Прошло два года. В середине марта Мари отпраздновала у Нанетт свой восемнадцатый день рождения. Если бы кто-нибудь попросил девушку рассказать, что случилось за это время в стенах «Бори», она бы не вспомнила ничего, кроме бесконечных недель тишины…
Макарий, к великому сожалению своей тетушки, больше не приезжал. У Амели Кюзенак вошло в привычку проводить большую часть времени в своей спальне за вышиванием или чтением газет и альманахов. Можно было подумать, что она сама заточила себя в четырех стенах. Оживилась и обрадовалась мадам только узнав о готовящейся свадьбе Макария, которую его семейство планировало сыграть в Лиможе.
На торжество мадам Кюзенак отправилась одна, сев на поезд в Шабанэ. Приехала она оттуда словно бы помолодевшей и снова взяла в руки ведение домашнего хозяйства, но вскоре все вернулось на круги своя.
Последние несколько месяцев Мари два-три раза в день относила еду в комнату мадам, потому что та не хотела спускаться и есть за одним столом с супругом.
Что до Жана Кюзенака, тот он купил себе новую лошадь. Муссюр настороженно относился к прогрессу, запрудившему улочки поселков рычащими автомобилями. Он по-прежнему верхом объезжал свои владения, а возвращаясь в дом, старался не встречаться с Мари взглядом.
Большой дом, казалось, поразило проклятие. Если бы не частые визиты Пьера и постоянное снование перед глазами Алсида, Мари впору было бы поверить, что в особняке Кюзенаков живет она одна…
В одно апрельское воскресное утро Мари, у которой как раз был выходной, тихо напевая, спускалась по дороге, ведущей на ферму.
Ей предстояло провести несколько свободных часов за разговорами, перемежающимися смехом, в семье Нанетт и Жака, где ей всегда были рады.
Проходя мимо опушки Волчьего леса, Мари с умилением вспомнила, как год назад, в День святого Иоанна, они с Пьером вечером во второй раз отправились к источнику. Там она сказала ему:
— Мне бы очень хотелось стать школьной учительницей, но я знаю, что это невозможно. У меня есть другое заветное желание, и я обещала тебе о нем рассказать. Мое желание похоже на твое. Если ты захочешь, когда мы вырастем, я стану твоей женой перед Богом…
Бледный, взволнованный Пьер опустился перед ней на колени. Он обнял ее своими крепкими руками и прижался головой к животу девушки. Голосом куда более глубоким и звучным, чем голос подростка, каким он был год назад, Пьер ответил:
— Я не женюсь ни на ком, кроме тебя, моя маленькая Мари. Я так рад!
Это воспоминание навсегда запечатлелось в ее памяти, сладкое и обжигающее кровь. Оно помогало девушке переносить одиночество в комнатушке под крышей, часы тишины, капризы хозяйки.
Мари решила пройти через луг, чтобы поскорее добраться до фермы. Она обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на Волчий лес. Что же произошло под кронами этих деревьев, возможно, у источника, много лет назад? Нанетт, как Мари ее ни просила, не захотела объяснить подоплеку таинственного совета, данного ею девушке два года назад. Как бы то ни было, Жан Кюзенак избегал любых контактов с юной горничной, поэтому той так и не пришлось произнести «магическое заклинание».
Поскуливая от радости, пес Пато бросился навстречу, стоило Мари открыть калитку. Растущий рядом с изгородью куст боярышника был весь в цвету. Во дворе искали корм куры.
— Нанетт! — громко позвала гостья.
Хозяйка дома как раз набирала из колодца воду. Она выпрямилась, крепкой рукой вытащила ведро, поставила его на край колодца и быстро пошла к Мари.
— А вот и наша мадемуазель! Пришла навестить свою старую Нан?
— Нанетт, ты нисколько не постарела! Не говори так больше, прошу тебя!
Они обнялись. Жак, работавший в огороде, приветливо махнул рукой. Мари искала кого-то глазами. Нанетт сказала со смехом:
— Пьер никуда не делся, не беспокойся! Я послала его в поселок за калийным мылом. Иди в дом, я как раз сварила кофе! И у меня есть свежие сливки!
Мари вошла в дом. Она всегда с волнением переступала порог жилища, так радушно принявшего ее несколько лет назад. Печь, большой стол, подвешенные к этажерке кастрюли, кровать за занавеской, на которой в зимние снежные ночи Мари спала, прижавшись к Нанетт…
Добрая женщина усадила гостью и спросила с нетерпением:
— Ну, что нового у муссюра?
Мари вздохнула. Если Нанетт вставляет во французскую речь словечки из патуа, значит, она чем-то взбудоражена.
— Все по-старому, — немного смутившись, ответила девушка. И быстро добавила, увидев, что открывается дверь и в комнату входит Пьер: — Хотя есть и новости. Мадам Амели хочет уехать. Вчера вечером она спустилась в столовую. Они кричали так громко, что я все слышала, сама того не желая. Мадам решила переехать жить в Лимож. Ты знаешь, отец оставил ей там небольшой дом.
Нанетт не верила своим ушам:
— Но что скажут люди, если мсье Жан останется с тобой один на один в этом огромном доме?
— Вот он ей сказал то же самое! Сказал, что она нарочно все делает, чтобы ему навредить! И что это, без сомнения, идея Макария, — продолжала Мари менее уверенно.
Нанетт не придала значения ее последним словам.
— А, этот шалопай Макарий никогда ни о ком не думает, только о себе! — проворчала она. — Родители слишком его разбаловали! Что мадам Амели его обожает, стало ясно, еще когда она только переехала сюда! Она баловала племянничка, словно сама произвела его на свет!
Мари слушала вполуха. Со вчерашнего вечера она ломала голову, как сообщить эту новость Пьеру. Он и раньше боялся, что с Мари может случиться что-нибудь нехорошее, ведь она каждый день виделась с мсье Кюзенаком, но теперь… Да он потеряет покой и сон! Но Пьер все равно узнает, рано или поздно.
Пьер, войдя в дом, стал отряхивать свои сабо. Мари подбежала и поцеловала его в щеку. Молодые люди обменялись нежными взглядами. Нанетт улыбнулась: эти двое вскоре поженятся, и к ворожке не ходи…
Не судьба была Амели Кюзенак покинуть «Бори»: за три дня до предполагаемого отъезда мадам вдруг стало плохо, и она упала прямо посреди своей комнаты.
Мари услышала звук падения. Испуганная девушка поднялась по лестнице и без стука открыла дверь. Увидев, что хозяйка без сознания, Мари стала громко звать на помощь.
Жан Кюзенак и Алсид в это время стояли на пороге дома и говорили о лошадях. Услышав крик Мари, хозяин бросился в дом. Свою супругу он нашел лежащей на полу лицом вниз.
— Мари, прошу тебя, ты попроворнее Апсида, беги за доктором…
Девушка была уже на пороге комнаты, когда он остановил ее:
— Нет, останься здесь. Алсид тебе поможет положить ее на постель, а я поеду в поселок. Мою лошадь еще не расседлали…
Время для Мари тянулось невыносимо долго, когда она сидела возле женщины, которую вполне можно было принять за покойницу. Алсид предпочел дожидаться хозяина в кухне.
— Смотреть, как хозяйка лежит и не шевелится… У меня кровь стынет в жилах! Пойду налью себе рюмочку…
Наконец за рулем собственного новенького автомобиля прибыл доктор. Жан Кюзенак обогнал его, пустив коня галопом.
Мари вышла из спальни хозяйки и поспешила в кухню, где Алсид выпил уже не одну «рюмочку».
— Ну что, как она?
— Пока я сидела с ней, мне сто раз казалось, что она отдала Богу душу! Но мадам еще дышит, правда едва-едва…
Алсид перекрестился и нетвердой поступью вышел из кухни. Мари попыталась вернуться к своим обычным делам, но она так разволновалась, что все валилось из рук. Девушка села и стала с тревогой прислушиваться к доносящимся со второго этажа голосам.
Спустя полчаса доктор и Жан Кюзенак спустились и заперлись в гостиной. Разговор вышел долгим. Потом хлопнула входная дверь и зарычал мотор автомобиля.
Жан Кюзенак вошел в кухню. Мари и представить себе не могла, каким облегчением для него в этот тяжелый момент было увидеть ее сидящей у печки, такую милую, хотя и озабоченную… Хозяин достал бутылку сливовой «о-де-ви», чистый стакан и наполнил его почти до краев. Глядя перед собой невидящим взглядом, он осушил стакан в три глотка и повалился на стул напротив девушки.
Первый раз с той ужасной ночи, когда ему пришлось защищать Мари от Макария и нападок супруги, Жан Кюзенак посмотрел Мари в глаза.
После продолжительного раздумья он сказал:
— Доктор думает, что это апоплексический удар. Он будет здесь завтра утром. Но надежды мало.
— Какое горе, мсье! Я буду от всего сердца просить Господа, чтобы мадам стало лучше! — пробормотала Мари.
Жан Кюзенак махнул рукой и горько усмехнулся:
— Это монахини научили тебя молиться за тех, кто причинил тебе зло?
Мари почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, но ответила не опуская глаз:
— Мадам не сделала мне ничего плохого, мсье. Она не была счастливой. Иногда несчастье делает человека злым.
Жан Кюзенак поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях. Его плечи нервно задергались. Мари с ужасом поняла, что мсье плачет — здесь, в ее присутствии!
— Верь мне, Мари, я сделал все, что мог, чтобы она была счастлива! — наконец глухо проговорил мсье Кюзенак.
— Я верю вам, мсье!
Жан Кюзенак выпрямился, достал из кармана платок и вытер глаза. Он был очень расстроен.
— В первые годы после свадьбы я дарил ей все, что она хотела. Я покупал и покупал — мебель, красивые платья… Я посадил всюду розы, лилии, жасмин… Но главное несчастье — это то, что у нее не было детей. И ее сердце, и без того сухое, стало жестким, как камень.
Он встал и тяжело вздохнул:
— Пойду к ней. Можешь сварить легкий бульон?
— Да, мсье. Хотите, я пошлю Алсида за Нанетт?
— Пока не стоит. Я хочу побыть вдвоем с Амели. Надеюсь, она меня услышит, мне нужно с ней поговорить…
Амели Кюзенак умерла ночью. Супруг ни на секунду не отходил от изголовья ее кровати. Мари легла спать далеко за полночь, сама не своя от тревоги.
Ей было очень жалко хозяйку. Девушка не вспоминала о ее неуживчивом нраве и о том, с каким презрением хозяйка о ней отзывалась. Теперь для нее мадам Кюзенак была женщиной, которую поразила неизвестная и опасная болезнь. Она была жертвой… Мари долго молилась о ее выздоровлении, когда вернулась в свою комнатушку под крышей. Тогда же девушке в голову пришло, что отныне ее будущее под угрозой. Куда ей деваться, если мадам Кюзенак умрет?
Как сказала бы Нанетт, полному жизненных сил вдовцу не пристало оставлять у себя на службе молоденькую девушку. В поселке и так судачат, а что же будет, если…
Мари не сразу удалось уснуть. Было очень жарко, хотя окно она оставила открытым, да еще донимали комары. В памяти всплыло напряженное лицо Пьера. Он приходил в Большой дом сегодня в семь вечера. Она посоветовала ему говорить потише и шепотом объяснила, что мадам стало плохо.
Огорченный Пьер ушел. Трагическая атмосфера дома действовала на девушку удручающе. Она догнала Пьера на дороге, там, где густые ветви сосен давали освежающую тень.
— Пьер, мой хороший! Не расстраивайся! Твоя мать говорит, что мы сможем обручиться в следующем году!
И тут с ее красивых губ сами собой слетели слова:
— Пьер, я тебя люблю!
Юноша сжал ее в объятиях:
— Мари! Я счастлив это слышать! Значит, ты и правда меня любишь…
Губы Пьера нашли ее губы, но не настойчиво и не жадно. Этот поцелуй был уважительным, сладким и очень нежным. Он стер постыдные воспоминания о поцелуях Макария. Мари заснула, вспоминая этот драгоценный поцелуй, символ их взаимной любви. И ей казалось, что у Пьера хватит сил, чтобы защитить ее от любой напасти.
Похороны Амели Кюзенак состоялись в Прессиньяке, и на них присутствовали все местные жители. Мадам — женщину с большими претензиями, которая редко улыбалась, а смеялась и того реже, — в этих краях не любили, но она была супругой щедрого и работящего землевладельца и родилась на лимузенской земле…
Нанетт бодрствовала подле умершей вместе с Жаном Кюзенаком. Мари недолго побыла с ними, но от запаха расставленных по вазам веток самшита, от света свечей, от вида застывшего лица мадам ей стало так плохо, что Нанетт взглядом показала, чтобы она вышла из комнаты.
Половину ночи девушка провела в саду, на каменной скамейке. Росшие вокруг красные розы источали дивный аромат. Сквозь еловые ветви были видны клочки темно-синего неба, украшенные россыпью звезд.
Что чувствовала Мари, сидя в саду «Бори» в эту ночь, она расскажет только много лет спустя. Как объяснить это странное впечатление? Девушке вдруг показалось, что эти деревья, стены этого дома, эти розы и это небо нашептывают ей, что отныне она неразрывно связана с этим местом и что все здесь принадлежит ей…
Когда церемония закончилась и гроб засыпали землей, когда присутствующие по очереди подошли к мсье Кюзенаку и выразили свои соболезнования, хозяин «Бори» спросил у Нанетт, может ли он поужинать с ними, на ферме.
Вот так и вышло, что они впятером сели за большой стол в доме, который был Мари так дорог. В очаге спокойно горел огонь, Нанетт приготовила салат из овощей и омлет.
Ели молча, чувствуя себя стесненно из-за присутствия хозяина. Муссюр ничего не замечал. Он был погружен в невеселые размышления.
Когда Мари подала десерт — миску с творогом и варенье, — Жан Кюзенак посмотрел на девушку и сказал:
— Я не хочу, чтобы в моем доме что-то менялось. Мари остается на своем месте. Мне плевать, что скажут кумушки. Я доволен ее работой. И поскольку с вами я могу быть откровенен, то скажу сразу: теперь я буду жить так, как считаю нужным. Буду принимать старых друзей, господина мэра, двоюродных братьев из Шабанэ… Моя супруга, — да упокоится ее душа с миром! — не хотела видеть в доме гостей. И я никогда не понимал почему. Но ссориться не хотел, поэтому уступал. И только Макарию было позволено у нас обедать и даже класть ноги на наши кресла!
Нанетт, слушая хозяина, кивала на каждом слове, как если бы давно все это знала. Жак потирал подбородок. Пьер не сводил глаз с Мари, молчаливой и задумчивой.
Жан Кюзенак добавил:
— Мари — отличная повариха. Теперь у нее будет больше шансов продемонстрировать свой талант. Что ж, мне пора возвращаться.
Он встал, взял свою шляпу. И сказал, чуть понизив голос и обращаясь к Нанетт:
— Пусть Мари останется сегодня у вас! Ей нужно отдохнуть, а мне — побыть одному.
Они сидели и смотрели, как он выходит за дверь и пересекает двор. Мари даже не успела его поблагодарить. Этим вечером она словно увидела хозяина совсем другими глазами. Оглядываясь назад, девушка пришла к выводу, что мсье Кюзенак всегда относился к ней с добротой и вниманием. Уже этим одним он заслужил ее уважение. А может, и сочувствие: ему не дано было в жизни вкусить такого блаженства, как взаимная любовь…
Пьер, не смущаясь присутствием родителей, положил руку Мари на плечо:
— Тебе не обязательно возвращаться к нему, Мари. Мадам Боннафи, жена мэра, ищет горничную. Она попросила меня переговорить с тобой. Я буду спокоен, зная, что ты работаешь в поселке!
Нанетт хотела было высказать свое мнение по этому вопросу, но подумала, что Мари достаточно взрослая, чтобы решать самостоятельно.
— Сынок, ты слишком торопишься! Вы ведь с Мари еще не женаты! — сказал, усмехнувшись, Жак. — Да и у нее умишко имеется, она сама решит, где ей работать!
Мари улыбнулась. Как это здорово — видеть их всех вместе, слушать их разговоры! Она теперь точно знала, кто ее настоящая семья… И все-таки это не помешало ей ответить твердо:
— Я останусь в Большом доме. Мсье Кюзенак — хороший человек, и я уже привыкла там жить. Не сердись на меня, Пьер! Не думаю, что ты смог бы являться в дом господина мэра по десять раз на день, без стука и в грязных сабо!
Нанетт рассмеялась, и Жак вслед за ней. Пьер почувствовал себя глупо, но присоединился к всеобщему веселью. Щеки Мари раскраснелись. Девушка светилась от счастья…