Долина забвения

Шанхай, июнь 1918 года Вайолет

Я никогда не видела Волшебную Горлянку такой беспомощной. Она все повторяла, что хочет вернуться в свой дом и не хочет умирать в чужом. А когда она уже не могла свободно вздохнуть, молча смотрела на меня опухшими глазами, блестящими от слез.

Эдвард вызвал врача из американской больницы, и к нам прибыл строгого вида грузный мужчина, англичанин, бородатый и в белой маске. У него было неудачное для Китая имя — доктор Алби, которое для китайцев звучало как «вечные страдания». Волшебная Горлянка сказала ему:

— Повелитель ада, я китаянка. Не сажай меня в тот же котел, где горят иностранцы.

Потом она соврала, что христианка и что заслужила рай. Она перечислила свои хорошие дела, которые главным образом состояли в том, что она молча сносила мое высокомерие, хорошо меня учила и была терпелива со мной, когда я не следовала ее советам. Я мучилась угрызениями совести из-за того, что она оставит этот мир, думая обо мне как о неблагодарной обузе. Она еще раз резанула мне по сердцу, сказав, что я была ее любимой младшей сестричкой и она очень беспокоится, что же будет со мной после ее смерти. Затем она стала молить доктора позволить ей остаться в живых, пока я не стану одной из десяти лучших красавиц Шанхая.

Доктор Алби сказал, что ничего сделать не может, но велел ей пить больше воды, а нам рекомендовал обеспечить больной максимальный комфорт. Он посоветовал всем в доме носить защитные маски и предупредил, что мы находимся на двухнедельном карантине. Никому не было позволено выходить из дома. И только тогда я вспомнила, что хотела оставить этот дом в ту же секунду, когда узнала, что он принадлежит Лу Шину. Но сейчас это уже не имело значения. Охваченная лихорадкой Волшебная Горлянка стала путать меня со своей матерью. Лицо ее прояснилось, и она объяснила, почему не вернулась в деревню пораньше, чтобы ее навестить. Я сказала ей, что счастлива, что она вернулась ко мне, и плакала, когда она рассказывала с ужасными подробностями, как к ней относились муж и свекровь.

Когда приехал китайский доктор, я попросила его, чтобы он представился Волшебной Горлянке именем, которое по-китайски звучало бы как «отменное здоровье». Он дал ей горький настой и прилепил на грудь пластырь с камфорой. Скоро ей стало легче дышать. Я пришла к ней и сказала:

— Мама снова с тобой. Теперь ты должна поправиться и жить долго, чтобы могла позаботиться обо мне, когда я совсем состарюсь.

Она закатила глаза и нахмурилась:

— Ты что, сошла с ума? Ты не моя мать. В зеркало посмотри. Ты же Вайолет. И с чего бы мне ухаживать за тобой в старости?! Это ты должна позаботиться обо мне, чтобы расплатиться за все те беды, что мне принесла.

Тогда я поняла, что она на пути к выздоровлению.

Доктор-китаец велел слугам каждый день тщательно мыть полы с известковой водой, чтобы никто из нас не заболел. Но тем же вечером я неожиданно почувствовала одновременно жар и холод. Мне казалось, что у меня вот-вот сломаются кости. Комната поплыла перед глазами, а Эдвард уменьшился до размеров куклы. Я очнулась и увидела сонную девушку, сидящую у моей постели. Сначала я не узнала комнату и подумала, что Фэруэтер снова меня похитил и оставил в другом цветочном доме. Но по крайней мере на этот раз дом был высшего класса. А потом я увидела рисунки Лу Шина и вспомнила, где нахожусь. Меня мгновенно охватил страх.

— Где Эдвард?

Полусонная девушка выпрямилась, а потом выбежала из комнаты. Через несколько секунд ко мне вошел Эдвард. Он гладил меня по лбу, шепча ласковые слова, а мне на лицо капали его слезы. Я попросила его не прикасаться ко мне, чтобы не заразиться, но он заверил, что я теперь не заразна. Больше никто в доме не заболел. Они днями и ночами пили горький настой.

— Я знаю, какой у него мерзкий вкус, потому что Волшебная Горлянка заставляла меня каждый день пить эту отраву. И я решил, что если не скончаюсь от его ужасного вкуса, то от гриппа уж точно не умру.

Когда я уже настолько поправилась, что смогла сидеть, Эдвард перенес меня в сад, где в тени дерева установили легкий шезлонг.

— Я отправил Лу Шину письмо, в котором выразил свое возмущение тем, что он бросил тебя и обманул меня, не сказав, что он твой отец. Я дал ему знать, что, как только ты поправишься, мы уедем из этого дома. Он прислал ответ.

Я попросила Эдварда прочитать его вслух и откинулась на шезлонг, собираясь с духом.

— «Моя дорогая Вайолет, — начал Эдвард. — Я не ищу оправданий, чтобы выгородить свою аморальность. И я не жду прощения. Я никогда не смогу исправить то, что натворил. Я могу только позаботиться о твоем комфорте…»

В письме говорилось, что я могу оставаться в его доме столько, сколько пожелаю. Он будет оплачивать все расходы, включая слуг. Он хотел, чтобы я унаследовала его дом, но тогда мне необходимо будет признать его своим отцом. Если я на это согласна, он подготовит все документы, изъявляющие его волю. В конце письма он просил, чтобы я дала ему знать, захочу ли встретиться с ним лично, пусть даже только для того, чтобы выплеснуть на него свою злость. Но пока я не захочу его видеть, он не вернется в этот дом, чтобы еще больше меня не расстроить. Судя по конверту, письмо это отправили из Гонконга. Подпись на конверте гласила: «Твой Лу Шин».

— Я сделаю так, как ты пожелаешь, — сказал Эдвард.

— Ублюдок! Он не сказал ни слова про мать! Не сказал, знал ли все эти годы, что я жива, и знала ли об этом она.

Я почувствовала, как на меня снова навалилась усталость, и Эдвард перенес меня в дом, чтобы я могла поспать.

На следующее утро Эдвард сообщил, что написал письмо Лу Шину, где потребовал, чтобы тот ответил на мои вопросы. Он всегда находил способы показать, как он меня любит и что будет защищать меня, как и обещал. Я обняла его и прижалась к нему, как ребенок.

— На самом деле я не очень-то хочу узнать ответы на свои вопросы, — сказала я. — Я уже обдумала все возможные причины и обстоятельства, по которым мать не вернулась, чтобы меня спасти, и ни одно из них не показалось мне достаточным для объяснения. Если только мать не умерла еще до того, как ступила на американскую землю. И даже если он ответит мне, я не уверена, что он скажет правду. Слишком долго меня пожирала эта боль, и я не хочу снова оказаться в ее власти. Если я когда-нибудь передумаю, попрошу тебя прочитать, что написал этот трус.

Когда прибыло второе письмо от Лу Шина, Эдвард, не желая меня расстраивать, отложил его в сторону.

Я выдержала небольшую внутреннюю борьбу по поводу того, что делать с домом. Моим первым порывом было немедленно уехать и отказаться от наследства. Я попыталась не думать о комфорте, в котором мы жили. Конечно, первое, что я сделала, — убрала из спальни тошнотворный пейзаж. Мы остались в этом доме вынужденно, чтобы я смогла полностью оправиться после болезни. А потом из-за того, что утром меня тошнило и ребенок уже начал двигаться, мы не стали переезжать, чтобы ему не навредить. Я беспокоилась, как бы моя болезнь не навредила младенцу. В конце концов я примирилась с жизнью в этом доме из-за своих страхов: если родители Эдварда откажут ему в содержании, как однажды они уже сделали, нам придется жить в бедности и без крыши над головой. Я сказала Эдварду, что мы остаемся.

Он признался, что рад этому решению, потому что тоже беспокоился о будущем нашего ребенка. Если с Эдвардом что-то произойдет — заболеет и его не будет рядом, — где мы окажемся с ребенком? Мы пошли к адвокату «Торговой компании Айвори» за советом. Им оказался мужчина с приметной внешностью: с густой гривой волос, такой же пышной бородой и широкими бровями, напоминающими беличьи хвосты. Эдвард представил меня как свою жену — миссис Айвори — и объяснил, что в Сучжоу у меня есть эксцентричный дядюшка-американец, который прислал мне письмо, в котором пишет, что хочет оставить мне свой дом.

— Мы не хотим показаться жадными и требовать от него официальную бумагу от нотариуса с изъявлением его воли, — пояснил Эдвард. — Будет ли его письма достаточно, когда случится неминуемое?

Адвокат считал, что завещание было бы более надежно, но и письма будет достаточно, если на нем стоит дата, если оно написано его почерком и если у него нет наследников вроде непутевых сыновей. Вернувшись домой, мы обнаружили, что на обоих письмах Лу Шина стояла дата, и Эдвард поместил конверты в надежное место, где никто, кроме него, не мог бы их найти.

Мы жили в нашем маленьком мирке, в уютной близости супружеской жизни. Когда похолодало, мы часто тихо лежали возле камина, обнимая друг друга и зная, что в мыслях у другого: мы думали о нашем нынешнем и будущем счастье и о том, как же нам повезло, что мы нашли друг друга. Часто мы сидели в библиотеке и читали вслух — газеты, романы, или любимую книгу Эдварда со стихами. В дождливые дни мы запускали патефон и танцевали, а Волшебная Горлянка наблюдала за нами. Эдвард всегда приглашал ее, чтобы она сделала с ним несколько кругов. В свою очередь, она всегда отказывалась от первого приглашения, и только когда Эдвард, кивнув в мою сторону, говорил, что у меня слишком большой живот для таких танцев, она радостно уступала уговорам. Было забавно наблюдать, как они общаются, пытаясь понять друг друга с помощью жестов и выражения лица. Иногда это приводило к смешным недоразумениям. Однажды Эдвард пытался изобразить, как он лижет и откусывает мороженое на палочке и как мы идем в открывшийся на нашей улице магазин со сладостями. Волшебная Горлянка поняла его так, что бродячая собака съела всю еду на его тарелке и сбежала, когда увидела, как к ней приближается Эдвард. Мне пришлось выступить переводчиком.

Мы нашли в доме коробки с разными играми и развлечениями, включая настольный теннис. Волшебная Горлянка оказалась проворной и ловкой, а Эдвард — на удивление неуклюжим и медлительным. Но он не обижался, когда мы смеялись над ним. Позже я поняла, что на самом деле он умелый игрок, просто ему нравилось видеть нас такими счастливыми. Дважды в день мы прогуливались до кафе, где посетители обсуждали последние новости о войне. Победа была уже близко, и нам всем не терпелось дождаться окончания войны. В постели мы говорили о детстве, вспоминали мельчайшие подробности, чтобы почувствовать, что мы знаем друг друга всю жизнь и гораздо глубже, чем другие люди. Мы спорили о том, что же свело нас вместе — китайский фатум или американская судьба? Наша встреча не могла быть случайной, словно ветер, который внезапно сметает вместе опавшие листья.

Единственным темным пятном на нашей идеальной жизни был Лу Шин. Ярость, направленная на него и на мою мать, всегда поглощала меня. Они ничем не смогли бы ее потушить. Как не смогли бы вернуть мне жизнь, которую я должна была прожить. И которой живу теперь. Я никогда не прощу Лу Шина! Но пока мы счастливо жили в его доме, я больше не думала постоянно о его подлых поступках, изменивших мою судьбу.

@@

Эпидемия стихла к лету тысяча девятьсот восемнадцатого года. А когда в ноябре закончилась война, у нас было два повода, чтобы все это отпраздновать. Хотя Международный сеттльмент заявлял о своем нейтралитете во время войны, сейчас флаги разных наций снова развернулись над ним, показывая, что наступил мир. Иностранцы открывали припасенное французское шампанское, а люди на улицах целовались с незнакомцами. При этих поцелуях передавались и микробы, что стало причиной новой волны испанского гриппа, которая оказалась еще сильнее, чем предыдущая. Шанхай не так сильно пострадал, как другие уголки мира. Но в газетах сообщалось, что наибольшее число жертв эпидемии оказалось среди молодых мужчин и женщин. Странным образом чаще всего эта болезнь подкашивала физически здоровых людей.

Мы с Волшебной Горлянкой уже переболели испанкой и больше не могли заразиться. Но Эдвард избежал первой волны заболевания. Я уже была на восьмом месяце беременности, и мы боялись за ребенка, поэтому в доме принимались самые строгие меры гигиены. Если мы с Эдвардом покидали дом, он надевал маску и избегал людных кафе и ресторанов. Но несмотря на все предосторожности, он все-таки заболел, и я развернула бурную деятельность, чтобы помочь ему выздороветь, — к тому времени у меня уже было все необходимое, чтобы ухаживать за больным. Мы кипятили воду с добавлением камфоры и эвкалипта, заставляли его пить горячий чай и отвар горьких китайских трав. У нас всегда были наготове мокрые полотенца, чтобы сбить жар, но большую часть из них Эдвард отвергал, утверждая, что у него легкие симптомы. Он считал, что в этом нет ничего удивительного, так как не относил себя к молодым и здоровым, которые подвергаются наибольшей опасности. Он пролежал в постели всего день и хвастался, что грипп оказался не страшнее обычной простуды. К нашему облегчению, он быстро поправился. Теперь он тоже был защищен от эпидемии, и нам можно было не волноваться, что мы заразим нашего ребенка.

В холодный солнечный январский день родилась наша дочка. В тот же день открылась Парижская мирная конференция, и мы решили, что это знак — наша дочь будет спокойным ребенком. Это оказалось правдой. Волосы у нее были светлые, и она больше походила на Эдварда, чем на меня. Она смотрела на нас светло-карими глазами, а на ее головке топорщились пучки светло-каштановых волос. Я заявила, что завиток у нее на затылке в точности как у меня, как и бледно-синее родимое пятно на крестце, которое встречалось у многих китайских младенцев. Изгибы и мочки ее нежных, похожих на листики ушек тоже были такими же, как у Эдварда. В круглом подбородке я узнала свой. Эдвард сказал, что, когда малышка хмурится во сне, она похожа на меня в состоянии беспокойства. А я заметила, что, когда девочка раздувает ноздри, она начинает напоминать Эдварда в предвкушении еды. Эдвард заявлял, что она — самая совершенная копия самой совершенной женщины из когда-либо живущих. И купаясь в волнах его наполненной любовью нежности, я попросила его выбрать имя для девочки. Он думал над ним два дня, а потом сказал, что имя должно быть частью нашего нового семейного наследия. Она не должна иметь фамилию Боссон.

— Ее будут звать Флора, — наконец решил он. — Вайолет и малютка Флора, — нежно укачивая на руках спящую девочку, он поднес ее лицо ближе к своему. — Моя маленькая Флора.

Я не подала виду, но меня поразило его решение. Куртизанок всегда называли «цветами». Всю свою жизнь я питала смешанные чувства к собственному имени. Моя мать любила фиалки — именно те, невзрачные полевые цветы, которые так легко растоптать и которые растут как сорняки. За прошедшие годы я меняла свое имя на Виви, Зизи и еще множество других прозвищ. Но мое настоящее имя — Вайолет, «фиалка» — вернулось ко мне. Оно будто было моей судьбой. Я не могла навсегда его изменить. На другой день в библиотеке я слушала оперную арию — самую прекрасную из всех. В брошюре, которая прилагалась к пластинке, я прочла, что это ария Виолетты, куртизанки, «увядающего цветка».

Эдвард мелодично пропел своим тенором:

— Фло-о-ра! О милая Фло-о-ра! Росинка на рассве-е-те! Бутон розы после полу-у-дня… Посмотри ей в глаза! — воскликнул он. — Посмотри, как она встрепенулась, когда я произнес ее имя. Она уже его понимает. Малышка Флора! Малышка Флора!

Как я могла попросить его выбрать другое имя?

Мы не могли даже на короткое время расстаться с нашей малышкой, поэтому решили, что она останется с нами, а не будет находиться в детской с няней. Ночью я просыпалась от ее тихих жалоб и сопения, поднимала ее из колыбельки, стоящей с моей стороны кровати, и прикладывала к груди. Я тихо ей напевала:

— Фло-о-ра, милая Фло-о-ра, росинка на рассве-е-те, бутон розы после полу-у-дня…

Она затихала, а ее сонный, рассеянный взгляд встречался с моим, и она смотрела на меня. В этих кратких мгновениях узнавания я нашла свое истинное счастье.

Март 1919 года

В марте в Шанхай снова вернулась испанка.

— Война закончилась, и болезнь тоже должна закончиться, — сказала Волшебная Горлянка.

Все говорили, что эта волна еще сильнее предыдущей. Меньше людей заразилось, но те, кто заболел, страдали гораздо сильнее и умирали быстрее.

Эдвард, Волшебная Горлянка и я сама уже справились с испанкой, и мы радовались, что находимся вне опасности. Но малышка Флора, которой было всего два месяца, еще никогда и ничем не болела, поэтому мы были предельно осторожны. Мы потребовали, чтобы каждый, кто выходит из дома, надевал марлевую маску. Перед тем как войти в дом, нужно было выбросить использованную маску в специальный горшок перед дверью, чтобы потом маски прокипятили, окунули в раствор с камфорой и снова использовали. Когда мы брали Флору на прогулку, мы завешивали коляску пропитанной камфорой марлей. Мы избегали людных мест. Всюду появились большие надписи, предупреждавшие, что те, кто плюет, кашляет или сморкается в публичных заведениях или в трамваях, будут подвергаться крупным штрафам. Две академии для мальчиков и одна академия для девочек закрылись из-за вспышки заболевания в общежитиях. Вдоль улицы Бурлящего Источника пестрели вывески с рекламой средств, способных предотвратить грипп или излечить его. Из них мы узнали, что, для того чтобы избежать болезни, лучше всего восемь раз в день принимать «Эликсир доктора Чу», полоскать горло «Снадобьем миссис Паркер» или купаться в горячей луковой воде. А тем, кто уже заболел, следовало оставаться в постели и пить спиртное: лучше всего — качественный виски.

Две недели спустя мы узнали, что в Международном сеттльменте погибло всего около сотни иностранцев и по меньшей мере половину из них составляли японцы. Снова открылись школы. На обочинах не лежали груды мертвых тел, только кучи непроданных масок. Мы потеряли осторожность и перестали беспокоиться.

И когда несколько дней спустя у Эдварда начался насморк, он первым сказал, что ему не стоит подходить к малышке Флоре. В любом случае аппетита у него тоже нет, и ужинать с нами он не будет.

И так как я легко могла подхватить от него простуду, в ту ночь мы спали отдельно — каждый в своей спальне. Слуга Эдварда, Маленький Рам, поставил на его прикроватный столик стакан с виски. На следующее утро, когда я вошла в комнату к Эдварду, меня охватило беспокойство — глаза у него покраснели, а сам он был чрезвычайно бледен, лицо покрылось испариной. Он заявил, что просто вечером было влажно, поэтому он вспотел. Но на самом деле погода стояла довольно прохладная. Он кашлял так, будто задыхался, и объяснял это тем, что над Нанкинской дорогой стояли тучи пыли из-за снесенных зданий. От сильного кашля у него разболелась голова.

— Это китайская болезнь, — шутил он. Американцы и британцы называли «китайской болезнью» все, что угодно: от расстройства желудка до загадочных недугов, особенно тех, что нередко приводили к смерти.

Когда после полудня я снова заглянула к Эдварду, жар у него только усилился. Он так жестоко кашлял, что едва мог дышать, и не держался на ногах.

— Я уже говорил тебе: это шанхайская болотная лихорадка, — попытался он пошутить. — Прошу тебя, не волнуйся. Я собираюсь принять холодную ванну.

Через час он попросил меня вызвать доктора из Американского госпиталя, чтобы тот выписал ему лекарство от кашля. Ему потребовалась помощь двух слуг, чтобы вылезти из ванны и вернуться в постель.

К нам прибыл доктор Алби. Волшебная Горлянка сразу его узнала.

— Король Преисподней, — сказала она и пообещала, что пошлет за тем же самым китайским доктором, который лечил нас, когда мы заболели. Он, скорее всего, принесет лекарства лучше, чем у этого доктора, который говорит, что мало чем можно помочь, и только постукивает по ногам и сгибает пальцы.

Я заверила его, что Эдвард переболел гриппом во вторую волну эпидемии, так что это, должно быть, какая-то другая болезнь. Может, тиф? Он заглянул Эдварду в рот, тщательно осмотрел его нос и уши, ощупал шею, постучал по спине и внимательно его прослушал, а потом авторитетно заявил:

— У пациента воспаление аденоидов.

Он отлил из большой бутыли в маленькую настойку опия и дал Эдварду одну дозу, чтобы облегчить кашель, затем дал еще аспирин от горячки. Он также прописал менять больному простыни, потому что это принесет ему облегчение и ускорит выздоровление. Чтобы больному стало легче дышать, он шприцем убрал часть мокроты. Пока доктор готовил инструменты для этой процедуры, он сказал Эдварду, что беспокоящие его аденоиды нужно будет удалить сразу же, как только он оправится от болезни.

— Это обеспечит вам хорошее здоровье и ясный ум, — сказал он с воодушевлением. — Удаление аденоидов также может излечить энурез, плохой аппетит и задержку умственного развития. Их стоит удалять всем! Если вы с женой решите удалять их, обращайтесь ко мне. Никто лучше операцию не сделает. Через мои руки прошли сотни пациентов.

Он вставил пузатый шприц в ноздрю Эдварда. Когда доктор посмотрел на вытянутую шприцом слизь, на его лице появилось угрюмое недоумение: в густой слизи виднелись прожилки крови. Однако доктор заверил нас, что ничего серьезного в этом нет. Эдвард выкашлял сгусток мокроты. В ней тоже были красные прожилки.

Доктор начал объяснять, пока Эдвард мучительно кашлял, пытаясь вдохнуть.

— Небольшие кровоизлияния довольно типичны при кашле, — заявил он авторитетно, — Легочная ткань раздражена и кровоточит.

Он велел побольше поить больного чаем без молока. Я была рада, когда чрезмерно бодрый доктор нас покинул.

Устроившись рядом с кроватью Эдварда, я начала читать ему вслух газетные заметки. Через час из ноздрей Эдварда пошла кровавая пена.

— Чертовы аденоиды! — закричала я. — Чертов доктор!

Волшебная Горлянка вбежала в комнату.

— Что с ним?!

Меня трясло, я так тяжело дышала, что едва могла говорить.

— Прошлой осенью Эдвард сказал нам, что заразился гриппом. И что симптомы не отличались от обычной простуды. Я думаю, именно ею он и болел. Это был не грипп. У него не было от него защиты.

Мне хотелось, чтобы Волшебная Горлянка сказала, что ему лучше и он будет здоров уже к вечеру, но вместо этого она широко распахнула глаза от страха.

Китайский доктор бросил на Эдварда лишь один взгляд и сказал:

— Это испанка, и одна из самых свирепых, — потом добавил: — У нас гораздо больше заболевших, чем видели ваши американские доктора, — уже полторы тысячи. И я посетил сотни из них. Без сомнения, это испанка.

Он велел слуге снять с Эдварда мокрую от пота пижаму. Приказал служанке принести чистой одежды как можно больше. Затем повернулся ко мне и сказал:

— Мы можем попытаться.

Попытаться? Что он имел в виду под жалким словом «попытаться»?

— Если к утру ему станет лучше, у него есть шанс.

Он распределил лекарства по мешочкам, которые мы должны были кипятить по часу.

Доктор утыкал тело Эдварда тонкими, будто волоски, акупунктурными иголками. Вскоре застывшая болезненная маска на лице Эдварда смягчилась, уступила место бездумному смирению. Дыхание стало более мерным, медленным и глубоким. Он открыл глаза, улыбнулся и хрипло произнес:

— Мне гораздо лучше. Спасибо, любимая.

Я расплакалась от облегчения. День стал новым, мир стал другим. Я взяла его за руку и поцеловала в мокрый лоб. Он преодолел кризис болезни.

— Ты так меня напугал, — нежно пожаловалась я.

Эдвард потер горло.

— Оно тут застряло, — прошептал он.

Я погладила его по руке.

— Что застряло?

— Кусок мяса.

— Дорогой, но ты не ужинал. У тебя в горле ничего нет.

Доктор сказал по-китайски:

— Ощущение, что в горле что-то застряло, многие заболевшие на это жалуются.

— Но как можно удалить то, что у него в горле?

— Это симптом.

Доктор мрачно посмотрел на меня, потом покачал головой.

— Оно здесь, — сказал Эдвард. Он задыхался, показывая на шею, затем посмотрел на доктора и сказал по-английски: — Доктор, будьте так любезны, прошу вас, дайте мне лекарство, которое я смогу проглотить.

Доктор ответил по-китайски:

— Вам не придется слишком долго страдать. Проявите терпение.

Перед тем как уйти, доктор сказал:

— Если у него по телу пойдет синева, это очень плохой знак.

Волосы у Эдварда были такие мокрые от лихорадки, будто ему на голову вылили ведро с водой. Но теперь у него не было жара: ему стало холодно. Веки его ослабли, и одно опустилось ниже другого.

— Эдвард, — прошептала я. — Не покидай меня!

Он слегка повернул голову, но, кажется, не узнавал меня. Я взяла его за руку. Пальцы его шевельнулись. Он что-то пробормотал, не двигая губами. Мне показалось, он сказал: «Моя единственная любовь». Мы обложили его припарками, горячими банками вытягивали из его легких ядовитый воздух. Он принял сто маленьких пилюль, которые, не успев скатиться по его по языку, вылетали обратно вместе с кровавой мокротой. Он часто и неглубоко дышал, и при выдохе раздавался звук, будто в груди у него шелестела бумага. Мы посадили его, похлопали ему по спине, затем стали шлепать по ней и стучать кулаками, чтобы выгнать из легких мокроту дьявольской испанки. Я ухаживала за ним, не чувствуя ничего вокруг, я ничего не видела и не слышала, кроме Эдварда, страстно желая, чтобы он выжил. Я помогала ему дышать, сделать глоток, потом еще один. Я ни на мгновение не могла позволить себе отвлечься. Он зависел от меня. Я оставалась настойчивой и уверенной, я сидела с ним рядом и хвалила за каждый вдох. Он изредка приходил в сознание, открывал глаза и с удивлением на меня смотрел. Я слышала, как он бормотал:

— Ты такая храбрая, моя девочка… — а затем: — Я люблю, я люблю… — и он снова проваливался в беспамятство.

К вечеру на лице у Эдварда появились голубоватые пятна — именно их мы так страшились увидеть. Губы у него были холодными, глаза — сухими. Волшебная Горлянка стянула с него простыню, чтобы заменить ее на свежую. Ноги у него покрылись серыми пятнами, и эта темная волна расползалась вверх. Я позвала Эдварда и сказала, что к утру он будет здоров.

— Ты мне веришь?

Я задержала дыхание, пока он шумно пытался втянуть в себя воздух. Я тоже едва могла дышать и задыхалась. Но я не позволяла себе плакать: это бы означало поражение. Я вспоминала вслух замечательные мгновения, которые связали нас навечно. Я говорила без остановки, чтобы поддержать тонкую ниточку жизни между нами:

— Ты помнишь день, когда мы вместе вышли из пещеры в тот зеленый рай? Тогда я тебя уже любила. Ты это знаешь? Эдвард, ты помнишь?

И только тут я осознала, что кричу. В комнате стояла тишина, и с ужасающей четкостью я слышала свист, бульканье и хлюпанье, с которыми кровавая пена сочилась из его ноздрей, рта и ушей. Вечером, сразу после заката, когда его лицо стало таким же серым, как вечерние сумерки, снова раздалось бульканье — и он перестал дышать.

Я просидела с ним всю ночь. Сначала я не могла отпустить его руку. Возможно, в нем еще теплится жизнь, и если он сожмет мои пальцы — я должна пожать его руку в ответ. Но он обмяк, щеки втянулись, глаза закатились, и весь он был неподвижен. Рука у него похолодела. Как я ни старалась, я не могла его согреть.

— Как ты мог умереть? Как ты мог умереть? — бормотала я. А потом я завыла: — Как ты мог умере-е-ть?!

На его лице застыло мучительное выражение, и я разозлилась: где тот мир и покой, который, как утверждают люди, приносит смерть? Затем у меня вырвался яростный крик горя и отчаяния. Я обхватила его голову и зарыдала, вспоминая, каким он был при жизни, не таким неподвижным, не таким тихим…

Открылась дверь, и в комнату ворвался свет. Волшебная Горлянка выглядела убитой горем. Я подскочила на месте. Как я могла забыть о малышке Флоре!

— Она заболела?! — закричала я. — Она тоже собирается меня покинуть?

— Она в другом крыле с няней и совсем не больна. Но ты не сможешь увидеться с ней, пока полностью не вымоешься. Нужно сжечь твою одежду и одежду Эдварда, его постельное белье, полотенца — всё, включая обувь.

Я кивнула:

— Будь осторожна — проследи, чтобы слуги не оставили себе что- то из одежды.

— Большинство слуг сбежали, — она сказала это таким будничным тоном, что я не сразу поняла, о чем она. — Они сбежали после смерти Эдварда. Только трое остались с нами: слуги Умница, Маленький Рам и шофер Готовый. Они переболели гриппом еще в первую волну, поэтому им нечего бояться. Я пришлю их, чтобы они обмыли тело.

Тело… Каким безжалостным казалось это слово.

— Только нагрейте воду, — сказала я и направилась в ванную.

Пока я сидела в воде, по моему лицу текли слезы. Когда я вышла из ванной, у меня закружилась голова. Я села на постель. От рыданий меня сдерживала лишь одна мысль: нужно быть спокойной, когда я войду к малышке Флоре. Я закрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. Она не должна усомниться в том, что находится в безопасности, что ее защитят.

Я проснулась через шесть часов, после полудня. Эдварда в спальне больше не было. Вместо звуков его голоса в комнате повисла тишина. Я спустилась на первый этаж.

Из гостиной, куда перенесли Эдварда, вышла Волшебная Горлянка. Она завела меня в комнату:

— Тебе нужно быстро с ним попрощаться. Умница сказал, что в китайском Старом городе собирают погибших и переносят в общую могилу. Семьи даже не смогут отправить умерших родных в деревни их предков. Представляешь, какой вой поднимется, когда они об этом узнают. Неизвестно, что делают с телами иностранцы, но мы не должны позволить им решать за нас.

Слишком рано уходил от меня Эдвард. Я бы оттягивала момент расставания настолько, насколько это было возможно, если бы Волшебная Горлянка не взяла дело в свои руки. Она тоже любила Эдварда, и я знала, что она поступит благоразумно и с уважением к нему. Я была благодарна ей за то, что мне не приходилось думать, что делать дальше. Умница и Маленький Рам из большого шкафа соорудили гроб. Свечным воском они запечатали крышку и стенки. Они уже вырыли яму для могилы — на том самом месте, где в теплые дни мы с Эдвардом читали друг другу под вязом, болтая ногами в воде и брызгаясь друг в друга.

— Пришел Повелитель Преисподней, чтобы узнать, как Эдвард, — сообщила Волшебная Горлянка. — Вот свидетельство о смерти. Я не могу прочитать, что тут написал этот шелудивый пес.

«Пневмония, осложнение от испанского гриппа». Он признал свою ошибку и, должно быть, уже сообщил о смерти Эдварда в американское консульство и в руководство Международного сеттльмента. Няня принесла мне малышку Флору. Я внимательно вгляделась в ее лицо и пощупала лоб. Глаза ее, чистые и ясные, ловили мой взгляд. Я еще раз посмотрела на ее личико, на ушки, брови, волосы и глазки, которые навсегда останутся наследием Эдварда.

Волшебная Горлянка провела меня в гостиную, чтобы, как она сказала, «подхватить ребенка, если тебе станет плохо». Большого стола посреди гостиной больше не было. Вместо него стоял гроб. Кожа Эдварда все еще сохраняла сероватую бледность. Его переодели в костюм, который он надевал на прогулки. Я погладила его по лицу.

— Ты холодный, — произнесла я. — Прости меня.

Я просила у него прощения за все сомнения, которые когда-либо испытывала по отношению к его добрым намерениям, честности и любви. Я сказала, что когда-то думала, что не смогу полюбить его, потому что не знала, что такое любовь, — знала только, что отчаянно в ней нуждаюсь. Но он показал мне, как естественно принимать любовь и как естественно — отдавать ее другому. И сейчас сердце мое болело нестерпимо, что доказывало: мы отдали нашу любовь друг другу без остатка. Я повернула Флору так, чтобы она его увидела.

— Наша дочь, наше величайшее счастье, показала мне, что я могу любить еще сильнее. Я расскажу ей, как ты каждый день пел ей и держал ее на руках.

Человек с посиневшим лицом ничего не ответил. Это был не Эдвард. Я не хотела, чтобы два мучительных последних дня остались моими самыми сильными воспоминаниями о нем. Я передала девочку Волшебной Горлянке и поднялась в библиотеку.

Усевшись на диван, напротив которого стоял такой же, я стала вспоминать наши разговоры: его смех и серьезность, его чувство юмора и даже те времена, когда он впадал в угрюмую меланхолию — обычно когда мы говорили о том, что он называл своей душой и «моральной личностью». Что такое искупление? И куда он ушел, когда покинул нас? Я нашла очередной дневник, который он начал всего на прошлой неделе, и прижала его к груди. Вот чем он был. Но одновременно и не был. Было грустно и прекрасно осознавать, что человека нельзя найти нигде, кроме как в нем самом. Никто не может обрести его душу.

Не успела я дочитать до конца страницы, как услышала низкие голоса и детский крик. Я поспешила вниз. При входе стояли двое китайских полицейских. Они держали под руки дочку моей горничной, Мышку. Девочке, донельзя испуганной, было уже около десяти лет, и она вздрагивала при каждом неожиданном звуке или движении. Мы с Волшебной Горлянкой подозревали, что мать часто бьет девочку. Полицейские встряхнули ее. Она закатила глаза так, что показались белки.

— Моя мать велела мне отнести это в магазин, — произнесла она, клацая зубами от страха. — Она сказала, что, если я этого не сделаю, она забьет меня до смерти.

Один из полицейских сообщил, что девочка принесла дорогое ожерелье в ювелирный магазин, хозяина которого зовут мистер Гао. Ювелир сказал, что при первом взгляде на украшение у него появились подозрения. Он знал, кому принадлежит ожерелье, и отнес его в полицейский участок, чтобы его самого не обвинили в краже. И хотя, судя по всему, он говорил правду, его продержали в участке до тех пор, пока все его слова не получили подтверждения.

— Пожалуйста! — взмолилась Мышка. — Не разрешайте им меня убить!

— Кто-нибудь из вас должен описать пропавшее ожерелье, — произнес более суровый на вид полицейский.

Волшебная Горлянка сходила в мою комнату, вытащила все украшения, чтобы посмотреть, какое пропало.

Вскоре она вернулась.

— Ожерелье усыпано мелкими изумрудами. Две части затейливого плетения соединяются в центре с третьим…

Полицейский вытащил ожерелье. Волшебная Горлянка внимательно рассмотрела украшение, чтобы проверить, не повредили ли его. Затем отругала плачущую девочку.

— Она родилась малоумной, — объяснила я полицейским. — И рассуждает, как дитя, до конца не осознавая, что делает. Ожерелье вернулось к нам, ничего страшного не произошло. Мы будем более внимательно следить за девочкой и за нашими украшениями. И я могу вас заверить, что мистера Гао мы знаем много лет и он заслуживает самого высокого доверия.

— Девочка рассказала нам о чужеземце, который умер от голубой болезни, — сказал мрачно один из полицейских. — Но мы не занимаемся делами иностранцев. Однако если он умер от гриппа, его тело должен осмотреть американский доктор, установить причину смерти и сообщить в консульство.

— У нас уже есть свидетельство о смерти, подписанное доктором Алби из Американского госпиталя. Он лечил мистера Айвори.

Полицейские захотели посмотреть на Эдварда, чтобы убедиться, что он действительно иностранец, а не гражданин Китая. Но увидев его, они остановились.

— Ай! Синее лицо, — пробормотал один.

Через час к нам пришел детектив из британской полиции. Его сопровождал сотрудник Американского консульства. Они кратко принесли соболезнования и извинились за вторжение.

— Кто покойный? — спросил американец.

— Боссон Эдвард Айвори Третий.

Слова прозвучали словно похоронный звон. Я вручила им свидетельство о смерти. Они осмотрели Эдварда и попросили показать его паспорт. Я пошла к рабочему столу Эдварда и, прежде чем отдать им паспорт, посмотрела на его фотографию. Такой серьезный, такой молодой. А потом я увидела под его именем слово «женат». В строке «имя жены» было указано: «Минерва Лэмп Айвори». И в это мгновение я начала новую жизнь.

Мужчины изучили паспорт.

— Я его жена, Минерва Лэмп Айвори.

Они занесли это в протокол.

— Можно ваш паспорт? — спросил американец.

Я помедлила.

— Это всего лишь формальность.

Я извинилась за то, что вынуждена их покинуть, и пошла в спальню — предположительно за несуществующим паспортом. Я выдвигала пустые ящики, пытаясь придумать убедительное оправдание.

Я вернулась к ним в волнении:

— Паспорт пропал. Я посмотрела во всех местах, где могут быть документы, но его нет. Похоже, его украл один из слуг.

— Прошу вас, не беспокойтесь. Как я и сказал, это всего лишь формальность. Если он пропал, мы поможем вам восстановить его. Хотите ли вы, чтобы мы известили семью о его смерти?

Мне пришлось соображать быстро.

— Лучше я сама это сделаю. Такое горе для его матери и отца… Мне нужно подобрать нужные слова, чтобы смягчить удар и сообщить им, что он не умер в страданиях… — хотела бы я, чтобы это была правда. — Я знаю, что они попросят, чтобы тело Эдварда перевезли к ним домой, в Нью-Йорк.

— Боюсь, это невозможно, — сказал сотрудник консульства. — Тела тех, кто умер от гриппа, нельзя вывозить за пределы города.

— Мы слышали об этом, поэтому я уже сделала частные распоряжения. Мне нужно с большой деликатностью сообщить его родителям о том, что мы похороним его здесь, в его доме. Его тело останется в пределах усадьбы.

— Вам повезло, что у вас есть место для захоронения. Пятнадцать сотен китайцев, погибших от эпидемии, зароют в общей могиле. Некоторые из китайцев бросали умерших в реку. Нас беспокоит то, что может быть заражена питьевая вода. Хорошенько кипятите воду. Я также рекомендую вам воздержаться от рыбы.

Малышка Флора начала ерзать у меня на руках и хныкать. Я потрогала ее лоб — меня не покидал страх, что она тоже может заболеть.

Британский детектив изобразил клоунскую улыбку и закатил глаза, чтобы ее развеселить. Но вместо этого она расплакалась.

— Как жаль, что в таком юном возрасте она потеряла отца, — сказал он.

Через час после их ухода мы похоронили Эдварда в саду, под большим деревом. На могиле Умница и Маленький Рам произнесли прощальные благодарственные слова. Волшебная Горлянка принесла чашу с фруктами и зажгла ароматические палочки. Мужчины закидали могилу темной влажной землей. Когда они ушли, я выкопала кустики фиалок, которые росли вдоль дорожки, ведущей к дому, и пересадила их на его могилу.

Я открыла знакомую страницу «Листьев травы» и громко прочла твердым голосом:

@

Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти ее сами.

Она недалеко, она здесь, под рукой,

Может быть, с тех пор как вы родились, вы уже бывали на ней,

сами не зная о том,

Может быть, она проложена всюду, по земле, по воде.

@