималась суматоха, в которой, судя по отдаваемым командам, было гораздо больше порядка, чем паники. Ну, это дело поправимое.

Как только мне показалось, что на построение по тревоге во двор за воротами высыпал весь свободный состав комендатуры, я подхватил взрывчатку, выдернул из деревянной рукоятки, торчащей, прямо из центра свертка, гранаты, шарик с веревочкой и, размахнувшись, перекинул бомбу через ворота.

Америго тут же дал по газам и отъехал с возможной линии поражения. Я подхватил оглушенного офицера за подмышки и вместе с ним укрылся у надежной каменной стены, а раненый солдат, наконец, справился с замком, открыл дверь и юркнул за ворота.

Наверное, он оказался как раз в эпицентре.

Двадцать килограмм взрывчатки, что не говорите, вещь! Я думал, дом рухнет. Рвануло так, что тяжеленные, открываемые электромоторами створки металлические ворот, вырвало взрывом, унесло метров на сорок и вломило в витрины магазина на противоположной стороне улицы. Стекла вылетели из окон, наверное, у половины города.

За то во дворе комендатуры, всякое движение прекратилось.

Искореженные взрывом створки внутренних ворот пронеслись по внутреннему дворику комендатуры, длина которого едва составляла двадцать метров, а ширина десять.

Они превратились в чудовищный снаряд, который смел на своем пути все стоящих в тревожном построении солдат. Кого не задели ворота, добила ударная волна в замкнутом пространстве дворика, окруженного каменными стенами.

Немецкий офицер стал приходить в себя.

Я схватил его за шкирку и затащил за ворота. За мной вбежали братья мафиози. Оба с автоматами наперевес и чрезвычайно решительными лицами. Правда, увидев картину во дворе, Америго сильно побледнел, но смог справиться с собой.

А на улице в стороне, где располагались казармы, уже разгоралась новая стрельба. Это ребята из местного мафиозного филиала отвлекали на себя основные силы противника, тем самым, выигрывая нам несколько минут драгоценного времени.

Я встряхнул немца.

— Ночью сюда привезли девушку. Где она?

Офицер сжал зубы и с ненавистью посмотрел на меня. Было видно, что ему страшно, но он молчал.

Вдруг раздался выстрел, и офицер дико вскрикнул. Люка прострелил ему локоть, и дунул в дымящийся ствол револьвера.

— Следующая в печень, — спокойно сказал он, глядя в расширившиеся от боли и страха зрачки немца.

— Вещи привезли вместе с ней, сверток, — решил я ковать железо пока горячо.

— Водолазный костюм…и рация…. в кабинете….в конце коридора, проговорил пленник, чуть не теряя сознание от боли. — Девчонка в подвале.

— В подвал, — скомандовал я, и первый бросился к лестнице ведущий вниз. Сзади снова грохнул выстрел. Я не стал оборачиваться. Это был тот же револьвер Люка.

Мой парабеллум стрелял еще несколько раз, пока мы добрались до камер. Солдаты, оставшиеся на постах по боевому расписанию, почти не оказывали сопротивления.

Я стрелял по рукам и ногам, но все чаше слышал сзади одиночные выстрелы крупнокалиберного револьвера, которые означали только одно. Мое милосердие здесь было не уместно, и воспринималось, как бесполезный перевод патронов.

Америго бросился открывать смотровые окошки камер.

— Барбара, — кричал он, вглядываясь в темноту камер, пока заглянув в четвертую или пятую по счету камеру, не воскликнул. — Она здесь!

Люка успел отыскать на столе охранника связку ключей и, сверив номер камеры с биркой ключа, быстро нашел нужный.

Барбара спала, свернувшись калачиком на деревянных нарах, покрытых старым матрацем. Видимо, не выдержав потока ее справедливого негодования выливающегося в сплошную нецензурщину, охранники вкололи ей успокоительное. Бить, ведь, нельзя. Ценный товар.

— Берите ее и к мотоциклу. Я буду через минуту, — приказал я и бросился наверх, к заветному кабинету в конце коридора.

Слава Деве Марии, в коридоре никого не было. Найдя нужную дверь, я высадил замок выстрелами и вбежал в кабинет. Мой безногий скафандр одиноко лежал на столе, резко контрастируя с обстановкой кабинета. Видимо успели его осмотреть.

Я схватил скафандр и, о ужас! Несколько дырок, явно от пуль, пересекали поверхность костюма из будущего! Наверное, при разгроме лагеря, каратели, прежде чем войти в шалаш, дали по нему несколько очередей из автоматов, на всякий случай. Вот моему костюмчику и досталось.

Я схватил скафандр, быстро скомкал его в подобие рулона и бросился вниз.

Заведенный мотоцикл ждал меня на улице. Я прыгнул на запасное колесо, прикрепленное к багажнику коляски, ибо коляску теперь занимала спящая Барбара.

— Гони! — скомандовал я, и мы унеслись в темноту, прочь от выстрелов все еще раздававшихся, где то у казарм.

На окраине города, в условленном месте, нас встретил угрюмого вида парнишка с кепкой, натянутой на самые уши.

Заметив нас, он не говоря ни слова, вскочил на свой мотоциклет, почти такой же, как наш, но без коляски, и помчался вперед. Причем фару он не включал принципиально, ловко в темноте объезжая препятствия. Хотя, может быть, она у него просто не работала.

По каким-то ему одному известным тропинкам и дорожкам, мы довольно быстро выбрались из города, минуя все блокпосты. И когда рассвет окрасил восточную сторону неба, мы выехали на берег быстрой горной речки прорезавшей в покрытых лесом скалах довольно глубокий каньон. Через него тянулись подвесные, качающиеся под каждым порывом ветра, мостки, на первый взгляд, такие ненадежные, что в другой ситуации я бы десять раз подумал, прежде чем доверить им свою жизнь.

Мотоциклы один за другим затормозили у мостков и заглушили моторы. В тишине разгорающегося утра не было слышно ничего, кроме шума сбегающего потока.

— Дальше пешком, — сказал наш угрюмый проводник, которому при свете дня вряд ли можно было дать больше четырнадцати лет. — По тропинке через гору километров десять до хутора. В крайнем доме спросите хозяина и дадите ему вот это.

При этих словах, он протянул Люка половинку какой-то монеты.

— Он сделает для вас, все что попросите. Мотоцикл, отгоните вон в те кусты. Я потом приеду, разберу на запчасти.

— Будь осторожен, — Люка твердо пожал руку пареньку.

Тот направился к своему мотоциклу.

— Погоди, — окликнул его я, и, кивнув на течение под мостками, спросил, — здесь глубоко?

Парнишка пожал плечами.

— Рыбаки говорят, что глубоко.

Более не говоря ни слова, он завел своего железного коня и умчался по тропинке в лес.

Утро, лес, спящая девушка в люльке мотоцикла и разложенный на камнях космический скафандр. Более романтичную картину трудно себе представить.

Пока я засовывал в дырки от пуль пальцы, пытаясь определить ущерб, братья, забыв про спящую сестру, стояли рядом и вовсе глаза смотрели на внеземное, точнее вневременное, чудо техники. Какие мысли при этом вращались в их головах, можно было только гадать. Но ничего, пусть привыкают.

— Я видел водолазные костюмы, но такого — никогда, — произнес Америго. — Новая модель?

— Суперновая, — честно ответил я.

— А где его… ноги? — поинтересовался Люка.

Я, молча, задрал штанину маскировки.

— О! — только и произнес мафиози.

Чего он там подумал, я не знаю, но посмотрел на меня несколько иначе.

Окончив экспертизу скафандра, я, недолго думая, вложил в него камень, килограммов на двадцать, и, на глазах изумленных братьев, закинул его в реку. Там где по глубже и течение поменьше. Место на всякий случай приметил. Сверток тяжело плюхнулся в поток и, подняв кучу брызг, исчез в глубине.

— Ну и зря! — раздался зевающий девичий голос. — Дырки я заштопала бы. Я умею.

Барбара стояла позади братьев и сонно терла кулачком глаз.

Неожиданная смена обстановки и наличие близких родственников как-то ее не очень взбудоражило. Видимо вкатили ей немцы успокоительного лошадиную дозу, или отношения между сестрой и братьями всегда были не слишком родственными. Скорее второе.

— Дура! — вместо приветствия наградил сестру Америго. — Это же водолазный костюм, его клеить надо.

— Сам осел! — тут же с пол оборота завелась, за секунду до этого сонная и вялая, девушка. — Он в нем не из воды вылез, а с неба упал.

— Брэк, друзья мои, брэк, — я поднял руки в жесте сержанта-инструктора, останавливающего поединок между курсантами. — Если так пойдет и дальше, у вас возникнет куча вопросов, на которые я пока не смогу ответить. Скажу лишь, что мне нужна помощь, и я, как мне думается, могу на нее рассчитывать.

Это надо было видеть, как загорелись глаза у Барбары.

— Вы должны ехать с нами на Сицилию, лейтенант. Там отец, зато, что вы меня спасли, решит все ваши проблемы.

Я перевел вопросительный взгляд на братьев.

— Не давай обещаний за отца, — начал было Америго, но Люка остановил его.

— Я, думаю, сестренка права, — спокойно сказал он. — Если вы отправитесь с нами и поможете добраться до Сицилии, вы можете рассчитывать на любую возможную помощь от нашей семьи.

— Вот так! — сказала Барбара и показала младшему брату язык.

До Сицилии добрались относительно быстро, дня за четыре. Для местного транспорта и военного времени результат, как объяснили братья, не плохой.

Практически везде братья находили нужных людей и с их помощью мы продолжали свое путешествие, пока не достигли берегов острова.

Здесь, обычно радостное от выполненной миссии, лицо Америго впервые омрачилось. У маленькой частной пристани на окраине Палермо — местной столицы, наш мотобот никто не встречал.

Мало того! Те из жителей прибрежных кварталов, кто узнавал братьев Кало, прятали глаза и, не здороваясь, переходили на другую сторону улицы.

Люка задумчиво потер совершенно гладкий подбородок.

— Побриться надо, — произнес он и кивнул в сторону ближайшей пиццерии. — Вы пока закажите пиццу и ждите меня.

За тем он перешел на другую сторону улицы и скрылся в дверях, над которыми висела вывеска в виде головы с густо намыленным лицом.

— Чего это он? — спросил я у Америго.

Тот, не спеша с ответом, вынул из кармана хорошего европейского костюма небольшой футляр из которого вынул фланелевую тряпочку и, поставив ногу на ступеньку крыльца ближайшего дома, принялся надраивать и без того сияющие лаковые штиблеты. Закончив, передал тряпочку мне.

Я быстро протер свою обувь, на всякий случай осмотрел свой новый костюм тройку и поправил сидящую на голове шляпу, дурацкий головной убор, который приходилось всякий раз придерживать рукой, чтобы не унесло ветром. Но приходилось терпеть. Братья были одеты так же, значит в соответствии с местной модой. Барбара тоже переоделась и теперь щеголяла в скромном, но дорогом платье, закрывающем ее от горла до щиколоток и в сапожках на каблуках.

— На Сицилии говорят, — наконец ответил младший мафиози, аккуратно укладывая тряпочку обратно в футляр и пряча его в карман, — хочешь узнать новости — сходи побриться. У нас народ и так любит языки почесать, а когда его бреют или стригут, так сам бог велел.

Мы зашли в маленькую чистую харчевню, источающую такую гамму вкусных запахов, что мой рот тут же наполнился слюной.

Я выбрал столик, от которого была хорошо видна дверь, а в низкое окошко просматривалась цирюльня и часть улицы.

Расторопный хозяин быстро принял у Америго заказ и скрылся за небольшой дверью сразу за стойкой.

Пока Барбара с братом продолжили, не помню уж по какому поводу начавшиеся препирания, я с любопытством рассматривал помещение. Оно было стилизовано под средневековый постоялый двор и вызывало в моей памяти картины моих прошлых приключений в далеком прошлом.

Так прошло минут тридцать, когда дверь цирюльни на противоположной стороне улицы открылась, и из нее вышел слегка подстриженный и чем-то озабоченный Люка.

Он внимательно осмотрел почти пустую улицу и направился к пиццерии.

Войдя в двери, он отыскал глазами наш столик и направился к нам.

Заметив его появление, Америго и Барбара перестали переругиваться и вопросительно уставились на старшего брата.

— А где пицца? — спросил Люка, оглядывая пустой стол. — Я думал, вы уже едите.

Мы переглянулись. Только сейчас мы осознали, что хозяин, приняв заказ, так больше и не появился ни за стойкой, ни в зале.

Напряженная тишина повисла в воздухе.

— Пойду, посмотрю, — сказал Америго и, вынув короткоствольный револьвер из кармана, засунул его за пояс брюк, прикрыв полой пиджака.

Люка сделал тоже самое и подошел к окну, оглядывая улицу.

Я машинально проверил подмышкой кобуру с моим парабеллумом и взял под наблюдение входную дверь.

Америго подошел к двери за стойкой и приоткрыл ее.

— Хозяин! — Позвал он и задвигал носом принюхиваясь. — Хозяин! У тебя пицца сгорела!

Тишина. Младший брат проскользнул в дверь.

— Надо уходить, — произнес Люка, разглядев что-то на улице, — через кухню.

Затем быстро подошел к входной двери и запер ее на железный засов.

Из задымленной от сгоревшей пиццы кухни выбежал Америго.

— Дверь с черного хода заперта. Хозяин, собака, запер на ключ и сбежал.

— Справишься? — спросил Люка, глядя на брата, и дождавшись утвердительного кивка, обратился ко мне.

— Лейтенант, пока Америго возится с черным ходом, держи вход и окно. Мое окно на кухне. Барбара, в кладовку и сидеть там пока Америго не позовет. Лейтенант, стреляй не думая. Друзья сюда не полезут.

Все это он произнес не терпящим возражений тоном. Я и не возражал. Здесь Люка был на своей территории.

Затем оглядел помещение на предмет чего-нибудь подходящего и бросился к массивному старинному тележному колесу, прислоненному к стене. Оно создавало антураж средневекового постоялого двора.

Колесо оказалось тяжелым, и я помог дотащить его до окна и поставить его так, что бы перекрыть оконный проем. Теперь в окно так сразу снаружи будет не влезть.

Младший мафиози, вынимая на ходу связку отмычек, вернулся к черному ходу, Люка исчез в дымной кухне, а Барбара вместо того, что бы спрятаться, как приказал брат, в кладовку, присела за дубовой стойкой и вытащила маленький дамский двуствольный пистолетик на два патрона.

Такой подарок под боком в преддверии боя меня не вдохновил.

— Барбара, тебе что старший брат сказал? — зашипел я на нее, ожидая обычных пререканий. Но вместо этого ее глаза едва не наполнились слезами.

— Можно я здесь останусь? Там пауки. Я боюсь!

При этом она так посмотрела на меня, что мне только осталось, что осмотреть стойку на предмет пулестойкости и перевернуть перед ней еще один стол с толстенной столешницей. Такую разнесенную броню из мореного дерева мягкая пистолетная пуля пробить не должна. Ну, по крайней мере, я на это надеялся.

— Сиди здесь, и не высовывайся, пока не скажу. Как скажу, сразу ныряй в дверь на кухню и вприпрыжку к черному ходу. Да убери ты эту пукалку. И не вздумай стрелять! В меня еще попадешь.

Не обращая внимания на обидно выпяченные губы Барбары, я переместился ближе к центру зала, где укрылся за центральной колонной сложенной из гранитного булыжа, скрепленного цементом. И вовремя.

Кто-то с улицы попытался открыть входную дверь. Естественно, у него ничего не получилось. Через несколько секунд чья-то физиономия в кепке на мгновение заглянула в окно и тут же пропала. Ее обладатель явно разглядел колесо, перегораживающее оконный проем.

Теперь враги знали, что их ждут.

Пару минут за дверью слышалась приглушенная возня, и вдруг, неожиданно сильный удар потряс дверь.

Казавшийся таким прочным засов, легко слетел со своего крепежа, и в зал, вместе с уличным светом, ввалилось сразу трое, держащих, в руках тяжелую деревянную скамью. Еще двое с пистолетами в руках влетели вслед за тараном.

Их я и снял в первую очередь двумя бесшумными выстрелами прямо в дверном проеме.

Влетев в сумрак пиццерии с уличного света, бандиты не сразу поняли, что уже попали под огонь. Это дало мне еще несколько мгновений.

Я выстрелил в первого, кто бросил скамью и уже выхватил пистолет. Он успел выстрелить, не целясь. И, тем не менее, его пуля выбила из гранита крошку прямо перед моим лицом и с визгом ушла в рикошет. Каменные осколки больно резанули по щеке, и я дернулся за колонну, опасаясь за глаза.

Это дало несколько секунд двоим оставшимся противникам. Пока их смертельно раненый товарищ оседал на пол, они открыли беглый огонь по моей колонне и заняли позицию за перевернутым столом.

Пока один из них менял в своих пистолетах опустевшие магазины, другой, высунув руку из-за столешницы, палил по обеим сторонам от колонны, не позволяя мне высунуться.

Колонна была не слишком толстая. Я стоял за ней боком, по стойке смирно, надеясь, что слишком удачливая пуля не заденет мои, выпирающие из-за столба, не смотря на все мои старания, органы.

Долго так продолжаться не могло, и я уже было решил предпринять рискованный бросок, как вдруг из-за барной стойки вылетела пузатая бутылка, с горящей тряпкой вокруг горлышка. Бутылка, красиво вращаясь, описала дугу через весь зал и врезалась в противоположную стену, прямо за спинами нападавших.

Вместе со звоном разбившегося стекла, в воздух взвилось облако желто-голубого пламени, обдавшее нападавших огненными брызгами.

Тут уж им стало не до меня.

Тот из бандитов, что только что палил в меня из-за стола, вскочил во весь рост, стараясь сбить пламя со своей кожаной куртки. И тут же получил от меня пулю в висок.

Второй резко рванулся к двери, но мой следующий выстрел откинул его к стене. Пуля попала ему в бок и наверняка разворотила печень. Он был еще жив, но смертельная бледность стала быстро покрывать его лицо. И вдруг он закричал.

Я знал, что такое поражение печени. Очень болезненно и смертельно. Человек на полу корчился и кричал, а я все не мог оторвать от него взгляд.

Сзади что-то зашуршало. Я резко обернулся и опоздал. Раздался выстрел, и целивший в меня из пистолета парень вывалился из большого камина в зал. Он был весь перепачкан сажей. Его руки заскребли по полу в агонии, и он затих.

— Через каминную трубу с крыши спустился. — сказала Барбара. Она держала в руке свой пистолетик, а у подола ее платья не хватало солидного куска ткани.

— Барбара, помоги мне! — смертельно раненый бандит уже не кричал, а лишь часто-часто дышал, стараясь пересилить боль. — Мы не хотели вас убивать. Только захватить…

Его зубы заскрипели, и сдерживаемый крик снова вырвался наружу. Я поднял парабеллум и… не смог нажать на спуск. Ну не умел я тогда хладнокровно добивать раненых.

Но выстрел все-таки грохнул. Тонкая рука с маленьким, теперь разряженным, пистолетом, безвольно опустилась вниз. Раненый затих. Теперь уже навсегда.

Барбара стояла с лицом белым как полотно.

— Это был Тито. Тито Бернарди, младший из братьев Бернарди, — она проглотила слезы. — Было время, когда он ухаживал за мной.

Что в этот момент творилось в душе юной сицилийки, можно было только гадать, и какими словами успокоить девушку я не представлял.

— Спасибо тебе, — наконец нашелся я, — если бы не твоя пукалка, быть бы мне трупом. И с бутылкой ты здорово придумала. Я твой должник.

— Не беспокойся, я дам тебе возможность отработать, — почти спокойно ответила она. И я подумал, что сицилийские женщины, это что-то особенное и непонятное. Впрочем, как и любые другие.

Переступив через труп, я осторожно выглянул из дверей. Улица была пустынна, словно вымерла. Я вернулся в зал.

Огонь от брошенной Барбарой бутылки со спиртным угасать не собирался и принялся осваивать пол и стены.

— Надо уходить, — я взял девушку за безвольно повисшую руку.

В этот момент дверь на кухню открылась, и в ней появился Люка. Он бросил странный взгляд на нас с Барбарой и оглядел поле боя.

— Люди Бернарди, — произнес он, перевернув одно из тел лицом вверх. Его взгляд упал на труп юного Бернарди, и глаза его сузились. Он посмотрел на сестру.

— Барбара, собери все, что найдешь на кухне и в кладовке из еды. Мы идем в тайное убежище нашей семьи.

Девушка, ни словом не обмолвившись о столь страшных пауках, покорно пошла выполнять распоряжение.

— Я открыл! — Америго влетел в зал и остановился, — Ух, ты!

Он взглядом посчитал трупы и заметил тело Тито Бернарди. Взгляд его сделался озабоченным.

— Вендетта? — Полуутвердительно спросил он у брата.

Люка кивнул.

— Все, пошли. Пожар — это не перестрелка. Сейчас здесь будет весь город.

Мы выбрались из города без особых приключений. На окраине Люка послал меня купить у фермера четверку лошадей с седлами. Сами Кало опасались теперь показываться на людях, и я приготовился к тому, что все интендантские обязанности в нашем маленьком отряде придется исполнять мне.

Тем временем Люка прояснил для всех обстановку.

Оказывается, с момента, как братья покинули штаб-квартиру семьи Кало в Палермо, ситуация резко поменялась. Парикмахер, к которому зашел Люка, был обязан дону Кало за какую-то давнюю услугу. Он и поведал старшему сыну дона о том, что едва братья отбыли с Сицилии, мелкие мафиозные кланы под предводительством семьи Бернарди внезапно напали на предприятия и дома, принадлежащие семье Кало.

За одни сутки было перебито большинство членов клана, находящихся на Сицилии. Причем, вооружены нападавшие были так, как явно не могли себе позволить ни по деньгам, ни по бывшему статусу мафиози средней руки. Все боевики поголовно открыто ходили с немецкими автоматами, а полиция, словно не замечала нагло творящегося беззакония.

Стало ясно, что угрозы Бенито Муссолини в адрес дона Кало не были пустыми словами.

Все было тщательно спланировано и организованно, будто началась обычная война мафиозных кланов за передел собственности. Но, к великому огорчению Бернарди, дону Кало удалось скрыться с небольшим количеством своих людей. Где они, никто не знает.

Теперь всем здесь заправляют братья Бернарди. Назначили новые налоги, вдвое против прежних, и творят беспредел.

Нашего возвращения они явно ждали и, вероятно, хотели захватить, что бы заставить дона Кало сдаться на милость победителей.

— Но мы отбились, да еще убили одного из братьев. А это означает вендетту, кровную месть со стороны Бернарди. А проще сказать — войну на уничтожение, — закончил Люка.

— Не вовремя все это, — подал голос Америго. — Кто же мог подумать, что "люди чести" пойдут на сделку с властями.

— И куда мы теперь? — спросил я.

— В одно тайное место, — ответил Люка. — На родине отца у городка Виллальба. Там можно надолго залечь на тюфяки и не опасаться предательства. Там мы будем в безопасности, пока не решим наши проблемы.

Два дня мы добирались, стараясь избегать оживленные дороги и крупные населенные пункты, пока, наконец, перед нами не открылась страна невысоких гор, сплошь покрытая густым лесом.

— Ну вот, — произнес Люка, и вдохнул воздух полной грудью, — почти приехали. — Мы перебрались в Палермо отсюда, когда мне было семнадцать. Америго тогда только в школу пошел, а Барбара была совсем младенец.

— Вот еще, — фыркнула девушка. Дорога ее измотала, но виду она не показывала и держалась в седле уверенно, наравне с мужчинами, и, почему-то всегда правила так, что бы наши кони шли рядом.

Я был не против. Тем более что ее разговоры помогали скоротать дорогу и давали массу интересной информации об этом времени. Иногда в наши беседы вмешивался Америго с какими-то своими поправками, и тогда я, как минимум на полчаса, предоставлялся своим размышлениям, так как брат и сестра неизменно начинали долгий и горячий спор.

Свернули на уходящую в горы лесную тропу. Не успели мы преодолеть и пары километров, из-за кустов навстречу нам вышел угрюмого вида мужик, с крестьянской шляпой, надвинутой на самые глаза, в потертой кожаной жилетке, одетой поверх рубахи и широких штанах, заправленных в высокие сапоги.

На сгибе левой руки он держал двуствольный дробовик стволами в сторону, как бы демонстрируя свою не враждебность, а правую поднес на секунду к шляпе.

— Сеньор Люка, сеньор Америго, сеньорита Барбара, — учтиво произнес он, слегка наклоняя голову при каждом обращении. — Я ждал вас еще вчера, но дон Кало, как всегда, оказался прав.

На меня он внимательно посмотрел и кивнул, не так учтиво как остальным, но тоже вполне вежливо.

— Привет, Марко! Как дела? Как отец? — Люка и придержал лошадь.

— Дон в порядке, ждет вас. Очень обрадовался, когда получил от вас известие, — ответил Марко и вывел из-за куста свою оседланную лошадь. — А дела — как сажа бела. Залегли на тюфяки. Ну, теперь вы вернулись, и дела пойдут в гору.

Дальнейший путь по горнолесным тропинкам длился часа четыре, не меньше. Несколько раз нас приветствовали какие-то вооруженные крестьяне, сноровисто держащие в своих совсем не мозолистых руках винтовки и дробовики, и похожие на крестьян лишь одеждой. Люка, как старший, отвечал на приветствия, многих называя по именам.

Наконец из-за густо растущего лесного изобилия неожиданно вынырнул двухэтажный особнячок с множеством пристроек и сооружений.

Мы въехали в небольшой дворик, окруженный, словно крепость, высокой каменной стеной

— Приехали, — констатировал Марко и, сойдя с коня, по-джентельменски попытался помочь Барбаре покинуть седло.

— Сеньор лейтенант, не поможете мне сойти с лошади, — сказала она утомленным голосом. Марко, мигом сориентировавшись, убрал, предложенную было, руку и просто взял кобылу Барбары под уздцы.

Я спрыгнул на затекшие с непривычки ноги, не слишком элегантной походкой подошел к ней и протянул руку.

Она свалилась на меня мешком, с негромким криком. Причем упала так умело, что я был вынужден подхватить ее на руки. Попытка опустить ее на землю ничего не дала. Барбара вцепилась руками за мою шею с таким упорством, что мне пришлось продолжать держать ее на руках, иначе она просто оторвала бы мне голову.

— Ой, ноги совсем не идут, — слабым голосом произнесла она. — Сеньор лейтенант, не могли бы вы занести меня в дом.

И что мне оставалось делать? Слава богу, тут же раздался насмешливый голос младшего из братьев.

— Барбара, перестань виснуть на лейтенанте. Не думай, что если он внесет тебя в дом на руках, то тут же женится на тебе.

Девушка, тут же резво соскочила с моих рук и, рыкнув что-то в сторону брата, не оборачиваясь, легко и свободно пошла к дому.

— По нашим обычаям, если юноша на руках вносит девушку в дом ее родителей, — улыбаясь, пояснил Америго, — значит, он безоговорочно просит у них руки и сердца дочери и отказаться уже не имеет права.

— Спасибо тебе, — с чувством искренней благодарности в душе, ответил я, и осекся. Не обидел ли своим искренней, но необдуманной благодарностью гордого сицилийца.

— Хотя, — продолжил Америго, — я был бы непротив получить в родственники такого брата.

Слава богу, опасную для меня тему прервала сцена на широкой парадной лестнице дома.

Двери отварились, и на украшенную неброским орнаментом террасу перед лестницей, вышел невысокий пожилой человек в идеально выглаженном костюме. Седина на его голове густо перемежалась с еще черными как смоль волосами. В его взгляде чувствовалась непоколебимая уверенность и сила настоящего лидера, а чертами лица он сильно напоминал Америго. Черные и столь же выразительные глаза живо напомнили мне взгляд Барбары.

А та, увидев строгого мужчину, вбежала по ступенькам и бросилась ему на грудь.

— Папа!

Дон Кало обнял дочь за плечи и легонько отставил от себя. Взгляд его был строг, но было видно, что он с трудом сдерживает радость от встречи.

— Барбара, — произнес он тихим, но строгим голосом, — ты член нашей семьи, и должна помнить, что честь семьи превыше всего.

После этого он поцеловал Барбару в щеку.

— Ну, беги, а то Роза совсем тебя заждалась.

В дверях стояла строгая полная женщина в белом накрахмаленном переднике. Она украдкой смахнула выступившую слезу и вновь строго посмотрела на Барбару. Видимо это была воспитательница или гувернантка Барбары.

Увидев ее, Барбара сбавила шаг. Было видно, что она не слишком желает встречи с почтенной Розой.

— Вы должны помыться и привести себя в порядок, — вместо приветствия строго произнесла та, — Разгуливать в таком виде не подобает молодой сеньорите вашего положения.

А Барбара, о чудо, только смерено опустила глаза и проскользнула в дом. А я подумал, что возможно не только романтическая любовь стала причиной побега Барбары из дома. От такой домоправительницы и я, наверное, сбежал бы.

Тем временем мы с братьями взошли по ступенькам, и дон Кало поочередно обнял и поцеловал сыновей. Сначала старшего, а за тем младшего.

То, с каким почтением молодые мафиози принимали эти знаки внимания от отца, чувствовалось, что перед ними сейчас не просто отец, а шеф организации, а эти объятия, не родственные чувства, а больше благодарность за выполненное задание.

— Рад видеть вас в добром здравии, лейтенант, — произнес дон Кало, обращаясь ко мне и демонстрируя свою осведомленность. Он первый протянул мне украшенную большим перстнем руку для рукопожатия.

Я, молча, пожал протянутую крепкую ладонь. Несколько секунд хозяин дома смотрел мне в глаза. В его взгляде промелькнуло удовлетворение.

— Располагайте моим домом, как своим — произнес он, и Америго тут же потянул меня за собой.

— Пойдем, я покажу тебе твою комнату. У нас здесь три гостевых комнаты. У тебя будет лучшая.

Чувствовалось, что парень очень симпатизирует мне, да и мне его общество было не в тягость. Неужто я начал обзаводиться друзьями!

— Когда я смогу поговорить с доном Кало о своем деле?

— Не спеши, — ответил Америго, открывая массивную резную дверь в гостевую комнату. — Сначала баня с дороги, потом обед, а потом отец сам позовет тебя. Должен же он тебя поблагодарить за помощь. Думаю, это произойдет не раньше вечера. А пока отдыхай.

Он вышел, и я оказался в со вкусом обставленной комнате с широкой кроватью и резной деревянной мебелью.

Время до вечера пролетело быстро. Баня оказалась настоящей римской термой в миниатюре, и Америго знал в ней толк. Горячие камни, разбавленное ключевой водой отличное вино и руки местного массажиста сделали из меня нового человека. Усталость как рукой сняло. Весь натертый маслами и завернутый в махровую простыню я наслаждался покоем.

Обед принесли прямо в маленький садик в банном дворике. Так что к вечеру я был готов к важному разговору на столько, на сколь это в принципе было возможно.

Дон Кало сидел за большим письменным столом, когда я, приглашенный Америго, зашел в его кабинет. Америго тут же исчез, закрыв за собой двери, а дон Кало поднялся мне на встречу.

— Лейтенант Джо, вы позволите мне называть вас именно этим именем или предпочтете другое?

Я, молча, кивнул, глядя на босса мафии.

— Лейтенант, — дон остановился рядом и взглянул мне в глаза, — вы оказали большую услугу моей семье и теперь семья Кало в долгу перед вами.

Он помолчал несколько мгновений, как бы собираясь с мыслями.

— Люка сказал мне, что у вас есть проблема, в решении которой он от имени семьи обещал помощь.

— Мне нужно найти человека, предположительно на территории Германии, но возможно и всей Европы.

Дон Кало подошел к столу и отпил из стоящей на нем чашки уже остывший кофе. Затем он жестом пригласил меня сесть в кресло напротив и сел сам.

— А как же ваша могучая организация? Барбара рассказала мне, что вы представляете одну из западных разведок.

Я вздохнул. Развивать дальше свое вынужденное вранье не хотелось.

— Я не уполномочен обсуждать этот вопрос. Поиск этого человека, моя личная инициатива, и организация ни при чем.

Хозяин дома поставил на стол опустевшую чашку.

— За последние несколько дней позиции нашей семьи в стране сильно ослабли. Соответственно уменьшились наши возможности. Те, кто раньше, безусловно, были с нами, теперь выжидают, чем все закончится. Ждут, кто кого одолеет, мы или Бернарди.

Он вновь замолчал и, сплетя пальцы перед собой, оперся на полированную крышку стола. Я продолжал молчать, уже примерно понимая, что сейчас последует.

— У меня к вам предложение, лейтенант — начал дон Кало. — даже скорее просьба. Помогите нам справиться с братьями Бернарди, и я смогу поднять все мои связи. Все ресурсы семьи Кало, и людские и финансовые, будут в вашем распоряжении.

Он снова замолчал, глядя на меня из-под полуопущенных век почти черными в полумраке комнаты глазами.

— Люка рассказал мне о вас. Вы не обычный человек. Вы один стоите всех моих солдат.

— Не надо считать меня сверхчеловеком. Я такой же смертный, как и все люди, — возразил я скорее для формы, хотя сам уже принял решение. Если для того, что бы спасти друзей и вернуться в свой мир необходимо, что бы окочурились несколько местных бандюганов, то я рыдать не стану.

— Что нужно сделать, для… восстановления ситуации?

Меньше чем через неделю я, вместе с Люка и Америго, лежали на покрытой лесом горе, возвышавшейся над морским побережьем в пригороде Палермо.

Вид с горы открывался потрясающий. Море, горы, леса. Но особенно хорошо в семикратный оптический прицел просматривался обширный внутренний двор шикарной двухэтажной виллы с мраморным бассейном и античными скульптурами.

Прицел был хороший, немецкой работы. Хотя винтовка, которую я держал в руках, была русского производства. Винтовка Мосина образца более чем полувековой давности.

В арсенале семьи Кало были модели разных стран и значительно более современные экземпляры, но вот понравилась мне именно эта винтовка и все тут. С ручным заряжанием, с неудобным снаряжением маленького магазина на пять патронов, с никуда не годным оптическим прицелом, который пришлось заменить. Но было в ней что-то такое, что заставило меня сразу поверить ей.

Специально вызванный мастер два дня подгонял и выверял новый цейсовский прицел и полировал затвор. Он даже изготовил несколько изогнутых обойм, позволявших снаряжать пятизарядный магазин винтовки сверху. Стандартные прямые обоймы не годились из-за установленного оптического прицела, который мешал их установке в казенник винтовки. Но я, попробовав данное новшество, решил, что надежнее будет набивать магазин вручную, чем в экстремальной ситуации перекосить патрон в изначально кривой обойме.

Когда он, наконец, объявил, что все готово, я отправился с братьями в долину для пристрелки оружия.

Братья вместе с несколькими крепкими и вооруженными парнями с помощью пятидесятиметровой веревки намеряли мне два километра дистанции и на каждых ста метрах, начиная с пятисот, установили на вбитые в землю колья арбузы, величиной с голову.

Я вздохнул, успокаивая дыхание, и прижал приклад к плечу. В перекрестии прицела возник ближайший арбуз. Сразу же возникло свербящее ощущение, что пуля пройдет левее и ниже центра цели.

Не отнимая глаза от окуляра, правой рукой пощелкал маховичками вертикальной и горизонтальной поправок на прицеле. Винтовка благодарно замерла в моих руках.

Я мягко потянул спуск, и, несмотря на чувствительную отдачу, успел увидеть, как попавшая точно в центр арбуза пуля разнесла его на куски.

Следующие несколько мишеней я поразил, вводя соответствующие поправки только смещением прицельной сетки относительно цели. Винтовка работала как часы. И только на дистанции в тысячу четыреста метров, мы с ней почувствовали некоторую неуверенность.

Я понял, что собственное рассеивание этих патронов на такой дистанции уже не обеспечивает гарантии попадания.

Но мы постарались.

Я щупал линию прицеливания своим внутренним ощущением, мысленно проводя по ней еще не выпущенную, но уже ждущую выстрела пулю, а винтовка подтверждала верный прицел почти радостным замиранием.

Промахнулись мы на тысяче восьмистах метрах. Пуля лишь обожгла касанием полосатую кожуру. И хотя вторым выстрелом мы разнесли арбуз в клочья, я понял, что это предел возможностей нашего симбиоза.

Прибыли мы в Палермо втроем, как и положено, инкогнито. Америго и Люка даже потратились на качественный грим, и теперь младший из братьев щеголял клееными усами и испанской бородкой, а старший седой шевелюрой с бакенбардами и очками в массивной золоченой оправе.

Меня решили особо не маскировать. Все равно из тех, кто видел меня в Палермо в лицо, в живых почти никого не осталось.

Косили мы под трио бродячих музыкантов. Оказалось, что Америго великолепно владеет скрипкой, а Люка вполне сносно играет на флейте. Вот бы никогда не подумал, глядя на его всегда серьезное лицо!

Мне достался контрабас.

Здоровенный инструмент, как сказал Америго, как раз по моей комплекции. Кроме музыкальных достоинств он имел отличный футляр, у которого под фальшивым бархатным дном удобно уместилась моя винтовка и пятьдесят тщательно отобранных и отполированных до поросячьего визга патронов.

— А если вдруг остановит патруль и попросит что-нибудь изобразить на инструменте? — резонно спросил я.

— Изображать будем мы, — ответил Америго, — а ты, лейтенант, медленно раскладывай раскладной стульчик, вытаскивай контрабас и начинай его нудно настраивать.

Он показал, как при этом нужно дергать струны и вертеть регулировочные винты. Струны басовито и как-то обидно загудели.

— Только не перетяни струны, а то лопнут. Думаю, патрулю надоест быстрее, чем ты закончишь настраивать.

Солнце светило из-за спины. Это было хорошо по двум причинам. Освещение было оптимальным для стрельбы и можно было не опасаться, что оптика даст блик, и демаскирует нашу позицию.

Америго лежал слева от меня, прижав к глазам артиллерийский бинокль, и увлеченно выдавал целеуказания. Я разобрался сам и объяснил ему как это делать, используя градуированное поле зрения бинокля, и теперь водил прицелом по всей территории особняка следуя за его командами.

— Ориентир два, лево двадцать, дальность семьсот, охранник с дробовиком.

Картинка в поле зрения прицела на секунду смазалась, пока я следовал целеуказанию, и в перекрестии возник одетый во все черное мужчина. В руках он держал помповое ружье и лениво осматривался вокруг.

— Говори короче, — поправил я юношу, — второй, лево двадцать, семьсот и приметы цели.

— Принял, — по-военному ответил Америго. Чувствовалось, что все это ему жутко нравится. — Предлагаю назначить ориентир пять. Статуя Геракла у выхода в сад.

Я глянул в оптику. Толково! Перекрывается не только выход в сад, но и западная лестница из дома.

— Принял, — ответил я в тон напарнику, и скосив взгляд увидел, как у того от удовольствия и гордости покраснели уши.

— Начинают съезжаться, — сказал Люка.

Сдвинув шляпу на затылок, он промокнул платком лоб, отхлебнул воды из фарфоровой фляжки оплетенной тонкой лозой и протянул ее мне. В такой фляжке, не смотря на жару, вода долго оставалась свежей и прохладной.

Я набрал в рот с глоток свежей прохлады и, погоняв ее немного по небу, позволил себе проглотить. Больше пить в такую жару было бы неосторожно. Еще не хватало, что бы пот попал в глаза в самый горячий момент.

Тем временем к чугунным воротам усадьбы сверкая черными лакированными бортами, подкатил открытый автомобиль.

С переднего сиденья живо соскочил здоровяк и почтительно открыл заднюю дверь перед пассажирами.

Двое благообразных джентльменов в безупречных черных костюмах и женщина в черном платье с темной сеточкой вуали на лице по очереди вышли из машины. Тот что постарше, подал руку даме и они в сопровождении все того же здоровяка прошли в усадьбу.

— Бернарди, — прокомментировал Люка, — тот, что постарше, Леон, а помоложе — Джованни.

Я и бровью не повел, глядя в прицел, хотя ощущение возникло на мгновение не самое комфортное. По тезкам стрелять еще не приходилось.

— Женщина, — продолжал, тем временем Люка, — Тереза, жена Леона, — и, покосившись в мою сторону, добавил. — Ее можно не трогать.

"Вот спасибо, что предупредили. А, то я уже решил, что начну с женщин и детей".

В слух я этого конечно не сказал, но брошенный мной косой взгляд красноречиво донес до Люка мое отношение к его замечанию. Да уж, нажил себе репутацию. И когда только успел!

Акцию мы подгадали к этому дню, зная что вся мафиозная верхушка Палермо состоящая в союзе с братьями Бернарди, соберется в одном месте. Девять дней со дня смерти младшего Тито Бернарди, стали тем самым поводом.

Во дворе вилы на обширной, аккуратно подстриженной лужайке, был установлены столы в форме буквы "п".

Прислуга носилась от летней кухни к столам, завершая последние приготовления. А напротив центральной части стола, метрах в десяти на деревянных стойках стоял огромный портрет украшенный множеством цветов.

Что было на портрете, мне видно не было, но я был готов побиться об заклад, что там был изображен покойный Тито.

А машины продолжали подъезжать.

— Самуэль Капорасо, — прокомментировал Люка очередного прибывшего, лысеющего толстяка. — Владеет причалами и портовыми публичными домами. Клялся в преданности отцу, а как запахло жаренным, тут же предал.

— Мишень? — уточнил я.

Люка пожевал губами в раздумье.

— Нет. Когда все наладится, будет платить исправно и даже больше.

И я тут же выкинул лысого толстяка из головы.

— А вот этот — мишень! — с чувством произнес Люка, глядя в бинокль.

Из очередного лимузина вышел надменного вида тип с зачесанными назад седыми волосами. В сопровождении двух гориллообразных телохранителей он, опираясь на трость из сверкающего золотом отделки красного дерева, подошел к встречающим его братьям, и, надев на лицо маску искреннего сострадания, что-то сочувственно произнес.

— Мишель Риготти. Правая рука мэра города. Фашист, и по партии, и по сути. Это с его поддержки Бернарди так осмелели, — Люка даже привстал от возбуждения. — Какая удача! Валим его сразу после братьев.

В последующие четверть часа, Люка выдал еще семь черных меток.

— Остальные пусть живут. Сами приползут к нам на коленях, а там посмотрим.

Его глаза под окулярами бинокля недобро блеснули.

— Начнем, когда рассядутся, — выдал я последние инструкции, — если кого будет не достать, не жди, давай следующего.

— Принял, — ответил Америго и от волнения сглотнул.

Я еще раз осмотрел в прицел рассевшихся за столом гостей. Во главе стола, прямо напротив меня, сидел Леон Бернарди. По его правую и левую руку сидели заместитель мэра, и младший брат Джованни. Жена Леона, все так же прикрытая траурной вуалью, села рядом с Риготти.

Отметив все цели, я сосредоточился на основной.

Мы с винтовкой уже давно "нюхали" пространство, превращая все влияющие на полет пули факторы в одно целостное ощущение верного выстрела.

И когда старший Бернарди поднявшись со своего места, протянул вперед руку, привлекая внимание присутствующих к большому портрету, я плавно нажал на спуск.

За ту секунду, что тяжелая пуля неслась к цели, все как раз успели повернуться к портрету покойного, и не заметили, что хозяин виллы, уже так же покойный, стоит с протянутой рукой, но почти без головы. Пуля разнесла левую часть черепа на куски, а рот все еще оставался открытым, словно силился договорить начатую речь.

К тому времени, когда труп Леона упал на траву лужайки, опрокинув стул, и головы присутствующих пока недоуменно обернулись в его сторону, я клацнул затвором, досылая следующую полированную смерть в патронник. Перезаряжая, я не отводил глаз от окуляра прицела и наблюдал все происходящее далеко внизу.

Младший Бернарди, попытался в первое мгновение поддержать падающего брата, но вторая пуля ударила его в висок, опрокинув вместе со стулом.

Вот тут началось.

Словно врубили ускоренное воспроизведение. Народ так и прыснул из-за стола. Дамы в черных платьях, помпезные мужчины в траурных костюмах, все превратились в мечущуюся толпу перепуганных людей. Выстрелов с такой дистанции, учитывая шум близкого прибоя, слышать они не могли, но вид разлетающихся по непонятным причинам голов напряжет кого угодно.

Быстрее всех сориентировался Риготти. Он одним движением подхватил на руки упавшую в обморок Терезу. Я даже подумал, что он благородно решил спасти женщину. Но тот перекинул бесчувственное тело через плечо, головой за спину, тем самым не давая возможности стрелку произвести прицельный выстрел, без риска задеть женщину, и бросился к воротам. Причем трость свою драгоценную он даже не попытался поднять. Ясно дело. В такой ситуации панты корявые уходят на второй план.

К нему от ворот на помощь бросились гориллы-охранники, на ходу вынимая из под пиджаков свои крупнокалиберные пушки. Они бежали по прямой, не виляя. Как носороги.

Сначала опрокинулся один, получив пулю в сердце, а через пару секунд и второй свалился под ноги своему шефу с аккуратной дыркой во лбу. Череп у охранника оказался крепче, чем у прочих. На куски не разлетелся.

А находчивый сеньор Риготти уже почти достиг ворот. Там, прикрываясь стеной, он вполне сможет добраться до машины, или, что значительно хуже, до густых зарослей высокого кустарника.

— Уйдет! Уйдет же! — с отчаянием в голосе произнес Люка.

— От нас не уйдет, — ответил я, имея в виду себя и винтовку, и взял прицел чуть пониже безвольно болтающихся женских рук.

Пуля ушла, и через секунду, быстро семенящие под тяжестью ноши ноги, вдруг как то странно переплелись, и сеньор Риготти рухнул на траву, выпустив из рук свой импровизированный живой щит.

Легким движением кисти я выщелкнул последнюю гильзу и быстро стал набивать магазин винтовки заранее приготовленной пятеркой патронов.

— Ползет, с-сучье дерьмо! — прокомментировал Люка, и я, дослав патрон в патронник, вернулся через окуляр прицела на место действия.

А Риготти действительно полз, оставляя на траве кровавый след от правой ноги. Пуля пробила голень, перебив кость, и разорвав сосуды.

Риготти постоянно оглядывался, видимо примерно понимая, откуда ведется огонь. Его лицо было искажено болью и страхом.

Я выстрелил, когда он отвернулся в очередной раз, но, за секунду полета пули он вдруг повернул голову в нашу сторону.

Пуля, попавшая в подбородок, выбила шейные позвонки, отчего голова второго человека в Палермо странно вывернулась в области шеи и осталась в этом положении. Риготти дернулся в последний раз и окончательно затих на траве.

— Тройка, право пять, семьсот пятьдесят, охранник с биноклем, — внезапно включился терпеливо молчавший до этого Америго.

Он, молодчина, все это время не впустую глазел в бинокль, а контролировал ситуацию, запоминая, кто куда прячется и откуда высовывается. Вот и сейчас не сплоховал. Обнаружил и определил приоритетную цель.

Пристроившийся за колонной охранник, что-то уж больно внимательно обшаривал в сильный бинокль склоны с нашей стороны. Я дождался, когда он переведет взгляд на соседние возвышенности и нажал на спуск.

Прибор взлетел в воздух, брызнув облаком осколков, а наблюдатель, упав навзничь, окровавленными руками схватился за лицо.

— Четверка, право два, восемьсот, фрак за колонной… Мишень, — добавил Америго, давая понять, что цель важная и моя щепетильность будет не к месту.

Ну что же, любые капризы за ваши деньги. Клиенты платят, а фирма гарантирует. Тем более что в выше оговоренном списке ни грудных детей, ни редких животных не значится.

Гость во фраке схватился руками за мраморную колонну, за которой укрывался, и не упал, когда пуля попала ему сбоку в шею. Он просто сполз по ней, оставляя на белоснежном мраморе кровавый след.

На следующие семь целей ушло девять патронов. Четверо попытались добежать до ворот.

Один коротконогий крепыш подумал, что сумеет добежать до дома, маскируя себя скатертью наброшенной на стул. Возможно, получилось бы, если знаешь, с какой стороны стреляют. Получил пулю в спину и покатился по траве, заматываясь в ту самую скатерть вместо савана.

Пару раз пришлось выкуривать знатных бандюганов из-под столов. Но, наконец, список истощился.

Довольно многочисленная, грозная поначалу охрана виллы Бернарди после гибели боссов и демонстрации с биноклем просто укрылась в доме и вела себя на удивление благоразумно.

В условиях достигнутого полного морального превосходства над противником, мы собрали еще теплые гильзы, и незаметно скрылись в лесу.

В поместье семьи Кало мы вернулись к вечеру следующего дня. Контрабас с винтовкой практичный Америго тут же утащил в свою комнату.

— Ты не представляешь, сколько будет стоить эта винтовка лет через двадцать, — сказал он, вынимая оружие из футляра, — почищу и спрячу, как следует.

Я попытался представить, сколько бы она стоила в мое время. Не получилось.

В одном из окон второго этажа вдруг зажегся свет, и стройная девичья фигурка обрисовалась на фоне занавесок.

Оконная рама поднялась и Барбара, облаченная лишь в тонкую ночную сорочку, высунулась на улицу чуть ли не по пояс. Она радостно собиралась что-то сказать, но Америго ее опередил.

— Чего не спишь, сестренка? Прикройся, а то все титьки простудишь.

Рама хлопнула так, что только чудом не оказалась без стекол.

Люка не одобрительно посмотрел на брата, но промолчал. Семья вновь была в сборе.

Дон Кало не обманул. И через две недели я и Америго катили вагоном первого класса в столицу Италии, вечный город Рим. Причем катили, не маскируясь и не скрываясь. После нашей акции, на вилле Бернарди весь деловой бомонд Италии, поспешивший поставить крест на доне Кало, с той же поспешностью слал заверения в своей лояльности к семье Кало.

Присмирела и местная полиция, спустив дело о побоище на вилле на тормозах. А со стороны Римских властей реакции вообще не последовало. Дела у великого Муссолини на фронте шли не очень гладко и ему стало не до мелких дрязг с местными мафиози.

Почувствовав это, дон Кало, практически вышел из подполья и принялся укреплять свои позиции и в стране и за ее пределами.

Восстановив связь со своим Римским филиалом, дон Кало прежде всего обеспечил меня помощниками и открыл доступ к практически неограниченным средствам семьи. Если и организовывать масштабный поиск людей, то лучше всего это делать в столице.

В ночь перед отъездом глава семьи пригасил меня в свой кабинет.

После минутного молчания дон Кало произнес неожиданно мягким голосом.

— Сынок, ты сделал для нашей семьи великое дело. Ты, по сути, спас не только Барбару, но и всех нас. Сейчас нелегкое время, и я хотел бы, чтобы ты остался с нами. Стал членом нашей семьи.

Он помолчал еще несколько мгновений.

— Ты очень понравился моим сыновьям. Даже Люка, не говоря уж об Америго, воспринимает тебя почти как старшего брата. Барбаре ты тоже очень понравился.

Ах вот оно что! И я решил сразу взять быка за рога.

— Тоже как брат?

Дон Кало бросил на меня взгляд.

— Я не буду отрицать, — спокойно сказал он, — что на этом разговоре настояла Барбара, но и от своего имени я скажу, что был бы рад увидеть тебя среди своих родственников.

Он подошел к окну и поднял взгляд на ночное небо.

— Подумай, лейтенант. С твоей организацией, я думаю, сможем договориться. Найдем нужных людей, связи…

Я мысленно усмехнулся. Да уж! Если бы это помогло связаться с моим миром, я бы с радостью переженился на половине Сицилии.

Ну а если вдруг мой план не увенчается успехом, и я застряну здесь навсегда?

Я задумался. Могущественный тесть, жена, правда, несколько не в моем вкусе, работа "по специальности". Почти заманчиво.

И если я сейчас отвечу отказом, то не лишусь ли расположения и помощи несостоявшегося тестя?

Я взглянул на очерченный на фоне окна, исполненный достоинства силуэт дона Кало. Кинуть меня он конечно не кинет. Не та порода. Но и из кожи лезть в помощи тоже не станет. Вот если будущему зятю помогать, то другое дело.

Я несколько мгновений обдумывал ответ.

— Дон Кало, ваше предложение, большая честь для меня. Но я пока не принадлежу себе. Если мне удастся то, что я задумал, ситуация измениться и, возможно, мы сможем вернуться к этому разговору позже.

Я говорил спокойно. И что самое интересное, почти не врал. Действительно. Ну, найду я кого-то из своих, и не факт что мы не застрянем здесь надолго. Или навсегда.

Рим встретил нас своим тысячелетним величием. Если война где-то и была, то здесь она не чувствовалась вовсе. Разве только заголовки газет напоминали, что где-то идет мировая бойня.

Однако совсем без войны не обошлось и здесь. Еще пару месяцев пришлось усмирять распоясавшихся конкурентов.

Мне пришлось участвовать в десятках боев на разных планетах. Убивать врагов и захватывать в плен. Но никогда смерть не была столь безапелляционной, как в мафиозных разборках.

Здесь царило единственное правило. Враг должен умереть. И все родственники врага по мужской линии, до которых можно дотянуться, и которые могут в будущем представлять опасность, тоже должны умереть, на всякий случай. А то вдруг юнцы вырастут, или старики смогут заплатить наемникам и свершить кровную месть. Нет, умереть должны все.

Вооруженных мужиков не жалеть я научился. Теперь бил и стрелял только на поражение. А вот с пленными и подростками…

Но человек, скотина такая, ко всему привыкает. Особенно, когда ситуация обязывает. Изменилось во мне что-то, когда взятый в качестве языка тринадцатилетний мафиози из вражеской молодежной группировки рванулся к неосторожно оставленному кем-то из наших пистолету.

Моя рука с оружием дернулась рефлекторно. Пуля раскроила юнцу голову. Я точно знал, что раньше в такой ситуации я бы стрелял по ногам или рукам. Но организм приспособился и принял правила игры раньше, чем это сделал мой разум.

Я посмотрел на свои руки, а потом на Америго. Тот одобрительно и понимающе кивнул мне, как мамаша в публичном доме кивает юной начинающей проститутке только что потерявшей девственность.

Дескать, это жизнь, брат. Иначе смерть.

Наконец, порядок был наведен и здесь. Возвращение семьи Кало на вершину Олимпа было признано всеми, связи восстановлены, и деньги все увеличивающимся потоком потекли в семейные закрома.

Америго получил от меня всю необходимую для поиска моих единовременников информацию и разослал ее по своим каналам по Европе.

Получив от меня бумажку с данными и прочитав содержимое, Америго только покачал головой.

— По таким данным, — сказал он, — собаку породистую, и то не сыскать. Ладно, попробуем.

А пока, оставалось просто ждать, когда потекут в Рим отчеты. От нечего делать я решил посмотреть Вечный город. Мне уже приходилось бывать в Риме. Лет семьсот назад, когда еще был цел и величественен Колизей.

Вот туда я и направился в первую очередь.

Когда-то самый большой в мире амфитеатр вмещал в себя девяносто тысяч человек. Я еще помнил рев восторженной толпы, когда присутствовал однажды на бое быков. Особенно толпа ликовала, когда быки подняли на рога и втоптали в землю двух не слишком удачливых смельчаков рискнувших вступить с быками в единоборство.

Мало что осталось от былого величия Колизея. Не больше трети. Остальное было растащено на стройматериалы предприимчивыми римлянами. Причем тащили все. Начиная от нищих, заканчивая императорами и святейшими отцами. Но и то, что осталось, поражало воображение.

Видел я искусственные сооружения и побольше, чай не в палеозое родился. Но для начала эры, как не крути, это было грандиозно.

Что меня потащило через разрушенную лестницу, с риском свернуть себе шею, на второй этаж, до сих пор не могу понять. Интуиция, наверное. Или глаза разглядели, что-то, а мозг не успел до конца осознать.

В общем, через пару минут я стоял на относительно чистой площадке и тупо смотрел на каменный блок в стене, на котором, видимо ножом, на итальянском языке, была выцарапана наполовину стершаяся надпись.

Джованни — дурак!

И дата цифрами.

Смотрел я на эту дату с минуту, мучительно соображая, что в ней странного.

Святая Дева Мария! Я чуть не сел. Пульс мой подпрыгнул так, что я испугался за свое бедное сердце. Это была не дата. Это был индивидуальный боевой код космодесантника. Причем мой!

Унять бурю в мозгах удалось не сразу.

В первую очередь я схватился за браслет и выдал в эфир свой позывной, надеясь на ответ, хотя это было неразумно. Радиосигнал из самого Колизея вполне могли засечь. Техника этого времени позволяла. Но такая уж я впечатлительная натура, не сразу сообразил.

Результат — ноль.

Тогда я, осмотревшись, чтобы не прозевать случайных нежелательных свидетелей, внимательно осмотрел стену.

Один из камней справа от надписи оказался с трещиной, и, после нескольких минут усилий, мне удалось извлечь из стены приличный булыжник. Открывшаяся под ним ниша, к моему глубокому разочарованию, оказалась совершенно пустой.

Только ногти все ободрал, скребя по древней кладке в поисках хоть какого-нибудь тайника. Все тщетно.

От злости и разочарования я хотел было запустить подальше камень, что вынул из стены, и вдруг заметил на грубо обтесанной поверхности правильный серый квадратик какого-то материала с ноготь величиной.

Пригляделся, и сердце мое екнуло. Эта штуковина очень напоминала стандартный пленочный микрочип. Стандартный для моего времени, конечно.

Осторожно обдув находку от пыли, я аккуратно попытался снять микрочип с камня.

Внезапно мой индивидуальный браслет ожил, чуть не доведя меня до кондрата, и просигнализировал, что им принята информация. А микрочип, которого я едва успел коснуться, украсился дорожкой неярких искр и… рассыпался в прах.

Кажется, я тогда вспомнил все русские, немецкие и итальянские матерные слова какие были в природе, да еще сгенерировал пару десятков свежих, обогатив тем самым местный фольклор.

Все-таки зашвырнув подальше древний и ни в чем не повинный булыжник, я вспомнил про принятый браслетом сигнал.

Это был архив. При попытке воспроизвести его браслет затребовал код. Я ввел свой индивидуальный код.

В моих мозгах прозвучал слышимый только мной сигнал коммутации браслета через мою нервную сеть с имплантатом-транслейтером в моей голове, и перед моим внутренним взором возникло что-то сильно смахивающее на экран голопроектора.

Задействовать транслейтер таким образом, мне еще не приходилось, да и в руководстве по эксплуатации, так сказать, о таких фишках не упоминается.

Я, на всякий случай, сделал себе зарубку в памяти. После того как выберусь из этой заварухи, потрясти инженеров на предмет скрытых возможностей транслейтера. Сдается мне, что этот имплантат не просто переводчик.

Я аккуратно присел на каменную ступеньку и привалился спиной к стене. Во-первых, чтобы не торчать на виду у всего Рима, а во-вторых, мое зрение сейчас не подчинялось мне, и я решил, что сидя наблюдать все то, что происходит у меня в голове будет гораздо безопаснее.

Передо мной, словно мы сидели за одним столом, появился мужчина в униформе сотрудника института ХРОНОС. Узнал я его сразу, хотя и видел лишь один раз, после своего путешествия в средневековье.

— Рад, что вы живы, лейтенант, — чуть улыбнувшись, произнес Том Гаррисон.

— Да я и сам, собственно говоря, доволен, — ошалело ответил я.

Не уж-то прямая связь! Но Гаррисон тут же меня разочаровал.

— Раз вы просматриваете эту запись, значит, вы живы и в относительном порядке. Это ведь логично.

Он снова улыбнулся.

— Теперь к делу. После вашего с майором Огневым исчезновения в ходе выполнения задания по боевому охранению эскадры, были предприняты меры по вашему поиску. Была проанализирована информация со сброшенных вами аварийных маяков, а так же выявлены нестандартные возмущения в хрономатрице пространства возле известной вам планеты. Такие возмущения характерны для переноса во времени материальных тел. И мы сделали вывод, что вы снова вляпались.

Гаррисон несколько секунд помолчал, глядя перед собой, но как будто сквозь меня.

— Почему это происходит именно с вами и Огневым, мы не знаем. Есть только предположение, что при возникновении угрозы значительных темпоральных катаклизмов, кто-то или что-то создает ситуацию, обеспечивающую ваш перенос в узловую точку времени и пространства.

Причем наблюдение за вами с помощью нашего хронотерминала возможно только по косвенным признакам. То есть мы не можем ни найти вас, ни определить ваше точное положение во времени и пространстве.

Так было и вашем прошлом путешествии в средневековье. До тех пор пока вы не устранили причину хронокатаклизма, вы были для нас недосягаемы.

За то сразу после ликвидации базы Колдуна и восстановления хрономатрицы мы смогли найти вас с помощью темпорального сканера буквально за двое суток. Правда тогда мы чуть опоздали, и вас лейтенант, почти убили. Но все же обошлось.

Гаррисон с легкой улыбкой развел руками, как бы говоря, мол, все-таки вы живы, и я, типа, этому рад.

Я ему нихрена не поверил. Ученые, это такие звери, которые, не моргнув глазом, ради чистоты эксперимента позволят удаву проглотить мышку и все тщательно зафиксируют. А мышка там, или человек… Им, по-моему, по барабану. С человеком даже лучше. Ближе, так сказать, к практике.

А голографический Гаррисон тем временем продолжал читать лекцию.

— В данном случае ситуация повторяется. Темпоральный сканер не смог вас отыскать и нам пришлось прогнать через тонкое сито поисковых программ чуть ли не всю историю человечества в архивах Земли. Все данные подходящие по совокупности признаков проверялись на хронотерминале. Где выходы на объекты наблюдения удавались, мы везде убеждались, что это не вы.

Но однажды поисковые программы выдали докладную записку за 1944 год от одного из итальянских полицейских чиновников своему начальству.

В этой записке чиновник докладывает, что глава сицилийской мафии объявил поиск некого лица, в данные на которого с высокой долей вероятности и вписывается майор Огнев.

Характер данных позволил нам сделать вывод, что данный поиск был инициирован вами.

Сканирование хрономатрицы в данном месте времени и пространства выявило наличие темпорального узла — возможной причины будущей катастрофы, а так же невозможность наблюдения за данным периодом времени.

Но главного мы достигли. Мы определили ваше примерное местоположение и, главное, время.

Кроме того, фильтруя прессу того периода, один из аналитиков обратил внимание на статью в немецкой газете, о немецком летчике, героически спасшего из горящего поезда двух детей. В статье была довольно крупная фотография.

Профессор исчез, а передо мной в виртуальном пространстве повисла обработанная цифровыми средствами будущего цветная фотография человека лежащего на больничной койке. Какая-то девочка протягивала ему цветы, а он, бедняга, их не мог даже взять. Его голова и руки до локтей были плотно замотаны бинтами, как у мумии. Только щелка для глаз и рта оставалась.

Но главное, на его левом предплечье, открытом от повязок, красовался предмет сильно смахивающий…, я аж напрягся… ну конечно! На индивидуальный браслет космодесантника. Точно такой же, как тот, что мягко облегал сейчас мое левое запястье.

Командир! Я чуть не вскочил на ноги от радости. Остановило меня лишь то, что мое зрение было грубо монополизировано транслейтером, и я рисковал просто сверзиться со ступенек Колизея и благополучно свернуть шею.

— Да! — словно наблюдая мое ликование, подтвердил Гаррисон, — графический анализ человека на фотографии показал антропометрическое соответствие с Марком Огневым на девяносто восемь и семь десятых процента. В статье он был назван как оберлейтенант Марк Рудель.

Видимо майору Огневу удалось легализоваться в вашем времени, но архивов с информацией, где он служил после своего подвига в нашем времени, к сожалению, не сохранилось. Или погибли в ходе войны, или были утеряны в последующие годы.

Собрав все полученные данные наши аналитики предложили организовать послание для вас с Огневым.

Объектом послания были выбраны вы, поскольку уже начали активную деятельность по поиску товарища.

На основе наших данных и ваших, лейтенант, психофизических характеристик было выбрано порядка 150 мест в Европе, где закладка послания имела шансы дождаться своего адресата. Все закладки были снабжены механизмом самоуничтожения в случае обнаружения. И только наличие индивидуального браслета у нашедшего активизировало программу перезаписи послания в память браслета и немедленное уничтожение схемы оригинала.

То, что вы видите меня сейчас, говорит о том, что наши аналитики не зря едят свой хлеб.

Все закладки были произведены нашими агентами за пятьдесят лет до вашего текущего времени. Подойти ближе к вашему времени не позволяли все те же темпоральные возмущения.

Гаррисон словно фокусник вытянул откуда-то из пространства стакан с водой и сделал пару глотков.

— В горле пересохло, — прокомментировал он и подмигнул мне, — Надеюсь по поводу выпить у вас там пока все в порядке.

Мне, честно говоря, то же захотелось хлебнуть разок другой, но не воды. Это точно.

— Ну а теперь о главном.

Гаррисон переплел кисти рук перед собой, и, казалось, взглянул мне прямо в глаза.

— Вас с Огневым надо как-то оттуда вытаскивать.

— Да здесь вроде бы нет никого, кто был бы против, — пробормотал я.

Гаррисон кивнул, словно услышал.

— Мы сможем найти вас, и прийти за вами только тогда, когда восстановится хрономатрица вашего времени. А это произойдет лишь тогда, когда будет устранена причина темпорального возмущения. То есть событие, которое способно кардинально изменить историю нашего мира, недолжно произойти.

Что это за событие, нам точно не известно. Но наши аналитики сошлись на том, что, с большой долей вероятности, это бомбардировка немцами Нью-йорка многоступенчатыми ракетами морского базирования.

Целью является знаменитое высотное здание "Эмпайр Стейт билдинг". Ракеты должны будут поразить здание в момент проходившего там совещания, на котором будет присутствовать вся властная верхушка Соединенных Штатов Америки. Политики, военные, бизнесмены, главы семей всех могущественных фамилий Америки, включая президента и его заместителя.

Наши расчеты показали, что в случае удачи, Гитлер всерьез может рассчитывать на кардинальное изменение курса Америки в войне. Борьба за власть и передел собственности практически выключит Америку из войны.

Англия, лишившись поддержки, пойдет на сепаратные переговоры с Гитлером, и, выторговав себе безопасность, выйдет из войны. Турция и Япония и ряд других колеблющихся стран объявят войну Советскому Союзу.

В общем, последствия для истории хоть и трудно, но предсказуемы. Не буду вдаваться в подробности, но предсказания эти, мягко говоря, неприемлемы в своей реализации.

Гаррисон еще раз отпил из стакана.

— Все данные по месту базирования ракетных комплексов, что удалось выудить из архивов, а так же съемки местности, карты, иные данные в отдельном файле. Посмотрите на досуге.

Да! Чуть не забыл. После просмотра записи, посидите минут десять, не открывая глаз. Этот способ использования транслейтера не штатный и создает большую нагрузку на нервную систему. Зрение не сразу восстанавливается.

Профессор вздохнул, словно закончив тяжелую работу.

— Ну, вроде бы все.

Улыбнулся и приподнял руку над столом.

— До встречи, лейтенант. Удачи вам там!

И исчез вместе со столом, светом и моим зрением заодно.

— Ну а дальше, вычислить и найти тебя, было делом техники.

Джованни потянулся и зевнул. За высоким зарешеченным оконцем уже царила глубокая ночь.

— А с комендантом лагеря как договорились? — спросил Марк, переваривая многочасовой рассказ.

— Да так, по-нашему, по-сицилийски, — Джованни театрально взмахнул кистью руки. — Сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться. Да и не хотел. Это сразу было видно. Ну, любит человек комфорт и деньги, что ж с него взять? Так что суток, двое-трое живем здесь на полном пансионе, пока готовят документы на освобождение за хорошее поведение на меня и на твоего Рябого.

— Понятно, — кивнул Марк, — а вместо моих драгоценных гениталий генералу Фольке предоставят яйца пахана, или чьи-нибудь еще, дабы затушить пожар его праведного гнева.

— В точку, — подтвердил Джо. — Так, мы убьем толпу зайцев одной гранатой. И тебя от мести генерала спасем и на свободу выберемся. Так что отдыхаем, изучаем материалы, составляем план действий. Да, кстати, возьми мой браслет. У меня регенерационные препараты не использованы почти. Тебе рожу править пора, командир, а то с тобой в одной камере засыпать страшно.

— Спи уж, красавец писаный, — хмыкнул Марк, принимая браслет от товарища, — а я пока посылку гаррисоновскую проштудирую.