Дождь в полынной пустоши (СИ)

17. День св. Диадора (25 сентября)

— То, что испрашивал, — Маммар протянул Колину плотный свиток. Поверх бумаги затейливое плетение золоченого шнурка. На конце, над узелком с бахромой, большая свинцовая печать с единорогом. Королевская!? Кто-то расстарался обеспокоить монарха. Любопытно, что Моффету наговорили о безызвестном новике из Унгрии, достойном столь высокой награды.

«Стоило переломать руки Жюдо и дело сдвинулось с места.» — полюбовался унгриец гербовым документом.

Без стеснения развернул дарственную, прочитать. Милостью и волей и т. д. и т. п. Колин аф Поллак жалован титулом барона короны Эгля.

— И все? — наигранное недоумение. Дескать, вам совсем-совсем не дорог бедняжка Габор аф Гусмар?

В другой раз наглость Колину не спустили бы. Но это в другой раз. Нынче же…

Маммар не уповал на радостную забывчивость своего визави. Ему хотелось посмотреть, будет ли мяться, намекать, выжидать. Будут ли трястись руки от счастья, и ломаться голос от волнения. Ничего подобного и близко нет.

«Высоко метит, выблядок!»

— Конечно, — подал Исси второй свиток. Он толще первого, шнурок и узел замысловатей. Печатей две. Большая с единорогом и овальная — Карлайра. Закон соблюден.

— Ну-ка, ну-ка! Что у нас?

Просто и незамысловато. Барону (ого, уже барону!) Колину аф Поллаку отходила усадьба Хирлоф, расположенная на Каменном Холме, а к ней пять акров земли, с конюшней, садом и полем для выездки! И все счастье сроком на шесть лет.

— Уговор есть уговор, — согласился с выполнением обязательств унгриец. — Наш приятель останется цел. Во всяком случае, моя рука не нанесет ему ни царапинки.

— Очень на это рассчитываю.

— Я обещал. Если помните.

Второй день город гудел о знаковых событиях последнего времени. Страшные прорицания Алтуса ставшего жертвой неведомого рогатого зверя, с каждым часом обретали ясные очертания предопределенности. Огненное чудовище уничтожило большую часть запасов зерна в столице. Никто не мог поручиться за сроки подвоза хлеба. А потому голоду быть и цены взлетели в десятеро. В грядущую беду верили даже самые отъявленные скептики, а те, кто продолжал упорствовать, подкрепляли свое упорство запасами муки. В обрушение колокольни Святой Агафии видели прямое проявление божьего гнева за греховное житие. Зашевелилась, проспавшая знамения, инквизиция. На площади Плача разводили костры. Грохотали молотки, визжали пилы, на глазах изумленных жителей вырастали помосты и виселицы. Люди спешили исповедаться и запастись индульгенциями. Церковная бумага отпускающая прегрешения, едва ли не дороже зерна. И востребована столь же.

На фоне всеобщих бед, происшествие в школе мэтра Жюдо выглядело малозначительным случаем. Подумаешь, зеленый сопляк с подозрительной легкостью и небрежительностью поверг и двух учеников фехтмейстера и его самого. Ах, у негодяя поединок с Гусмаром-младшим? Заранее соболезнуем Гусмару-старшему. В противостоянии, сколько-то держались альбиноса, но находились и те, кто открыто ратовал за победу безродного новика из Унгрии. В одночасье вошли в моду: просяное пиво бузэ, рагу из белого мяса под соусом — бэланкет, и локтевой браслет — базубанд. Последний востребован у юнцов, желавших так или иначе поучаствовать в чужой славы. Колин досадовал на невозможность сделать ставки или заключить пари на исход его встречи с Габором, как это принято на турнирах или скачках. Серебро имеет свойство убывать, грех не воспользоваться случаем и не укрепить финансовое положение. Но из-за глупых условностей не пришлось.

За традиционным чаем Янамари слишком старалась казаться естественной и непринужденной, но ей не хватало опыта улыбаться сквозь слезы, а глотая сопли и нюни это не очень получается. Тревожилась Нумия. Ей вовсе не радостно остаться без работы в зиму. Беспокоилась Йоррун, поскольку у нее свои виды на хозяина. И уж кто бы мог подумать или предположить, за унгрица открыто переживала гранда. Сатеник буквально места не находила. Долгая беседа с Кэйталин ничуть её не успокоила. Эсм рыцарь, на удивление, плохо разбиралась в мечном бое и больше напирала на чудесные вмешательства проведения. Проведение штука капризная, вмешается или нет, а Сатеник требовался благоприятный исход боя. Благоприятный для Поллака.

— Перестань, — одернула гранду камер-юнгфер, потерявшая терпение сносить метания своей паникующей родственницы. — Лучше подумай, как ты будешь выглядеть в глазах Габора, если он вдруг одолеет моего новика.

Лисэль окончательно утвердилась в мысли, несносного мальчишку пора переложить из кровати Нумии в свою постель. Это ничтожество, возомнило о себе не бог весть что!

— Не одолеет! Не сможет одолеть! — бегала по комнате Сатеник, не в силах остановиться и успокоиться.

— Тогда думай о Поллаке. Удержать его при дворе станет трудов и денег. Слышала его ценник? — посмеивалась Лисэль.

— Препоручу тебе, — зло шипела гранда.

— Может моя дырка его не устроит? — готова хохотать камер-юнгфер над взволнованой племянницей. — Но могу предположить, чья подойдет обязательно.

— Что-нибудь придумаю, — пронеслась мимо нее гранда.

— Придумай-придумай, — покосилась Лисэль на фрей и рассмеялась вгоняя в краску и Сатеник и Арлем.

Высокородным эсм пришлось прибегнуть к умыванию холодной водой и лимонным компрессам, восстановить естественный цвет лица.

На момент встречи противников, в Зале Арок, кроме конфликтующих сторон, присутствовала большая часть обитателей Серебряного дворца. Габор аф Гусмар умудрился выделится и здесь. Наряд белобрысого предвосхитил все мечтания столичных модников. Великолепный пурпуэн ладно скроен и отменно сшит. Два плотных ряда пуговиц, обтянутых бархатом. По рукавам, груди и плечам жемчужное узорочье. Искрящееся и переливающееся едва на него падал свет от свечей, факелов или скудного осеннего солнца. Искусный рисунок казался золотистым на плечах, серебряным на груди и стальным к поясу. Подбитые конским волосом плечи, придавали фигуре виконта богатырскую атлетичность. На ремне из кожи носорога (Не с намеком ли? Не с дальним прицелом аксессуар?) две пряжки и россыпь вделанных камней — аквамаринов и изумрудов. Чудесное мастерство недоступное здешним кожевникам. Шоссы столь узки, что проще считать их собственной кожей, чем одеждой. Сапоги из лучшей выделки шкур кобылиц онагров арамейской степи. Высокий каблук и звезды шпор. Довершить наряд не хватало шапочки-ток. Габор её не надел. Умышленно. Отсутствие тока в разрез с общим видом, заставит обращать внимание и сожалеть. Ах, шапочка и перо цапли были бы весьма кстати.

Колин предпочел в одежде не броскость, естественность тонов. К тому же на дворе осень, пора меланхолии, раздумий и согревающего глинтвейна.

— Назовите оружие, саин? — потребовал канцлер от Гусмара. Латгард выступал в качестве главного распорядителя. Назначенные секунданты лишь обозначали свое присутствие и не вмешивались. Столь редкая организация поединка объяснялась его важностью. Канцлера не посмеют ослушаться и в малом, тогда как протесты секундантов сплошь и рядом игнорировались. А то и сами они становились жертвами разохотившихся лить кровь.

— Меч! — выпалил Габор. Выбрал то, чем по признанию многих прекрасно владел. Именно мечом, бастардом, полуторником.

«Эдакая скудность», — раскритиковал Колин ожидаемый выбор. После схваток в школе Жюдо он надеялся противник проявит изобретательность. Не проявил. А чего собственно ожидать от отпрыска знатного рода? Биться на полэксах Гусмар не практиковал, силенок маловато для такого боя. На булавах, клевцах, чеканах, шестоперах опасался получить тяжкое увечье. Достаточно посмотреть на Хьюба Кусаку. На кинжалах слишком коротка дистанция с противником. Двухклинковый бой невозможен из-за слабого навыка драться левой. Не хватало практики и школы. Вся остальная экзотика в виде кватерстаффа, пломмеи, кистеня, эспантона отпадала сама собой. Колин с теплотой вспомнил бой с Обюром. Фалькс. Хотелось бы еще опробовать ронколу[64].

— Возражения?

Чистая профанация. Возразишь и тебе тут же объявят, таковые не принимаются и засчитают позорное поражение. С одной стороны хороший повод капитулировать не потеряв лица и не уронив достоинства.

— Нет, — согласился Колин с выбором. На его поясе болталась древняя железяка ужасного качества. Замена привычного ему шнепфера. И вовсе не из предвиденья осложнений поединка. Шнепфер в некотором роде не меч.

Маммар, присутствовавший на процедуре встречи противников, не упустил столь важную деталь. Возможно, потому что прежде всего был воином и отменным фехтовальщиком.

«Не выдержит и пары-тройки хороших ударов, — определил Исси низкое качество клинка унгрийца. — Только-то? Весь в трюк позволить оружию сломиться?» — звучало убедительно, но некий осадок оставался. Слишком просто. Человек придумавший заполучить титул барона и землю, не может так поступить. Или все-таки может? Ведь часто мудрость там, где другие видят глупость.

— Место? — потребовал канцлер от Колина.

— Надлежит проследовать за мной, — стандартно ответил унгриец.

По поводу места никаких расспросов. Оно может быть любым. Лишь бы выбирающий в состоянии туда прибыть. Если требование соблюдено, то и оппоненту нет причин там не находиться.

Воспользоваться приглашение не спешили. В делах земных суетность позволительна сколько угодно, а вот в делах связанных с небесами наоборот предосудительна.

В центр широкого людского круга выставили скамеечку для фрей Арлем. Исповедница немного волновалась. Ведь её слово в преддверии грозящей поединщикам гибели, весьма значимо.

— Саин Гусмар, — позвала она, и раскрыла на коленях Святое Писание.

Габор вступил в круг, подошел к фрей и опустился на колено.

— Укрепиться дух мой в делах Его…, — выхватил альбинос строку из плотного текста.

О чем они переговаривались отведенное на покаяние время, неслышно. И не должно. Зрители засвидетельствуют, правила соблюдены. Габор аф Гусмар получил напутствие от духовного лица. Грехи его сочтены и отпущены.

— Из всех кого наделил Он своей любовью, ему лишь вложил в руки меч и сказал… Верши от имени моего…

Этот стих отсутствовал на странице, ей ли не знать. Не отыскать его и во всем Писании. Не из Писания строка.

«Откуда же?» — устыдилась Арлем собственного невежества.

— Жаль, для такого случая не предусмотрены розы, — отвлек Колин взволнованную фрей от переживаний.

— Что?

— Сейчас бы пригодились розы. Очень бы подошли к вашему изумительному сюркотту.

— Ваши мысли не уместны и праздны, — укорила Арлем. — Может случиться сегодня вы предстанете перед Всевышним.

— И что? Ему роз точно не подарю.

«Вы дерзки!» — обвинение не сорвалось с губ девушки. Что-то было в услышанной строфе необычного стиха. Подсказка к понимаю поступков Колина. Ключ к его вызывающей греховности на показ.

— Что в вашем сердце Поллак?

— Подозреваю то же что у всех. Всякие милые глупости. Мы не можем жить разумом. Нам мало. Мы еще стараемся жить сердцем.

— Разве это плохо? Жить сердцем?

— Чего бы хорошего?

— У большинства оно наполнено любовью к Всевышнему, — уверена фрей, но смущается наивности, детскости сказанного. — Но очевидно, у вас для нее нет и малого уголка. Иначе бы вы стыдились поступать столь дурно.

— В моем сердце, эсм, много для чего не отыщется местечка. Приязни к Гусмару уж точно.

— А для чего отыщется?

— Вам обязательно знать?

— Да. Мой долг утишить боль ваших ран… Ведь там, — Арлем приложила руку к левой стороне груди, — боль.

Фрей надеялась, что взяла верное направление разговорить Колина. Заглянуть святая святых, найти для него целительные слова.

— Дождь, — глухо произнес унгриец. — Все время дождь. Беспрестанно.

— Дождь? — не понимает Арлем связи.

— Варсана адхи тикта сунья. Дождь над могилами.

Сейчас, при не очень хорошем освещении, глядя в лицо фрей, Колин отмечал в нем приметные черты, в голосе знакомые интонации, даже жесты казались ему однажды видимыми. Там, куда закрыл себе доступ. Не забыть, но не вспоминать. Не отступиться, не повернуть назад, удовольствоваться ушедшим.

«Разглядывая минувшее, не пропусти настоящего,» — предупреждают мудрейшие. Он не пропустит. Не может пропустить.

В беспамятье, одно спасение — лицо фрей. Изумительно светлое, чистое, иконное.

«Они похожи,» — признавал он идентичность некоторых черт фрей и гранды. Свет дня и свет огня мешал это увидеть, но сейчас, когда полумрак убрал, скрыл множество лишних и отвлекающих деталей, смягчил контрасты, схожесть явна. Достаточно заподозрить родство.

— Вы не можете забыть утрату? Обратитесь к НЕМУ, утешиться…

— А почему я должен забывать? И к кому ОН будет апеллировать, не справившись.

«Зачем я его слушаю? Что хочу услышать и услышу ли?» — метались мысли Арлем и зуделось захлопнуть Священную книгу, и закончить бесполезный разговор, и никогда не возобновлять.

— Вы не способны любить, — обвинила она. Посочувствовать уже не получалось.

— А вы?

— Речь не обо мне. Подумайте о своем будущем.

— Вы не представляете, сколько времени я посвятил, размышляя о нем.

Арлем опять растерялась. С унгрийцем у нее не получалось ровно ничего. Она не могла его ненавидеть ибо Всевышней завещал любить ближних. И не могла любить, Поллак отвергал Всевышнего и все что ей дорого и близко.

— Вы грешны… Я испрошу милости для вас, — завершила беседу Арлем.

— Испрашивали и не раз. Все на что он расщедриться… — Колин поднял вверх ладонь, будто собирал дождевую воду.

Ей осталось только теряться в догадках, что унгриец скрывал от всех. Куда не допустил, не смотря на все её старания.

— Вы готовы? — вопрос канцлера к поединщикам.

— Да! — уверен Гусмар.

— Да — спокоен Колин.

— Вы просили следовать за вами, — напомнил Латгард унгрийцу.

— Поднимемся на крышу, — пояснил Колин.

— Уложение требует разрешения владельца земли, — напомнил канцлер важную формальность. В его власти не допустить схватки.

«Кажется, ты не догадывался о такой мелочи, деревня,» — мысленный посыл и ухмылка от Гусмара. Он был рад любому умалению противника.

«Тоже выход,» — одобрительно отнесся Исси к причине поединку не состояться.

— Все улажено надлежащим и наилучшим образом, — удивил Колин. И не только Латгарда.

— У вас есть бумаги? — на всякий случай уточнил канцлер.

— В них нет нужды.

Ответ обескуражил многих. Когда унгриец успел договорится с королем? Канцлер твердо уверенный, что у Поллака нет и не может быть знакомых на Золотом Подворье, засомневался. И еще как засомневался! Наличие такого человека объясняло, пусть и неполно, для чего унгриец околачивался при Серебряном Дворе. То, что новик преследует определенные цели, можно утверждать с уверенностью.

«Вот только чьи? И какие?» — беспокоился канцлер. Теперь истоки и главное исход схватки виделся ему совсем в другом свете.

Беспокоился и Маммар аф Исси. Столичные знакомства новоявленного барона его сейчас волновали меньше, чем сам поединок. Не окажутся ли последствия уступчивости и сговорчивости унгрийца, худшим вариантом по сравнению, проткни он Габора в драке.

— Хорошо. Ведите! — согласился канцлер и поглядел на Сатеник.

Гранда удивительно собрана. Чьей крови она жаждет больше? Гусмара или Поллака? Еще два дня назад вопрос заставил бы колебаться Латгарда. Нынче старый Лис убежден — Гусмара. А что Поллак? Метит в фавориты? Тут самое обширное поле для всевозможных фантазий и домыслов.

— Тебе не обязательно идти, — обратился Колин к Янамари. Сцена выглядела очень волнующе. Все тревоги юной баронессы открыты сторонним.

— Кто же будет с тобой? — девочка обежала взглядом окружающих её взрослых.

«Действительно, кто?» — согласился Колин столь простому и внятному аргументу.

— Тогда тебе придется не бояться, — предупредил он.

— Я не буду…, — заявила девочка и перешла на шепот. — Я закрою глаза.

На крыше вопреки сияющему солнцу стыло и холодно. Забияка-ветер цепляет и треплет плащи, мотает длинные подолы сюркотт.

— Прошу туда, — пригласил Колин следовать за ним. — Буквально полсотни шагов.

Шаги сделаны.

— Вы в своем уме? — вырвалось у канцлера, увидевшего место схватки. Ему, конечно, докладывали о стройке на здания, но он и предположить не мог что Поллак удумает такое.

Над воротами въезда во внутренний дворик, через шестисаженный пролет, перекинута доска.

— Что именно не устраивает? — Колин легко, под изумленное аханье слабонервных зрителей, прошагал до середины. — Место как место. В Уложении сказано, следует испросить дозволения владельца земли… Так мы не на земле. А все остальное — я здесь! — и качнул доску.

Возразить нечего. От правил новик не отступил.

Колин вернулся, стащил пурпуэн и остался в одной рубашке.

— Подержишь? — протянул он одежду Янамари.

Девочка сгребла одежду, прижав к себе крепко-крепко.

— Я готов, — уведомил унгриец, занимая позицию для поединка. Доска под его весом предательски скрипела и прогибалась.

Канцлер обернулся к бледному Гусмару. Младший представитель фамилии достоин сочувствия. Надменность и решимость сменились детской обидой, чуть ли не плаксивостью.

— Прошу, саин.

Белобрысый сомнамбулой сделал несколько шагов и замер, не дойдя до края. Боязнь высоты. Можно не страшиться недругов, можно презрительно смеяться испытаниям, но как взглянуть в лицо собственным страхам. Проигрывают именно им, нежели врагу.

— Вас что-то смущает? — участлив Колин. — Я нахожу место крайне удачным. В свете наших с вами разногласий, которые вряд ли удастся загладить. В последнее время многие прекращают поединок, получив пустяковую царапину. Падают и хнычут лекаря. В нашем случае лекарь вовсе не потребуется, — ведя речь унгриец, расхаживал по доске, выполняя фехтовальные движения клинком. Контрэ, аллонг, мандоболо. Ничего сложного или запредельного. — Ну же! Она достаточно широка, наступать и, достаточно упруга сломаться. Во всяком случаи сразу, — и задиристо хохотнул. — Если не тянуть…

Латгарду понятно, поединок не состоится. Но буква должна быть соблюдена.

— Саин Гусмар, приступайте, вас ждут, — поторопил он противника унгрийца.

Злорадство гранды беспредельно. Воспитанница без стеснения поддалась чувствам.

«Учишь-учишь, и все впустую,» — не особенно ворчал канцлер.

Гранду можно понять. Поражение закроет альбиносу дорогу во дворец. Потребуется время, забыться унизительному фиаско. Год, два, три, Гусмару придется отсутствовать и не при дворе, а в столице. Впрочем, на всякую бочку меда легко найдется своя ложка дегтя. Была она и для гранды. Последнее слово останется за королем. Захочет, обвенчает. Не посмотрит на недобрую славу зятька, и отправит в свадебное путешествие в Анхальте.

«Как-то все не просто,» — едва не вслух жаловался Латгард. — «Деготь может и есть, но кому достанется? Раз король расщедрился на титульные грамоты унгрийцу. Благодарность за правильность действий? И закончатся ли они вместе с поединком? Вот уж не поверю!»

— Или признайте поражение или приступайте, — потребовала гранда от Гусмар. В кое-то время она в своем праве что-то требовать. Ради этого момента Сатеник простила Поллаку многое. Она готова восхищаться им. Проклятый унгриец все обстряпал, не подкопаешься, и добился своего. Такой человек ей пригодится. Побоку любовь-нелюбовь, главное может помочь! И не сомневалась, от службы Колина аф Поллака ей будет прок.

— Ты… ты…, — не выдержали нервы у Гусмар.

— Что вы там шепчите? Извинения? Идите ближе, я ничего не слышу! — унгриец повернул голову и поднес ладонь к уху.

— Я уничтожу тебя!

— То есть драться мы все-таки будем? — обрадовался Колин, выполняя несколько интересных финтов и рассекая ветер. Хорошо получился подрез снизу — со свистом.

Зрители отпускали смешки. Гусмар обвел присутствующих злым обжигающим взглядом. Кто? Кто посмел? Что они о себе возомнили?! О чем думают? Но чтобы они не думали, он, готовый сцепиться со всей столицей, стоит в пяти шагах от врага и не в состоянии ничего предпринять.

— Соберитесь с духом саин, — ждал противника Колин. Говорил вполне серьезно, без усмешки или оскорбительной надменности. Как говорят старому приятелю, не скрывая своих переживаний. — Сочувствую вам. Сам неоднократно оказывался в затруднительных ситуациях, но выкручивался. Не всегда с целой шкурой, но все-таки.

Слова ли возымели действия или злость подтолкнула, но Гусмар сделал шаг. Малюсенький шажок. Сделал и побледнел. Нервно сглотнул. В глазах паника и страх. Даже если найдутся сил ступить на доску, сражаться не сможет.

— Вы соизволите начинать? — официален канцлер с поединщиком. Латгард понимал, сейчас лучше закруглиться раньше. Цирк ни к чему хорошему не приведет.

— Да! Да! Тысячу раз да! Но не здесь и не сейчас! Я…

Очевидно полное отчаяние подвигло Гусмар еще на один шаг. Добровольно. Дальше ни на пядь. Вступить на доску надо преодолеть еще три.

Колин терпеливо ждал. Вовсе не совесть или жалость заставили умерить речь. Шутовство хорошо в малых дозах. Иначе вместо триумфа заработаешь репутации этакого рубахи-парня, а то и клоуна.

— Если вы сейчас отступите, — вещал канцлер, — то никогда в жизни не сможете более вызвать Поллака на поединок, поскольку клинки не были скрещены. Сталь не ударила сталь. Разве что попросите… попросите, а не потребуете, восстановить обстоятельства этой схватке. И через сто лет, если у вас хватит духу, вы с Поллаком сойдетесь на этом или же подобном месте. Иначе, ваша активность и желание дуэлировать будут расценены за разбойное нападение и попытку убить благородного человека. Вас засадят в тюрьму или сошлют на галеры. Домашнего ареста не применят. Таков закон королевства. И он никем не отменен.

Пока Латгард напоминал уложение о дуэльных поединках, Колин прошел несколько шагов вперед изъявить великодушие к противнику.

— Если вам будет легче, саин…

Гусмару не легче. Ничуть не легче. Он готов грызть зубами собственное сердце, заставить его биться, а не трепыхаться. Выпить собственную кровь, только бы она разносила по телу неутолимую жажду сражаться, а не холод оцепенения.

— Займите позицию Поллак, — рявкнул канцлер. Теперь он уже сердился на молодого Гусмар. Вполне возможно взыграла неприязнь к его отцу. Но какая разница? Достоин кто из них доброго слова? Вот уж нет!

Унгриец отступил. Его передвижения, желание помочь противнику, окрик канцлера работало отнюдь не в пользу Гусмара. Белобрысый выглядел смешным. Человек с репутацией забияки, драться не мог, по причине боязни высоты.

— Вас ждут, виконт, — вмешался Маммар аф Исси.

Альбиноса словно подхлестнули. Он скакнул, делать шаги выше его сил, и в ярости пнул доску, желая её скинуть.

— Она прибита. С вашей стороны, — посочувствовал Колин тщетности проделки.

В рядах зрителей открыто веселились.

— Но можете попытаться с другого края, — унгриец обвел мечом путь бега по крыше. — Я подожду…

Ему только и оставалось, чуть подождать. Убить противника Колин не мог. Пропадет баронство и земля. Пропадет статус. Именно изменение личного статуса он и добивался. Безызвестный новик из Унгрии это одно. Столичный барон с пятью акрами земли и усадьбой совсем другое. Измениться круг людей, куда он получит доступ как равный. Откроются многие двери, за порог которых его в нынешнем положении не пустят под страхом смерти. К его слову хоть немного прислушаются. К его умениям присмотрятся. И кто скажет, не станут ли они востребованы. Ради этого он подождет. Ведь его баронство только часть обязательного пути. Первая малая вешка на нем, ознаменовать пройденное. Скромная награда взбодриться и не свернуть с оставшейся части.

«Можешь мною гордиться,» — обратился он к серому горизонту в лохмотьях туч. Но кто там, за темной ниткой сошедшихся далей? А кого это касается? Только его. И никого больше.

Стоя на доске, в двенадцати саженях над землей и шести над острыми пиками ограды, не можешь и не позволишь себе рассеянности и невнимательности. Пока все глазеют на тебя, не время ли поглазеть на других? Людей часто выдают не действия, но желания и чувства. Кэйталин…

«Не её ли работу выполнил? Или Гё? И гранда все равно отправится в Анхальт. Моффет за сближение с пфальцем. Теперь у него развязаны руки. А у меня?»

Вокруг Сеона кружок. Вокруг Гиозо свой. Хорош союз, не сплотившись развалился.

— Время истекло, Гусмар, — объявил канцлер окончание схватки. — Вы признаны проигравшим. Ваш меч остается Поллаку. Так же вы обязаны выплатить тысячу штиверов…

— Золотом! — потребовал Колин. И вовсе не из каприза добавить унижений проигравшему противнику. — В трехдневный срок.

— Тысячу штиверов золотом, в трехдневный срок, — повторил Латгард за унгрийцем. — Вам, Габор аф Гусмар, запрещается находится ближе, чем на тридцать шагов к саину Поллаку. Запрещено и находится с ним в одной компании или помещении, без его на то письменного дозволения. Мечи не скрещены! — привел главный аргумент канцлер.

Гусмар выронил клинок, развернулся и ушел. Его не сопровождали. Потерпевших поражение жалеют, но не любят. И бояться больше чумы. Чума приносит смерть, а невезучесть приводит к краху жизни.

— Саин Маммар! — неожиданно окликнул Колин посланца инфанта.

Зашевелившаяся расходиться толпа передумала. Будет продолжение? Ах-ах-ах! Убийственный тальгарец и задиристый унгриец!

— Вы спрашивали, где я заработал свой шрам. Теперь отвечу. Вы поймете. Чиччиа. Кто-то сказал, бог любит троицу… Не в моем случае.

Стоявшие в отдалении не заметили ничего. Ближние подглядели, Маммар дернулся за оружием. Те, кто находились совсем рядом, наблюдали внезапную бледность прославленного поединщика. До ответа Маммар не снизошел, ограничился благодарственным полупоклоном и покинул место не состоявшейся схватки. Ему не за что пенять на Колина. Виконт цел и не вредим, ушел без единой царапины. Договоренность соблюдена.

— Колин, я принесу тебе пурпуэн! Холодно, — Янамари отважно ступила на доску.

— Весьма признателен, эсм, — не остановил её Колин. — Должен отметить, вы храбры.

Ему не любопытно что движило девочкой. Ответ известен. И он унгрийца совсем не радовал.