Доченька

Глава 27 Перед грозой

Мари исполнилось сорок три. Пятая беременность никак не отразилась на ее внешности. Адриан не обманул Ману: в июне 1933 года, в Бриве, Мари родила девочку, которую назвали Камиллой. Прекрасный летний вечер, когда на свет появилось дитя их с Адрианом любви, казалось, был создан для радости, которую не смогла испортить даже болезненная ревность Матильды.

Мари задумалась. Характер у средней дочери никогда не был сахарным. Взять хотя бы последнее «прегрешение» Ману: просто чтобы досадить своей маленькой сестричке, она спрятала ее плюшевого мишку, и та долго плакала, потому что не могла заснуть без любимой игрушки. Позже Мари нашла мишку под кустом. Драгоценный мишка вернулся к хозяйке, и инцидент был исчерпан. Разве Ману переделаешь? Тем более что с рождением Камиллы она лишилась статуса младшего, всеми балуемого ребенка…

Камилла, симпатичная трехлетняя девочка с каштановыми волосами и карими глазами, было просто копией своей матери в детстве. Своим появлением в семье она не только не создала для отца и матери лишних хлопот — Адриан и Мари словно помолодели.

Любуясь маленькой дочуркой, спавшей в своей кроватке, Мари улыбалась. Она поднялась в свою комнату якобы чтобы припудрить нос, но, по правде говоря, чувствовала себя неважно и нуждалась в уединении. Ужин удался на славу: Лизон в который раз продемонстрировала свои таланты поварихи и радушной хозяйки дома. Для Мари ее помощь в праздничные дни была просто неоценима.

Жак и Нанетт принарядились как могли, но за столом помалкивали, смущенные присутствием гостей, Женевьевы и Ришара, друзей Мари и Адриана. Лизон пригласила также Жильбера Мазака, ослепшего, несмотря на все старания Адриана. Девушка, мечтавшая стать учительницей, часто навещала двадцатишестилетнего Жильбера.

«Папа гордился бы Элизой, — подумала Мари, внимательно рассматривая свое отражение в зеркале. — Как жаль, что он не увидел нашу маленькую Камиллу!»

Она подумала, что все еще хороша собой, несмотря на крохотные морщинки в уголках рта. Дважды стукнув в дверь, вошел Поль. В свои шестнадцать он был на голову выше матери, но оставался очень худеньким. Под внешней хрупкостью скрывался сильный характер, которым восхищалась вся семья. Он сказал тихо, чтобы не разбудить малышку:

— Мам, Адриан открывает шампанское! Он попросил позвать тебя…

Мари встала и, улыбаясь, сказала сыну:

— Иди обними меня, мой взрослый маленький мальчик! Мне сегодня нездоровится.

Поль прижал мать к груди и спросил с беспокойством:

— Что с тобой, мам?

— Мне грустно… В праздники я часто вспоминаю детство, счастливые дни, когда я жила с твоим дедушкой Жаном в «Бори». Когда мы жили там все вместе и с нами была Леони…

Юноша улыбнулся:

— Я тоже скучаю по дедушке, по Леони и по папе тоже. Но мы и здесь, в Коррезе, очень счастливы. Я обожаю тебя, мамочка, и давно хочу тебе сказать: ты самая красивая женщина в Обазине!

— Спасибо, дорогой! Я тебе не верю, но все равно мне приятно! Идем к гостям…

Когда шампанское было выпито и с блюда исчезло последнее печенье, Лизон принесла кофе и конфеты домашнего приготовления. Адриан и Ришар оживленно беседовали. Жак, Женевьева и Жильбер с озадаченным видом прислушивались к разговору.

Адриан, не скрывая волнения, говорил о том, что рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер, который два года назад получил все полномочия главы государства и стал верховным главнокомандующим, ввел в начале марта свои войска в Рейнскую демилитаризованную зону. Франция заволновалась, вспомнив кровавую «Ночь длинных ножей»[22] 30 июня 1924 года. Жак, которому эти новости решительно не нравились, нахмурился.

Мари стало лучше, и она убедила Нанетт выйти прогуляться по саду.

Две женщины, одна стройная и крепкая, в синем платье, вторая — по-старчески сгорбленная, шли, взявшись за руки.

— Посмотри, Нан, мои тюльпаны уже проросли, я посадила новый сорт. Знала бы ты, как я люблю свой сад! Вечером, после работы, я всегда выхожу сюда подышать воздухом, зимой и летом, всегда!

— Ты устаешь, потому что много работаешь, моя девочка! Даешь уроки в школе, а дома ждут четверо детей… Правда, трое старших заметно подросли, но для меня они всегда останутся любимыми крошками! Жак уже высадил чеснок. У него в последнее время болит спина, и разогнуться становится все труднее… Да и денег у нас мало, приходится считать каждое су…

Мари вздохнула. Шли годы, и Нанетт все так же жаловалась на судьбу. Больше всего пожилая женщина боялась оказаться на улице, без крыши над головой, и никому не удавалось убедить ее в том, что этого никогда не случится. Даже Лизон, девочка очень добрая и терпеливая, иной раз предпочитала не оставаться с бабушкой надолго, чтобы не слушать ее стенания. И только при взгляде на Камиллу морщинистое лицо Нанетт расцветало улыбкой. Она разучила с малышкой все считалочки на французском и патуа, какие только знала.

— Нан, милая, не терзайся понапрасну, я рядом, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Мы с Адрианом всегда будем вам помогать!

— А разве это не несчастье — зависеть от вас? — плаксиво отозвалась Нанетт. — А твоя Леони? Почему она сегодня не пришла?

Мари не сразу нашлась, что ответить. Нанетт коснулась больного места. Мари не хотелось об этом говорить. Было так странно увидеть в коридоре приюта исхудавшую Леони, одетую в черное платье, с монашеским покровом на голове…

Нанетт между тем задала следующий вопрос:

— Что нового слышно от Леони?

— Я давно ее не видела. Знаю, что на днях она приняла постриг, а до этого год была послушницей. Мать Мари-де-Гонзаг решила, что ее выбор продиктован сердцем. Но одно могу сказать тебе точно: Леони сильно изменилась, ты бы не узнала ее при встрече…

Мари замолчала. Больше года назад к матери-настоятельнице явилась посетительница, одетая в серый костюм, с лицом, скрытым под вуалью. Молодая женщина рассказала, что когда-то была воспитанницей этого приюта, в те времена, когда им руководила мать Мари-Ансельм. Дрожащим от волнения голосом она попросила принять ее послушницей. За этим заявлением последовала длительная беседа, целью которой было выяснение обстоятельств, продиктовавших такое решение. Сестра Юлианна, которую попросили принести для посетительницы лимонаду, узнала ее в одно мгновение. После обеда, когда Мари пришла навестить мадемуазель Берже, сестра-кухарка отвела ее в сторону и сказала: «Угадай, кто сейчас сидит в кабинете матери Мари-де-Гонзаг! Леони! Наша Леони!»

Мари прекрасно помнила, как она разволновалась при этом известии. Она ничего не слышала о Леони после их с Адрианом свадьбы. И вот Леони приехала в Обазин, но не затем, чтобы увидеть подругу детства, поговорить с ней, Мари… Нет! В это невозможно было поверить: всегда такая элегантная, энергичная, неутомимая путешественница, Леони твердо решила стать монахиней здесь, под крышей древнего аббатства, где она росла! Более того, первые месяцы после пострига Леони решила провести в одиночестве, соблюдая обет молчания. Это решение исключало любые контакты с Мари, которая очень сожалела о том, что не может поговорить с той, кого когда-то считала своей приемной сестрой.

Нанетт, которая на какое-то время оставила Мари наедине с ее мыслями, пробормотала:

— Вот уж бывают на свете чудеса: Леони — и вдруг монахиня!

— Нан, нельзя так! Каждый волен поступать по своему усмотрению.

Услышав голосок Лизон, Мари вздрогнула. Дочка звала ее из окна кухни:

— Мам! Возвращайтесь в дом, к тебе пришли!

В вестибюле хозяйку дома дожидались Мари-Эллен, дочка мясника, с подружкой Амели. Обе девочки были в нарядных платьях, с красивыми прическами. Сзади стояла Ирэн, у нее в руке был букетик фиалок. Супруга мясника поспешила сказать, улыбаясь:

— Поздравляем с днем рождения, Мари! Лизон проболталась о том, что у вас сегодня праздник, вот мы и решили зайти поцеловать вас в щечку! Мари-Эллен ни за что бы не пропустила такое событие!

Девочка, которой уже исполнилось восемь, взяла цветы у матери и протянула их Мари.

— Спасибо, моя крошка! Я очень тронута! Прошу вас, проходите! Я угощу вас тортом, у нас осталось немного… Мне очень приятно, что вы пришли!

Мари-Эллен замялась:

— Но сначала, мадам Мари, мы с Амели хотим спеть вам песенку. Нас мама научила! Это будет наш подарок ко дню рождения!

Ирэн улыбнулась:

— О, это они сами придумали! Решили спеть вам припев из песни Жана Сегюреля.

Амели и Мари-Эллен взялись за руки и, навесив на мордашки серьезное выражение, запели:

Матильда, услышав пение, прибежала в вестибюль. Как только девочки закончили петь, она увела их в столовую. Ирэн последовала за ними.

Мари, оставшись одна, закрыла глаза и вдохнула аромат фиалок. Она словно бы перенеслась на тридцать лет назад, в одно прекрасное мартовское утро…

Адриан молча смотрел на супругу. Вот уже несколько дней Мари неумело пыталась скрыть от него свою печаль, но озабоченное выражение лица и опущенные уголки губ выдавали ее с головой.

Вечером Мари рано ушла в спальню, не забыв поблагодарить детей. Они вместе трудились, чтобы устроить матери достойный праздник, чем очень ее порадовали. Даже двенадцатилетняя Ману, характер которой, увы, с возрастом не менялся к лучшему, взялась за дело и создала собственными ленивыми ручками шкатулку для рукоделия, к которой прилагался абсолютно новый несессер с принадлежностями для шитья, купленный ею на сэкономленные деньги.

Букет фиалок в китайской вазочке Мари поставила на прикроватный столик. Однако на цветы она старалась не смотреть. Адриан, ложась в постель, заметил мягко:

— Дорогая, похоже, подарок Мари-Эллен понравился тебе больше, чем другие!

— И да и нет! Просто для меня день рождения — особенный праздник. А с этими полевыми цветами у меня связаны не самые радостные воспоминания.

Адриан нежно обнял жену. В его объятиях она всегда обретала покой.

— О чем ты грустишь? — спросил он. — Что-то случилось? Дорогая, я точно знаю, ты чем-то обеспокоена.

— Ничего стоящего внимания, я просто устала. К счастью, Лизон мне помогает, хотя ей нужно много заниматься.

— Лизон — замечательная девочка, но и она заметила, что ты не в настроении. А ведь она так старалась тебе угодить!

Мари привстала, на лице ее отразилось волнение:

— Ты хочешь сказать, она из-за меня расстроилась? О, Адриан, скажи, что я ошибаюсь! Моя золотая девочка, она так радовалась, что ужин получился изумительно вкусным! А я ни разу не похвалила ее, пока мы были за столом, мне было не по себе…

Адриан погладил Мари по голове, внимательно глядя на нее:

— А почему тебе было не по себе?

Обычно ему не составляло труда вывести жену на искренний разговор — Мари не умела лгать. Этого вопроса было достаточно, чтобы Мари решилась:

— Послушай, Адриан, я уже месяц ношу это в себе и больше не могу! Речь идет о Леони. Я думаю, она серьезно больна. Я люблю ее, как сестру, и ничто не может этого изменить. Для меня она навсегда останется маленькой девочкой, у чьей постели я часто сидела по вечерам в приюте, моей обожаемой приемной сестрой, которая жила со мной в «Бори»… Я бы очень хотела, чтобы ты ее осмотрел. Я попыталась ее уговорить, но она не сказала мне ни слова. Слышишь, Адриан, ни слова! Она молча ушла в часовню. Она просто прячется за обетом молчания, но это нелепо!

Он вздохнул. Леони! Узнав, что бывшая возлюбленная просит обазинских монахинь принять ее послушницей, он испытал шок. Леони, которая обожает жизнь и все ее удовольствия и искренне любит свою профессию! Он сказал неуверенно:

— Возможно, она не больна, на нее так повлияло изменение образа жизни… Или, если ты все-таки права, она намерена тихо угаснуть. Но в любом случае я не понимаю, почему Леони решила уйти в религию, ведь она утратила веру, если когда-либо вообще ее имела… Это очень странно.

Мари пожала плечами:

— Знаешь, Адриан, когда растешь под крылом у монахинь, кое-что остается с тобой навсегда. Если бы только Леони согласилась со мной поговорить! Думаю, я попрошу мать-настоятельницу, чтобы она помогла мне. Она сумеет убедить Леони нарушить обет молчания.

— Однако меня она в любом случае не захочет видеть, — отозвался Адриан. — Так что я не смогу ее осмотреть. Заставь ее побеседовать с другим доктором. Хотя, может статься, Леони и сама знает, что с ней, ведь она сведуща в вопросах медицины…

С этими словами Адриан улегся на кровать. Мари потушила лампу и задумалась. В голове кружился вихрь картинок. Фиалки, подаренные Пьером тридцать лет назад… Слезы шестилетней Леони, которая проснулась среди ночи, когда остальные воспитанницы приюта спали… И эта сцена, когда Мари застала Леони полуголой на коленях у Пьера в комнате, отведенной в «Бори» под прачечную, — их испуганные, растерянные лица…

— Дорогая, перестань портить себе нервы! Иди ко мне, я сумею тебя утешить!

— Нет, только не сегодня, любовь моя. Прости меня!

Адриан не стал настаивать. Он попытался было придумать, как устроить так, чтобы другой доктор осмотрел Леони, но усталость взяла свое, и он быстро уснул.

Мари же сложила ладони и стала молиться за Леони, впервые за много-много лет:

— Пресвятая Богородица, защити Леони, мою младшую сестру! Она сильно страдает, я это чувствую, и я не хочу ее потерять! Умоляю тебя, пусть она откроет свое сердце и выслушает меня, поговорит со мной…

После полудня, когда Мари пришла навестить сестру Юлианну, к ней навстречу вышла Леони. Обрамленное монашеским покровом, лицо ее было мертвенно-бледным.

— Мари, у тебя есть свободная минутка?

— Конечно! Идем в рукодельню, я видела, что оттуда вышли ученицы.

Обе женщины сели. Мари, чувствуя комок в горле, спросила:

— Что с тобой происходит, сестричка?

Леони с грустной улыбкой ответила:

— Да, теперь это обращение стало уместным как никогда! Хотя ты и раньше так меня называла, но я этого не заслуживала!

— Прошу, давай не будем об этом! Прошлое не должно нас мучить, Леони! И все-таки у меня есть вопрос, который сводит меня с ума… Скажи, ты приняла постриг потому, что мы с Адрианом поженились? От отчаяния или из ревности? Может, тебе хотелось снова сойтись с ним?

— Нет, Мари! — холодно отозвалась Леони. — Как такое могло прийти тебе в голову? Я никогда не хотела выйти замуж за Адриана, потому что я никогда по-настоящему его не любила, и все эти годы, пока мы жили вместе, я делала все, чтобы не родился ребенок, который связал бы наши судьбы. А с тех пор, как я узнала, что вы очень счастливы вместе, я обрела душевный покой. Вы были созданы друг для друга, я очень быстро это поняла.

Леони замолчала, переводя дух. Мари, успокоенная ее словами, обняла подругу за плечи:

— Ты больна, я ведь права? Но я не хочу потерять тебя, Леони, ты должна лечиться! Надеюсь, ты не поэтому решилась со мной заговорить. Послушай, я попрошу одного доктора из Брива приехать сюда, завтра же!

Мари постаралась вложить всю силу убеждения в каждое свое слово, она всей душой желала помочь, спасти подругу. Но Леони только отмахнулась:

— Я просто хотела попросить тебя не беспокоиться обо мне. Я видела, что ты нервничаешь, волнуешься, ищешь со мной встречи… Мари, я закончу свою жизнь там, где она началась, — в Обазине. Спасибо, что ты все еще меня любишь, несмотря на все то, что я тебе сделала. Спасибо, что ты есть на свете, моя милая Мари из «Волчьего Леса»! Я была так счастлива в Прессиньяке с тобой и папой Жаном!

Их взгляды встретились. Мари была готова разрыдаться, лицо же Леони озаряла странная улыбка. Весело зазвенел колокольчик, сообщая о посетителе, но ни одна, ни другая даже не пошевелились. Потом, в едином порыве, они встали и обнялись.

— Леони, прошу тебя! Живи, лечись! Хотя бы в знак уважения к избранному тобой пути! Если ты приехала сюда, чтобы умереть, искупить уж не знаю какие грехи, это неправильно! Вспомни время, когда мы жили здесь, будучи воспитанницами… Подумай о всех этих девочках, которые нуждаются в твоей доброте, твоих улыбках, твоем присутствии рядом… Леони, подумай о Лизон, которая тебя обожает! Она считает тебя своей тетей. Не оставляй нас!

Леони закрыла глаза. Она плакала. Это было такое блаженство — отдаться, наконец, своему горю, ведь она столько времени жила, заточив себя в темницу горькой скорби, под непосильным бременем угрызений совести! Мари баюкала ее в своих объятиях, ласково, терпеливо…

— Плачь, дорогая, плачь! Ты не сделала ничего плохого, я это точно знаю!

— Но Пьер умер! Он умер из-за меня! Мне тоже хотелось умереть, Мари! Уйти к нему!

— Знаю… Теперь я знаю, что это такое. Если бы я потеряла Адриана…

Леони сказала, всхлипывая:

— Ты, Мари, сильная! У тебя дети! А у меня ничего не осталось…

— Ты не права, Леони! У тебя есть жизнь, и это бесценный дар! Ты ведь всегда мечтала стать врачом, помогать людям, так зачем же отказываться от своих убеждений? Ты мечтала спасать жизни людей, Леони! И у тебя есть мы — я, Лизон, Поль, Ману и малышка Камилла, с которой я давно хочу тебя познакомить. Еще у тебя есть весенние цветы, пение птиц, серебристые воды ручьев!

Леони вздохнула, соглашаясь:

— Может, ты и права, Мари. Ради тебя я встречусь с врачом. Но только не с Адрианом!

— Договорились. Я предупрежу мать-настоятельницу. А пока тебе нужно отдохнуть, Леони. И помни, что я люблю тебя!

Через два месяца в дверь дома доктора Адриана Меснье постучала монахиня. За руку она держала девочку лет десяти, которая даже в этот теплый майский день была закутана в шерстяной шарф. Приходящая домашняя работница открыла и любезно проводила гостью в приемную:

— Доктор скоро вас примет, сестра!

Леони не испытывала страха перед встречей с бывшим возлюбленным. Единственной ее заботой было состояние здоровья маленькой Мириам, сироты, прибывшей в обазинский приют две недели назад.

Адриан же был поражен, узнав в строго одетой и ненакрашенной посетительнице Леони.

— Здравствуй, Леони, — пробормотал он.

— Сестра Бландин, доктор. Отныне я зовусь сестра Бландин, и никак иначе. Я бы хотела, чтобы ты осмотрел Мириам. Она часто кашляет, и у нее совсем нет аппетита.

Понизив голос, Леони добавила:

— Я опасаюсь худшего…

Адриан сразу понял, что она имеет в виду. Взгляд голубых глаз посетительницы сказал ему о многом. Леони была медсестрой и, несмотря на кардинальные перемены в жизни, ею осталась. На консультацию она пришла, чтобы проверить самое страшное предположение: она считала, что у девочки туберкулез.

Адриан внимательно осмотрел девочку. Она была бледной и худенькой, с коротко стриженными волосами. Леони то и дело подбадривала сироту дружескими жестами, улыбалась ей, целовала кончики пальцев девочки. Мириам смотрела на свою покровительницу с бесконечным обожанием.

Когда девочка оделась, Адриан открыл застекленную дверь, которая вела из его кабинета в сад:

— Иди погрейся на солнышке, Мириам! Возле розовых кустов растет земляника: поищи, там должны быть ягоды. Они очень вкусные!

Доктор повернулся к Леони и, глядя ей в глаза, сказал:

— У девочки не в порядке легкие. Я сделаю ряд анализов, но, по моему мнению, о туберкулезе речь не идет. Скорее всего, ее состояние объясняется ужасными условиями жизни. Наверное, девочка недоедала, о ней плохо заботились. Чтобы поправиться, ей нужна хорошая пища, свежий воздух и забота. Остальным займусь я.

— Спасибо, Адриан! Я передам твои предписания матери Мари-де-Гонзаг. Я так привязалась к этой девочке, она слишком хрупкая!

— А как ты себя чувствуешь? Мари говорит, тебе лучше.

Леони опустила голову. На лице появилось выражение покорности судьбе:

— Ко мне возвращаются силы. Теперь я жалею, что не начала лечиться раньше. Мари права, здесь во мне нуждаются, я могу отдавать свою любовь и свое время самым несчастным детям в приюте. И Мириам как раз из их числа…

Они обменялись дружескими взглядами. Конечно же, Леони сильно изменилась, но Адриан видел ее такой, какой она была в то время, когда они были помолвлены, — загорелой, невероятно соблазнительной… Леони не утратила ни очарования, ни своей естественной красоты, и хотя черты ее исхудавшего лица заострились, в голубых глазах читались все те же страстность и отвага.

Леони смотрела на своего первого любовника другими глазами. Его волосы начали редеть, отчего высокий лоб стал казаться еще выше, в уголках губ и глаз появились первые морщинки, и все же Адриан по-прежнему был красив. Зрелость удивительно шла ему. Но Леони теперь не находила его привлекательным. Ей вообще не следовало три года жить с Адрианом, к которому она на самом-то деле относилась не как к возлюбленному, а как к другу, лучшему другу. В порыве искренности Леони произнесла тихо:

— Раз уж я здесь и мы с тобой одни, хочу еще раз попросить у тебя прощения. Я обманывала тебя с самого начала нашей совместной жизни, потому что любила Пьера, любила даже тогда, когда категорически отрицала это. Ты же был моим ангелом-хранителем, моим братом, и я тебе за это очень благодарна.

Не в силах справиться с волнением, Адриан жестом попросил ее замолчать:

— Не надо о прошлом, Леони! Я всегда буду тебе другом и тоже хочу поблагодарить тебя. Ты правильно сделала, согласившись увидеться со всеми нами, прийти к нам в гости…

Из сада на цыпочках, чтобы не побеспокоить доктора и сестру Бландин, вернулась Мириам. Ее лицо, обрамленное вьющимися черными волосами, выражало недетскую усталость. Леони поспешила к девочке:

— Ну что, ты ела землянику?

— Да, немножко!

Адриан и Леони распрощались на пороге дома. Майское солнце ярко освещало городскую площадь. В саду у соседей заливался дрозд. Упоительное спокойствие царило в этом уголке Корреза, в то время как далеко-далеко, на горизонте, уже собирались тучи, предвещая ужасную грозу…

Мари молилась в аббатской церкви Обазина. Только что дрожащими пальцами она коснулась статуи святого Стефана, как и многие тысячи паломников до нее, отчего за несколько веков на камне, из которого был выточен надгробный памятник в виде лежащей фигуры святого, остались едва заметные следы.

За пределами церкви буйствовал июнь. Нанетт предсказала жаркое лето. Внутри храм был украшен лилиями в многочисленных вазах, наполнявшими святое место сладким ароматом. Мари подумала, что эти цветы всегда будут напоминать ей о смерти первого мужа, в то время как дикие фиалки были символом их зарождающейся любви.

— Только бы Леони выздоровела! Я уверена, когда Пьер погиб, она от горя решила умереть. Господи, пошли ей долгую жизнь, ведь теперь, посвятив себя обездоленным детям, она обрела душевный покой и благость!

Чья-то рука опустилась Мари на плечо. Это была Лизон:

— Мамочка, я везде тебя ищу!

Девушка была очень бледна.

— Что-то случилось? — воскликнула Мари.

— Жак! У него сердечный приступ! Он в саду! С ним Леони, а мать-настоятельница уже позвонила Адриану, он уже идет…

Они выбежали на площадь. В саду приюта суетились монахини, за ними по пятам бегали маленькие воспитанницы. Мари увидела, что Жак лежит на траве рядом с грядками, где он намеревался посадить фасоль. Она присела и погладила его по лбу.

— Мой бедный Жак!

Сестра Бландин, когда в том возникала нужда, мгновенно перевоплощалась в медсестру Леони. Она расстегнула ворот рубашки и, чуть приподняв, поддерживала голову Жака, чтобы ему было легче дышать. Заскрипел гравий дорожки — это пришел Адриан. Нанетт бежала следом за доктором, чепец ее съехал набок, рот был приоткрыт, но она молчала. Только упав на колени рядом с мужем, пожилая женщина заголосила:

— Мой Жак! Мой Жак! Останься со мной!

Но ничего нельзя было поделать: минут через десять, когда все еще дожидались скорой, Жак «отдал душу Господу», как торжественным тоном резюмировала сестра Юлианна, после чего несколько раз перекрестилась.

Похороны состоялись через два дня. Множество жителей Обазина, радушно относившихся к новому приютскому садовнику, пришли попрощаться с Жаком. Нанетт была потрясена этим до глубины души. Кончина свекра повлекла за собой значительные перемены в жизненном укладе семьи Мари. Уже в день погребения Лизон приготовила для бабушки свою комнату. На следующее же утро Мари сообщила Нанетт свое решение:

— Ты переезжаешь к нам. Мы поможем тебе с переездом. Ты не можешь жить одна, моя милая Нан! У нас ты целый день будешь проводить с детьми, в основном с Камиллой, которую ты так любишь. А если вдруг заскучаешь, станешь помогать мне с шитьем и в саду.

— А я думаю, что твой муж не захочет терпеть меня в своем доме!

— Он выразил желание, чтобы вы жили с нами, даже когда мы еще не были женаты! Как бы то ни было, ты не можешь отказаться, потому что с горем справляться лучше не в одиночку. И подумай о деньгах. Тебе не придется оплачивать аренду, а это немалый расход!

Всхлипывая, с красными от слез глазами, Нанетт вздохнула и пробормотала:

— В этом ты, конечно, права. Без жалованья моего Жака я теперь не знаю, на какие деньги буду жить! Но я еще не совсем одряхлела, стану убирать твой дом, присматривать за Камиллой. А где ты хочешь меня поселить? Твоя лестница мне не по душе!

Мари вздохнула с облегчением. Слава богу, Нанетт не заставила себя упрашивать. Она заключила пожилую женщину в объятия:

— Нан, милая! Мы очень тебя любим, и Жака тоже любили. Все вместе мы быстрее обретем утешение, а тебя мы будем холить и лелеять. Но о том, чтобы убирать дом, даже и речи быть не может. Это входит в обязанности женщины, которую мы наняли ухаживать за Камиллой. Тебе хватит работы на кухне, если захочешь, а если нет — вяжи на здоровье, ты всегда любила это занятие. С Камиллой можешь проводить столько времени, сколько пожелаешь.

Нанетт вытерла слезы. С того момента, как она увидела мужа распростертым на земле, они текли практически не переставая. Громко высморкавшись, она легонько оттолкнула от себя Мари.

— Но сейчас я пойду к себе. Нужно пересмотреть вещи моего бедного мужа. Ты отнесешь одежду монахиням, а они пускай отдадут ее тем, кто нуждается больше нашего.

— Хорошо. Но я все равно пойду с тобой. Мне дали два выходных!

Маленький домик на окраине городка опустел, а Нанетт переехала в дом доктора Меснье, чему в глубине души была очень рада. В семье долго и бурно обсуждали, где поселить пожилую даму, которая наотрез отказалась подниматься на второй этаж. Наконец Лизон, которая предлагала бабушке свою спальню с намерением перебраться в комнату на чердаке, нашла решение:

— Если так, давайте отдадим бабушке Нан гостиную! В конце концов, гостей можно принимать и в столовой. Адриану останется библиотека, там он сможет устроить свой рабочий кабинет. Комод и два кресла перенесем в приемную. Я буду украшать комнату Нан вазами с цветами, а зимой — остролистом, так она будет смотреться веселее!

Уперев руки в бока, девушка подвела итог сказанному:

— В общем, я берусь за работу. Поль, поможешь?

— Конечно! Лично я — «за»! В гостиной бабушке Нан будет уютно. Комната просторная, окна выходят на улицу, так что можно будет отвлечься и поглазеть, что там происходит…

Матильда отозвалась с иронией в голосе:

— Мое мнение: пока никто не покушается на мою комнату, делайте что хотите! Но я помочь не смогу, потому что убегаю к Амели!

— К подружке Мари-Эллен? — удивилась Мари. — Но ведь не далее как вчера ты говорила, что она слишком маленькая и тебе с ней не интересно. Или я ослышалась, Ману?

Девочка топнула ногой со словами:

— Сегодня я передумала, вот!

Хлопнув дверью, она выскочила из кухни, где собралась вся семья. К счастью, Адриана с ними не было, он уехал к пациенту в Бейна. Он не оставлял безнаказанными подобные проявления дурного нрава своей приемной дочери.

Камилла, которая не упустила ни слова из разговора, с радостной улыбкой бросилась в объятия матери:

— Она останется с нами насовсем, наша бабушка Нан! Как хорошо! Мы сможем до упаду играть в «Но, но, мой ослик!» и «Зайчик мимо пробежал»!

Названия игр девочка произнесла на патуа, но Мари рассмеялась от души. Она давно отказалась от идеи запретить детям говорить на диалекте в своем доме. Любовь бабушки ведь намного важнее правильной речи, верно? Многие поколения детей выросли на старинных лимузенских считалочках и прибаутках, и ничего плохого с ними из-за этого не случилось…

У Нанетт вошло в привычку садиться с вязанием у левого окна. Бывшая гостиная стала ее маленьким мирком. Она наблюдала за пешеходами, разглядывала прихожан, выходивших из церкви после мессы, подолгу играла с Камиллой. Девочка не была ей родной по крови, но между ними существовало душевное родство.

— Да что удивляться? Эта крошка так на тебя похожа — такие же темные волосы и веселые глазки! — призналась как-то Нанетт Мари. — И так же, как и ты, она сразу меня полюбила!

Когда на площади устраивали ярмарку, Нанетт вставала пораньше и наблюдала, как торговцы устанавливают свои палатки. По воскресеньям, после обеда, она обычно ходила на кладбище. Помолившись на могиле Жака, пожилая женщина начинала со всеми подробностями пересказывать ему события прошедшей недели:

— Видел бы ты, что устроила наша Ману в четверг! Расходилась не на шутку! Лизон дала ей пощечину. Наше счастье, что Камилла уродилась спокойной. Мари с Адрианом уехали в Брив, так что все в доме перевернулось вверх дном. Помнишь Жильбера Мазака, который сильно обгорел в 1929-ом? Он совсем ослеп. Моя Лизон часто о нем заговаривает. Как бы девочка не влюбилась! Она такая молодая, зачем ей инвалид? А Поль всегда мне помогает. Приходит поболтать, играет мне на губной гармошке. Покойся с миром, мой Жак! Меня не выбросили на улицу, что да, то да! Мари говорит, я ей как мать. Мне это греет душу. Пьер был хорошим парнем, но он не заслуживал ее, нашей Мари. Да что уж там! Это все война виновата, из-за нее у него в голове все перемешалось! Лишь бы только подольше новой войны не было…