Дни нашей жизни

9

В пятницу ночью успешно закончилось испытание второй турбины, а в субботу утром Алексея Полозова вызвали к директору. Он забежал к Ане, взял ее руки в свои и спросил:

— Если предложат, — соглашаться?

Никогда еще не видала она Алексея таким возбуж­денным, подтянутым и напряженным.

— Соглашаться, — сказала она.

— Не сорвусь?

— Нет.

— Веришь?

— Ты этого хочешь, Алеша, А раз хочешь — спра­вишься.

— Да, хочу!

Он отстранился, не выпуская ее рук.

— Да, хочу! — повторил он. — Хочу, потому что ви­жу, что и как делать. Знаю, что в цехе поддержат и по­могут. И верю, что смогу.

Он вдруг рассмеялся:

— А может, это все ерунда? Очередная головомойка или начальственная накачка, чтоб не забыл о том, что начальство бдит?

— Ну, беги. Я к тебе зайду узнать.

— Аня… Ты помнишь, какой сегодня день?

— Помню.

— Он же действительно может быть самым лучшим днем, да?

Алексей ушел — возбужденный, целиком захвачен­ный своими надеждами и планами, а она села на под­оконник, проводила его глазами — не бежит только по­тому, что неудобно! — и загрустила. Она так ждала вот этого дня! Когда она возвращалась домой, комната ка­залась ей уже чужой — как в гостинице. Чемоданы уложены, сунуть в один из них халат и полотенце — и уйти не оглядываясь... в ту нелепую, неуютную комнату с глобусом, где жизнь начнется сначала... И вот этот день — это и есть ее день?! Алексей все-таки помнит, что сегодня — суббота. И жадно хочет всего сразу?..

Она повторила про себя: он же действительно может быть самым лучшим днем. Ну нет! Нет, Алеша, нет! Мой день будет только моим днем!

Алексей замедлил шаги лишь у самого здания заво­доуправления. По лестнице он поднимался совсем мед­ленно, собираясь с мыслями. У него не было сомнений, для чего его вызывает Немиров. Уже третий день на за­воде знали, что директор решил снять Любимова, и передавали слова Диденко: «Бывает, что работник еще тут, но сам в себя не верит. Не мы снимаем — он сам себя снял». Что ж удивительного, если на его место вы­двинут человека, принявшего ответственность в трудный час?

С той минуты, когда Любимов покинул цех, оставив Полозова наедине с краснознаменцами и с десятками забот и неприятностей, Алексей фактически принял на себя руководство цехом. Он отдавал приказания, по­тому что их нужно было отдать, и планировал работу на ближайшие дни, потому что никто другой не мог этого сделать.

Утром позвонила Алла Глебовна: Георгий Семенович заболел и получил бюллетень, так что на сдачу второй турбины не придет. Разозлившись, Алексей подумал о том, что дело не только в сдаче второй турбины, что промедление и неразбериха тяжело отразятся на выпус­ке следующих машин, а Любимов и без того недостаточ­но занимался ими... Он позвонил директору:

— Григорий Петрович, товарищ Любимов на бюл­летене. Прошу разрешения принимать все нужные меры по всему ходу работ без оглядки на то, когда выздо­ровеет начальник цеха и что он скажет.

— А разве вы такого права не имеете как замести­тель? — спросил Немиров. — Какие такие особые меры вы собираетесь принимать, что вам нужно специальное благословение?

— Мне нужно знать, что я отвечаю и не обязан огля­дываться, — настаивал Полозов. — Иначе буду просить назначить другого ответственного руководителя. В цехе такое положение, что нельзя ни медлить, ни выжидать.

Немиров умел говорить добродушно, даже наивно, когда ему это было выгодно:

— Так действуйте, Алексей Алексеевич, благослов­ляю.

Впрочем, несколько часов спустя он пришел в цех вместе с главным инженером и подробно вникал во все дела, стараясь не упустить ни одного из самочинных действий, задуманных заместителем начальника. И Не­миров и Алексеев одобрили действия Полозова, и на прощанье Григорий Петрович сказал, обращаясь к Алек­сееву:

— Да, Дмитрий Иванович, в медицине есть такое средство — переливание крови. Иногда помогает лучше лекарств.

— И хирургия есть, — шутливо ответил Алексеев. — Тоже полезная штука.

Больше ничего сказано не было, но все эти дни, ра­ботая с утра до ночи, Алексей улавливал приметы и на­меки, все более утверждавшие его в мысли, что Люби­мова снимут, а его назначат. И если раньше он никогда не думал об этом, теперь мысль о возможном назначении вызывала у него подъем духа и лихорадочное не­терпение. Он знал, что ему будет трудно, но хотел са­мостоятельности и ответственности.

Директор ждал его:

— Садитесь, Алексей Алексеевич. Приказ подпи­сан. Любимова снимаю. Вас назначаю. Принимайте ко­мандование.

Полозов не удивился и как будто не обрадовался. Чуть покраснел и сказал:

— Хорошо. — Помолчав, добавил: — Благодарю за доверие и постараюсь справиться.

— Должны справиться, — сказал Григорий Петро­вич. И признался: — Не сразу я на это решился...

Полозов вскинул смеющийся, даже дерзкий взгляд:

— Ошибаться хирургу не полагается?

— Безусловно! — протянул Григорий Петрович и ве­село пошевелил бровью. Одну минуту они глядели друг на друга — два задиры, два упрямца, не любящие идти на уступки.

— И все-таки мне было жаль снимать Любимова, — сказал Немиров. — Вы знаете почему?

— Знаю. И сам жалею, что при его знаниях и опыте у него такие, а не другие свойства... свойства лично­сти, что ли. Можно узнать, куда вы его назначаете?

— Работать с ним вам придется по-прежнему.

— Помощником главного инженера по турбинному производству?

— Отгадали. Именно так.

Полозов вздохнул и сказал:

— Что ж! На вашем месте я поступил бы точно так же.

Немиров улыбнулся:

— А я бы на вашем месте, Алексей Алексеевич, сей­час землю рыл, чтоб справиться и сделать цех образ­цовым.

— А я и буду... землю рыть.

— Вы — будете, — подтвердил Григорий Петрович. С неожиданной симпатией смотрел директор на молодого инженера, так часто раздражавшего его, бо­ровшегося с ним и победившего. Он чуял в Полозове зрелую и настойчивую силу — качество, которое он ценил и в себе, и в других. Бывает, что коса найдет на камень, и тогда искры сыплются? Что ж, было и это. А сейчас я даю этой силе и простор и направление... и от меня зависит, как сложатся отношения дальше. Не сумею быть сильней — ничего у нас не выйдет. Но я же сумею!

— Вы понимаете, Алексей Алексеевич, чего вам не хватает и в чем у вас будут трудности?

— Понимаю, Григорий Петрович. Но я не собираюсь останавливаться. Опыт и знания не приходят сами.

— Да, но кроме них есть еще важнейшее качество руководителя — умение охватывать целое и не терять­ся в частностях. Видеть под ногами и не упускать пер­спективы. Это качество надо в себе развивать. Задатки к тому у вас есть, судя по вашим последним мерам, кото­рые я одобрил.

— Это были меры заместителя, — твердо сказал Алексей. — Приняв назначение, Григорий Петрович, я ими не ограничусь.

— Я в этом не сомневался. И знаю, что на днях вы придете ко мне с целой программой. Не ошибся?

— Не ошиблись.

— Ясна вам основная задача... так сказать, основа программы?

— Ясна, — не задумываясь, ответил Алексей. — Качество и ритмичность.

— Качество и ритмичность, — с удовлетворением по­вторил Григорий Петрович. — Что ж. Правильно. Это определяет все.

На этом первый разговор можно было кончить, и ди­ректор сделал бы это с любым другим работником. Но перед ним сидел Полозов, недавно жестко критиковав­ший его, Полозов, который обвинял его в неумении руко­водить по-новому... И Григорий Петрович чувствовал, что он не может, никак не может обойти молчанием не­давнее столкновение, что он откровенностью и прямо­той должен взять верх, «победить победителя».

— Никаких наставлений я вам сейчас давать не буду. По работе, — сказал он. — А вот по сути руковод­ства — скажу.

Полозов ждал с интересом — и потому, что такой со­вет был нужен ему, и потому, что он исходил от Немирова.

А Немиров говорил неторопливо, раздумчиво, как бы по ходу разговора осознавая и впервые формулируя не только для собеседника, но и для самого себя свой опыт и свои ошибки:

— Когда сменяешь руководителя, которого считаешь плохим, — всегда веришь, что будешь гораздо лучше. И это правильное чувство. Но бойтесь подчиниться ему. Подумайте лучше, чем был сильнее ваш предшествен­ник и чему нужно у него поучиться. На первых порах все к вам будут хороши, промахи вам простят, где тя­жело — подсобят. И вам может показаться, что все у вас идет здорово, со всем управляетесь. А потом прохо­дит месяц, другой, третий. Скидок вам уже не делают, отношения вошли в обычную колею, а кое с кем испор­тились, потому что, стоя во главе, всем не угодишь и кому-нибудь обязательно на мозоль наступишь. Ко­гда-то вы тоже критиковали, требовали, искали новых путей; теперь вам кажется, что все в порядке, а если и не в порядке, — так вы сами знаете, что надо делать. А люди, окружающие вас, не успокоились, по-прежнему критикуют, требуют — уже не вместе с вами, а от вас, иногда и против вас. Точь-в-точь как вы против меня или против Любимова.

Алексей вспыхнул, но промолчал.

— Не поддавайтесь соблазну думать, что все знаете и сделаете сами. Уверяю вас, не успеешь оглядеться на своем посту да раскритиковать своего предшественника, как вас самого тоже начнут критиковать, и не менее ост­ро и требовательно. Я вас не уговариваю любить кри­тику — сам этому не научился! А считаться, признавать ее, извлекать из нее день за днем пищу для дела — сове­тую.

— Сейчас мне кажется, что это легко, — сказал Алексей, — но, должно быть, это действительно трудно?

— Очень трудно, а порой и обидно.

В противовес печальному признанию, Григорий Пет­рович лукаво подмигнул и спросил:

— Что, призадумались? Не так сладко руководство, как казалось?

— Я не думал, что оно сладко, Григорий Петрович. Мне просто хочется попробовать силы и выполнить то, что я хотел, но не мог сделать при Любимове.

— И чудесно! Пробуйте. Добивайтесь. Но запомните еще один совет...

Он встал и прошелся по кабинету, поглядывая в ок­на на знакомые и всегда интересные картины заводского быта: бледные при свете дня отсветы пламени иг­рают на стеклах литейного цеха; грузовик с тонкими прутьями металла выезжает из прокатного; паровоз, гу­дя, втягивает в заводские ворота платформы с тяжелы­ми ящиками...

— Станки пришли! — воскликнул он и обнял за пле­чи подскочившего к окну Полозова. — Вот тебе, това­рищ начальник цеха, лучший подарок для начала рабо­ты. Станки!..

Зазвонил телефон.

— Да. Пришли, пришли, сам уже в окно увидел! Вызовите ко мне главного механика и пригласите Дмит­рия Ивановича. А станки — к турбинному.

Григорий Петрович опустил трубку и блаженно улыбнулся.

— Как раз угадали — в субботу! Сутки — наши, устанавливай да налаживай!

Полозов все еще стоял у окна, только повернулся лицом к директору, и лицо его выражало непонятное смятение. Прежде чем Григорий Петрович успел спро­сить, что взволновало нового начальника цеха, тот уже справился с собою и деловито сказал:

— Да, как раз угадали! Сегодня же начнем уста­новку... Вы говорили, Григорий Петрович, и не докон­чили — еще один совет.

— Ах да.

Немиров снова прошелся по кабинету. Видно, эту мысль ему было нелегко высказать.

— Производство и управление людьми — штука сложная. Иногда тебе будет казаться, что ты упустил какую-то нить, что обстоятельства мотают тебя туда-сюда, как тростинку ветром. И тебе будет страшно, что авторитет твой качается, что ты теряешь власть над со­бытиями. Боже тебя упаси латать свой авторитет при­казами и нагоняями. Властностью прикрывать слабость. Боже тебя упаси!

Полозов опустил глаза, чтобы не смущать человека, говорившего для самого себя в такой же мере, как и для своего слушателя.

— Только тогда, когда идешь к людям, веришь им,их инициативе, их возможностям... только тогда, когда думаешь о самом деле и забываешь о непререкаемости своего авторитета, о дистанции между тобой и подчинен­ными, о властности и прочем начальственном оформле­нии, — только тогда и уважение придет, и авторитет, и настоящая власть.

Он увидел на лице Полозова то самое выражение за­интересованности и доверия, которое хотел увидеть, и дружески закончил:

— Вот и все для начала, Алексей Алексеевич. Об­думаете свою программу — продолжим разговор.

Аня зашла к нему во второй половине дня, когда ей стало уже невмоготу сидеть одной, не видеть его, не знать, какой он сейчас. Весть о назначении Полозова уже облетела весь цех. Уже несколько человек повто­рили Ане слова нового начальника: качество и ритмич­ность — вот главное, чего я буду добиваться. Уже се­кретарша позвонила Ане, что в понедельник утром со­зывается совещание всего командного состава цеха и товарищ Полозов просит всех продумать свои замеча­ния и пожелания. Аня уже видела, как выгружали с платформ новые станки, порадовалась им и испугалась, потому что прекрасно понимала, что их установка нач­нется сегодня же.

Когда она зашла в кабинет, там было немало наро­ду, и все выглядели оживленными, довольными. Алек­сей говорил по телефону. Он украдкой улыбнулся Ане, продолжая слушать собеседника, потом весело сказал:

— Если хотеть, все можно сделать. А ведь мы хотим?

Он повесил трубку и, снова быстро глянув на Аню, начал отпускать одного за другим всех, кто ждал его приказания или совета. Дела были мелкие, повседнев­ные, но люди задавали вопросы как-то по-особенному, и Алексей отвечал радостно, находчиво, четко, и голос его звучал по-иному, чем обычно.

Приглядываясь к нему и прислушиваясь к звукам его голоса, Аня с горечью подумала: я впервые вижу его по-настоящему счастливым.

Вдруг она услыхала слова, заставившие ее насторо­житься:

— Сегодня вечером? Нет, сегодня не могу. В поне­дельник после совещания.

Значит, он все же старается высвободить вечер?

Но потом позвонил главный механик, и по ответам Полозова Аня поняла, что подготовка фундаментов для новых станков начнется сразу после конца дневной смены и к утру понедельника все станки должны быть опробованы.

Заметив, что Аня хочет уйти, Алексей спокойно ска­зал ей:

— Если вы не торопитесь, Анна Михайловна, подо­ждите немного, пока я разберусь с более срочными де­лами.

В нем появилась новая уверенность, голос стал твер­же, движения свободней. И Ане на минуту стало очень жаль прежнего, мрачноватого и немного неуклюжего Полозова.

Неужели назначение так важно для него?

Чувствуя себя покинутой, лишившейся самого доро­гого человека, она уселась в уголке кабинета, для виду вытащила записную книжку и карандаш, начала рисо­вать какую-то чепуху, — а сама слушала и наблюдала. Ей нравилось, как работал Полозов. Не командует, но тверд. Охотно советуется, но и себя заставляет слушать. Весел, доволен и не пытается скрыть это, а просто де­лится своим настроением со всеми, так что люди уходят из кабинета уверенными.

Он как бы совсем не замечал Аню, но в удобную ми­нуту, когда никто не мог увидеть этого, сразу посмотрел в ее сторону и так радостно улыбнулся ей, что Аня буд­то в душу ему заглянула — и поняла, что дело не в са­мом назначении, не в честолюбии или властолюбии, а был он до сих пор скован, его энергия не находила полного и свободного применения, а от этого были и не­удовлетворенность, и мрачность, и неуклюжесть. Ей за­хотелось подойти к нему и шепнуть: рада за тебя и гото­ва простить тебе, что сегодня ты весь, целиком захвачен своей новой работой и возможностями, которые перед тобою открылись....

Она быстро набросала несколько ласковых слов на листке и положила листок перед ним:

— Вот, Алексей Алексеевич, сведения, которые вы просили.

Он взял листок так, чтобы никто не мог заглянуть в него, но прочитал не сразу, — Аня видела, как он словно собирал все мускулы лица, чтобы спокойно про­читать любые слова — нежные или злые, любую но­вость— хорошую или плохую. Наконец прочитал, чуть улыбнулся и сказал будничным голосом:

— Выдумка очень хорошая. Мне она не приходила в голову. Но вы все-таки подождите еще немного, ладно?

Она так и не дождалась, ее вызвали в цех. Он сам зашел к ней уже в конце дня — торжествующий, сияю­щий, от порога сообщил:

— Ну, Аня, я раскидал всех, как борец! Часам к де­вяти...

Не поднимая глаз, Аня спросила:

— Что?

Он немного растерялся:

— Аня, сегодня суббота, и я ни за что...

У Ани был грустный и решительный вид, когда она сказала:

— Нет. Нет, Алеша. Я тебя прошу. Наша суббота откладывается до следующей.

— Аня! Почему?

— Так будет лучше. Не сердись.

Все еще не веря, что это серьезно, он спросил:

— Ты меня разлюбила, Аня?

Ей очень хотелось заплакать, она ответила дрожащи­ми губами:

— Кажется, нет. Только я уже говорила тебе... Лю­бить — значит беречь свою любовь. От суеты. От доса­ды. От всего, что портит...

— А я никому не позволю портить!

— И я. Поэтому — отложим.

— Но почему?

— А потому... — Она прикрыла глаза и выпалила, почти не переводя дыхания, все доводы, которые подби­рала с утра: — Потому, что я не хочу делить тебя с це­хом в такой день, потому что я не могу существовать для тебя где-то между установкой станков и планами новой работы, потому что я сама буду презирать на­чальника, который ушел из цеха, когда устанавливают новые станки, потому что тебе нужно сегодня и завтра спокойно обдумать, что и как делать, потому что...

Она остановилась на полуслове, поняв, что новых «потому что» у нее нет, а из всех высказанных важно для нее только одно: «Не буду я тебя делить ни с це­хом, ни с кем бы то ни было!»

Он и понимал ее и не хотел согласиться, а потому думал, что она как-то усложняет все. Да, ему трудно вырваться и подготовиться к ее приходу так, как заду­мано, не удастся — правда, дворничиха с утра скоблит и моет, все будет чисто и аккуратно, но вот устроить что-нибудь праздничное... Аня вчера сказала: «Завтра я приду к тебе в гости, понимаешь? И ты меня будешь принимать как хозяин». Он посмеялся: «А в воскресенье начнешь забирать меня в руки как хозяйка?» Она отве­тила — да. Он готов был подчиниться этому ее капри­зу... Но что же делать, если все так сошлось, и кто знает, скоро ли он будет — этот день, когда ничто не по­мешает?

И в то же время где-то в глубине души он был до­волен, потому что сегодня было уж слишком трудно вырваться, и сотни дел лезли в голову, и нужно было спокойно обдумать, что и как делать.

Он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никого нет поблизости, обнял Аню и на миг прижался лицом к ее плечу:

— Ох, Аня, если бы ты знала, как мне сейчас...

— И мне...

— А может быть, ты просто очень мало любишь?

— Нет, не значит. Нет...

— Тебе хоть жаль меня?

— Нет. Мне гораздо труднее…

— Тебе?!

— Ну, обоим одинаково.

Она улыбнулась и отстранила его, потому что где-то поблизости хлопнула дверь, раздались голоса. Да и все равно она не сказала бы ему о своем новом открытии — что он человек, неспособный ничему отдаваться наполови­ну, что сегодня для него главное — простор, открывшийся его энергии, и она не знает, дождется ли дня, когда по­чувствует, что самое главное для него — она. И что она еще больше любит его за это. И что ей все же больно.

— Скажи лучше, Алеша, чем мне помочь тебе в эти дни? — отстранив горькие размышления, спросила она и, утешая, погладила его стиснутый кулак.

— Не знаю, — буркнул он. — У меня сейчас ни од­ной мысли в голове... Разве что ты придумаешь за меня что-нибудь очень умное и толковое?

— Постараюсь. Может, у тебя есть какое-нибудь по­ручение для инженера Карцевой?

Он сердито мотнул головой, потом вдруг сказал де­ловым тоном:

— Да, есть! И очень важное. Завтра днем — ска­жем, в три часа — назначь мне свидание. Где хочешь — на углу, на пляже, на пятой скамейке от входа в парк, у телефонной будки, под часами или где там еще пола­гается. Два часа прогулки и сумасшедшего ничегонеде­лания на природе, на ветерке и на людях.

— Хорошо. Чтобы не метаться возле пятой скамей­ки, пока ты возишься с установкой станков, в три часа на пустыре, напротив моего окна. Увижу тебя — и выйду.

— Но если я буду болтать на цеховые темы и хва­стать, какой я гениальный начальник, заткни мне рот... А к шести я вернусь в цех. И если я вдруг начну уве­рять, что мне не нужно туда идти, что я договорился с механиком и мы можем провести вместе весь вечер, — гони, гони к черту! Ладно?

— Прогоню. К черту.

— Только все-таки не очень уж, чтобы я понял, что это делается по моей просьбе, ладно?

— Ладно.

— А если в следующую субботу меня назначат ми­нистром или с неба свалятся уже не станки, а полный комплект турбинных деталей... ну, в общем, ни на какие новые отсрочки я уже не соглашусь.

— Да. Да. Иди, Алеша. Тебя, наверно, уже ищут. Иди.

Он ответил шепотом:

— До завтра... мой лучший-лучший друг.

Он проводил ее через цех до выхода, несмотря на ее возражения.

— Пусть смотрят и судачат сколько хотят! — ска­зал он с вызовом. — Если я им пожертвовал этот день...

А потом она шла одна по улицам, только тут до кон­ца поняв, что все это — правда, шла и глотала слезы, иногда улыбалась, вспоминая те его слова, которые были особенно отрадны, и снова глотала слезы, потому что ничего уже нельзя было изменить.