Дождь в полынной пустоши (СИ)

12. День св. Поплия (22сентября)

Тоскливый перезвон колоколов потревожил неприветливые низкие небеса, выбил из туч скупенький дождик. Не выспавшееся солнце никак не могло проглянуть сквозь серую хмарь. Но что изменилось бы, сияй оно золотым ноблем? Ночь ушла, оставив столицу в тревожном оцепенение от ночного кошмара. Страх и растерянность обживали людские жилища, караулили в подворотнях и темных закоулках, черным вихрем чудовищных слухов неслись по притихшим улицам, беспрепятственно врывались на площади, рынки, вторгались в храмы и молельни. Подкрадывались к усадьбам и, не отступали перед дворцами. Очевидцам внимали, не пастырям. Страшным словам верили, не божьим. Бог где? А беда вот она, рядом, под боком, за соседним столом, за соседним забором, в соседнем околотке. О ней уже стенают из праха, вопиют срывая голос. В то злосчастное утро, никогда прежде не сходилось к Святому Хару столько народу, послушать нищего.

Дурные вести — откуда хорошим взяться? отобьют аппетит и ввергнут в гневливость. Остывает сливовый соус, теряет аромат молотый кориандр, вянет зелень, черствеет хлеб. Растопленное масло превращается в ком. Над запеченным зайцем нагло кружат мухи, садятся, липнут в жир. Любимая борзая пачкает слюной и лапами белую скатерть. Но что с того? Саину Акли крошка в рот не лезет! Пережив безумие шесть бунтов черни и три не менее безумных смуты аристократии, бейлиф научился предчувствовать недоброе. Вот и мается сердце, быть худшему неурядью из всех им виданных. Придется опять топить рвань в канале, доверху, под самый мост. Возами свозить благородные головы в ближайший овраг, ссыпая вровень с краями. Не спать неделю, вылавливая уцелевших и хитрых, и приглядывать за отправляющими закон, удержать от неумеренности служения. Усугубляло взвинченность бейлифа и старая рана. Разболелась, хоть волком вой. Удар меча стесал ухо и покорежил челюсть. Слегка свернутая морда выглядела по-собачьи свирепо. Люди общавшиеся с Акли, плели меньше небылиц и умеряли фантазии, предпочитая придерживаться сухой и короткой правды, в надежде побыстрее отделаться от въедливого собеседника.

— Подтверждения? — Акли отрешился от блюд и поманил гриффьера в соседнюю комнату. Плюхнулся за рабочий стол и по многолетней укоренившейся привычке, тут же схватился за перо. Чернильные кляксы полетели во все стороны. На сукно, чистую бумагу, подписанные прошения, одежду и лицо подчиненного.

— О явлении огненного монстра свидетельствуют не только лапотная чернь, но и люди глубоко трезвомыслящие, достойные всякого уважения. Торговец сукном Арённ видел тварь над обителью кармелитов. Глава гильдии швей Поцик Мойли столкнулся с исчадьем неподалеку от Кроличьих Нор. Старший огранщик Эл Спитти у канала, — перебирал гриффьер свитки, готовый предъявить их по первому требованию.

— И куда оно подевалось? — бейлиф оставил в покое перо, но не успокоился душевно.

— Опять же, по свидетельствам очевидцам, коснувшись купола церкви Святого Маврия, сгорело.

— И попы растрезвонили о великом чуде!

— Святой Маврий покровительствует воинам и путникам.

— Но хоть что-то осталось? Кости, шерсть, хвост? Рога, копыта, клыки? Хоть что-то материальное? Есть ли ваше страхолюдство из плоти и крови, а не плод богатого воображения или помешательства, — не верил Акли ни россказням, ни свидетельствам.

— Саин, место осматривают. Но пока безрезультатно. Непогода.

Бейлиф протянул руку забрать свитки. Не читая, швырнул на стол. Раз сюда полезли попы, пусть сами и занимаются разбирательствами, святой ли погубил исчадье или обожравшись дураков само лопнуло от переедания. Кроме необъяснимых чудес, существовали и более насущные проблемы. От канальщиков убытку куда больше, чем от изрыгивающего огонь монстра.

— С зерном выяснили?

— Подвоз задерживается. Из-за разлива реки, баржи не провести к столице.

— И живоглоты сразу вздули цены, давая лишний повод к брожению и недовольству.

— Саин, чернь. Чего от нее ожидать…

— А я тебе скажу чего ожидать… И очень даже скоро. Она повоет, повоет да возьмется за вилы. И торгаши, что подняли цену на зерно, первыми прибегут в магистрат искать защиты и управы. А то найдутся такие, полезут с жалобами к королю. Дальнейшее объяснять? Больше сажайте болтунов, спокойнее будете спать и вы, и ваши соседи. И ваших очевидцев к любителям нести чушь приобщите.

— Разумна ли подобная превентивность? Лишний повод вызвать роптание. Особенно сейчас.

— Вот именно, особенно сейчас, пока мы еще можем сажать. Пусть лучше бояться недовольства закона, нежели закон будет прислушиваться к воплям ополоумевших бунтовщиков!

— Может все-таки обратиться к церковникам? Повлиять и успокоить паству. Крестный ход, мощи вынесут. Наконец в Милостивца позвонят. Что-нибудь придумают, потянуть время, пока придет зерно.

— Они придумают! Видел, что у церквей твориться? Плохо смотрел. Сходи, полюбопытствуй. Очень удобно, знаешь ли видеть божий промысел во всем, и даже там где им и не пахнет. А я лично вижу не промысел, а умысел! И не божий, а людской. Попам твоим он на руку, прибыток в церковную казну ого-го! И плевать им, что в городе бунт зреет! И не сам по себе.

Блюститель закона давно избавился от пиетета перед рясой и скуфьей, и избыточным веропочитанием не страдал. Для тех, кто служит порядку привычней всякую веру терять. Особенно в человека. Здоровый скептицизм весьма полезен, когда имеешь дело с людской породой. Тут чего угодно ожидаешь.

— Найди эту сволочь Сеньи. Пусть поработает.

— Саин, позволю напомнить, Сеньи отошел отдел.

— Отошел? Отойти он может только в мир иной. А сейчас пусть выползает из своей норы и разберется с летающим чудовищем, плачущим огненными слезами. А заодно с прозревающими его скорое появление. И не упустит голодную босоту и торговцев зерном. А то как-то все складно. Одно к одному. Одно за одним.

— Не думаю саин, что Сеньи воспримет ваше пожелания…

— Пожелания? Плохо слушал? Это приказ, а не какое-то там сопливое пожелание.

— Прошу простить… саин. Но сочтет ли Сеньи ваш приказ достаточным основанием действовать?

— И что послужит причиной не счесть?

— Проблемы личного характера.

— Тогда напомни ему, самые тяжелые проблемы это проблемы с законом. Остальные так — легкий насморк от осенней непогоды.

Любой приказ, устный или на бумаге, хороший или плохой, действенный или так себе, лишь бы был, должен «вылежаться». Тише едешь, дольше будешь — девиз всякой бюрократии. Поэтому не стоило удивляться, что гриффьер не поторопился выполнять веление саина Акли. Тем более касающееся Жюза Сеньи. Лучшего столичного сыскаря. Не одного из, а вообще лучшего, что не мешало последнему удивлять окружающих прескверным и сволочным характером, непомерным корыстолюбием, отсутствием каких-либо принципов и еще много чем, неприемлемым в таком баснословном количестве для большинства простых смертных, талантами обделенных.

Добраться до Рыбьей Шкуры, не утонув в грязи по колено, захватывающее занятие. И не заблудиться та еще хитрость! Улочка квартала кожевников тянулась как бог на души положит. Правда местные обитатели упоминать бога стеснялись и снисходили к откровению — как бык поссал. Вот такая она — Рыбья Шкура.

Блямкнул бронзовый колокольчик, дернулись язычки свечей. На дворе достаточно светло, но огни в помещении не потушены. Пахло едким и мерзким. Тощий старик, подпирая макушкой низенький потолок, застыл изваянием у стола, заставленного всякой хитроумной посудой: алуделами, аламбиками, куртисами, тубами. Нашлось место и гефе, определять имена покровительствующих и пакостивших духов. Громоздкий циркулятор напоминал ствол экзотического дерева перевитого лианами. В углу притаился атанор — печь с песочным верхом. Песок надо понимать не какой попало, а желтый с примесью красного. С предгорий Кавендиша.

— Если вы с намерениями разжиться приворотным зельем, то это ниже по улице, — сердито напустился алхимик на юнца. А чего от них ожидать, кроме очередной дурости вычитанной в дурных и пустых книжонках. — Если в вас сидит гвоздем идея превращать свинец в золото, это в цирк. Фокусники там. Или загляните в Куб к Буалю. Если грезите воскрешать мертвых, то разочарую вас, этого и попы не в состоянии проделать. Всевышний возможно тоже. Ограничен в желании такими глупостями заниматься.

С самого утра мэтра Хекса крепко разозлили. И кто? Прислуга, со своими дурацкими россказнями. Дескать, ночью видели летающего василиска и он пожирал людей и пожранных не меньше сотни. Причем по некоторым слухам чудовища два. Одно видели у монастыря св. Урса, другое над аллеями Мечей. Все сведения из Замостья, места проживания самых греховодников из известных.

— И как сей факт толкуют святые отцы? С чего василиск, по определению тварь плохо, а то и вовсе не летающая, вдруг взмыл в небесные хляби? Не объяснишь? Тогда я объясню. Новый способ выманить у легковерных прихожан последнюю монетку, — язвил Хекс, отчитывая слугу. Как и всякий человек помешанный на науке, он давно отринул присутствие божественного начала в миропорядке. И чем больше его в том упрекали, тем непреодолимей становилась пропасть между ним и догмами очерчивающими бытие.

Но склока произошла ранним утром, до завтрака. С момента скудной трапезы алхимик немного успокоился. Жидкая овсянка не только усмиряет плоть, но и дух. Иначе говорил бы с посетителем совсем другим тоном.

Желчная речь не смутила гостя. Он и вида не подал.

— Вы и есть магистр алхимии Алуис Ал-Хекси?

Человек читающий вывески на старом эгле, достоин уделить ему минуту времени.

Хекс поправил на себе передник покрытый многочисленными кляксами, ожогами кислот и просто старой грязью. Научный склад ума предполагал пытливость к знаниям, но не позволял отринуть предубеждения, не менять некоторых вещей. Передник в том немалом своде. Наряду с: не совокупляться с женщинами в новолуние, не оскверняться их кровью, опасаться черных кошек, не наступать на дождевых червей, обуваться с левой ноги, а разуваться с правой, и не оставлять на ночь открытых книг и т. д.

— Слушаю вас, молодой человек. Внимательно.

Гость понюхал бордовую жидкость в колбе. Не сунул нос, как поступает большинство неучей, а помахал над горлышком ладонью, подгоняя запах к себе.

— Очень хорошо, что слушаете. Мне потребна калиевая селитра и сера. Немного.

— Для меня немного — мешок. Не могу даже предположить, сколько это будет именно для вас.

— Сомневаюсь, что у вас мэтр, имеется названное количество. Столько не выпарить из всех сортиров столицы, — Колин деловито прошелся вдоль стола с алхимической посудой. Не боялся трогать руками, вызывая недовольство, разлив желчи и ревность у Хекса.

— Позволю полюбопытствовать, зачем вам селитра и сера?

— Для моих изысканий, для чего же еще, — разглаживал гость шкурку карнасского кровососа, мерзостной летучей мыши. Диковине способной отвести от владельца любой сглаз.

Колин пустился в пространные и заумные рассуждения, вставляя в речь имена Ар-Рази, Болоса, Рухави, Хайяни, Гартулануса и даже ссылаться — кто бы подумал?! на Пэн Сяо! Уверенно высказывался о свойствах материй, о влиянии светил, на некие, ему, и только ему, известные закономерности, выводимые из Сефер Йефер!!!? Алхимик не перебивал и не поправлял. Ничто так не возвеличивает собственные познания, как незнания других. И ничто не приносит большей прибыли, чем чужое невежество.

По итогу, Хекс не опустился обвесить покупателя, но заломил двойную цену за испрашиваемый товар.

— Два штивера.

Заполучив селитру и серу, Колин не спешил покидать обитель алхимика. Остановился у гефы, разглядывая не то сам шар, не то через него потешную выпуклость окружения.

— Я слышал, есть такое вещество… нафт… способное гореть в воде…

— Вам оно необходимо? Для чего? — уже любопытно Хексу. О существовании нафта знали не многие, а отваживались работать единицы. Вещество капризное, горючее, но интересное. Может юный естествоиспытатель не так уж и бестолков?

По разумению Хекса теория горения, допускающая переход низкого вещества в высокое при исключительности внешней среды имела право на существование. При единственном основополагающем условии. Прорву ингредиентов, требуемых доказать сию теорию, ну или опровергнуть, приобретут у него в лавке.

Нафт унгриец получил быстрее, чем закончил свои экскурсы в науку.

— Надеюсь это не все, чем я могу помочь саину?

Старого алхимика вновь удивили. Он переспросил, правильно ли он понял просьбу молодого саина.

— Воск Ал-Джилдаки?

— Светящийся воск Ал-Джилдаки, — втолковали Хексу.

— Вам известно как с ним обращаться?

— Читал, как-то, — преисполнился достоинства юный ум.

«Обожжет себе руки и забросит заниматься тем, чему не способен», — предвидел Хекс исход применения воска. По его убеждению от дилетантов науке куда больше вреда, чем прока. Но и польза имеется. Их денежки служат тем, кто науку продвигает.

К следующему мэтру анатора и реторт, Колин ввалился, кипя от возмущения. Выглядеть достоверно, пришлось потренироваться и признать, хлеб Альтусу давался нелегко. Нагнать нездоровый румянец, три минуты сдерживал дыхание.

— Этот ваш Ал-Хекси грубиян и ничтожество! — громогласно выдал унгриец у двери. Его прекрасно поняли и без пояснений, в чем упомянутое проявилось.

— Вы думаете это для меня хоть какая-то новость? Об этом я твержу вот уже больше двадцати лет, — дружелюбно расплылся в улыбке Буаль. Владетель «Куба и Круга» напоминал скорее почтенного булочника нежели мужа, посветившего жизнь алхимической практике. Толст, низкоросл, опрятен. Чего не скажешь о конкуренте. В лавке пахло мускусом, жженым сахаром и еще чем-то неуловимо фруктовым.

— Для вас это может и не новость, а для меня подобное неприемлемо! Пытаться содрать с меня десять штиверов за щепоть серы и понюшку селитры!..

— Простите, сколько? — напрягся Буаль.

— Ну, я кое-что понимаю… в смысле иногда покупаю ингредиенты для своих опытов… Но готов поклясться, он содрал бы все двадцать, не прояви я осторожность. Сера и селитра обошлись мне по пять монет!

— За эти деньги у меня вы купили бы гораздо больше, чем понюшку и щепоть.

— Я готов присягнуть перед судом — он плут!

— Боюсь это тоже не является для меня откровением.

— А есть что-то касающееся вашего коллеги, что будет для вас событием?

— Да. Его скорая кончина, — откровенно признался Буаль в нелюбви к собрату по нелегкому ремеслу.

— Если он так и дальше будет вести дела, она не заставит себя ждать, — заверил Колин, останавливаясь возле величественного бутыля. В светлом вине застыла вечным сном радуга. Так воспринималось тельце ярко раскрашенной змейки. Неизвестная рептилия внимание привлекала и завораживала.

— Что собственно привело саина ко мне в лавку?

Всем своим видом алхимик будто вопрошал — не желание же посплетничать о негодяе Хексе?

— Мне нужна склянка серной кислоты и древесный уголь из ольхи. И уголь не обычный, а обожженной в специальных металлических ретортах без доступа воздуха.

— Думаю я смогу помочь. Но позволю себе спросить, для чего вам? — вопрос вежливости, но не любопытства.

— Я ознакомился с Алгеброй Зла и поставил себе задачу исследовать трансмутацию свинца в золото.

— Саин близок к получению результата? — снисходителен к новичку Буаль. Умеет ли юнец хотя бы пользоваться пеликаном? Или ощущает разницу температуры курицы сидящей на яйцах, руки человека и тепла солнечного света? Объяснит ли реакции? Запишет ли знаками последовательность происходящего, сохранить и передать результат другим? Или он многого хочет от юного хлыща? Алхимик конечно с легкостью развеял бы заблуждения молодого человека в возможности скорого успехе, но кому тогда продать уголь и кислоту?

— И еще мне нужен надежный клей.

Процесс торговли несколько затянулся. Получая товар Колин, тщательно проверил качество покупки и засыпал алхимика вопросами. Буаль нисколько ни возмутился. В конце концов человек платил кровные.

— А как получена кислота? Привезли из озёр вблизи вулканов? Или вы прокаливали квасцы зеленого камня, по рекомендации Джабира ибн Хайяну? Где-то я читал, можно прокаливать железный и медный купорос? А еще существует способ получения серной кислоты путём поглощения водой газа, выделяющегося при сжигании смеси порошков серы и селитры, в свинцовой емкости? А уголь? Это точно ольха? Не очень вериться. Видел ли я прежде? Нет, не видел… Но мне кажется это не совсем то, что требуется.

В конце концов они разошлись к взаимному удовольствию. Каждый получил желаемое. Колин склянку кислоты, древесный уголь и надежный клей, алхимик универсальное мерило земных благ — деньги.

Возможно, бейлиф пережил не лучшее в своей жизни утро. Возможно, мэтр Хекс сказал бы про себя то же самое и призвал в свидетели Гермеса Трисмегиста. Возможно, обеих поддержал владелец «Куба и Круга» и еще кто-то. Что касается Колина, то он безоговорочно признал, нет ничего вреднее общаться со служителями науки, заклавших свою гениальность на жертвенник знаний. И время суток не имеет ровно никакого значения.

Но стоит ли вздыхать и плакаться, если нужные вещества более нигде не достать? Рассовав и упрятав приобретения, Колин без всяких колебаний отправился потолкался на Утином Сходе. Купив крендель с корицей, жевал, наблюдал и слушал. Больше судачили не о чудище, должно быть уже достаточно наговорились, но о запоздавшем хлебном караване. Насущные проблемы ближе и потому понятней, чем летающее, по ночам страшилища. Встревоженные обыватели в нарастающей истерии, более остального скупали (сметали!) муку и зерно. Служителям порядка пришлось разнять несколько отчаянных потасовок. А когда страсти накалились, пустить в ход оружие и пролить кровь, разгоняя взбеленившуюся очередь. Участились и инциденты с кражей продуктов, грабежами и разбоем. Торгаши без оглядки на толкотню и возрастающий ропот, задрали цену зерна. К полудню она скакнула на полтора гроша. Народ возмутился, воззвал к совести, но в очередь раскупил пшеницу и рожь. Наценку на три гроша проглотили со смирением.

Не осталась без внимания Колина и паперть, где разохотившийся до публики нищий, пророчествовал близкую беду. Щедрость слушателей переходила разумные границы. Кидали не монеты, но кошели. На плитах валялось несколько золотых колец и женских кулонов. Раскатившиеся жемчужины бус блестели в грязи и щелях плит. Попы в безобразие не вмешивались. Они уже распродали месячный запас свечей и ладанок, и сняли два «урожая» пожертвований от перепуганной паствы.

Встреча с Юаш прошла обычно. Они немного прогулялись. Колин угостил девушку экзотическим вяленым инжиром. Юаш ела с опаской, непривычный на вкус плод.

— Продолжай покупать. Будет лучше завести тележку, не таскать тяжести на руках, — наставлял Колин девушку, передавая серебро. — Постоянно жалуйся, что на Коротком Валу зерно сырое, а цена выше и поднимается ежечасно. Приплети историю с ограблением. Отобрали не деньги, но хлеб. Боишься туда ходить и присмотрела охрану.

Отсылка к Коротком Валу Юаш понятна, там заправлял Трий Брисс. Утиный Сход на откупе у Иагу Глинна. Она помнила недобрые события двухлетней давности. И девушке совсем не нравилось то, во что её втянули вопреки желанию.

Девушка невесело слушала унгрийца. На языке вертелось с десяток возражений, обвинений и упреков, но так и не высказанных спутнику.

— Неужели воровать легче? — спросил Колин спутницу.

— Люди становятся злыми, — поделилась наболевшим Юаш. — Это страшно.

— Воровать не страшней? Или рисковать собственной шкурой лучше, чем подставлять чужую?

— Но это нехорошо! Неправильно! Не по божески!

— А кто сказал что хорошо и правильно? — вмешивать бога в свои дела Колин посчитал необязательным.

— Тогда зачем вы это делаете?

— Я? — применил унгриец уловку с удивлением.

У Юаш от возмущения перехватило дыхание. Но возмущение растаяло, туманом под лучами солнца. И остался жгучий страх и стыд. Получается она все затеяла? Сама?!!!

— Я их обманываю, — признала девушка поостыв. — Но не представляю зачем.

— Ты выполняешь порученную работу. И получаешь за нее деньги. Этого мало?

— Да, конечно, — сникла Юаш. Соглашаться, не значит принять. Но и не отказаться.

«Совсем расквасилась.»

— Может заглянуть к тебе в гости? — вслух подумал Колин, над беспокоящими симптомами самоедства Юаш.

— Я живу далеко, — заспешила с отказам девушка.

— Знаю. И даже знаю почему пыталась воровать?

Девушка побледнела. Страх перед нанимателем пересилил остальные страхи и чувства.

«Это же совсем просто. Для себя воровала бы еду. А тебе нужны деньги. И предназначались они кому-то. Лекарю или судейским,» — Колин не сводил глаз с Юаш. Его-то ничего не сдерживало говорить, но он счел за благо смолчать.

Жалостливых мыслей отпустить девушку или не вмешивать в свои дела у него не возникло. Она сделала свой выбор, когда была возможность. Кого теперь винить?

«Визит пока отложим. Как крайнее средство. Хорошо, есть за кого переживать и о ком заботиться. Хорошо, тот кто заботится, делает это не по принуждению и не под давлением обстоятельств.»

— На вот, держи, — Колин подал ей еще несколько монет. Среди серебра блеснуло золото.

— Это много, — растерялась Юаш щедрой оплате.

— Пригодятся. Лекаря дерут безбожно.

Колин поддержал Юаш, наступившую на подол, не растянуться в луже.

«Вот и весь секрет,» — выяснил он причину беспокойства девушки.

Хоть как-то отвлечь, принялся расспрашивать.

— Любишь фокусы?

— В общем, да…

— А можешь сказать за что платишь деньги фокуснику?

— ???

— За обман. Обманываются те, кто готов обманываться. Они этого хотят. Ведь кто самый отзывчивый из зрителей? Дети. Они живут сказками и фокусы их подтверждение. У взрослых другой жизненный опыт и другие интересы. И сказки для них другие.

— Чудовище, которое видели прошлой ночью, тоже сказка?

— Я же тебе сказал, обманываются те, кто рад этому. И хорошо что напомнила… Купи двадцать локтей самого тонкого, но прочного шелка, лучше белого, и сшей из него мешок. Два на пять локтей.

— Мешок? — поразилась Юаш просьбе. Что еще удумал её странный работодатель?

— А что такого? Большой мешок. Только не тяни. Через два дня заберу. Здесь же.

Новая щедрая плата упала в карман Юаш. И если вся её сущность противилась поручениям этого непонятного молодого парня, то тяжесть монет убеждала в обратном. Замириться с самим собой не трудно. В конце концов, её не подбивают убивать или грабить. Может он и прав, люди рады верить тому, что им говорят? Не она, так кто-то другой. И пущенный слух, самый пустой, с удовольствием подхватят.

«А вот если бы это были добрые вести? Поверили бы?» — но признала. — «Сочли меня за сумасшедшую.»

После прощания Колин отправился к оружейнику, отвести душу.

— Уверен у вас есть, чем меня осчастливить.

— Есть-есть, — согласился Кроус и без всяких проволочек выложил на прилавок предмет своей гордости. — Что скажите?

— Ого! — выдохнул унгриец подхватывая алкусы.

Тяжелы. Тяжелы. Почти вес колуна, но это приятная тяжесть. Тяжесть острейшей и прочнейшей стали.

Левый… Алкусы близнецы, но разница обозначена гардами. Колин подумал, клинок с серебряной гардой для левой руки. Не уважают здесь левшей. Осуждают. А за что? За собственную ограниченность? Воздух тяжко завздыхал полосуемый черненным металлом.

Правый… На нем гарда золоченая. На алкусе обидная бессмыслица из рун, дурно скопированная с неизвестного образца.

«Никто не знает воинств Господа. Нууууу!» — загордился унгриец принадлежностью к славной когорте исполнителей божьей воли. Что с того что воля неизвестна? Зато клинки востры!

Воздух не просто вздыхал — выл и стенал под черными сполохами, что пес над плотью хозяина.

Унгриец прошелся по лавке, легко и уверенно работая обеими алкусами.

Мальчишка, сын хозяина, да и сам Кроус, в восхищении тянули шеи увидеть. Черные круги завораживали, как завораживает опасное, запретное и смертоносное. Болезненно и остро почувствовать краткость дней и хрупкость жизни.

Резать воздух в пустую грешно. Не уважение к работе кузнеца и к самим клинкам. Алкусы было за что уважать.

Как всегда досталось манекену. Прошлые прорехи в доспехе тщательно заделаны проволокой, на левую строну навешан небольшой тарч.

Храк! Храк! Два удара в крест. Тарч развалился на половинки. Кольчугу просекла длиннющая полоса от горловины до подола. Не броня, а распашная рубаха.

— Двести! — выпалил оружейник, понимая, оба клинка обязательно будут приобретены. — И не уступлю ни монеты!

— Хотите продам свою шкуру! — пошутил Колин, возвращая клинки на место.

— Кожевник ниже по улице, — радостно пыхтел Кроус.

— Отложить их о завтра.

Оружейник сделал удивленное лицо. Даже обидился.

— Не думаете же вы, что я всякий раз таскаю с собой такую сумму. Поэтому… Завтра я их заберу. А это вам, — Колин привычно щелкнул ноблем по прилавку. — За просрочку.

Уже в отличном настроении унгриец прогулялся до Короткого Вала, выбрать место для ночной вылазки. А заодно… Не все фокусы показаны столичной публике. Лучшие трюки всегда в конце.

— Самого забористого, — потребовал Колин у виноторговца.

Владетель бутылок и бутылей, кувшинчиков и кувшинов, бочат и бочек лишь усмехнулся. Эти недоросли мнят о себе невесть что. Им кисель овсяной хлебать и хлебать, так нет же! вина подавай. Забористого! Но отеческое брюзжание торгаш оставил при себе. Торговля дело полюбовное, зачем отпугивать клиента. Вина, значит, вина.

По соседству, у булочника, Колин купил ароматную поджаристую лепешку, богато сдобренную сыром и черным кунжутом. Не утерпел, укусил за горелый бочок. Не поленился вернуться и купить вторую.

— Берите уж и третью! — уговаривал его хитрован. — Счастливое число!

— А! Давай! — согласился унгриец.

Местом устроить перекус выбрано кладбище Святого Лонгина. Очистил покосившийся камень от шубы мха, подстелил плащ и уселся. Некто Сайрус Бимс не сочтет за неуважение и беспокойство. Каково ему тут в одиночестве лежать? Скукота! За могилой давно не приглядывали и не ухаживали.

Колин раскрошил лепешку и просыпал под ноги. Суетливые воробьи и доверчивые голуби смешались над крошками и крохами. Серые озорные пичуги старались урвать кус побольше. Сизари не жадничали, но и не важничали. К маленькому пиршеству озабоченно приглядывалось ревнивое воронье. Дармовщина и без них!? Сделали круг, сузили второй. Из десятка, подлетел тот, что посмелей или наглей. Сел на ветку рябинки, согнув тонкую весом. За ним, выдерживая дистанцию, последовал собрат. С вяза на клен, клена на вяз. Покракали между собой. Самый голодный или жадный, спланировал с рябины, растолкал птичью мелюзгу, долбанул сизаря, отобрать кормежку. Ворон не желал делиться с иноплеменниками. С подоспевшими сородичами тут же устроил склоку, отстоять сахарную корку лепешки для себя.

Унгриец размаял в труху клок старого мха и кинул птицам. Обманулись все, кроме жадного.

— Погляньте на него, — выказал Колин одобрение разумностью.

Обильно напитав вином мякиш, бросил ворону. Черный нахал слету сглотнул кусок и уставился черным глазом. Одним… Вторым… И так и эдак крутила головой хитрая птица. Призывно разинула клюв, торопя с добавкой. Еще! Кр-кр! Еще! Новая порция и снова Черныш (Колин выделил ворона из стаи), оказался первым из первых. Следующую подачку нахальный хапуга сбил на землю и растеребил. Сглотнул большие куски, а крошки оставил подбирать другим.

— Смотри какой выискался, — протянул Колин капающий вином мякиш. — Ну-ка возьми!

«И возьму!» — присматривалась птица хватануть угощение.

— Возьми, другим отдам! — пригрозил унгриец. Птица поняла угрозу. Хапнула подачку и заглотила, задрав голову кверху.

— Кррррр! — выдавило забитое хлебом горло.

— Мало? — спросил Колин жадину и нарочно кинул лепешку другим, вызывая недовольство Черныша.

Тот недобро кракал, в перевалку устремлялся к сопернику и отбивал подачку. Не успевая сожрать, от жадности растаптывал мякиш, мешал с грязью. Чем больше получала угощения, тем более нагло вела себя птица. Вскоре, так-то надежней, ворон безбоязненно брал с руки и норовил долбануть клювом по пальцам, когда подношение запаздывало.

Помалу вино отравило кровь птицы. Черныш завернув голову, двигался боком, приседал, спотыкался, падал. Пленки век затягивали бусины осоловелых глаз. Ворон слепо ковыляя по кругу, широко раскрыл клюв и издавал клокающие звуки. Поборов хмель, вновь лез за угощением. Отбирал, не в состоянии проглотить не крошки. Скандалил и толкался, пока не свалился с ног. Распластав черные крылья, раскорячил когтистые лапы. Колин поднял пьяницу, встряхнул проверяя состояние. Черныш отрыгнул последний кусок.

— Есть о чем говорить с нашим общим другом.

Унгриец спеленал в тряпку, трепыхающуюся птичью тушку. Перевязал клюв. Сунул в сумку, в которой до этого таскал воздушного летуна и отправился к св. Хара.

Альтус ждал унгрийца. Нищего буквально распирало от самодовольства.

— Сегодня я мог заработать на безбедную старость, — похвалился он.

— И что удержало?

— Когда здесь очутился, только и думал о деньгах, — вздумал делился сокровенным Альтус. — Позволить тарелку супа, или оплатить место в мыльне с хорошей шлюхой. Иногда грезил приобрести дом. Знаешь, сколько надо просить милостыню, купить халупу в Предмостье? Сто лет, не меньше. Столько и святому не протянуть.

— И что изменилось? Обстоятельства или желания?

— Я им нужен! Не они мне, а я им! И за это они готовы отдать многое! Почти все! Понимаешь все! — Альтус нервно сглотнул, дернув кадыком. — Это же…

«Бог,» — подсказал Колин, но святотатства не свершилось. Не дозрел, выходит, актеришка. Но с ролью справлялся.

— Я же говорил, людей проймет только страх. Ну еще боль. Но к боли можно притерпеться, а вот страх, страх должен быть всякий раз новый.

Альтус моментально сделался серьезным. Ему намекали на продолжение. Он готов!

— И чего им завтра страшиться? Честным людям?

— Чудища еще не перевелись. Обнищала земля на рыцарей без страха и упрека. Некому оборонить несчастных. Беду прогнать, обездоленных защитить.

— Огненный лик в ночных небесах?

— Слабо веруют, не слышит их заступник небесный. Не отыщется голос дозваться Всемогущего. Толи девственницы повывелись, то ли праведники передохли. Грешники кругом остались.

— И надеяться не на кого? — Альтус попробовал угадать спасителей рода человеческого. Назначить себя? Не вспугнуть бы удачу. Путь в ад, но никак не в рай. — На попов если только?

— Попы по бренной земле ходят. В прах душ измарались. На птиц небесных уповайте. Они к нему ближе остальных.

— Птиц?

— А что? Тоже ведь божьи создания… И был вечер, и было утро: день четвертый. И сказал Господь Бог: да воскишит вода кишеньем живых существ; и птицы да полетят над землею по своду небесному. И сотворил Господь Бог рыб больших и все существа живые, пресмыкающихся, которыми воскишела вода, по роду их, и всех птиц крылатых по роду их. И увидел Господь Бог, что хорошо. Уразумел?

Уразуметь уразумел, чего там хитрого, но не удовлетворил любопытства.

— А вам что с того? — насмелился спросить нищий. Глядишь правдой обмолвится, когда ложью сытить начнет.

— Возможно у меня дар, — усмехнулся Колин. — Как и у тебя. Только мне не поверят, а тебе запросто.

— Значит, через меня истину несете, — правильно понял Альтус, но не возмутился. Свой интерес имеет и должно быть не малый, раз запросто с нищим общается. — А ежели бейлиф притянет? Я ведь не умолчу. Расскажу как есть.

— Скромнее будь, — присоветовал унгриец. — Не выделяйся. Дольше искать будут.

— Да обернись я хамелеоном, надолго не спрячешься. Сказывают саин Акли опять Сеньи на службу притянул.

— И кто таков это Сеньи?

— Сыскарь божьей милостью. Если понадобиться человек в городе, а вы знаете только, что он рыжий и звать его Герет, старина Сеньи его найдет быстрее, чем съедите обед.

— Буду только рад свести знакомство с такой выдающейся личностью.

— Те кто сводили, не очень-то в восторге от его общества.

— То они, а то я.

— Особенный выходит?

— Из ряда вон выходящий, — посмеялся Колин.

Длиннющая прогулка скоротать время. Пересидеть бы в шинке, но сейчас не хотелось ни шума, ни вина, ни разговоров, ни назойливых знакомств. В поисках тишины, холода и безлюдья, бродил по набережной, считал с моста звезды. Не в небе, в водах канала. Любовался куполом нефа Святой Бригитты. Скромно и мрачно.

Неизбежного не избежать. Так и от людей, никуда не деться. В тесном проулке, в канаве, загребая грязь в ладони, возился и умирал обобранный и порезанный скорняк. В луже масляные разводья. Ночь не помеха видеть, а кровь не спутаешь ни с чем. Еще дальше, у тупика, трое кончали пятерых. Бились зло и молча. У базилики Авдия Дарителя, плакала избитая шлюха. Ей подвывала брошенная собака. Велик мир, а идти обеим некуда и не к кому.

Кривенькие улочки: Медников, Воскобойников и Аптекарей ручейками стекались к старой церкви. Грязища, нечистоты и лужи плескались в плохонькую ограду, затекали в прорехи. Из черной жижи указательным перстом торчит колокольня. Над куполом беспросветная темень, неподвластная луне и звездам. А за ней, за чернотой говорят рай? Врут, поди.

Колин прошел темной аллейкой. Надавил плечом хлипкую дверь. Посыпались гвозди, отпал запор с куском деревяшки. Под ногами захрустел мусор. Плащ ширкал и марался о стену, собирая паутину углов. Лестница бежала вверх, опережая шаги тяжелым нудным скрипом.

Площадка звонаря продувается холодным ветром. Резкий порыв выгоняет слезу на ресницы.

— Красота! — не надышится Колин. Его взгляд охватывает ломкость крыш, чернильницы площадей, пузыри дворцов и монастырей. Вечерний город кажется необъятным и большим. Грязное тело в редкой сыпи огоньков. Что за недуг снедает обиталище людей? И как излечить его? И кому?

Унгриец извлек из сумки спеленованого ворона, освободил от пут. Птица слабо трепыхнулась.

— Рано еще на выход, — попенял унгриец хмельной птице.

Отхлебнул вина и вместе со слюной сплюнул в разинутый клюв. Ворон задергался, сглатывая жидкость. После четвертой порции омертвел. Широкие крылья расправились и обвисли веером. Колин шмякнул ворона о деревянные перила. Для верности.

Нарастил веревку от колокольного языка и смазав клеем, обмотал птице лапы. Уложил бесчувственную тушку на настил. Прикрыл тряпицей.

На прощание еще раз осмотрел ночную панораму. Чем меньше деталей, тем красивей. Говна не видишь.

Путь к Серебряному Двору занял более двух часов.

— Вот это уже точно они, — бросил Колин под ноги вифферу очередной, капающий кровью сверток.

Ллею остро пожелалось душегубства. Зарубить проклятущего унгрийца. Неся службу в приграничье Баррика, в одной из стычек, он, хорошо поставленным ударом (раньше ветераны за молодыми приглядывали, да учили), развалил амброна от ключицы до копчика. Но удар что? Ощущения! Когда острая тяжелая сталь армейского меча рассекает плоть и кости, и на глазах левая часть туловища кровянится и отваливается от правой. Виффер желал повторения. Прямо сейчас. Заляпать паскудной кровью, кишками и дерьмом дворцовый мрамор и стены.