Долина забвения

Шанхай, март 1919 года Вайолет

После смерти Эдварда я каждый день садилась на каменную скамью, читала малышке Флоре и рассказывала ей, как отец ее любил, а она смотрела на меня так сосредоточенно, будто понимала, что я говорю. На четвертый день в ворота дома постучали. Я отложила книгу и пошла открывать. За воротами я обнаружила мрачного и серьезного мужчину, похожего на гробовщика.

Он снял шляпу и представился: мистер Дуглас из адвокатской конторы «Месси и Месси», которая представляет интересы «Торговой компании Айвори».

— Примите мои искренние соболезнования, — произнес он. — Жаль, что наша очередная встреча происходит при таких трагических обстоятельствах.

Я попыталась вспомнить, где мы виделись раньше. Мы с Эдвардом ходили к адвокату, чтобы определить, достаточно ли письма Лу Шина, в котором он предлагал мне этот дом, чтобы официально претендовать на недвижимость. Но тот человек выглядел совсем по-другому.

— Я должен был прийти раньше, — сказал мужчина. — Но чтобы поднять все документы, понадобилось некоторое время. Как вы знаете, мистер Айвори принял меры по финансовому обеспечению вас и вашей дочери.

Я узнала, что Эдвард написал адвокатам письмо, а Маленький Рам отнес им его. По дате было понятно, что он отправил его шесть дней назад, когда впервые почувствовал недомогание и сказал, что у него нет аппетита. Он уже тогда знал, что умрет.

Адвокат разложил передо мной бумаги. Эдвард заранее обговорил, что в случае его смерти все его средства, находящиеся в Шанхайском банке, немедленно переводятся на новый счет, открытый на имя его дочери, Флоры Айвори. Жене, матери его ребенка, будет дано полное право распоряжаться данными средствами. Эти деньги будут добавлены к той сумме, которая позже будет установлена в качестве наследства.

Мистер Дуглас склонился к малышке Флоре:

— Какое милое дитя. Я вижу в ней сходство и с вами, и с покойным мистером Айвори.

Он передал мне листок бумаги с напечатанным текстом и вписанными от руки именами и суммой в пятьдесят три тысячи семьсот шестьдесят пять долларов.

— Вам нужно только подписать здесь, чтобы принять его.

Сумма поражала — ее хватило бы на всю жизнь. Как умно поступил Эдвард, что положил деньги на имя Флоры. Она стала его наследницей, и эти деньги никогда и никто не сможет у нее отобрать. Я посмотрела на имя внизу документа: Минерва Лэмп Айвори.

— Я полагаю, ваше имя записано верно, — сказал адвокат. — Именно такая информация была в документах у юристов компании. Нам нужно только подтвердить ее с помощью вашего паспорта.

Эдвард никогда бы не назвал Минерву матерью его ребенка. Это бы очень его разозлило — как и меня. Я хотела рассказать правду, но понимала, что это опасно.

— Все верно, мистер Дуглас. Но у меня нет паспорта. Бывший слуга его украл. Я говорила сотруднику консульства, что скоро приду к ним, чтобы заменить паспорт… но в последнее время с этим возникли трудности, — у меня из глаз полились неподдельные слезы. Я не могла больше сказать ни слова.

— Можем ли мы помочь вам в этом деле и заверить документ от вашего имени? — спросил мистер Дуглас. — Понятно, что вдова, только что потерявшая супруга, не сможет выйти из дома. В консульстве легко найдутся записи о вашем паспорте и визе. Нам понадобится только ваша фотография.

— Вы слишком добры ко мне. Однако мне больно признаться в том, что я не регистрировала паспорт в консульстве. Когда я сошла с корабля, я так хотела скорее увидеть мужа, что меня привела в уныние длинная очередь к таможне. Я упросила охранника отпустить меня в местный туалет из-за тошноты. Я поступила неправильно. Но тогда мне так не казалось — я думала, что нет разницы, сейчас я зарегистрируюсь или позже. Мы с Эдвардом собирались это исправить и зарегистрировать Флору как гражданку Америки. Вот когда я обнаружила, что у меня в ящике стола нет паспорта. Я подозреваю, что его стащила служанка, сбежавшая месяц назад.

— Мы не в первый раз сталкиваемся с подобной проблемой. За американский паспорт можно выручить круглую сумму. Мы можем получить для вас новый паспорт с помощью моего знакомого сотрудника консульства. Он знает, что моему слову можно верить. Я лично поручусь, что вы на самом деле Минерва Лэмп Айвори. Я помню, как мистер Айвори представил мне вас как миссис Айвори, его жену. Кстати, вы что-нибудь еще предпринимали по поводу вашего дяди и дома, который он хотел вам оставить?

Только тогда я поняла, что мы с мистером Дугласом действительно уже встречались. Но за время, прошедшее с нашей последней встречи, он сбрил бороду и подстриг буйную шевелюру.

— Одновременно мы оформим свидетельство о рождении, — добавил мистер Дуглас. — Как звучит полное имя ребенка?

— Флора Вайолет Айвори, — сказала я без запинки. — Имя выбирал муж.

— Очень хорошее имя, милое и нежное. Мне понадобится только ваша фотография. У вас, случайно, не найдется одной?

Я пошла в спальню и отыскала сувенирную фотокарточку для клиентов и покровителей. На ней я была одета в обтягивающее платье и соблазнительно опиралась на пьедестал в фотостудии. Я аккуратно разрезала ее так, чтобы осталась только голова, и вернулась с более пристойным снимком, демонстрирующим улучшенную версию Минервы Лэмп Айвори.

После того как он ушел, я села на каменную скамью. Голова у меня кружилась от усилий, потраченных на обман. Мои актерские навыки в пределах цветочного дома были безупречны и естественны, но не в обстоятельствах, затрагивающих мое горе и будущее моего ребенка. Маленький Рам принес мне чай. Я спросила его, видел ли он, как Эдвард писал письмо.

Он утвердительно кивнул:

— Он просил меня не рассказывать вам об этом, и сказал, что это вас расстроит. Я не знаю, о чем говорилось в письме.

— Он был уже очень болен, когда его писал?

— У него была высокая температура и головная боль. Он попросил меня принести ему аспирин. Но он был еще в ясном уме.

В ту ночь мне снился похожий на ангела Эдвард, пишущий письмо. Сначала он мягко светился, но исписав лист, начал таять, пока не слился с тенями. Внезапно он появился снова в ярком сиянии. На этот раз, когда его образ померк, я осталась с чувством умиротворения, которое мне было так необходимо. Я допускала, что просто уснула и все это привиделось мне во сне. Но это неважно — мои чувства были настоящими.

Вот бы он смог мне помочь написать родным о его смерти. Он был единственным сыном и их кумиром. Какой образ следует мне принять? Какой тон использовать? Написать ли мне от имени неудачливого доктора Алби или от имени чиновника, который устанавливает правила обращения с телами погибших?

Волшебная Горлянка принесла мне письмо:

— Оно от Лу Шина. Если хочешь, я просто его выброшу.

— Я не боюсь того, что может быть в письме. Худшее уже случилось. Все остальное в сравнении с этим — не более чем неприятности с погодой.

@

Дорогая миссис Айвори!

Я горько сожалею о смерти Вашего мужа и сына друзей, которых я знаю больше двадцати лет. Я надеюсь. Вы продолжите жить в том же доме, где были сделаны все приготовления для Вашей комфортной жизни. Если Вам понадобится помощь в больших или малых делах, прошу Вас немедленно обратиться ко мне.

Всегда ваш, Лу Шин

@

Он назвал меня «миссис Айвори». Он обозначил и дистанцию между нами, и мой новый статус жены Эдварда. Я отправила ему ответ, в котором просила написать письмо семье Айвори — ведь он был их другом на протяжении двадцати лет — и сообщить им о смерти Эдварда. О том, что их возлюбленный сын Эдвард стал жертвой эпидемии испанки и что он умер быстро и без страданий. Я попросила Лу Шина не упоминать ни обо мне, ни о малышке Флоре.

Когда-то я поносила его за то, что он не признавал моего существования. Сейчас я просила его о том, чтобы он продолжал это делать.

На следующий день мне прислали новый паспорт и свидетельство о рождении малышки Флоры. Я почувствовала, как к горлу подкатила дурнота, когда я взглянула на нижнюю половину документа:

@

Флора Вайолет Айвори, родилась 18 января в городе Шанхай, Китай.

Отец: Боссон Эдвард Айвори Третий, бизнесмен.

Возраст: 26 лет. Раса: Белый. Место рождения: Кротон-он- Гудзон, штат Нью-Йорк.

Мать: Минерва Лэмп Айвори, домохозяйка.

Возраст: 23 года. Раса: Белая. Место рождения: Олбани, штат Нью-Йорк.

@

Я посвятила себя будущему малышки Флоры. Она никогда не узнает о моем прошлом и об обстоятельствах своего рождения. Я сделала себя законной женой и вдовой Эдварда — Минервой Лэмп Айвори. Чтобы превратиться в нее до конца и не вызвать подозрений, нужно было помнить, что новая миссис Айвори никогда не говорила по-китайски на людях. Она носила другую прическу, не как у меня. Волосы она коротко подстригла и завила. Вся ее одежда была скромной и безупречного покроя — с моей точки зрения, совершенно не модной. А еще она присоединилась к Американскому клубу, где посещала скучные обеды для жен, слушала лекции о фарфоре, предлагала свою помощь в устройстве благотворительного бала для сбора денег в пользу русских беженцев и часто с искренней болью рассказывала, что ее муж умер от испанки и что она ведет на улице Бурлящего Источника замкнутый образ жизни с единственным ребенком от их брака. Название улицы говорило о том, что миссис Айвори весьма состоятельна.

Днем мы с малышкой Флорой гуляли в парке, ходили в кинотеатр для иностранцев и катались в машине вдоль набережной, проезжая мимо «Торговой компании Айвори». Поначалу, когда я играла роль миссис Минервы Айвори, меня мучили сомнения. Я часто ловила на себе пристальный взгляд какой-нибудь женщины, обязательно иностранки, которая смотрела на меня с молчаливым неодобрением, словно хотела мне сказать: «Я знаю, что ты не та, за кого себя выдаешь». Мне вспомнились слова моей матери о том, чтобы я игнорировала всех, кто меня не одобряет. У меня должно быть право самой принимать решения. Но сейчас это все было не так: мне приходилось думать и о малютке Флоре.

Кроме Волшебной Горлянки, у меня не было настоящих друзей. С тех пор как умер Эдвард, она смягчилась и стала больше беспокоиться обо мне, чем критиковать. Когда-то она наотрез отказывалась стать няней Флоры, но теперь выражала недовольство тем, что ее няня становится тугой на ухо. Однажды ей пришлось несколько раз громко позвать ее, когда та смотрела в другую сторону, но няня так и не повернулась. А что, если малышка Флора упадет и позовет на помощь? Она настояла на том, что будет сопровождать малышку Флору во время наших прогулок.

— Если уж ты можешь притвориться женщиной, которой не хочешь быть, — сказала она, — то я тоже могу притвориться няней.

В магазинах она покупала хороший чай для нас и яркую пряжу для няни, которая теперь, вместо того чтобы присматривать за ребенком, вязала платья, пинетки, шапочки, пальто, одеяла и рукавички для малышки Флоры, и, похоже, делала это и днем и ночью. Когда малышка Флора вырастала из одного комплекта одежды, ему на смену уже был готов новый. Старую одежду мы относили в Американский клуб, который отдавал ее в непрерывно меняющийся список благотворительных обществ для бедных. Я узнала, что в списке был и приют для девочек смешанной расы, и порадовалась этому.

— Может ли кто-то из них сойти за белую девушку? — спросила я женщину, отвечающую за пожертвования.

— Там есть несколько девочек, которые на первый взгляд кажутся такими же белыми, как мы с тобой, — ответила она. — Но, присмотревшись, начинаешь замечать чуть раскосые глаза или полноватые губы и желтоватый оттенок кожи.

По ее ответу я поняла, что она считает китайскую кровь девочек низшего сорта. Из-за этого я постоянно боялась, что меня примут за китаянку. Ребенком я очень страдала от стыда и от страха, что меня могут оскорбить. Я не принадлежала к хорошему обществу ни в китайском, ни в американском мире. Но малышка Флора никогда не будет страдать от сомнений, к какому миру она принадлежит.

Однажды, вернувшись домой после полудня, я услышала звонкий смех Флоры, доносившийся из библиотеки. Они с Волшебной Горлянкой стояли на коленях перед низким столиком с фотографией Эдварда, мисками с благовониями, тарелками со свежими фруктами и сладостями. Волшебная Горлянка держала ароматические палочки, от которых струился дымок.

— Если бы только твой Эдвард был жив, чтобы выслушать мою благодарность, — сказала она мне. — Но я по крайней мере могу послать ему знаки моего восхищения — где бы он ни находился.

Эдвард решил бы, что это восхитительные дары. Я задумалась, будет ли после такого малышка Флора когда-нибудь считать, что китайские заклинания против злых духов — всего лишь устаревшие суеверия.

Сентябрь 1922 года

После смерти Эдварда прошло три с половиной года.

Воспоминания о нем постепенно тускнели. Спустя месяц после его смерти мне казалось, что он умер уже очень давно, и в то же время — что это произошло лишь мгновение назад. Я отсчитывала убегающие месяцы по комплектам одежды, которые няня вязала для малышки Флоры: зеленые и желтые одежки в апреле, желтые и голубые — в июле, лавандовые и розовые — в сентябре. Я отмечала недели, когда зацветали новые цветы, когда деревья теряли листья, когда на ветвях появлялись ярко-зеленые почки. Я считала, сколько раз Флора просилась на руки, поворачивала головку, чтобы мне улыбнуться, или бежала ко мне на маленьких ножках и звала меня по имени; со временем я потеряла этому счет, как потеряла счет дням после гибели Эдварда.

Я нашла дневник, который Эдвард начал незадолго до смерти (печально, что у него не хватило времени, чтобы заполнить еще сотню дневников), и стала использовать его, чтобы заносить туда новые слова малышки Флоры и ее замечательные, не по годам взрослые идеи. Но скоро я уже не могла за ней угнаться: чтобы все зафиксировать, мне пришлось бы целыми днями записывать за ней. Я начала отдавать предпочтение тем игрушкам, которые она больше всего любила: тряпичной кукле, шарикам, которые располагались в специальных отверстиях, проделанных в доске. А когда ей исполнилось три года — альбому для рисования и карандашам, которыми она выводила разноцветные кривые линии и кружочки.

Я сохранила привычку к чтению газет, которую привил мне Эдвард. Каждый день Маленький Рам приносил две газеты — одну китайскую, одну иностранную. Кроме Волшебной Горлянки, мне не с кем было обсудить последние новости. Сначала она не проявляла к этому никакого интереса. Но потом в газетах появилась история про убийство ребенка иностранцев и связанную с этим шумиху среди всех жителей Международного сеттльмента. И Волшебная Горлянка с горечью сказала, что если бы убили даже тысячу маленьких китаянок, никто бы и слова не сказал. Я согласилась, что это правда, но меня все равно волновала новость об убийце — его так и не нашли, и следующей жертвой могла стать малышка Флора. После той заметки каждый раз, когда я читала Волшебной Горлянке новости, у нее на все было свое мнение.

За пределами нашего уединенного пристанища за это время многое изменилось — Шанхай становился совсем другим: более современным, модным, роскошным, причудливым и захватывающим. Разрастались особняки, увеличивалось количество машин, которые уже не были признаком богатства. В Шанхае появились свои кинозвезды. Каждый их шаг освещали таблоиды, поэтому он быстро становился достоянием общественности. Три фильма из тех, что мы с Волшебной Горлянкой успели посмотреть, были о юных невинных девушках, которых заманили в большой город и заставили заниматься проституцией. Весь первый фильм Волшебная Горлянка проплакала, тихо приговаривая: «Это же моя история, — но в конце возмутилась: — Таких счастливых финалов не бывает!» После другого фильма она сказала: «Многие девушки убивают себя по той же причине».

Я смотрела на то, что происходит в Шанхае, глазами матери. Чтобы защитить малышку Флору, мне нужно было знать, откуда может исходить угроза. Шанхай расширялся и растягивался, переполненный живущими бок о бок иностранцами и китайцами, которые изо всех сил пытались друг друга игнорировать. Были дни, когда мне казалось, что воздух между ними настолько плотный, что любая искра способна привести к взрыву. Студенты университетов находили все больше причин, чтобы выступать против иностранных переселенцев и плохого обращения с китайскими рабочими. В последнее время развернулась еще и антихристианская кампания, и мы внимательно следили, нет ли признаков того, что она распространится шире, станет более серьезной, как во время Восстания боксеров. Я боялась, что снова начнутся беспорядки и малышка Флора окажется в опасности. Моя жизнь изменилась, когда император отрекся от престола. Во время революции были и герои, и враги, но кроме них повсюду шныряли бандиты, пытавшиеся на чем можно нажиться, пока остальные оставались в пылу сражения. Но сейчас протесты приводили не к насилию, а лишь к забастовкам. И самая долгая из них началась сразу после подписания Парижского мирного договора.

— Если бы я тоже училась, — заметила Волшебная Горлянка, — я, скорее всего, сразу бы пошла в революционеры.

Интересно, что думал бы Эдвард о Вудро Вильсоне? Вместо того чтобы вернуть провинцию Шаньдун Китаю, союзные страны решили, что лучше позволить японцам и дальше ее оккупировать и контролировать. В Соединенных Штатах и Европе праздновали заключение мира, но в Шанхае студенты устроили забастовку, к ним присоединились университеты, рабочие и торговцы — и жизнь в городе замерла. Когда забастовка растянулась на несколько месяцев, Волшебная Горлянка пошутила, что ей тоже пора бастовать. Мы не могли ничего купить, не могли пойти в кино. Нельзя было достать бензина для машины. Меня беспокоило то, что я слышала на обедах от женщин из Американского клуба: они не видели ничего страшного в том, что Япония продолжит удерживать контроль над провинцией Шаньдун. Все-таки Япония присоединилась к войне против Германии раньше Китая, и они хорошие управляющие. Их удивляло, что китайское правительство считало возвращение провинции делом решенным.

А меня больше всего удивляла моя собственная реакция на эту новость. Неважно, сколько во мне было от американки или насколько я хотела ею быть — в моем сердце Китай был моей родиной. По моему мнению, союзники неправильно поступили с Китаем. Это означало, что я непатриотичная американка, так как осуждала действия Вудро Вильсона.

Как бы к этому отнесся Эдвард? Я не знала. Когда-то мы могли угадывать мысли друг друга. Но он умер, и со дня его смерти прошло больше времени, чем мы провели с ним вместе, и мне стало казаться, что я почти его не знаю или знаю его все меньше и меньше, в то время как моя потребность узнавать о нем больше непрерывно росла. Он навсегда останется нежно любящим романтиком, который спас мне жизнь, который знал меня лучше всех и смог победить во мне все сомнения, заставив поверить в истинность любви ко мне.

Эдвард часто возвращался ко мне через малышку Флору. Бывали мгновения, когда я ясно представляла, как бы он отреагировал на ту или иную ситуацию. Этим утром, например, на кусок хлеба, который держала моя девочка, приземлилась муха. Флора спросила меня, почему я говорю, что муха грязная, если она моет лапки? На самую обычную ситуацию она отреагировала, как Эдвард, — с присущим ему чувством юмора. И то, что могло вызвать лишь раздражение, она превратила в маленькое чудо. Эдвард бы так заразительно смеялся! Я так ясно могла это представить.

И внешность, и поведение — все в малышке Флоре напоминало Эдварда. Ее тонкие, мягкие волосы были цвета зрелой пшеницы, они переливались на солнце и в тени теми же оттенками, что и у отца, и так же колыхались, когда она бегала на своих крепких ножках. Глубоко посаженные глаза были светло-орехового цвета, а ушки, розовые, почти прозрачные, выглядели такими же тонкими, как у Эдварда. Он шутил, что у нее бывает такое же выражение лица, как и у меня: она так же хмурится при беспокойстве и при неудовольствии, так же неохотно улыбается и так же упрямо поднимает подбородок и распахивает рот от удивления.

Однажды я наблюдала, как она сорвала в саду цветок гортензии и стала внимательно изучать множество его соцветий, потом сжала этот яркий шар ладонями, всмотрелась в него и высоко подняла над головой, будто открыла секрет жизни. В этот момент она очень напомнила Эдварда: у него было такое же выражение, когда он рассматривал мое лицо.

Я хотела передать дочери свои лучшие качества — честность, упорство, пытливый ум. И мне не хотелось, чтобы ей достались мои худшие черты, которые также существовали во мне: способность обманывать, отчаяние, скептицизм. Я надеялась, что ей не придется делать выбор между собой настоящей и той, кем считали ее окружающие, что она не будет жертвой, как моя мать, изображенная на картине.

До ее рождения я верила, что она станет той девочкой, которой должна была стать я. Но она ею не станет — она будет самой собой. И как же я этому рада!

@ * * *

В один из самых обычных дней нас навестили три нежданных гостя.

Было шестнадцатое сентября, на дворе стоял жаркий полдень. Мы сидели в саду, под тенью большого вяза. Маленький Рам засеял травой лужайку, окружающую дерево. Фиалки, которые я посадила на могиле Эдварда три с половиной года назад, буйно разрослись: заползли под каменную скамью, окружили лужайку и дорожку к дому. Мы вытащили в сад диванчик и два плетеных кресла, небольшие столики и стеганое одеяло. Только что закончился пикник, и я сидела на диванчике с журналом в руках. Малышка Флора дремала, уложив голову мне на колени. В волосы у нее были вплетены две фиалковые ленты. Волшебная Горлянка яростно обмахивалась веером. Няня, начав вязать для малышки Флоры новое платье, уснула с вязальными спицами в руках. За сонным жужжанием насекомых раздался шелест колес по гравию, затем звук хлопнувшей двери и голоса. Маленький Рам что- то крикнул и через мгновение уже бежал к нам. Он успел сказать только, что трое людей без разрешения прошли в ворота и потребовали немедленной встречи со мной.

Эти трое уже стояли неподалеку. Все они были европейской внешности, в одежде, не подходящей для жаркого дня: высокий усатый мужчина в очках, женщина с квадратной челюстью и высоким круглым лбом и женщина помоложе со светлыми волосами и ничем не примечательным лицом. Взгляд ее беспокойно метался между мной и Флорой. Я не стала приглашать их в тень, подняла Флору на руки и прижала к себе. Она проснулась и тихо захныкала.

— Вы — Минерва Лэмп Айвори? — спросил мужчина.

И когда я это подтвердила, женщина с квадратной челюстью заявила:

— Это ложь! Вот Минерва Лэмп Айвори! — она показала на молодую женщину. — И Боссон Эдвард Айвори Третий был ее мужем.

Эдвард верно описал Минерву: в ней не было ничего, что могло бы привязать его к ней. В ее глазах не чувствовалось ни живости, ни ума, лицо ее выражало лишь удивление и тревогу. Она плотно сжимала губы, будто ребенок, которому велели сидеть тихо. На вид ей было лет тридцать пять, хотя я знала, что она моложе, а одета она была, как школьница, в белую блузку и серую плиссированную юбку. Белесая челка прилипла ко лбу.

Мужчина представился как мистер Тиллман, американский адвокат с практикой в Шанхае. Он передал мне документ с кирпичиками мелких черных строк и сухим монотонным голосом зачитал обвинения, выдвигаемые против меня: «…выдача себя за другое лицо, жену Боссона Эдварда Айвори — Минерву Лэмп Айвори, присвоение чужих денег, мошенничество и воровство, незаконное похищение Флоры Вайолет Айвори — дочери Боссона Эдварда Айвори Третьего и Минервы Лэмп Айвори».

Мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы унять охватившую меня дрожь. Я со страхом ждала этого дня. Представляла себе разные его версии.

Вас не приглашали в этот дом, и вы должны покинуть его, — заявила я. — Если вы хотите что-то обсудить, мы можем назначить встречу в офисе вашего адвоката.

Я указала в сторону ворот, а потом в нескольких словах описала Волшебной Горлянке, что происходит и почему нам следует немедленно пройти в дом, а Маленькому Раму и Умнице закрыть ворота. Я уже направилась к дому, но дорогу мне преградил Тиллман. На английском он заявил мне, что я не могу забрать с собой ребенка. Волшебная Горлянка вскинулась так, будто хотела стать одного роста с адвокатом.

— Иди лучше трахни своих мать и собаку, — огрызнулась она на китайском.

Малышка Флора на китайском сделала замечание Волшебной Горлянке, что та говорит плохие слова. Волшебная Горлянка показала на незваных гостей и сказала:

— Это плохие люди, и ты должна сказать им, чтобы они ушли.

Флора повернулась в их сторону и повторила то, что Горлянка сказала ей на китайском. Обе женщины пораженно уставились на нее. Флора снова повернулась ко мне, обхватила меня ручками за шею и с сопением пожаловалась на солнце. Я прошептала ей, что как только эти люди уйдут, мы пойдем в магазин за мороженым.

Флора посмотрела на них и сказала по-английски:

— Уходите!

И снова женщин будто ошеломили ее слова, словно у малышки Флоры была волшебная сила гоблинов. Пожилая женщина локтем подтолкнула молодую.

— Флора, — слабо сказала Минерва и шагнула к нам.

Малышка Флора с подозрением рассматривала ее.

— Не смей приближаться к моему ребенку, — предупредила я. — Ты ее пугаешь.

— У нас есть доказательства, что вы не мать этой девочки, — заявил адвокат. Он вытащил два документа. — Это — свидетельство о рождении Минервы Лэмп Айвори, — он передал его мне, но я не взяла бумагу, и документ упал на землю. — А это — Минерва Лэмп Айвори, — он показал на Минерву, которая стояла с отсутствующим видом, а потом подняла упавшую бумагу.

В разговор вмешалась пожилая женщина:

— Там есть мое имя — я мать Минервы, Милдред Рэйсин Лэмп, — она улыбнулась. — И вне всякого сомнения — я не ваша мать.

— Я очень рада убедиться в этом, миссис Лэмп.

У нее на лице отразились именно те чувства, которые я хотела вызвать.

Мистер Тиллман вытащил еще один документ.

— Это — свидетельство о рождении Флоры Вайолет Айвори. — Я отказалась на него смотреть. — Отец — Боссон Эдвард Айвори Третий. Матерью в документе записана Минерва Лэмп Айвори. Я думаю, что вы и раньше видели этот документ. Мы получили его в Американском консульстве.

Я обратилась напрямую к Минерве. Она была среди них самым слабым звеном.

— Ты готова заявить, что родила мою дочь, пока была в Нью-Йорке? Она вылезла из твоего чрева? И каким же чудом это можно объяснить?

Минерва начала было говорить, но мать оборвала ее, сказав, что за нее должен говорить адвокат.

— Мы ссылаемся на документы, имеющие законную силу, а не на биологию, — сказал Тиллман. — Будете ли вы оспаривать, что имена в документах — не те, что были записаны в них изначально? Если так, то свое заявление вам придется защищать в Американском суде Шанхая.

— Я заявляю, что ваша цель — украсть моего ребенка, — я заметила на шее миссис Лэмп ожерелье с небольшим серебряным крестом. — Это злое деяние, которое осудит Бог.

— Да кто ты такая, чтобы обвинять нас в злых делах? — заявила миссис Лэмп. — Ты присвоила имя Минервы, чтобы украсть деньги Эдварда! Имя Минервы Айвори значится и в паспорте Эдварда, и на свидетельстве о рождении, и в данных банковского счета. Минерва Айвори, жена Боссона Эдварда Айвори Третьего. У нас есть свидетельство о браке. Ты была его «китайской госпожой» — женщиной, которая обольстила его и заставила сделать второй женой. Это же так у вас называется, да?

— Не оформленная по закону связь, — пояснил Тиллман, — не распространяется на имущественные отношения. Все права на деньги принадлежат той особе, чье имя значится в документах.

Я ответила ему срывающимся голосом:

— Эдвард написал письмо. Оно написано его рукой, и в нем говорится, что после его смерти все его деньги переходят к дочери, Флоре Айвори, а распоряжаться деньгами будет мать ребенка. Я — мать этого ребенка. И никакие ваши юридические фокусы этого не изменят, — я снова почувствовала себя уверенно.

— Мы тщательно изучили письмо в конторе «Мэсси и Мэсси». Мистер Дуглас предоставил нам его, как только речь зашла о мошенничестве, в которое он оказался невольно втянут. Из имен в письме значится только имя его дочери, Флоры.

— А вы довольно роскошно живете на деньги Эдварда и Минервы, — заметила миссис Лэмп. — В таком большом доме, — она обвела рукой окрестности. — Да еще и со слугами, и с дорогой машиной, которая принадлежала Эдварду Айвори. А теперь является собственностью его жены, Минервы Айвори — разумеется, настоящей.

— Дом принадлежит моему отцу, Лу Шину.

— Никогда не слышали ни о каком Лу Шине.

— Вы знаете его под именем Шин Лу. Вы неправильно произносите его имя.

Тиллман легким кивком подтвердил мои слова миссис Лэмп и Минерве:

— Это китайская традиция. Первым они пишут родовое имя.

Их очень огорчило, что я оказалась права.

Наконец у меня появилось хоть что-то.

Он разрешил мне пользоваться его домом так долго, как я пожелаю, — продолжила я. — И объявил меня наследницей дома. У меня есть подтверждение этому, написанное его рукой.

Где же его письмо? Эдвард сказал, что положит оба письма Лу Шина в такое место, где их никто не найдет. Но куда он их положил?

— В Китае дочери конкубин[18] не находятся в линии наследников имущества, — произнес Тиллман. — Преимущество всегда у сыновей.

— У нас есть и юридическое, и моральное право, — произнесла миссис Лэмп. — Флора заслуживает воспитания, которое даст ей чувство собственного достоинства, законное место в жизни и хорошее образование — не то, которое обеспечит ей проститутка. Если ты ее любишь, как ты можешь поступить настолько эгоистично и оставить ее себе?

Тиллман перебил ее:

— Сперва мы должны покончить с другими делами.

Он продемонстрировал нам не все козыри — были и другие «дела». За этим последовала череда юридических ловушек.

— Если письмо, написанное мистером Лу Шином, действительно существует — покажите его. Признал ли он вас своей дочерью, законной или незаконной? Мы не нашли записей о вашем рождении ни в американском консульстве, ни в китайских архивах. Вам будет трудно притязать на какие-то права, если у вас даже нет доказательств своего существования.

Миссис Лэмп рассмеялась.

Я была в ярости. У меня было свидетельство о рождении — то самое, которое украли из ящика рабочего стола матери. Она записала меня под именем того, за кем она была замужем во время моего рождения. Фамилия звучала как Таннер. Но трудно было сказать наверняка — из Бульвара не получалось хорошо расслышать. А письмо Лу Шина… Я пыталась дословно вспомнить, о чем там говорилось. Доказательства моей правоты скрывались в осколках памяти.

— Еще один довод, который будет рассматривать суд: именно у Эдварда Айвори были дружеские отношения с мистером Лу Шином. Он был знаком с семьей Айвори больше двадцати лет. Он прожил с ними несколько лет в качестве их протеже. Они обменивались дружескими письмами. На этом основании мистер Лу Шип предложил сыну семьи Айвори, Эдварду, место для проживания в Шанхае. У нас есть письма, в которых это подтверждается.

— Вы можете напрямую спросить это у мистера Лу Шина, — сказала я. — Поговорите с ним. У меня есть телефон офиса его компании, — единственной моей надеждой оставалась совесть Лу Шина.

— Мы уже связывались с офисами компании Лу Шина, — сказал Тиллман. — Компания больше ему не принадлежит. Два месяца назад ее подмяла под себя японская корпорация. Мистер Лу Шин — банкрот. Он оставил страну. Последнее сообщение, которое он отправил своему бывшему управляющему, пришло из США.

— Скажите ей, что мы знаем, как она зарабатывает на жизнь, — вставила миссис Лэмп.

— Мы узнали, что вы были куртизанкой. В Международном сеттльменте это не является незаконным. У нас нет к вам юридических претензий. Однако мы можем поставить под вопрос вашу моральную пригодность и окружение, в котором вынуждена будет жить Флора, если вы решите оспорить наши притязания и оставить ее себе.

Волшебная Горлянка кричала, что я должна вызвать полицию и отправить этих хулиганов за ворота пинком под их иностранные задницы.

— Подумайте хорошенько, мисс Минтерн, — продолжил Тиллман. Он даже знал, как меня зовут. — Семья Айвори готова сделать вам крайне щедрое предложение. Они отзывают все свои обвинения и не будут взыскивать с вас возврат денег с банковского счета, если вы откажетесь от Флоры. Вскоре у вас не будет ни дома, ни денег. У вас нет юридических оснований бороться с нашими обвинениями. Вы проиграете и отправитесь в тюрьму за воровство. И тогда Флору все равно отдадут семье Айвори. Если вы попытаетесь сбежать, вас ждет обвинение в похищении ребенка, принадлежащего семье Айвори. За воротами уже ждет полиция. Однако если сегодня вы отдадите Флору, вы сделаете ей только лучше. Она будет жить привилегированной жизнью в Штатах. У нее будут законные права и шанс на достойную жизнь в приличной семье.

Волшебная Горлянка продолжала возмущаться, повторяя, что пора выставить незваных гостей. Она еще не поняла, какая катастрофа нависла надо мной и малышкой Флорой.

— Возможно, я бы всем сердцем согласилась с вами, что это было бы наилучшей жизнью для Флоры. Но я спрашиваю себя, как я могу оставить нашего ребенка с теми самыми людьми, которых так презирал Эдвард? Он сбежал сюда, в Китай, чтобы скрыться от вашей бездушности. Ты, Минерва, обманом заставила Эдварда жениться на себе, заявив, что беременна, — только для того, чтобы получить деньги и престиж его семьи. Твоя мать приказала тебе имитировать выкидыш. Вы хитрили, манипулировали, лгали, заставили Эдварда сделать то, что, по вашему мнению, было правильным для вас и нерожденного ребенка. Он хотел быть честным и добропорядочным, а когда вы сказали, что обманули его, сделали из его доброты посмешище. Вы сделали все, чтобы он вас отверг. Однако вы продолжали свои манипуляции, чтобы заставить его к вам вернуться. Но он никогда бы не прикоснулся к тебе.

Мистер Тиллман посмотрел на женщин. Минерва была потрясена. Миссис Лэмп торопливо, пытаясь прекратить поток обвинений, выпалила:

— Это ложь, и мы не намерены больше слышать ни слова! Минерва, не слушай! Возьми Флору, и мы уйдем!

Минерва застыла на месте. Нижняя губа у нее дрожала.

— Ты знаешь, что я говорю правду. Он бросил тебя и своих родителей, потому что вы допекли его своим эгоизмом, своими манипуляциями. Вы хотите украсть у меня Флору, и это доказывает, что вы — воплощение всего, что он ненавидел. У вас есть ваши бумажки, свидетельства с вашими именами и ненавистными фактами. Но это всего лишь слова на бумаге, а все остальное — ложь. Эдвард никогда бы не пожелал, чтобы его дочь жила с теми людьми, которых он презирал, от которых пытался сбежать. Этот ребенок родился от нашей любви друг к другу. Вы хотите завлечь ее в свои сети и опутывать ложью до тех пор, пока ее душа не задохнется. Я не отдам ее вам. Вы можете арестовать меня. Бросить в тюрьму. Но я никогда добровольно не отдам ее вам!

Я не могла даже смотреть на них, понимая, что скоро малышка Флора неизбежно попадет в их руки. Я прижала к себе Флору, и она уткнулась своим личиком в мое плечо. А потом я побежала. Волшебная Горлянка бросилась бежать вместе со мной. Я слышала, как миссис Лэмп что-то крикнула. Тиллман ответил:

— Пусть бегут. Их перехватит полиция.

— Мне страшно, — прошептала малышка Флора.

— Не бойся, родная, — ответила я прерывающимся голосом. — Не бойся.

Я побежала к задним воротам и услышала голос, приказывающий полицейским обогнуть дом. Я знала, что бежать бесполезно. Куда я отправлюсь? Где смогу спрятаться? Но я буду бороться за дочь, пока могу.

Я добралась до ворот и выбежала на улицу. Но тут двое полицейских-сикхов схватили меня за плечи, и малышка Флора вскрикнула, когда ее руки оторвали от моей шеи. Ее подняли и вытащили из моих рук, а она все смотрела и смотрела мне в глаза.

Полицейский, забравший ее, быстро удалялся, а другой крепко держал меня. Я уже не видела ее лица. Но слышала всхлипы:

— Нет! Пустите меня! Мама! Мама!

Я закричала ей вслед:

— Малышка Флора! Малышка Флора!

Она давно уже скрылась, а я все выкрикивала ее имя.

Не знаю, сколько я простояла там, пока Волшебная Горлянка не потянула меня в сторону дома. Я была в полнейшем замешательстве и могла только стоять и ждать. Волшебная Горлянка привела меня в дом, и я сразу направилась в комнату малышки Флоры. Меня охватила безумная идея, что Маленький Рам спас ее и сейчас она окажется в моих объятиях. Комната казалась пустой, в ней не было воздуха. Тяжело дыша, в детскую вошла Волшебная Горлянка. Маленький Рам сказал, что видел, как миссис Лэмп и Минерва сели в черную машину и поехали по Нанкинской улице. Машину Эдварда остался охранять полицейский, поэтому они бросились бежать за черной машиной, пока она не скрылась из виду. Волшебная Горлянка ходила по комнате малышки Флоры, кусала губы и плакала. Она нашла серебряный браслет, который подарила Флоре в день ее рождения. Он должен был связывать ее с землей.

— Я должна была заставить ее носить браслет…

Только недавно малышка Флора лежала, положив голову мне на колени, а я гладила ее по волосам. Миссис Лэмп и Минерва никогда не посмотрят на ребенка глазами матери. Для них малышка Флора будет значить не больше, чем документ, подтверждающий их юридические права. Я была такой глупой, что не осознавала опасности. Она была дочерью Эдварда, его единственным ребенком. А Эдвард, в свою очередь, был единственным ребенком семьи Айвори, их обожаемым сыном, который не мог поступить неправильно. Малышка Флора сейчас являлась законной дочерью Эдварда и Минервы и наследницей состояния семьи Айвори, которое Минерва с радостью поможет ей растратить. Малышка Флора займет свое место в генеалогическом древе семьи Айвори — как и ее фальшивая мать.

Войдя в комнату Эдварда, я закрыла за собой дверь. Я проклинала американские законы, глухого Бога, слепую судьбу и людскую жестокость. Я просила Эдварда заверить меня, что эти монстры не ранят сердце малышки Флоры. Я ходила по комнате, взывая к нему, будто он был Богом, знал обо всем, мог обещать мне и что-то решить.

— Не позволяй малышке Флоре потерять свою любознательность. Не позволь Минерве одурманить ее разум. Порази молнией миссис Лэмп. Верни мне малышку Флору! Позволь мне найти ее! Скажи мне, как ее найти!

Я провела ладонью по мягкой щетине кисточки для бритья, которая когда-то каждый день скользила по челюсти Эдварда. Мне нравилось наблюдать за ним в этот момент. Как могло случиться, что его кисточка здесь, а самого его нет? Я подняла золотые карманные часы Эдварда на тяжелой цепочке, нашла застежку, которую он прятал в карман жилета. Он одновременно был и аккуратным, и небрежным.

Я могла только гадать, какие из моих привычек приобрела бы Флора, если бы осталась со мной. Через какой калейдоскоп чудес она бы смотрела на мир? Унаследовала ли она от Эдварда его совесть, скромность и чувство юмора, его способность выражать более глубокую, всеобъемлющую любовь? Меня разъедало желание знать, какой она станет через десять лет. Пусть она будет любопытной, пусть у нее будет сильная воля. Если я и дала ей то, что она может сохранить, пусть это будет уверенность в том, что ее любят, чтобы и она сохранила способность любить.

Я поставила ее фотографию рядом с фотографией Эдварда и долго смотрела на нее. А потом я заметила, что на ней надет золотой медальон в виде сердца, который мы с Эдвардом купили ей вскоре после ее рождения. Внутри были крохотные фотографии — Эдварда и моя. Медальон был запечатан, чтобы, когда малышка Флора его носила, наши сердца всегда были бы рядом и их нельзя было разъединить. Девочка очень любила его. Она станет громко кричать, если кто-нибудь хотя бы попытается его отнять. Я надеялась, что она будет кричать и злиться на свою фальшивую мать.

Я поцеловала фотографию Эдварда и поблагодарила его за любовь и за малышку Флору. Потом поцеловала фотографию Флоры и поблагодарила и ее за то, что она показала мне, как сильно и свободно я могу любить. Я повторила слова Уитмена, которые часто цитировал Эдвард — обещание, которое позволило ему оставить семью и найти себя: «Всегда сопротивляйся, никогда не подчиняйся».

@@

Мы получили требование о выселении через несколько дней — без сомнения, делу дала ход семья Айвори, согласно своему тщательно организованному плану, по которому меня вырвут, как сорняк, и вышвырнут из их жизни. Представитель «Торговой компании Айвори» конфисковал машину. Кто-то из японской компании сделал опись всего, что находилось в доме. Когда они попытались забрать себе и картины Лу Шина, которые хотела сохранить Волшебная Горлянка, она ткнула в посвящение на оборотной стороне холста, которое ясно выражало, что картины были подарены моей матери.

Я нашла, куда пристроить няню, Маленького Рама и Умницу: добрая женщина из Американского клуба порекомендовала их в качестве слуг только что приехавшим из Сан-Франциско иностранцам. Мы с Волшебной Горлянкой взяли с собой все ценности, которые нам принадлежали: драгоценности, платья, резные фигурки — все, что могли продать, и составили список, в каком порядке будем с ними прощаться. Мне не хотелось расставаться с вещами малышки Флоры и Эдварда. Я никогда не решилась бы их продать, но я не могла и оставить их в доме, чтобы кто-то другой продал их или выкинул.

— Когда придет время, — сказала Волшебная Горлянка, — я найду им применение, и ты даже не узнаешь об этом.

Одну из вещей Эдварда мне хотелось оставить себе больше всего: его дневник в кожаной обложке, сохранивший слова и мысли, его видение мира и самого себя. Я искала дневник со дня смерти Эдварда, и сейчас я просто обязана была его найти. Вместе с Волшебной Горлянкой мы перебрали всю его одежду, заглянули под кровать, на которой мы с ним спали и на которой он умер. Мы искали за мебелью и даже отодвинули от стены тяжелый гардероб. Мы перебрали все книги в библиотеке и обшарили стены за книгами. Коричневая кожаная обложка делала дневник почти неотличимым от тысячи других книг. Что, если мы его не найдем?! Мне становилось плохо от одной этой мысли. Я уже отложила его автоматические ручки, карандаши, промокательную бумагу, прекрасное издание сборника «Листья травы» в обложке из зеленой кожи, которое он подарил мне в качестве извинения после нашей первой встречи, и самое главное — потрепанную версию той же книги, которую он купил себе, чтобы заменить подаренную мне книгу. Я взяла ее в руки. Он гоже когда-то держал ее. Я открыла ее — и вскрикнула, увидев, что находилось внутри. Страницы были вырезаны, чтобы создать в книге секретное место для хранения дневника. Он лежал прямо передо мной: с его словами, мыслями и чувствами. Я открыла его, стала листать страницы, и грусть покинула меня: я с удовольствием вспоминала время, когда он читал мне отрывки из дневника. Вот история о его героических деяниях, которые закончились для него падением лицом в грязь. Он так радовался, когда я смеялась над ней. В конце дневника я увидела другую запись. Я не помнила ее, и мне стало страшно: неужели были причины, по которым он скрыл ее от меня?

Возможно, там было какое-то откровение, может быть, он испытывал ко мне совсем другие чувства?

@

Вайолет ехала медленно. Она в первый раз села за руль, и глаза ее напряженно следили за дорогой, пока я наслаждался окрестными видами. Мы миновали ряд деревень, и я заметил, насколько мрачны лица фермеров: они никогда не видели, чтобы что-то ехало с такой скоростью. Мы излучали жизнерадостность и веселье. Но потом я заметил выбеленные известью стены домов, где яркие краски жизни побледнели от смерти. Я наблюдал за похоронной процессией людей в белом, медленно поднимающейся на холм. Болезнь распространялась, будто моровое поветрие. Я попросил Вайолет ехать быстрее, чтобы вдохнуть ветер жизни, который приносила скорость. Я не хотел думать о горестях в тот день, который проводил с любимой.

@

Значит, он уже тогда любил меня! Он был так осторожен, скрывая от меня свои чувства! Я перевернула страницу, но в глазах все расплывалось от слез. Между страниц, ближе к концу дневника, были вложены два письма. Они были от Лу Шина. Эдвард пообещал положить их туда, где их никто не найдет, пока я не скажу ему, что готова их прочитать. Я открыла одно из них. Оно было адресовано «Вайолет». Именно в нем он предлагал мне дом. Здесь также говорилось, что для этого понадобится внести изменения в завещание, для чего мне нужно позволить ему признать меня своей дочерью. Он просил моего разрешения. Но я ему так и не ответила. Второе письмо было тем, что я в свое время отказалась читать.

@

Моя дорогая Вайолет!

Я много лет хотел сказать тебе эти слова. Мне стыдно за то, что они дошли до тебя так поздно. Я дам тебе ответы в виде покаяния, а не объяснения: нет оправданий моему пренебрежению твоим счастьем и безопасностью.

Со дня твоего рождения я любил тебя — но не так, как должно. Точно так же я любил твою мать. Из-за того что у меня не хватало силы характера и смелости, я не смог противостоять семье. Я уступил их требованиям и стал исполнять все обязанности старшего сына. Когда твоя мать родила нашего сына, семья отняла его у нее. Он был первым представителем следующего поколения. Она не знача, где его искать, и я не мог ей сказать, потому что родные угрожали мне: они предупредили, что если я ей сообщу, то и сам никогда больше его не увижу.

Когда в тысяча девятьсот двенадцатом году умер мой отец, я наконец смог сообщить твоей матери, что ее сын находится в Сан-Франциско. Она ничего не знала о том, что с тобой случилось. Обманом ее заманили на борт судна. Обманом заставили поверить в то, что ты погибла.

И сейчас я готов признаться тебе в величайшем зле, что я совершил. Пять лет назад я был на приеме, организованном моим другом Верным Фаном, когда ты рассказывала свою первую историю. Именно тогда я узнал, что ты жива. Меня ужаснуло, что мои действия привели тебя к подобной жизни. Но потом я увидел, как ты влюблена в Верного, и услышал, как несколько мужчин говорили, что никогда не видели, чтобы Верный был кем-то так увлечен, и что неудивительно, если он станет твоим попечителем или даже мужем. Как я мог лишить тебя этой возможности? Это был твой мир, ты знала его изнутри, но если бы я взял тебя во внешний мир и сказал, что ты моя дочь, ты была бы потрясена. Я действительно верил, что с Верным тебя ждет счастье.

Я счел это жалкое оправдание достаточным, чтобы снова избежать ответственности. Я никогда никому не говорил, что я твой отец, вплоть до отъезда из Шанхая.

До моего возвращения прошло несколько лет. Как ты знаешь, семья Айвори попросила меня позаботиться об их сыне, Эдварде, который никого здесь не знал и не говорил по-китайски. Я представил его Верному, который немного знал английский. Он познакомил его с тобой. Остальное ты знаешь. Я несказанно рад, что ты нашла свое счастье, которое всегда заслуживала. Однако я также знаю, что твое счастье не освобождает меня от ответственности за свое аморальное поведение.

Я не видел твою мать и не разговаривал с ней со времени нашей встречи в Шанхае. Она не встретилась со мной в Сан-Франциско, как мы планировали. После того как я написал ей множество писем, я получил в ответ только одно. Она написала, что не желает видеть ни меня, ни своего сына, и что у нее только один ребенок и она будет оплакивать его каждый день. Она говорила о тебе. Если ты захочешь с ней связаться, я приложу для этого все усилия. Но пока я не буду ей ничего говорить, если ты не захочешь отворить двери, которые однажды закрыла, возможно, навсегда. Я надеюсь, что в этом письме ты нашла все необходимые ответы, но боюсь, что они могли вызвать у тебя еще большее смятение.

Прошу тебя, дай мне знать о своем решении. Я готов служить тебе как твой отец и твой должник.

Твой Лу Шин

@

Письмо было скучным кратким изложением его собственных духовных мучений. Несмотря на заявления, что он не заслуживает прощения, письмо он закончил на радостной ноте. Как он сможет вернуть мне долг, если я даже не имею возможности с ним связаться? Единственной неожиданностью оказалось то, что мать отказалась встречаться со своим сыном. Подумать только, она бросила меня совершенно зря! Лу Шин дал мне ответы на вопросы, которые мучили меня долгие годы. Но несмотря на эти недостаточные сведения, я узнала суть двух людей, которых проклинала много лет. Они просто были слабые, эгоистичные, их не заботили чужие чувства. Мне хотелось выбросить их из головы. Горе не оставило для них места, тем более что теперь мне нужно было быстро решить, что делать дальше. В первый раз с тех пор, как мне было четырнадцать лет, я могла выбирать. Теперь я могла оценить свои способности и сравнить их с имеющимися возможностями. Я была умнее многих и настойчивей.

Но вскоре я поняла, что эти качества не заставят мир вертеться в другую сторону. Я искала работу учителем английского в школе для китайских переводчиков. Все студенты там были мужчинами, и школа не могла принять на работу женщину. Я предлагала свои услуги в качестве гувернантки. Но по Американскому клубу прошел слух, что я была куртизанкой, которая выдавала себя за чью- то вдову. Они были в ужасе от мысли, что их детей будет учить проститутка. Я справлялась о вакансиях для учителей в канадских и австралийских школах, надеясь, что до них еще не дошли слухи о моем прошлом. Если они и слышали что-то, то никак этого не показали, сказав просто, что не могут нанять на работу человека без педагогического опыта.

Единственной возможностью для меня оставалось вернуться в мир цветов. Но сейчас я чувствовала себя так же, как и в четырнадцать лет. Мне казалось, что я оскверню себя, если буду предлагать тело мужчинам. Я чувствовала, что этим предам Эдварда. К тому же, если я вернусь в цветочный дом, я смогу прожить в том мире только несколько лет. А что потом? У меня было ужасное чувство, что выбора у меня нет. Мне пришлось признать поражение.

Волшебная Горлянка считала, что мы сами можем основать небольшой цветочный дом и назвать его «Приватным чайным домом», чтобы нас не путали с опиумными домами. Подразумевалось, что это будет более респектабельное место, где принимают мужчин с хорошими манерами и где требуется хоть какой-то период ухаживания — возможно, не такой долгий, как в первоклассном цветочном доме. В любом случае, как мы слышали, даже в первоклассных домах время ухаживаний очень сильно сократилось. Мы могли снять четыре комнаты: одну для Волшебной Горлянки, которая станет мадам, одну для меня — куртизанки, которая будет развлекать гостей. Две другие комнаты мы отдадим куртизанкам, которых планировали нанять. Я уныло выслушала ее план и сказала, что об этом слишком рано думать. Волшебная Горлянка предложила мне пойти отдохнуть, пока она поищет подходящее место для аренды. Она записала на отдельном листе, сколько нам предстоит заплатить за «защиту» Зеленой банде и какие налоги потребует с нас Международный сеттльмент. Позднее мы подсчитали, во сколько обойдется обстановка в респектабельном чайном доме. Потом получили от мистера Гао лист с оценкой наших драгоценностей и поняли, что чайная чашка — это все, что в итоге мы можем приобрести.

Тогда Волшебной Горлянке пришла в голову другая мысль.

— Верный Фан обещал, что если тебе когда-нибудь понадобится помощь, если ты окажешься в беде — ты можешь обратиться к нему.

— Это было семь лет назад, — заметила я, — Он наверняка уже не помнит, что обещал одной из своих девушек.

— Он дал тебе большое кольцо в знак того, что обещание истинно.

— Он многим цветам дарил кольца в знак того, что на тот момент было истинным. Ты сама мне говорила: когда пройдет время, кольцо из обещания превратится в обычный сувенир.

— Ты помнишь, я спрашивала тебя, сохранить ли кольцо или продать его с другими ненужными украшениями? Я видела, как ты при этом на меня посмотрела. Ты слишком долго колебалась, прежде чем сказать «да». Поэтому я не продала его.

— Тогда ты должна прямо сейчас его продать.

— В тебе говорит гордость, поэтому ты не хочешь обращаться к нему. Но тебе не нужно просить у него денег. Попроси его найти нам место в первоклассном цветочном доме. Нам всего-то нужно забежать к нему, и все. У него уйдет на это не больше пары минут: телефонный звонок и несколько комплиментов мадам.

Я так и не поблагодарила Верного за то, что он познакомил меня с Эдвардом. Сначала мне вообще не за что было благодарить. Он сам извинялся передо мной за грубость Эдварда. Позже мне пришло в голову, что, наверное, стоило бы подружиться с Верным и его женой, пригласить их на ужин. Но я не стала этого делать, потому что он напоминал бы мне о моем прошлом. Я сказала об этом Эдварду, и он меня понял. Если я пойду к Верному, он напомнит мне не только о прошлом, но и о времени, когда я безутешно страдала по нему. Он слишком хорошо меня знал — и в интимном плане, и в эмоциональном. Он знал все мои слабости, знал, как заставить меня сдаться. Я никогда не любила его так глубоко, как Эдварда. Но если я его увижу, одно только выражение его лица, которое когда-то заставило меня поверить, что он меня любит, может привести меня в ярость или напомнить о наших с ним ночах. Волшебная Горлянка права: я слишком гордая. Но будет глупо не встретиться с ним только потому, что я не хочу напоминаний о совместном прошлом. Худшее, что он может сделать, — забыть о своем обещании. В этом случае я почувствую себя униженной… но и все. Я не могу сейчас позволить себе гордость.

Когда я наконец подняла телефонную трубку и позвонила Верному, я прежде всего извинилась, что за прошедшие годы ни разу его не поблагодарила. Я честно сказала ему, что хотела забыть о своей прошлой жизни, а потом кратко сообщила ему о смерти Эдварда.

— Когда я услышал об этом, мне стало очень больно за тебя. Правда. Я представляю, насколько велико твое горе, — сказал Верный Фан.

Затем я рассказала ему, как у меня отобрали малышку Флору. Он застонал:

— Об этом я не знал, и у меня нет слов, чтобы описать, насколько мне жаль. Я могу только сказать, что если бы такое случилось с моим сыном, я нашел бы тех, кто это сделал, и оторвал бы им руки и ноги. Я рад, что с тобой до сих пор рядом Волшебная Горлянка. Она на протяжении стольких лет была тебе верной подругой.

— Она мне как мать, — сказала я.

— Кстати, у тебя до сих пор живет та кошка, которая пыталась сожрать мою руку?

— Ты уже спрашивал меня об этом семь лет назад. Карлотта умерла, — к горлу подкатил комок.

— Неужели и правда прошло столько лет?

— Так много времени, что ты наверняка забыл то, что сказал семь лет назад. Если так и есть, то я не стану тебе напоминать…

Он перебил меня.

— Я уже догадался, по какой причине ты со мной связалась, — сказал он.

Я подумала, что он хочет меня уязвить.

— Я знаю, что тебе пришлось забыть о гордости и старых ранах, чтобы мне позвонить.

— Ты не обязан мне помогать. Это было много лет назад.

— Ах, Вайолет, ты все еще не принимаешь чужую доброту.

Я с радостью помогу, чем смогу. Говори прямо.

— Мне нужно вернуться к старой работе. Я не знаю, примет ли меня обратно «Дом Красного Цветка». Мне почти двадцать пять, и ты не сделаешь меня моложе, сколько бы ты ни отвешивал мне комплиментов. Горе и беспокойство ухудшили то, с чем еще не справился возраст. Но если ты замолвишь за меня словечко, они хотя бы подумают, не взять ли меня на работу. Я смотрю на вещи трезво. Я с благодарностью приму любую твою помощь, если тебе не придется лгать… или хотя бы лгать не слишком сильно.

Он на несколько секунд затих, несомненно, формулируя вежливую отповедь, чтобы объяснить, почему он не в силах мне помочь.

— Дай подумать, что я могу сделать… Можешь прийти завтра ко мне в офис?

Я решила, что он хочет посмотреть, насколько я постарела, чтобы узнать, в какой из домов меня порекомендовать.

На следующий день он прислал за мной машину, чтобы отвезти в свой офис. Я была удивлена, насколько его кабинет был скромным: рабочий стол, жесткие стулья, небольшой диванчик, кресло и маленькие столики. В нем царил беспорядок.

Он торопливо поцеловал мне руку:

— Вайолет, я всегда рад тебя видеть, — Верный наградил меня своим знаменитым взглядом. — Ты, как и всегда, прекрасна.

— Спасибо. Твои комплименты тоже, как всегда, прекрасны, — я улыбнулась ему — дружески, но не кокетливо. Я видела, что он уже более критически оценивает мою внешность.

Он откинулся в кресле, положил ногу на ногу и закурил — классическая поза дельца.

— Я тут довольно много размышлял, что я могу сделать. И вот мое предложение: я пойду к Красному Цветку — теперь она владеет домом — и упомяну, что ты хочешь вернуться в бизнес и скоро будешь выбирать себе дом. А потом скажу, что горю желанием стать одним из твоих клиентов, а так как «Дом Красного Цветка» — один из моих любимых цветочных домов, я надеюсь, что она сделает все возможное, чтобы убедить тебя вернуться.

— Очень щедро с твоей стороны, — я пыталась понять, чего же на самом деле он хочет.

— В любых переговорах лучше заставить другую сторону считать, что они получат больше выгоды, чем ты. Но не нужно на себя наговаривать, Вайолет. Ты красива, ты понимаешь мужчин и снисходительна к их ошибкам. Я знаю, что ты колеблешься — из-за чувств к Эдварду. Но вообще-то я собирался предложить тебе давать мне уроки английского — в твоем будуаре. Я серьезно. Уже много лет назад мне стоило улучшить свой английский. Этого требует бизнес. Я полагаюсь на переводчиков — и понятия не имею, говорят ли они именно то, что я имею в виду. Я предлагаю тебе следующее: я буду навещать тебя два или три раза в неделю. Мне нужно, чтобы ты была строгим учителем и заставляла меня заниматься. Никаких отговорок. Я буду платить за уроки столько же, сколько тебе платил бы клиент. А если я буду недостаточно старательным, ты можешь налагать на меня штрафы. Ну и так как я не буду твоим настоящим клиентом, я продолжу ухаживать за другими женщинами — конечно, в других домах. Таким образом, ты будешь вольна принимать новых клиентов, когда снова привыкнешь к жизни в цветочном доме. У нас должно быть четкое понимание, что это деловая договоренность. У меня нет скрытых мотивов. Я только хочу помочь тебе как старому другу. И я хочу выучить английский до такого уровня, чтобы мне не пришлось пользоваться словарем, в котором написано, что дом с куртизанками — это бордель со шлюхами за десять долларов.

@@

Верный был неважным учеником и штрафов заплатил мне немало. Через две недели мы не удержались, вспомнили старые времена и воссоединились в постели. Я скучала по теплу и уюту другого человека, а Верный был мне хорошо знаком. Еще через четыре недели мы стали каждую ночь спорить о недопониманиях — что было сказано и как это было понято. Он несколько раз находил отговорки, чтобы не приходить на занятия. Потом я выяснила, что он ходит к другой куртизанке.

— Если бы ты узнала об этом раньше, — сказал он раздраженно, — ты бы раньше разозлилась. А благодаря тому, что я ничего тебе не сказал, ты была счастлива со мной на две недели дольше.

— Мне все равно, к кому еще ты ходишь. Но не оскорбляй меня враньем.

— Я не обязан обо всем тебе докладывать.

В прошлом, во времена моей влюбленности, он рождал во мне бурю чувств и опустошение. Сейчас же его шалости вызывали у меня только гнев. Я больше не была в него влюблена, и его эгоизм меня утомлял. Сердце мое бесконечно тосковало по Эдварду и Флоре. Я хотела, чтобы они вернулись ко мне. Тоска по Верному была тоской пятнадцатилетней девочки, которая стала старше, но все так же верила, что выйдет замуж за того, кто лишил ее девственности. Я рада была избавиться от иллюзий.

— Мы никогда не поймем друг друга, — сказала я. Я не испытывала ни печали, ни злости. Я будто повторяла только что выученный урок. — Мы должны признать, что ты никогда не изменишься и я тоже. Мы становимся друг для друга источником несчастья. Пора остановиться.

— Я согласен. Возможно, через месяц мы станем более благоразумны…

— Мы никогда такими не станем. Мы такие, какие есть. Я хочу закончить. И я не передумаю.

— Ты слишком важна для меня, Вайолет. Ты единственная, кто так хорошо меня понимает. Я знаю, что не всегда могу сделать тебя счастливой. Но между нашими ссорами ты бываешь счастлива. Ты сама мне об этом говорила. Давай попробуем меньше воевать и чаще быть счастливыми…

— Я не могу так продолжать. С годами сердце мое стало более хрупким.

— Ты больше не хочешь меня видеть?

— Я буду встречаться с тобой как учитель с учеником на уроках английского.

На меня снизошло спокойствие. Все раздражение, вызванное Верным Фаном, ушло. Много лет я ждала от него доказательств любви ко мне. И никакое терпение не помогло бы их дождаться, потому что я не знала, что такое любовь, знала только, что мне отчаянно ее не хватает. Но сейчас, познав настоящую любовь, я поняла, что не найду в Верном постоянства. Его «вечная» любовь продолжалась, пока я была с ним рядом. Но мне были нужны более глубокие чувства, когда мы не могли бы насытиться друг другом, жаждали лучше узнать наши сердца, наши мысли, видение мира. И это осознание стало моей победой над самой собой.