Дождь в полынной пустоши (СИ)

13. День св. Иосафа (23 сентября)

С утра приятная (приятная ли?) неожиданность. Колин отправился завтракать к баронессе Янамари аф Аранко. Именно так изъяснился пришедший спозаранку слуга.

— Вас приглашают трапезовать…

И далее со всеми соответствующими титулованиями. Длинно и пафосно.

На выходе из коридора в Зал Арок, Колин столкнулся с Элеком аф Харцем. Прошел бы мимо. Им нечего делить, нечего сказать друг другу, не за что пожимать руки. Он так думал.

— Как это получается?

— Получается что?

— Ни что, а у кого, — Элек пальцем уперся себе в щеку, что должно означать…

Подробности унгрицу не обязательны.

«Место такое, приставать и отношения выяснять?»

Ударил неожиданно и сильно, прижал новика к одной из колонн. Вторым ударом обездвижил противнику руку — меньше трепыханий. Жестко передавил Харцу гортань. Виконт сразу задохнулся, захрипел, по рыбьи широко открыл рот, вдохнуть. Ища спасения, потянулся к поясу за кинжалом. Колин пресек жалкую попытку сопротивляться.

— Знаешь что такое сагкош*? — продолжать, дождался невнятного сипения. — Запеченная собака. А знаешь как её готовят? — опять сипение — нет. — Отбирают самую брехливую псину, лупят палками, превращая кости в кашу, потом сдирают шкуру. С живой…

Колин усилил давление на глотку. У Элека задергались веки, закатились белки глаз. Какой-то внешний раздражитель, едва определимый, подталкивал не останавливаться, довершить начатое. Не идти у себя на поводу, подвиг достойный прославляющей рифмы.

— Как вариант лишают способности свободно дышать, растягивая агонию на несколько часов…

Вряд ли Колина слушали. Виконта приводило в оцепенение не физическое воздействие, но понимание близкой смерти. Как понимает её приговоренный к казни, когда не лезвие топора, но лишь тень, касается кожи.

— В Унгрии говорят, все под богом, — продолжал унгриец. — Но ты верно решил проверить так ли это? Огорчю. К тебе утверждение не относится. Ты не из Унгрии.

Колин отпустил Элека и позволил отдышаться, отхрипеть.

— Жаль, здесь негде помыть руки…, — намекнули виконту о причинах относительно благоприятного для него исхода конфликта.

Предположения, для чего Харцу затевать ссору, унгрийца не мучили. Для чего предполагать, если всегда можно продолжить начатое и постичь истину в её неприглядности. Ну или красоте. Виконт еще не знаком с изумительными рецептами приготовления строганины и отбивного мяса. Не говоря уже о саннагчи, хоунао и хуоджиолю*.

— Мне здесь начинает нравится, — констатировал унгриец прилив сил и подъем настроения. Определился он и с раздражителем. Запах. Жасмина и розмарина.

— Либо у него с камер-юнгфер один парфюмер, либо одни духи на двоих… Она что? Со всех пробу снимает?

По жилищу баронессы Аранко, по всем углам и закоулкам, прошлась хозяйская рука. Все что можно отмыть — отмыли, переставить — переставили. Лишнее, действительно лишнее, убрали прочь. Появились цветы, в больших и малых вазонах, горшках и горшочках. Одни цвели, другие только собирались порадовать красотой, третьи раскинули по сторонам лопушистые листья, четвертые бодро топорщили зеленые стрелки. На колченогом столе кувшин для воды и кружки. На старом, из мореного дуба кассоне, каких уже не делают — не умеют — салфетка. Одну из стен украсил гобелен. Лужайка, псы, охотники и прекрасные пастушки.

«Вот что делать голым теткам на охоте?» — умилился унгриец пасторали. — «Или смотря на кого охотиться?»

Пользуясь случаем, Колин осмотрел нос Йоррун.

— Сходи к лекарю, поменять восковые трубки.

Опухоль почти спала, но синяки только наспели.

Йоррун поблагодарила. Искренне. Улуг искупил все обиды и притеснения.

Самые разительные изменения произошли в хозяйке комнат. Янамари отмыли, уложили волосы в венец, переодели в чистое и подобающее платье. Колин посочувствовал девочке. Она никогда не вырастет красавицей. То, что смягчает детский возраст, со временем обретет несовершенство пропорций. Черты лица обострятся непритягательной неправильностью. Единственное что останется неизменным, чудесный живой взгляд. Удивительно выразительный и искренний.

— Колин! — бросилась девочка к унгрийцу. Выглядеть серьезной и взрослой хватило всего несколько мгновений. — Ты обещал приходить! — ловко повисла она на шеи названного брата и собиралась поцеловать. Он не отстранился. Настолько разителен контраст с вчерашней замарашкой.

«Рассказать гранде историю про Золушку?» — любовался он сияющими глазами Янамари и кружил девчушку под издаваемый ею радостный визг.

— И вот я здесь, эсм.

Девочка не включилась в игру, быть самою собой ей нравилось больше.

Нумия подала чай, выпечку и много еще чего вкусного.

— Сама пекла?

— Я не умею, — призналась баронесса, хотя первый порыв соврать. Немножечко-немножечко.

— Но научишься?

— Конечно, научусь! — охотно вызвалась Янамари. Нормальное детское желание, чтобы все её любили и хвалили…

«…И дули на сбитые коленки и локти.»

— Ты постаралась, — похвалил Колин за перемены в жилище. — Выше всяких похвал. Ты теперь настоящая эсм. Следует завести экипаж белых лошадей и любимую собаку. Или по крайней мере кошку.

Янамари весело рассмеялась, представляя нечаянное богатство. Особенно кошку. Дымчатую и большеглазую.

— А еще Нумия учит меня писать, — поспешила Янамари поделиться добрыми новостями. — А Йор показывает, как обращаться с ножом. Хочешь и тебе покажу?

— Ты пригласила меня завтракать?

— Но потом посмотришь?

— Потом, да.

Колин героически делал маленькие глоточки. Чай ему по-прежнему не нравился, ни в каком виде, но этот был особенно противен.

Девочка трещала без умолку, рассказывая обо всем сразу. Забывая о приличиях, или толкуя их по своему, ковырялась ложкой в вишневом муссе, пачкала сладким лицо, говорила с набитым ртом, весело хрумкала печеньем. Колин не одергивал и, почти, не слушал.

«Разучишься принимать маленькие радости, большие покажутся пресными,» — то ли укорял себя, то ли посочувствовал унгриец. — «Облизывать варение с пальцев, что может быть на свете вкусней?»

Память вспышкой, словно в отместку, выбросила свою картинку. Кровь на клинке. Наверное, врага. Иначе, почему она так неповторимо и незабываемо вкусна?

Колин поторопился отставить чашку. Заваренные лепестки роз засластили напиток, и отравили его ароматом. Новый посыл памяти унгриец заглушил. Кровь в воде. Тот же оттенок.

Спасение за окном. Валит снег. Деревья в парке опустили ветки, упрятав под белое последнее золото листьев.

Янамари не утерпела поделиться успехами. В доказательство принесла исчерканные листы. Палочки, хвостики, крючочки… кляксы, помарки, исправления. Чистописание хромало на «обе ноги и обе руки».

— А Нумия заставляет на ночь надевать рубашку, — пожаловалась девочка. — А Рисса говорила, в рубашках спят у кого кривые ноги, горб и нет груди*.

Колин вопросительно склонил голову. Девочка соскочила со стула и закружилась, взметнув подол платья вверх. Остановилась, подбоченись и, прогнувшись назад, выпятить формы и линии.

— Пожалуй, тебе не нужна рубашка, — согласился он, осчастливив Янамари.

— А еще меня уведомил саин Латгард, сегодня состоится Совет и мне надлежит явиться, — и уже шепотом спросила. — Ты пойдешь со мной?

— А ты этого хочешь?

— Я никого не знаю. И мне не нравиться вино, — поскучнела разом девочка.

— Совет собирают обсудить важные вопросы, выслушать других и высказать свое мнение, — разъяснил Колин.

— И я буду высказывать? — всполошилась Янамари испугано тараща глазенки.

«Что значит возраст. Будь постарше, наперво бы подумала что наденет, а уж потом что скажет. Жаль со временем многое уходит. И отнюдь не худшее.»

— Если у тебя будут хорошие мысли, почему ими не поделиться?

— Нет, не будут, — призналась она и привела неожиданную параллель. — Я писать не умею и читаю плохо. И ни с кем толком не знакома. Только с тобой, — и заканючила, — Колин, пожалуйста, пойдем.

— Ну, я тоже не со многими знаком.

— Ага… Тебя уже приглашали к эсм Сатеник. Два раза, — поймали названного брата на лукавстве. — Ну, пожалуйста!

«В этих стенах не посеркетничаешь,» — не ожидал он осведомленности юной подопечной.

— Что же… Раз ты просишь.

Девочка радостно хлопнула в ладошки. Хорошо, когда в жизни есть за кого спрятаться.

— Совет назначен на половину седьмого, — не дожидаясь вопроса, доложила Нумия.

Если бы унгрийцу в это утро посчастливилось оказаться у Святого Хара, то он бы в яви узрел творение рук своих. События происходящие у церкви всполошили округу. Громкое паническое краканье собрало стаю воронья, чертивших круги над колокольней. Они, то широко расходились, то сжимались в москитную тучу. Люди в тревоге смотрели ввысь — Неспроста клятые кружат! и осенились троеперстием от лиха. Кто-то громко читал молитву. Многие подхватывали. Нескладно и в разнобой.

Предчувствие беды не обмануло. Черная птица выметнулась из стрельчатой арки колокольни, дернув веревку. Сбилась с крыла, потеряла высоту, но тут же выправилась лететь. Удар звонкой меди получился слабым и не достаточно громким. По мере того, как ворон приходил в себя, звон становился жестче, яростней и беспорядочней.

— Ими уповаю! Ими! — радостно орал Альтус, тыча перстом в небо.

Не более получаса назад, растрепанный, взмыленный, разгоряченный собственной речью, нищий кричал в толпу, словно бросался грязью.

— …И не дождавшись молитвы людской, птицы небесные взовут к небесам! — указывал Альтус в напитанный непогодой свинец туч. — Их услышит? Не нас! — подползая, протягивал руки к толпе и плакал. — Вижу! Вижу! Лик огненный. Нами взращенный! Нами вскормленный! Погибель наша и искупление! Зерно пшеничное перевесит пуд золотой, так праведные дела перетянут греховные. Что положите в правую, коли в левой с верхом полно?

Кричала птица… Слетелось воронье… Ударил колокол… Под нарастающий вороний грай и колокольный звон, народ валился в размесенный снег, и молился, молился, молился. Клал поклоны, часто и много. Но не приходило упокоение, и лишь росла тревога.

Хлеб и зерно на рынке к обеду подскочили в цене вдвое.

Во истину Серебряный дворец стал тесен и встречи в нем едва ли не чаще непогоды за окнами.

— Она, правда, твоя любовница? — Людвика пристроилась сопровождать унгрийца. Выглядела контесс довольно привлекательно. Как выглядит первый весенний цветок. Преподнести себя надобно не дюжее умение и природный талант.

«Продаваться надо уметь. Интересно, лежа под мужиком, она так же очаровательно улыбается?» — разглядывал Колин девушку и находил в ней многие достоинства. Не те что вызывают одобрение, но вполне способные облегчить устроиться в жизни.

— Хочешь предложить себя на её место?

— Есть возражения? Выгляжу я гораздо лучше, с какой стороны не посмотри.

— И с какой смотреть?

— Обычно снизу.

— Выглядеть и быть разные вещи.

— Ты о девственности? Уверена, вряд ли заметишь такой недостаток, как её отсутствие, — весьма откровенна собеседница.

— Мне над этим размышлять?

— Над недостатком? — лучилась дружелюбием Людвика, поспевая шагать вровень с унгрийцем.

Краткость знакомства — они виделись всего два раза, и гризуальная тема разговора её не смущала. Мнением которое сложиться у унгрийца о ней не морочилась. Её мнение о нем не лучше. Но Поллаку, она уверена, на него начхать.

— Вытекающими из недостатка достоинствами, — пояснил Колин.

— При желании можешь и оценить, — предложили ему без всякого стеснения.

Сколько людей, столько способов решить личные проблемы. Порой парадоксальными. Одни напрашиваются чтобы их прикончили, другие — поваляли. Одни в качестве аргументов выбирают сталь, другие — раздвигают ноги.

Приятное общение прервалось, не обозначив перспектив продолжения. Завидев Латгарда, Людвика резко потеряла к унгрийцу всякий интерес. Беседа в присутствии канцлера исключалась. Но бросать столь содержательный разговор, на столь занимательной ноте нежелательно. Во избежание начинать его с начала.

«Кто слушает женщину — дурак, кто верит ею сказанному, дурак вдвойне,» — мудрили древние умы и не принимать их мудрость нет оснований.

— А если по правде? — спросил унгриец доверившись наитию. Иногда оно не подводило.

— По правде? — преобразилась на мгновение девушка. — Предпочту лечь со свиньей!

И вот опять перед унгрийцем прежняя Людвика, игривая пастушка и ветреница.

— Верю.

Можно сказать они расстались в самом лучшем друг к другу расположении.

— По-моему ты сжульничал, — не то обвинил, не то выговорил Латгард унгрийцу, едва они обменялись приветствиями. — Задача с всадником не имеет решения.

«Кто сказал, деньги это тяжкие труды, пот и бессонница?» — повеселел Колин. Тирада канцлера, фактически вексель на предъявителя. Осталось только его получить.

— Беретесь это утверждать?

— Не имеет, — непоколебим и сердит Латгард. — Не только я, но и… человек, с которым задачу обсуждал, не увидел решения…

— Любопытно, кому вы её показали?

— Это имеет значение?

— Скажем… насколько ваш знакомый компетентен выносить окончательный приговор.

— Поверь на слово, более чем достойный саин. И понимает в шахматных баталиях значительно больше многих, — канцлер счел возможным подчеркнуть. — Значительно больше.

— Однако не достаточно хорошо, раз и он и вы пришли к такому выводу.

— К какому такому?

— Ошибочному и заподозрили в обмане.

— А разве нет?

— Готов разубедить. За скромную сумму.

— Простите что? — не сообразил Латгард, хотя изъяснились с ним предельно ясно. Без всяких аллегорий и словесной шелухи.

— Почему бы вам не купить секрет всадника.

— Купить?! — обалдел канцлер от такой наглости.

Как человек, Латгард готов возмутиться и отчитать корыстного нахала. Как придворный, восхитился. Юнец проявлял не дюжую хватку. В борьбе взаимоисключений победило последнее. Канцлера оказалось больше, чем Латгарда.

— А что предосудительного вы увидели в моем предложении?

— Обычно покупают вещи…

— А вистеар*? А учитель? Лекарь? Решение задачи такой же товар, как и умение фехтовать, знания грамматики и риторики, определение целебных свойств трав и семян.

— И во сколько ты оцениваешь свое знание?

— Нобль за каждый, — обязательный нажим, — ПРАВИЛЬНЫЙ ход.

Колином двигала отнюдь не корысть. Вернее, не только она. Но желание проверить некоторые допущения относительно Латгарда. То, как человек расстается с деньгами хороший критерий оценить многие из черт характера. Ведь порой щедрость вовсе не состояние души, а излишняя тугость кошеля. А бережливость не признак бедности, но тяжесть вложенного труда в достижение достатка.

— Не слишком ли? — готов возмутиться канцлер немаленькой цене.

— Обязуюсь более никому задачи не показывать, во всяком случае решения. Вам же представиться утереть нос самому королю. И как знать, не получить ли с него суммы гораздо больше истраченной. Вы ведь обсуждали её с Моффетом?

— Да, — признался Латгард и сделал это не охотно.

— По крайней мере у вас будет повод встретиться с ним вновь. А если не свяжете себя обязательствами, как это опрометчиво делаю я, получите прибыток и от других любителей битв умов.

— Хорошо, — согласился Латгард, не нашедший ни единого веского возражения аргументации унгрийца.

В комнатах канцлера никаких, бросающихся в глаза, перемен. Разве что в жаровне жгли бумагу. На скукоженных лохмотьях пепла темнеют чернильные разводья. Прочесть не прочтешь, но любопытно.

Колин подождал пока канцлер осуществит знакомый ритуал. Раздвинет портьеры. Проверит задвижки на раме. Буквально обнюхает. Откроет и высыплет на подоконник корм голубям.

«Беречь секреты хлопотно. Всегда сыщутся охотники сунуть в них нос. Вопрос кто первым? Я? Дружки канцлера? Или его недруги?» — не в первый раз делал зарубку на память Колин.

Размышляя, унгриец не забывал осматривать жилище, отмечая мизерные изменения в интерьере. Вытерли пыль с полок. Не со всех. Возможно разгильдяйство слуги при обычной уборке, а возможно, в книги или за книги лазили. Гербовый щит на стене сдвинут в сторону, виден краешек не выцветших обоев.

«Уже есть, где посмотреть».

— Ваш кошель, пожалуйста, — попросил Колин, выигрывая время оглядеться внимательней.

Пока хозяин отлучался в соседнюю комнату, простучал согнутым пальцем ножки стола. Две (а не одна!) явно пустотелы. Под сукном столешницы, и здесь сюрприз, прощупал приподнятость.

К возвращению канцлера, Колин увлеченно линовал бумагу.

— Держите, записывать, — подал он лист. — Я кладу монеты на доску, а вы отмечайте ходы. Будет вам памятка. Заодно, потом проверите. Вдруг покажется и на этот раз вас обманули.

— Начинай, — проявил нетерпение канцлер. Уже в третий раз он капитулировал перед юнцом.

— Обязательно из угла… раз, два…, — укладывал Колин нобли на красные и желтые клетки доски. Одновременно следил, успевает ли перо Латгарда за ним. — Три… четыре…

Пять минут и канцлер обладатель секрета, а Колин богаче на шестьдесят четыре золотых монеты. О моральном удовлетворении говорить преждевременно. Морально он удовлетворится, когда перевернет в покоях канцлера все вверх дном и ознакомится с каждой строчкой летописи минувшего.

— Так просто! — изумился Латгард, перепроверив записи.

— Когда знаешь ответ, — поправил Колин, складывая выигрыш.

Все монеты, выложенные на доску, новехоньки и вряд ли успели покочевать по рукам. Что же касается самого кошеля, на нем напрочь отсутствовала гербовая вышивка. Владелец, скрывал или не озаботился обозначить свое имущество. Ни канцлер, ни тот, кому кошель мог принадлежать. Возможно, Латгард получил причитающиеся выплаты из казны. Но насколько известно, расчеты золотом велись королевским казначейством только с военными и только на войну, ввиду значительности сумм и не подверженности желтого металла обесцениванию. Серебряный штивер мог позволить себе слабеть и позволял. Золотой никогда! Это уже прямой бунт. Как говорится, всегда должно быть что-нибудь святое и неизменное. Верующим — вера, государству — нобль!

— Не желаешь партию? — предложил канцлер, ощущая невообразимый душевный подъем.

— С вашего позволения в другой раз, — отказался Колин. — И примите мою благодарность за хлопоты относительно баронессы Аранко.

— Все-таки мне не совсем понятны мотивы твоего участия в ней.

— Самое простое, чаще всего не самое очевидное, — увильнул от честного ответа Колин. Честность лучше держать, как можно дальше, и от других и от себя.

«Намек на широту и благородство собственной души? — готов иронизировать Латгард, но не во всеуслышание. — Брось мальчик. Этого не при одном дворе не продашь. После того, как попы принялись торговать индульгенциями, отпуская грехи и грешки оптом и в розницу, отпала всякая надобность стесняться в истинности намерений.»

— С этим трудно спорить, — любовно сложил канцлер бумагу и помахав словно волшебным пером, вспомнил. — Вам известно, эсм Аранко приглашена на сегодняшний Совет?

— Меня предупредили, — подтвердил Колин осведомленность.

— Имеешь полное право присутствовать, — спрятал Латгард заветную бумагу. Не в стол, не в папки, в один из карманов.

Последняя часть напоминания, показалось Колину несколько странной. Его нахождение, так же как и отсутствие, где-либо, с недавнего времени регламентировалось волей баронессы, но никак не пожеланиями или прямыми приказами гранды или кого-то еще.

«Из чего следует, мое присутствие желательно. Или даже обязательно,» — сообразил, но не подал вида унгриец. — «Закончили доставать с чаем, будут отвлекать очередной ерундой. Что на этот раз придумали?»

— Мне еще рано манкировать обязанности, — намекнул Колин о своем присутствии на Совете.

— Но будете? — уточнил для себя Латгард. Бравада разочаровала бы в новике. Безоговорочное подчинение, пожалуй, тоже.

— Со временем, определенно.

Искушенные в политике шутят, называя подобные вопросы-ответы лизанием змей. Из-за мерзкого «послевкусия».

— На обсуждении, из важного, принимать или отказать просьбе инфанта Даана о погашении его долга. Полном или частичном, — посчитал обязательным пояснить канцлер. — Сумма не маленькая, а Серебряный Двор все-таки не монетный двор. Ограничен в материальных и людских ресурсах куда больше, чем Крак или Золотое Подворье.

— Инфант просил об отсрочке. Или я ошибаюсь?

— Смотря, как просить, кого и когда, и что последует за отказом. Не сейчас, но позже. По собственному опыту скажу, врагам отказывать несравненно легче, чем родственникам или друзьям. Продадут соратнички. Собственно продадут в любом случае, но при отказе значительно быстрее. И не так дорого как выжимали из вас.

«Не в Даане дело,» — добавлен унгрийцем новый штрих к ненавязчивому приглашению, быть.

— Большие короны никогда не просят без веской на то причины. Тем более не просят публично, — намекнул Колин на недоверие к причинам Совету собраться. Должно быть еще что-то?

— Им не пристало, — расхохотался канцлер. Новик тысячу раз прав. Лучше и не скажешь.

— Вопрос не в деньгах. В гранде. С нее выжимают добровольное согласие на брак с Гусмаром-младшим? Строить воздушные замки невозбранно, но и жить в них невозможно. В отличие от Даана, в Краке ей не поселиться, и вполне возможно в штатгальтеры не попасть. Так ведь?

— Не следует забывать, во всех случаях, последнее слово все-таки за нашим королем, — отказался Латгард обсуждать генеалогические перипетии с участием младшей династической короны. — Совет представляют: ваш незадачливый оппонент по игре, камер-юнгфер Кирх, камер-медхин Гё, ваша юная баронесса Аранко, фрей Арлем, Кэйталин аф Илльз, саины Гаус и Лоу, Габор аф Гусмар и альмосунартий Брайт. Виффер Ллей в качестве блюстителя правопорядка, но без права голоса. Его работа пресечение всевозможнейших конфликтов.

«И нынче намечаются?» — повеселел Колин. — «Любопытно, кого с кем?» Его предположение, вызванное словами Латгарда по поводу эксцессов в Совете, выглядело крайне несуразно, но кто подпишется, что миром едино правит здравомыслие?

Канцлер заметил озорной блеск глаз юного приятеля.

— Ободрали старика на шестьдесят четыре нобля и прибываете в прекрасном расположении?

— Вовсе нет, — отмел Колин безосновательное обвинение, и сходу отыграл одну из давно припасенных эскапад. — На карте Анхальта… Озеро Гарурэ. Если не ошибаюсь, в переводе, урильник.

Сказал унгриец, а голову ломать канцлеру. И не над повесткой грядущего совета. Совет что? Обычность. Всяк тянет в свою сторону. Сейчас из ничего, возник совершенно другой вопрос. Кто же такой Колин аф Поллак? В действительности. Соленное озеро Гарурэ надо умудриться отыскать на просторах Анхальта. Для этого не подойдет любая карта, а подробная, такая как у него на стене. Где паршивец ознакомился с нею? Следующий момент, название. Перевел правильно. Со старого эгле. Мало знать забытый язык, надо владеть им в объеме большем, чем разговорный.

«Что прикажите думать? О чем фантазировать? И что из фантазий окажется справедливым?» — мучился в догадках Латгард. И догадки множились несчетно. — «Или он отменный интриган,» — заподозрил канцлер новика. — «Или отлично натаскан. Кем? И ЗАЧЕМ?»

О своей выходке Колин давно забыл, целиком посвятив себя работе. Бумага, клей и кройка, вот занятие до самого вечера. В конструкцию второго летуна предстояло внести необходимые изменения. Не кардинальные, но значимые. В этот раз свирепый воздухоплаватель поднимет пробный груз.

«Не спалить бы дворец,» — предостерегал Колин соблюдать предельную внимательность и дотошность, просушивая склеенные швы над огнем. Обошлось, но потребовало лишних часов корпения и пота.

По готовности основной работы, устало опустился на шаткий табурет. Рубаха на спине и груди взмокла. Колин быстро заморгал, дать отдохнуть глазам. Сцепил пальцы в замок, вывернул ладонями от себя. Хрустнули суставы.

«Это тебе не в Ведьму дурачков по шинкам раздевать.»

Подмигнул угольной гранде. Почти член шайки.

— Эсм, мы что-нибудь придумаем выручить друг друга, — пообещал унгриец рисунку.

С грузом для летуна мудрил дольше. Известные пропорции смеси селитры, ольхового угля и серы, смешал и ссыпал в тугой кожаный мешочек. Накрутил и начинил тубы петард и хлопушек. Вживил хвостики масляных запалов. С нафтом — уж больно вонючая жидкость, решил возиться прямо на месте. Светящийся воск Джилдаки приберег. Не все сразу. Да и ядовит, зараза.

Чем хороша нудная и монотонная работа, руки заняты, а голова свободна. Можно посвятить себя различным вещам. И конечно, многозаходно просчитывать вариантности событий, участие в них, сообразно выстраивать последовательность собственных действий. Отчего-то и отказаться, что-то пересмотреть, иное принять к осуществлению на ближайшие дни, а то и часы. Словом, нескучно, похвально и продуктивно. Особенно заманчивой показалась одна из задумок. Риска — мизер, исполнение — ничего сверхъестественного, а вот дивиденды при воплощении… Все равно что для вора свеча из жира, повешенного татя*. Как не сообразил раньше? Простата и эффективность наше все!

Для выхода в свет Колин расстарался приодеться. Резанную рожу увы, не сменить. Но остальное… Новый пурпуэн, новые шоссы, новые сапоги. Нумия оценила его пытливым женским взглядом, все ли ладно? Поправила шнуровку и воротник, закрепила гербовый эполет на левом плече[57], наложила троеперстие напутствовать на успех.

— С богом, саин.

Минутка-другая перемолвиться с девочкой о важном. Успокоить, настроить, подучить.

— А так обязательно говорить? — спросила Янамари со вздохом, когда Колин закончил наставления.

— Только если подам знак, — предупредил он.

Различия в возрасте и росте не позволяли им быть блистательной парой. Но выглядели они отлично. Унгриец франт и выжига, девочка само совершенство. Поспевая за новиком, Янамари плыла, приподымая край платья над остроносыми туфельками и опираясь на подставленный локоть. Ровно держала спину и, величественно поворачивала голову. Девочка очень старалась. Очень. Даже не стеснялась выреза на груди. Там еще нечему тесниться и нечего стесняться.

— Мы как жених и невеста, — подзадорил её унгриец, отчего бедняжка залилась краской в самый неподходящий момент. Перед ними распахнули двери в Малый Совещательный Покой.

— Баронесса Янамари аф Аранко в сопровождении.

Будь у него титул, его имя прозвучало бы первым. А так, согласно этикету, он только сопровождение. Безликое нечто, приставленное к титулованной особе.

Их встретили оценивающие взгляды. Даже гранда изменила привычке смотреть унгрийцу за спину. Причем каждый из присутствующих, и эсм Сатеник не исключение, старался увидеть больше, чем позволительно приличиями. Усмотреть, уловить, почувствовать пусть не аромат порока, но легкий муар порочности. Союз, или дружба, мужчины и женщины не исключает её. Исключается, как раз обратное. К тому же знать о человеке тайное, доставляет ни с чем несравнимое удовольствие. Все равно, что ведьме заполучить имя или волос жертвы, обрести полноценную власть над несчастной.

На Совет никто не опоздал. В половину седьмого, слуга, гремя ключами и клацая замком, запер двери снаружи. Дань глубокой старине. Когда к согласию принуждали. Многие принципы взаимоотношений строятся на личной корысти или личной неприязни. Очень редко, на умении просчитывать будущее. Но чтобы не служило поводом в спорах твердолобо стоять на своем, голод и жажда легко укажут путь к компромиссу. Иные вопросы, учитывая острые расхождения сторон, можно разбирать годами. А так, будьте любезны, уложиться до того времени, когда захотите жрать. Кормежка-то не предусмотрена. Сервированы — чернильницы и бумага, и в простых глиняных кружках вода, смочить горло в жарких дебатах.

Круглый стол, свободно, не локоть в локоть, вместил всех. За исключением Колина. Ему предстояло находиться за спинкой стула Янамари. Девочка беспокойно вертелась, опасаясь в трудный момент не обнаружить унгрийца рядом.

По левую руку от восхитительной гранды Сатеник сидели несравненные: фрей Арлем, камер-юнгфер Лисэль аф Кирх, камер-медхин Аннет аф Гё, Кайталин аф Илльз, баронесса Аранко.

По правую, купаж доблести, опыта и умов: Гасс аф Гаус, Иен аф Лоу, Габор аф Гусмар, канцлер Латгард, альмосунартий Брайт.

С альбиносом, по мнению Колин, не все так однозначно. Вырядился в черное, и со стороны казалось за столом присутствует одежда, но не хозяин. Ведь белое не цвет. Отсутствие цвета. Уже за это Гусмар достоин похвалы. Столь оригинально намекать, что является пустым местом. Не пешкой нацеленной на атаку, а клеткой для атаки за пешкой зарезервированной.

— Определенно, пребывание при дворе пошло вам на пользу, — не оставила Лисэль без внимания добрые перемены в унгрийце.

— Вы тоже это заметили? — одернул он новый пурпуэн и покрутил верхнюю пуговицу.

— Кто-то опередил меня, оценить ваше достоинство и таланты?

Как всегда двусмысленность. Как всегда ядовитая улыбочка. Ну, же расстарайся.

— По утверждению фрей Арлем, из-за них меня перестанут пускать в церковь.

— И вы с ней согласны?

— Полностью. Церковь не спальня. В ней голым только один.

Лисэль осталась довольна, но замахал ручкой — замолчи! И все же не удержалась рассмеяться. Строгий взгляд Сатеник не сразу унял её несвоевременное и неуместное веселье. Впрочем, Лисэль осуждали все. Время ли забавам?

Фривольная шутка над церковью и самим Всевышним повергла Арлем сперва в оторопь, потом в молчаливое негодование. Но так же, как Гусмару не личил его черный наряд, так и избыток эмоций не красил фрей. Возможно потому, что она их сдерживала, не позволяя выплеснуться.

«Ей хочется швырнуть в меня кружкой или прилюдно выпороть?» — маялся унгриец постичь неведомое в затянувшейся паузе начала совета.

Традиционные пять минут, проверить бумагу, опробовать перо, собраться с мыслями, настроиться убеждать других и не поддаваться чужому влиянию, выкручиваться и загонять в угол, предавать остракизму и изображать невинность, и скучать, скучать, скучать…

Сатеник бросила лихой хвостатый росчерк. Полная готовность к серьезному разговору. Лисэль вывела легкомысленную завитушку, Аннет и Кэйталин — одинаковые молнии. Единство задач и сходство решений. Вторая следовала за первой во всем. Арлем доверительно начертала тонкой рукой тонкую вязь — «О грешных душах плачет ветер…». Примечательно, с ошибкой.

«Хоть что-то,» — смягчился Колин над исповедницей. Идеальное болезненно недосягаемо, а потому непонятно и не востребовано. Не зря же наиболее почитаемые святые в прошлом немалые и, еще какие, греховодники.

Янамари перестаралась, поставила точку и влепила кляксу. Гаус тыкал, вытягивая многоточие. Лоу осчастливил чистый лист колонкой цифр. Канцлер оставил бумагу непорочной. Мудрый крючкотвор, трепетно относился к написанию любых знаков и символов. Куда деваться — старая школа! В выражении «Казнить нельзя помиловать» запятую не поставят, а не жеманясь сократят, безапелляционно приговорив — вешать! экономя время и чернила. Брайт выбрал два листа, и не один не измарал. Гусмар в легкой манере непревзойденного каллиграфа провел изящную легкую волну. Определенно, она украсила бы страницу, но перо не помакнули в чернильницу.

— А когда мы уйдем? — тряслась от переживаний Янамари.

— По окончанию совета, — пообещал Колин. Сейчас унгрийца занимал не вопрос, когда они уйдут, а насколько осуществима его идея, и насколько согласуется с причинами их с Янамари присутствия в Совещательном Покое. Вряд ли кому-то интересно мнение унгрийской баронессы, даже по самому пустяковому и ничтожному вопросу.

Преимущество стоять столбом за спинкой стула не переоценить. Весь состав Высоких Умов как на ладони. Что позволяет яснее представить и лучше почувствовать настроения и направленность интересов партий двора. А то, что представлены именно партии, а не отдельные личности, у Колина сомнений не возникло. Общество определяет, если не сознание, то принадлежность человека обязательно. Королю или солерам, вертюрам или инфанту, чулочникам, встречаются и такие. Отсюда и острая полярность Габор — Сатеник. В этом противостоянии, корон и характеров, гранда проигрывала. Очевидно и в одиночестве. За ней никого. К сожалению, неприятие Гусмара частью присутствующих не означало следования именно за ней. А за кем? Латгардом? Канцлер подобен весам. Откуда больше, тому и союзник.

«Больше от короля,» — решил Колин, но безгербовый кошель с новенькими ноблями запримеченный сегодня у Старого Лиса внес ноту нездорового скепсиса. — «Короля ли?»

Ничего сложно с амольсунартием. Брайт предпочитал выжидать. Очень удобно. Выжидать можно день, два, год, а то и всю оставшуюся жизнь. Часто именно вот такие получают репутацию необходимых людей. Не в силу того, что могут быть за, а не рыпнутся против. В данном случае инфанта.

«Милочка, ты никому ни в радость!» — Колин и раньше подозревал, у гранды не все благополучно, в отношениях с подданными, но чтобы совсем худо. Впрочем, её ли винить? И в чем, конкретно? В отсутствии должного влияния? Характер не тот влиять. Вменять скудность средств? Их и в казне не богато. В нежелании измениться и изменить вокруг себя? Вот тут да. На ослином упрямстве не подчиняться никому, далеко не уедешь? Под кого-то рано или поздно придется лечь. И лучше не затягивать с выбором. Но Габора аф Гусмара не выберет. Не люб ей альбинос. Не люб в прямой связи несоответствия единственному требованию. Не носил королевскую корону, даже маленькую и завалящую. Вполне достаточно, видеть в нем источник ненужных неприятностей и осложнений в отношениях с Золотым Подворьем, а, следовательно, и всей благородной кровью королевства.

Пять минут долой и Гаус, по общему согласию, взвалив обязанности актуариуса[58], ударил в маленький гонг.

— Эсм! Саины! — призвал он к тишине и вниманию.

— Я созвала вас получить добрый совет в некоторых наших делах, — обратилась Сатеник традиционной фразой. Подобным образом обращаются и на Большом Королевском Вече, и в Гилдхоле и в Собрании. — Стоит ли назначать денежное вознаграждение за поимку убийц Дрэго аф Гарая? Саин Ллей, высказал обоснованные сомнения успешности усилий коронера и…, — весьма красноречивый взгляд, — …и некоторых из присутствующих здесь. Я говорю о вас, саин Поллак.

«Уже догадываюсь, что это значит,» — кивнул Колин на обращение к нему. Это не трудно — догадываться. Осталось распорядиться догадками к собственной выгоде.

Последовал короткий обмен столь же короткими суждениями. Баронесса Аранко, особа заинтересованная, в прениях не участвовала. О возмутительном правосудии говорили на редкость пространно, неохотно и большей частью отвлеченно. Оно присутствующих не касалось, но осторожное неудовольствие допускали. Все же в Совещательном Покое большинство представляло интересы отсутствующих лиц, а баронессу Аранко не смотря на молодость, еще только предстояло перетянуть на одну из сторон. Герб. Герб многое значит. Порой больше человека им обладающего.

— Вам найдется, что сообщить, саин Поллак? — после многозначительных переглядок с членами совета спросил Гаус.

— Единственно возможное. Справедливость должна восторжествовать, — выдал унгриец.

Получилось совсем в духе камер-юнгфер. По отношению к кому? Покойному Гараю. Или прежде всего по отношению к нему.

Понимающая улыбка Лисэль.

«Далеко пойдешь!»

Пойдет… В качестве трофейной шкуры на пол в спальню, греть босые ножки? У свояченицы короля тому нет возражений.

— И для этого прирезали семерых? — строга Сатеник. Строга и не более. Строга потому что этого требовали обстоятельства. Строгость самое обыденное из арсенала коронных владетелей.

«Даже здесь её не хватило,» — не очень расстроился унгриец. Именно сейчас скандал ему — ну не как!

— Девятерых, — поправил Колин с самым смиренным видом.

В ответ гранда проявила признаки неминуемой немилости. Потяжелел взгляд. Дыхание стало глубже. Но признаки не сама немилость. Легкий флер куцых помыслов и придушенных желаний. Когда хочется и холодного и горячего, и сладкого и горького одновременно. Но удовлетворишься пресным и тепленьким.

«Когда еще дозреет,» — отметил Колин недостаточность волевых качеств у хозяйки Серебряного Двора.

— Любопытно посмотреть. Как тебе удалось? — ожил скучавший до зевоты альбинос.

Не обманывает. Любопытно. Легендарный «удар мастера» мерещится адептам клинка всюду.

Гаус нахмурил брови, но оставил недовольство при себе. Не его черед говорить.

— Чем же вы руководствуетесь в своих поисках? — не позволила Сатеник отвечать Колину на вопрос со стороны. Здесь её главенство. Её! И распространяется на всех и все. В том числе на право спрашивать и получать исчерпывающие ответы.

— Методом исключения, — подал реплику Латгард вмешаться. Опалы он не страшился. Само его нахождение при Серебряном Дворе в некотором роде опала. Старый Лис всем своим видом, показал ученице, что не одобряет ни её шатания в отношениях с Поллаком, ни устоявшуюся неприязнь к Гусмару. Унгриец ему нужен. Среди подрастающего поколения слишком много сорной травы. А новик, тот еще репей! А со вторым дешевле не связываться. За ним не фамилия, Крак!

— Настроены прирезать всех столичных баротеро? — вылезает наружу прежде не замеченные за камер-медхин сардонические наклонности.

— Баротеро одиночки. Над Гараем потрудилась шайка, — поправил Колина. — Их и разыскиваю.

— Если память мне не изменяет, вы так же ищите воровку, пользующуюся нероли.

— И её тоже.

Главное, что хотеть сказать. А потом уж как. Паузы, долготы, ударения, акценты, не забыты жесты и поворот головы кому предназначен ответ. И это не обязательно спрашивающий.

«Ты её отыскал?» — первой отреагировала камер-юнгфер. Удивилась. Неужто нашел?

«А вы сомневались?» — прочитала Лисэль спокойствие унгрийца и отстала. На время.

— Я думаю, саин Поллак пользуется своей безнаказанностью, — обвинила Арлем. Не обошлась и без нравоучений. — Воздастся нам по делам нашим…

«Лучше молчи!» — призвала Лисэль, но куда там!

— Вы о канальщиках или псарях? — готов Колин к придиркам проснувшейся фрей.

— О вас. Как не покажется странным, лично о вас.

— Мне начинать тревожиться?

— Запоздалое прозрение, не находите? — переполнена сочувствием Арлем. Сестра милосердия из нее не лучше, чем воинствующая проповедница.

— Тогда помолитесь, чтобы виновный раскаялся по доброй воле, — выказал Колин показное смирение.

Его слова истолковали в нужном ключе. Убийц Гарая он искать продолжит, не оглядываясь на закон и чинимые препоны. Задавшись целью, не отступит. Чем не рекомендация? Тем, кто понимает в подобных рекомендациях. А таковые на Совете почти все.

— И для этого вы шатаетесь по злачным местам столицы? — оставляет Гё за собой право сомневаться в подлинности мотивации унгрийца. У нее полное и безоговорочное отсутствие какого-либо доверия к нему. Ну, не верит и все! Хоть лоб расшиби, хоть троеперстие накладывай перед иконами, призывая святых на помощь. Не верит!

— А разве их выследишь, находясь под крышей дворца?

— Вы хотите что-то сказать, эсм Аранко? — обратился Гаус к ерзающей баронессе.

Янамари честно попыталась справиться с треволнениями.

— Он… Он хороший. Вот, — дребезжащим колокольчиком прозвучал голосок девочки.

— Браво, детка. Браво! — поддержала Лисэль заступницу. Камер-юнгфер не определилась, но этого недолго ждать, соперница ей баронесса или возможность продавить свои интересы. И не только по отношению к унгрийцу.

Детская непосредственность скомкала обсуждение. На Совете разом заговорили. Даже те, кто молчал. Сатеник не вмешивалась, слушала. И терзалась. Недолжно оставлять без последствий проступки, кажущиеся неосмысленными и непонятными. А мстительности Поллака она не понимала. Кто ему Дрэго аф Гарай? И почему он подвязался искать убийц баронета Кунди, умножая смерти? Ради утоления необузданной провинциальной распущенности? Она справлялась, Унгрия славна вольностью нравов и варварскими обычаями. Край перманентной войны всех со всеми, где пфальцу воздают королевские почести, а традиции превалируют над законом. Страна, где причисляющих себя к благородному сословию много больше числа нищих по дорогам и возделывающих скудную ниву. Здесь, не дотянувшись до ночного горшка, мочатся в окно или в камин или в угол комнаты и, вдыхая вонь, не морщатся, а в знак особой расположенности к гостю кладут к нему в постель хозяйку дома. Травля бездомных собаками — приятное легкое развлечение, а охота на зверя — обременительная обязанность. Непорочные девицы отправляются в монастыри, откуда спустя годы выходят с репутацией прелюбодеек и это никого не смущает. Мужья берут в жены простолюдинок, обновить кровь рода и гордятся прижитыми в коровниках и хлевах ублюдками. В городах полно сифилитичных, а ведь зараза не что иное, как последствия блуда с кобылами зараженными сапом! В деревнях ведьмы в большей чести, чем лекари. Унгрийские женщины настолько дики и своенравны, что принимают участие в сражениях на равных с мужчинами, а после пируют с ними за одним столом, разделяя кубок и славу победителей. Вокруг рубежей Унгрии рыщут толпы жадных дикарей, но наидичайшие из них обитают не во вне, а внутри проложенных границ. Не потому ли Поллак лишает жизней и сдирает с убитых кожу, а юная баронесса во всеуслышание объявляет его своим любовником и таскает за собой, что они плоть от плоти дети своей ужасной отчизны? Родятся ли у свирепой волчицы ягнята? Принесет ли кровожадная гиена безобидных мопсов? Ответ единственно правильный — нет. Так чего тянуть и ждать, не воздав Колину аф Поллаку… особенно ему! должного?! За неподчинение, за эполет с чужим гербом, за наглость объявиться в Карлайре, за еще большую наглость оставаться при Серебряном Дворе. ЕЁ Дворе!

«Если чего-то очень и очень хочешь, загадай на Рождество,» — в приступах недовольства на бесконечных уроках рычал на нее канцлер. — «В остальных случаях, выдохни и считай до десяти? Не помогло? Считай заново. До ста.»

Считать до ста гранде не пришлось. Шестьдесят девять и баста!

— Я полагаю, следует назначить награду за поимку убийцы или достоверные сведения о нем, — взялась итожить Сатеник, пресекая отвлеченные разговоры. — Касательно саина Поллака, мы не признаем за ним право действовать из собственных побуждений, какими бы благими они не были и чем бы ни обуславливались. Многие при дворе нашли бы лестным участвовать в столь праведном деянии, но способ саина Поллака, неприемлем, ни для меня, ни для кого другого. Эсм Аранко, мы будем вам весьма признательны, если вы запретите своему пʼрову розыски виновных в гибели Дрэго аф Гарая, поскольку так или иначе дерзкие выходки свяжут с Серебряным Двором, что может послужить поводом для недоразумений и трений, которые легче предупредить, чем исправлять их последствия. И жертвами этих последствий может оказаться каждый из нас.

— Я прислушаюсь к эсм Аранко, — выручил Колин растерявшуюся девочку.

Из всего нагромождения слов понятно, Янамари назначили отвечать. За него. Предельно ясно. Но, не гарантирует, что все произойдет или будет происходить согласно чьей-то воле.

«Противостояние обозначили. Кто займется компромиссами?» — где-где, а в совете добровольцев Колину не отыскать. А придется. С той самой минуты, как угольный рисунок появился на стене его комнаты, ему придется дружить с грандой. Еще раз по буквам. С Г.Р. А. Н. Д. О. Й. Вот тебе и ой!

Найти точку взаимных интересов трудно. Тут одного желания мало. Предпочтительней наличие общей выгоды. А где выгода, там худой мир лучше доброй войны. Насколько может быть лучше не рубить голову, а перепиливать шею.

— Несомненно, наше обращение к бейлифу придаст делу необходимое ускорение, — подхватил Гаус за грандой, делая многочисленные пометки. Исчеркал бумаги предостаточно. От верха до низа листа.

— А я бы позволил унгрийцу продолжить, — не разделил общего благодушия Гусмар. — У Акли другим голова занята, болеть за вашего Гарая.

Скажи он это раньше, выглядело бы по-другому, обычное мнение, а сейчас… сейчас он ставил под сомнение решение не Совета, но самой гранды. Под общее неодобрительное, но будь оно не ладно, молчание! В кое-то время Сатеник, самостоятельно, без подсказки наставника, признала отсутствие у нее какой-либо поддержки. Не людей сочувствия и слова, но людей дела.

«Крови и стали!» — любил говаривать Моффет о послушных сражаться и умирать.

Самой удивительно, сколь легко далось её признание. Возымела ли действие нудная бубнежка Старого Лиса, судить не по одежке и уму, а по потенциалу полезности. Накопилось ли опыта переосмыслить полученные от старика знания, снизошло ли озарение в тяжкую минуту безысходности, или же Гусмар ненароком расшевелил муравейник её злого отчаяния, но ей просто-напросто необходимы приверженцев. Собственные, а не подаренные, приставленные или одолженные. И на роль одного такого, напрашивался (не сам, а следуя логике поступков) Поллак. Человек, которого она почти ненавидела. Не терпела уж точно. И если искать объяснения включению его в миньоны[59], а искать их все-таки придется, то на первый случай вполне сгодятся и такие, унгриец обойдется дешевле остальных и справится значительно лучше. Хотя бы потому…

— …Потому как родственники худшие из сволочей, которых наживешь, или заведешь, — учил канцлер. — Они вечно чем-то недовольны, они вечно чего-то от тебя хотят и требуют. Ты им вечно чем-то и что-то обязан и должен. Титулы, землю, деньги, должности, привилегии. Они считают себя вправе советовать, обижаются, когда им отказывают и первыми забывают все, то хорошее, что видели от тебя.

О друзьях и близком приятельстве Лис отзывался едва ли мягче. Старого эгле Сатеник толком не знала, но не поленилась справиться о значении богато рассыпаемых эпитетов: мачесаг, оурат и хэнзир. Перевод никак не отнесешь к похвале.

Поллак не родственник, не друг и они не состоят в приятельстве. Он ей никто! Что многое упрощает и одновременно усложняет их будущие взаимоотношения.

— Уместно сразу оговорить сумму. Отдельно за сведения об убийцах и награду за их поимку, — разложил по полочкам Брайт. Вроде бы не занятый ничем, он нити происходящего вокруг не упускал.

— Пятьдесят и пятьдесят, — щедр Лоу, подозрительно молчавший весь совет.

Гаус выжидал занести решение. Маршалка сумма не смутила, смутила Латгарда.

«Вы рехнулись? Такие деньги за дохлого провинциала?» — выдало обеспокоенность канцлера его покрасневшее лицо.

— Достаточно сорока за все, — слегка урезал требование амольсунартий.

— И двадцать на поминальные молитвы, — запросила Арлем. В этот момент её не любили ни Латгард, ни Брайт.

Чтобы сказали члены Высокого Совета, умей хоть кто из них подглядеть в мысли унгрийца?

«Пожаловал бы двести, да не поймут. Не меньше девятисот, на покойнике выручил.»

Но чего не дано, того не дано и слава богу. Совет оказался в счастливом неведенье о доходности с мертвеца.

С затратами согласились, прописали и закрыли прения о розыске повинных в гибели Дрэго аф Гарая, награде за их поимку и ограничении самоуправства унгрийца.

— Второй и наиболее значимый вопрос, требующий взвешенного отношения…, — фраза затянута до бесконечности, — … вопрос о погашении долга инфанта Даана.

Сатеник ничего бы не обсуждала. Ничего касающееся «инфанта Даана». Опустить из словосочетания любую составляющую, не означает изменить ситуацию. И порознь и врозь «инфант» и «Даан» выводили её из себя. И слова и человек, стоявший за ними.

«Даан — наследник, а она только дочь короля. Незыблемость некоторых вещей отбивает всякую охоту любить. Ему королевский венец, ей Гусмар или Анхальт или все сразу,» — раздумывал Колин над неестественной бледностью гранды. — «Ни замуж, ни штатгальтером ей не хочется. И выбирать между двух зол, она не намерена.»

— Хочу услышать ваше мнение?

— Саин Даан просил содействия в отсрочке, — недовольно напомнил Гусмар. Ей напомнил! Остальные альбиносу постольку поскольку. — И не настаивал на оплате. Я не слышал и НИКТО не слышал и намека на оплату.

«Правильно, укажи где её место. Может быстрее созреет указать, где твое,» — одобрил Колин колкую прямоту ставленника солеров.

Одобрение Гусмару ни к чему. Как и добрые советы. Он их достаточно слышал в отчем доме. К примеру такой.

— Желательно объездить кобылу, до того как нарядиться в красное платье венчания, — поучал родитель, понимая сложность и неустойчивость ситуации с браком. — Обрюхатишь до срока, вовсе отлично. Причуд убавится. И у короля и у нее.

Габор несогласия не выказывал, но практиковал выездку обитательниц «Шелкового шлейфа», по семи штиверов за ночь.

На долю «необъезженной кобылы» не перепадал даже обязательный ежедневный букет цветов из одиннадцати роз, предписанный куртуазными менестрелями в качестве знака особого внимания.

«Королю необходим покорный Анхальт, — рассуждал Колин. — Лучше постоянно, но сойдет и временно. Пока не отхватит от Тоджского Всполья сколько ему потребно. И он готов за это заплатить. При острой необходимости отдаст дочь за Гусмара-младшего, или любого другого, отягощенного связями, финансами и древней фамилией. Рискнет, так сказать. Равноценен ли навязанный ему обмен? Ни в коем случае! И тут у короля в запасе должна быть возможность пойти на попятную или подправить условия обременительного соглашения с солерами, — Колин переключил внимание на Кэйталин. Что если эсм рыцарь не только вдохновлять гранду на решительные поступки? А рассказ не настолько лжив, как ему показалось? И союз новиков создан вовсе не для того служения, о котором ими заявлено. И почему так сложно? И сложно ли? Заговор особ королевской крови всегда карается ссылкой. В Анхальт, к примеру. А под заговор замечательно подходит все не угодное Завоевателю.»

— Справедливое уточнение, — согласилась с альбиносом камер-медхин.

Остальные тактично покивали. В предусмотрительном молчании.

— Отсрочкой тоже придется заниматься, — не слова, но призыв Сатеник. В безуспешной попытке развязать языки собравшимся. Не ёй же одной спорить с Гусмаром.

«Сами в свару не полезут и её не поддержат,» — продолжал наблюдать Колин инертность совета. — «В чем-то правы. Слабоват боец.»

— Поручительством, — поправила Лисэль, выдерживая недовольный взгляд племянницы.

«Любопытная щука,» — но стоило глянуть на Аннет и Колин пересмотрел собственное утверждение. — «Не любопытней этой.»

— Эсм, саины! Попрошу высказываться по порядку и по существу, — бдел за регламентом Гаус.

Маршалку определенно нравились обязанности актуариуса. Канцлер на час, но канцлер! Истинно, пути господни неисповедимы, но и у самодержцев они сплетены мудрёно.

— Раз к нам обратились за помощью, вправе ли мы отказывать? Не воспримут ли отказ отсутствием доброй воли и недружелюбным актом по отношению к Краку? — произнес Лоу уставившись в лист бумаги. То, что на нем Колину видно, не видно другим. Отнюдь не пламенная речь.

«Еще бы в лицо ей свечой ткнул,» — подсмотрел за грандой унгриец. Эсм только что не зашипела.

А чего ожидать от Лоу? Короли злопамятны, будущие короли злопамятны вдвойне. Даан не исключения, скорее подтверждение общепринятого правила.

— Наше поручительство будет выглядеть, по меньшей мере, странным, — удивилась Арлем покладистости Совета.

— И чем же?

— Двор уже расплачивается по одному такому. Зачем принимать на себя еще одно?

— Мы ведем речь об отсрочке, — расстарался Лоу опередить возмущение Габора.

— Отсрочка стоит денег.

— Ренфри заломит тридцать процентов, — согласился Латгард с затратностью навязываемого посредничества. — И потребует выплат наперед.

— А кроме Ренфри?

— Сумма велика. Гильдии в своем праве отказать и откажут.

«Как пить дать откажут,» — Колину понятно и решение купцов и причины к решению подвигнувшие. Гранда не наследует трон. Вкладывать деньги в нее и ссужать под нее, никто не поторопиться. Большие суммы точно. А скромные инфант обязательно воспримет издевательской милостыней.

— Предложения, пожалуйста, — поторопил Гаус, не макая, купая перо в чернилах.

— Стоит походатайствовать, — не задержался Лоу.

— Согласен, — не раздумывает альмосунартий.

— Мы не учитываем реакции короля. Он может выказать недовольство, — предупреждает Латгард собравшимся.

— Это ведь частное дело. С чего королю выказывать недовольство? — Гусмар всецело на стороне Даана. С потрохами. Поэтому проволочки и отговорки воспринимает оскорбительными. Даже этот Совет оскорбителен, раз обсуждает помощь инфанту.

— Частное оно до той поры, пока им занимался Крак. А когда взвалили на нас… (Хорошо сказано. Взвалили!) Получается, выступаем гарантами инфанта, — канцлер не стал договаривать. Умному сказанного достаточно, глупому разжуй — не поймет.

Обсуждение за столом пошло живей, но определенную грань не переходило.

— Я за отказ, — необычно кратка и немногословна Лисэль. Инфанта она не любила не меньше, чем короля. Не могла простить Моффету выбор не в её пользу. А Даан… Она слишком много времени провела с ним под одной крышей Золотого Подворья. Отвадилась добрым чувствам.

Гё достаточно взгляда на Гусмара. Против и только против. Перетянуть на свою сторону молодчика ни шанса. А следовательно и пользы от него столько же — ноль.

— Наши денежные дела не в том состоянии брать на себя добавочные обязательства. Отказать.

— Поддержу, эсм Аннет, — произнесла Кэйталин достаточно уверенно. — Саину Даану следует выкручиваться самостоятельно.

Не обязательно набирать отказы. Не обязательно их одобрять. У Сатеник достаточно полномочий для самостоятельного принятия решений и без представительного Совета. Но где как не здесь выявить тех, кто не кулуарно, а публично встанет на её сторону. Если следовать науке Латгарда, битва определяет сильнейшего, интрига — хитрейшего, круглый стол, не смотря на то, что круг — углы. Между теми, кто за, против и не рыба не мясо.

— Эсм Аранко, а что скажите, вы? — вспомнили о Янамари, за спинкой стула которой, возвышался унгриец, пʼров и все остальное.

Притихшая баронесса явно не рада подобному вниманию. Просидеть тихо мышкой у нее не получилось.

— Я… Я…, — растерялась девочка.

— Следует согласиться помочь инфанту Даану, но увязать согласие с обязывающими условиями, — ответил Колин за Янамари.

«Посмотрим, как проглотите,» — приготовился он воплощать первую часть своего замысла.

— Говорите яснее, — перехватила Сатеник обязанности актуария.

— Согласие в обмен на некую серьезную услугу. Скажем бумаги на титул коронного барона и землю. Откажет, Серебряный Двор не обязан выполнять просьбу инфанта. Согласится, можно хлопотать. Пустая уступчивость просителю вызывает у последнего желание обращаться вновь и вновь. Просьбы большие и маленькие, со временем лишь увеличатся. Обозначив свою позицию в данном вопросе, Серебряный Двор заранее отсечет нудные хлопоты по никчемушным обращениям.

— Почему именно титул и земли? Вернее для кого? — навострился Латгард. Старый пройдоха сразу почувствовал подвох. Двойной подвох!

«Что за гада мы пустили к очагу?» — изводил себя канцлер и обещался правдами-неправдами, добыть надлежащие и надежные сведенья о Поллаке. Потребуется, отправит посыльного в Унгрию. И не одного.

«Не лопни,» — предостерегла унгрийца камер-медхин. И ни грана иронии смягчить.

У Лисэль восторг и любование.

«Ты плут!»

«Это плохо?»

«Если плохой плут, то плохо.»

«А если хороший?»

«Хороший?»

«Хороший.»

«Еще хуже!»

— Это только для примера…

Кто поверит подобному оправданию? Кто поверит унгрийцу!? Покажите пальцем, обозначьте кивком головы и наживете себе вечного смертельного врага. Вечного!

Колин надеялся либо Сатеник самостоятельно поймет выгоду подобного подхода «ты — мне, я — тебе», либо ей доходчиво объяснят. Тот же Латгард. Союзники обходятся дороже врагов. Последних не надо содержать и кормить. Получив же возможность распоряжаться титулом и землей по своему усмотрению, остается назначить за них службу. Любую службу. И справить её встанут в очередь! И не только новики!

— Можно затребовать иное, но взаимообразная услуга должна быть значимой.

— Вы что? Торгуетесь? — до крика не дошло, но Гусмар едва не выпрыгнул из-за стола. Баб и выживших из ума стариков он еще готов терпеть, но нищее ничтожество из Унгрии — увольте!

«Даану следует различать своих сторонников на умных и преданных. И не путать ни в коем случае. В Совете ему бы пригодился умный,» — вроде как пожелал Колин инфанту, и преступил ко второй части задумки.

Унгриец постучал пальцем по спинке стула. Девочка нервно моргнула и чуть слышно и сбивчиво произнесла.

— Саин, не следует так кричать. Вы ведете себя как невоспитанный человек. У нас в Унгрии за такое порют.

Пока остальные переваривали сказанное юной баронессой и переглядывались между собой, альбинос, уподобился мухе не разглядевшей паутину.

— Полагаете, хорошие манеры прививаются розгой?

Колин действовал на опережение, не позволив вмешаться в разгорающуюся ссору.

— Полагаю ваши незамедлительные и искренние извинения перед эсм Аранко за свою неучтивость, сохранят вам цветущий вид на долгие годы. Или хотя бы до вашего венчания. — (Дальше импровизация для гранды.) — Не ошибусь предположить, вы собираетесь скоро жениться, не правда ли?

— Что позволяет предполагать подобное? — запоздало сдерживает себя от резкостей альбинос, чем только укрепил унгрийца во мнении, дата торжеств предварительно, но согласованна.

— А разве нет? Хотите сказать, я лжец? — нотки возмущения унгрийцем добавлены вовремя, но фальшивы, что старый дирхем.

Театр наоборот. Реакция зрителей познавательна. Сатеник опустив взгляд чиркает по листу пером. Насквозь. Про венчание и для нее никакая не тайна.

«Эсм, я обещал позаботиться!» — улыбается Колин. Гранда не видит чудовищной гримасы унгрийца, но доведись выдержала бы. Раздавишь альбиноса? Все что угодно!

Лисэль ищет взаимосвязь между титулом и ссорой. Она ведь должна быть.

Аннет… Аннет… Аннет… Камер-медхин ошарашила Колина признанием.

«Ты не достаточно умен, не лезть в дела никоим образом тебя некасающиеся.»

«Тоже самое можно сказать и про вас,» — парировал унгриец вызывающую откровенность.

Кэйталин за драку, но не лезет под руку. Из чувства такта или приказа нет? Арлем встревожена ссорой разгоревшейся буквально из-за ничего. Латгард? Печать сомнений. В какой карман ему сунут больше. Вернее, чьи руки. Метаться и не мочь выбрать. Тяжек хлеб слуги двух господ. Гаус… Лоу… Им все равно. Брайт? Дрязги не его призвание.

Инициатива всегда предпочтительна в любых начинаниях, будь они любовные, торговые или военные.

— Ваше замешательство наталкивает меня на мысль о вашем нежелании признать свою невоспитанность…

— Я её вам продемонстрирую. С большой охотой! Я выбираю меч! — во всеуслышание объявил альбинос. Содрав перчатку, бросил на стол.

— Надеюсь у эсм Сатеник не возникнет желания препятствовать? — обратился Колин к гранде и не из любезности или долга. Как она вообще, в себе?

— Нет, — сухой веткой ломается голос гранды.

«Расценю это залогом сотруднечества,» — поклонился Колин с самым признательным видом.

— Саин Гусмар, в течение двух дней вы узнаете место нашей встречи, — не отступил от кодекса унгриец и бросил поверх перчатки содранный с плеча эполет.

— Так долго? А почему не теперь же? Или завтра? — горячился Габор.

— В отличие от вас, на меня возложены определенные обязательства, которые должно исполнить.

— Вы забылись!? — запоздало прикрикнул на дуэлянтов Гаус. — У нас не базар!

«Самый настоящий,» — остался доволен унгриец. Но дойдет ли до остальных? Не до все.

— Я принимаю совет баронессы Аранко, — объявила Сатеник свою волю. — Саин актуариус оформите бумаги для моего брата, я их подпишу.

Никакого недопонимания. Взгляд гранды открыто потребовал от Колина.

«Избавь меня от него!»

Унгриец не торопился с заверениями. Он, конечно, не злопамятен, совсем недавно его собирались вышибить со двора. Не помните? Нет? Пусть так.

«А что взамен? Дружба?»

Предложения у гранды отсутствовали.

«Все что пожелаешь,» — расплывчато пообещали унгрийцу.

«Не интересно,» — огорчился задира, но не отказался поспособствовать с альбиносом.

— Ты просто молодец! — похвалил Колин девочку, прежде, чем вернуть под опеку Нумии и Йоррун.

— Тебя ведь не убьют? — явно расстроена Янамари. Что поделать, она унгрийка и знает, к чему приводят ссоры мужчин. Однажды она осталась без старшего брата и после того вся её жизнь переполнилась болью утрат и потерь.

— А ты бы это не хотела?

— Конечно, нет! — всхлипнула девочка, кидаясь на шею Колину.

— Тогда не о чем волноваться.