Дома стены помогают

Речной жемчуг Рассказ

Обычно, приходя с работы, Марина приносила, как выражался ее муж Алексей, новости в клюве. Стоя в дверях, еще не раздевшись, сообщала озабоченным, радостным, удивленным, печальным или, наоборот, ликующим тоном:

— Оказывается, человеческий нос растет в течение всей жизни, можешь себе представить?

— В Риге издается газета специально для тех, кто хочет жениться или выйти замуж, говорят, там таких вот объявлений уйма!

— В нашем магазине, знаешь, в том, «Три поросенка», завтра будет продаваться болгарский компот из черешни, надо бы взять банки три, что ли…

Алексей реагировал хотя и довольно равнодушно, но доброжелательно:

— Ну? Неужели и мой нос будет еще расти?

— Тебе такое вот объявление, как известно, не понадобилось…

— Возьми банки четыре, не прогадаешь…

Он был, что называется, рубаха-парень, открытый равно всем, и друзьям и недругам. Впрочем, недругов у него почти не было, уж очень покладистый родился. Кроме, того, обладал неподдельным чувством юмора, помогавшим преодолевать многие жизненные неурядицы.

Марина, окончательно исчерпав все новости, проходила в комнату, устало садилась на диван, бессильно опустив руки:

— До того устала, сил нет…

Она была врач-ортодонт, исправляла врожденные недостатки зубов у детей.

Иной раз Марина жаловалась:

— Закрою глаза и все время вижу зубы, одни лишь зубы, кривые, прямые, лопаточкой, налезающие друг на друга, выпирающие наружу, мелкие, крупные, тупые…

И передергивала плечами:

— Жуть, да и только!

Однако работу свою любила и думать не думала переменить специальность, переквалифицироваться или просто уйти отдохнуть…

Алексей был «талант». Так говорили все. Прежде всего так считала Марина. Прижимая к груди длинные, тонко вылепленные ладони с хорошо тренированными пальцами, она утверждала:

— Поверьте, не потому, что это мой муж, но он и в самом деле почти гений. Можно сказать, без пяти минут…

Он был врач-рентгенолог, недавно защитил диссертацию. Тема диссертации была сложная.

Защита прошла блестяще. Сам профессор Варшавский, заведующий отделением института, в котором работал Алексей, сказал:

— Я горжусь тем, что вы, Алеша, были моим учеником…

— Был и остался, — нашелся Алексей, — поверьте, Станислав Платонович, до конца своих дней остаюсь вашим учеником…

Алексей никогда никому не льстил, говорил только то, что думал.

— Излишнее прямодушие иной раз не приносит никакой решительно выгоды, — говорил все тот же профессор Варшавский, сощурив свои заплывшие глазки. — Однако ваши слова, друг мой, не могут не тронуть меня, хотя, поверьте, я вовсе не тронутый, разве лишь молью…

И первый смеялся, в восторге от собственного витиеватого остроумия.

Марина и Алексей работали в одном лечебном институте, только, само собой, в разных отделениях: она — в детском, он — в рентгеновском.

Часто случалось, их смены не совпадали. Марина не скрывала, что скучает без Алексея, весь дом как-то пустел без него, не хотелось ничего делать — ни убирать в комнате, ни стирать, ни готовить. Она брала книжку, но читать не могла, то и дело поглядывала на часы; наконец раздавался долгожданный звонок, она мчалась открывать дверь. Он, сам…

И сразу же теплело на сердце.

Он был, конечно, добрый, однако порой, не выдержав, упрекал ее, мягко, настойчиво:

— Все-таки, старуха, могла бы хотя бы комнату привести в порядок, а то, гляди, все набросано, накидано, кругом бедлам…

— Ну что я могу сделать, Алешенька, — оправдывалась Марина, — я без тебя как без рук — в буквальном смысле слова. Руки отваливаются, если тебя нет, ничего не хочется делать…

Как-то ее подруга, врач-терапевт Ирена Шаховцева, высокая, холодноглазая красавица, придя в гости к Марине, сказала неодобрительно, кривя прекрасные, затейливо очерченные губы:

— Нельзя так любить мужа.

— Почему нельзя? — спросила Марина.

— Потому что это недипломатично. Постарайся хотя бы как-то прятать свою любовь, а не то…

— А не то?.. — спросила Марина.

— А не то приешься ему, так и знай!

— Неправда, — горячо воскликнула Марина, — никогда я ему не приемся, можешь не сомневаться.

— Сомневаюсь, — возразила Ирена, — попробуй есть все время один лишь шоколад, как думаешь, надоест?

— Шоколад — да, только не я Алеше, — утверждала Марина.

Она была уверена в себе и в нем. Они полюбили друг друга, еще учась в институте, и по сей день любовь их, казалось, была неисчерпаема.

Первого марта должно было исполниться девять лет со дня свадьбы.

— Надо отметить, — решила Марина, — пусть не круглая дата, а все равно, за все эти годы мы ни разу не отмечали, теперь пришло время!

— Валяй, — поддержал ее Алексей, — тем более на днях я получаю гонорар за свою статью в журнале, так что действуй!

Марина была энергична и предприимчива. Все хлопоты охотно взяла на себя, приготовила сациви из кур, зажарила мясо по бабушкиному рецепту вместе с черносливом, картошкой и луком, напекла пирогов. Ирена — великий мастер салатов — приволокла из дома огромную миску с салатом по-французски: яблоки, капуста, апельсины, зеленый лук, петрушка — и все это щедро облито оливковым маслом пополам с майонезом.

Алексей пропылесосил коридор, комнату и кухню, порошком протер кафель в ванной. Квартира заблестела, словно бриллиант, вымытый в нашатырном спирте.

Гостей было немного, все больше друзья, с которыми вместе учились в медицинском институте. С работы была лишь лучшая подруга Марины Ирена, неотразимая в строгом черном платье, с серебряной цепочкой на груди.

Пили, ели, танцевали, до утра пели старые студенческие песни, И вспоминали о чем и о ком угодно. О давних временах, о старых педагогах, о всяких смешных, забавных или грустных историях, которые случались с ними.

Разошлись утром, к самому началу работы метро. И клятвенно обещали друг другу встречаться по возможности чаще, помнить о том, что где-то не так уж далеко живут друзья и о них не положено забывать. Ни в коем случае не положено.

На следующий день вечером Марина сказала:

— Надо бы открыть окна в комнате и на кухне, ты не находишь, Алешенька?

— Нахожу, — отозвался Алексей, — вчера, когда все собрались, было довольно душно.

— Стало быть, откроем, — решила Марина.

— А не рано ли? — усомнился Алексей. — Все-таки не май еще, а всего лишь март…

— Нет, откроем, — сказала Марина, — совсем не рано.

И еще сказала:

— Знаешь, надо бы вызвать кого-нибудь из «Зари», чтобы вымыли окна и кстати убрали бы хорошенько в комнате после вчерашнего.

— Если хочешь, я мог бы вымыть, — вызвался было Алексей, но Марина прикрикнула:

— Еще чего! Только тебя не хватало…

И он покорно замолчал, а она в тот же вечер позвонила в фирму «Заря», попросила прислать человека для уборки.

Спустя шесть дней, в субботу, явилась девушка, невысокого роста, коротко, почти по-мальчишески стриженная. Сказала:

— Я из «Зари». Что надо делать?

— Какая вы маленькая, — удивленно протянула Марина, — сколько вам лет-то?

— Почти двадцать, — ответила она, — зовут меня Сима, фамилия Степанова, но все зовут Степаша. Так что надо делать?

Все это она произнесла единым духом, словно бы без единой запятой.

— Надо вымыть окна в комнате и на кухне, — ответила Марина, чуть растерявшись от ее деловитости, — и еще вообще убрать все вокруг, поскольку вы пришли.

— Идет, — сказала Степаша, огляделась кругом. — Вы одна дома?

— Одна. А что?

— Хочу переодеться.

Марина деликатно отвернулась, а Степаша, быстро прошуршав за ее спиной чем-то легким, предстала перед ней в сатиновом синем халатике, на голове синяя же косынка.

— Начнем, — сказала Степаша, туго подпоясав свой халатик узким кожаным поясом.

Она была быстрая, ловкая, поистине все горело в ее умелых руках.

Стекла окон в комнате и на кухне засверкали под лучами утреннего, постепенно разгоравшегося мартовского солнца, натертый пол блестел, словно покрытый лаком.

Марина с удивлением поглядывала на Степашу: на вид хрупкая, почти девочка, а как все спорится, как быстро и справно работает, просто диву даешься…

Когда Степаша прибрала все кругом, Марина накрыла на стол, позвала ее:

— Давайте, Степаша, закусите, выпейте чайку…

— С удовольствием, — охотно согласилась Степаша, — только сперва переоденусь и вымоюсь…

Она заперла дверь ванной, потом Марина услышала, как зашумел душ.

«Бедняжка, — пожалела ее Марина, — живет, очевидно, в общежитии, нет ванны, а вымыться-то охота…»

Степаша вышла из ванной вся словно бы побелевшая, прямые короткие волосы зачесаны назад, на вид кажется еще моложе, чем на самом деле.

Села за стол, не чинясь, съела бутерброд с колбасой, полпачки печенья, выпила два стакана чаю. Сказала как бы в свое оправданье:

— Я как ушла с утра, так ничего во рту еще не было…

И Марина снова пожалела ее. До чего все-таки жаль девочку, такая молодая, а должно быть, нелегко ей приходится…

Разумеется, не обошлось без расспросов… Степаша отвечала Марине с готовностью и вроде бы не таясь, совершенно откровенно.

Отца у нее не было, одна мать и еще младший братишка, школьник. Мать работает в Воронеже, приемщицей в прачечной, женщина очень хорошая, трудолюбивая, только не везет ей, ни в чем не везет…

— Чем не везет? — спросила Марина.

Степаша пожала плечами.

— Все не те мужики плывут к ее берегу, один хуже другого.

— А она не замужем?

— Какое там.

Степаша махнула рукой:

— Никогда не была замужем, и я и брат, оба от разных молодцов…

Марину резанула эта откровенная манера говорить так о матери. В конце концов не посторонняя женщина, не подруга, не соседка по лестничной клетке, самый родной на свече человек.

А Степаша между тем продолжала:

— Теперь много таких женщин, легковерных, не долго раздумывающих…

— Это вы так о маме? — не веря своим ушам, спросила Марина.

— О ком же еще?

Степаша вздохнула:

— Сколько раз я ей говорила: не доверяй никому, будь пожестче, куда там, разом теряет голову и — катится по наклонной плоскости, куда — и сама не знает…

Марина не переставала дивиться про себя. Ну и девочка! Ну и разговор!

Позднее, когда Степаша стала бывать в их доме, Марина не удивлялась, хорошо узнав ее. Степаша не притворялась, не пыталась казаться невероятно откровенной, искренней донельзя. Она и в самом деле была искренней и откровенной.

— Если бы вы знали, как мне все это надоело, больше всего, конечно, мамины хахали. Я об одном только мечтала — поскорее уехать, хорошо бы в Москву.

— Вот и сбылось ваше желание, — заметила Марина.

— Сбылось, — согласилась Степаша, — правда, наполовину, я хотела поступить в университет, на филологический, и вот…

Степаша развела обе руки в стороны:

— Не прошла…

— Как не прошла? — не поняла Марина.

— Не добрала двух очков, — пояснила Степаша, — конечно, блат бы имела такой, какой требуется, то да се, звонок по телефону от нужного человека, нажаты нужные кнопки, все связи налицо, уверяю вас, никто ни на что бы не поглядел, приняли бы меня за милую душу…

— Зачем вы так говорите, Степаша? — возмутилась Марина, — в наших вузах так не бывает, к абитуриентам относятся вполне объективно, так, как они того заслуживают. Помню, когда я поступала в Третий медицинский…

Она оборвала себя. Встретила Степашин взгляд и не смогла продолжать дальше, глаза Степаши смотрели на нее с откровенной насмешкой, которую Степаша и не пыталась скрыть. Марина вспомнила Алешины слова:

— Ты всегда всему веришь, — говорил Алеша.

— Тебе это не нравится? — спрашивала Марина, он отвечал:

— Не то чтобы не нравится, просто, я считаю, это для тебя в первую очередь невыгодно…

— Значит, надо быть недоверчивой, подозрительной? Ты меня к этому призываешь? — спрашивала Марина, а он улыбался:

— Ни к чему я тебя не призываю, просто будь немного более трезвой и перестань верить всему и всем…

— Бросьте, — спокойно, непререкаемо уверенно сказала Степаша, — будто сами не знаете?

Вдруг в один миг она показалась старше своих лет и какой-то усталой, все видевшей, все знающей…

И Марина, еще не сдаваясь, но уже куда более вяло сказала:

— Вы как хотите, а я буду стоять на своем.

— Ну и стойте, — насмешливо произнесла Степаша, не сдержалась, фыркнула, но немедленно извинилась:

— Вы меня простите, Марина Тимофеевна, это у меня чисто нервное.

— Прощаю, — сказала Марина, налила ей третий стакан чаю. — Таким образом, вы стали работать в «Заре»? — спросила.

Степаша кивнула:

— А куда деваться? Тут по крайней мере общежитие дают, и вообще, я высчитала, если не филонить, можно будет, поскольку есть где жить, подготовиться и опять подать в университет или, на худой конец, в педагогический…

— Безусловно, — подтвердила Марина, — безусловно можно.

Неожиданно, раньше времени, пришел Алексей, стоя в дверях, пожаловался:

— Зверски болит горло, должно быть, ангина…

Среди немногих недостатков Алексея был один, изрядно досаждавший всем, кто его знал: он был мнителен, вечно находил у себя всевозможные болезни, любил лечиться и подолгу говорить о различных одолевавших его хворобах.

— Можно подумать, что ты не доктор, а самый обыкновенный больной, — говорила иной раз Марина.

— Почему ты так думаешь? — удивленно вопрошал Алексей.

— Потому что врачи обычно не мнительны, это — прерогатива больных, и то не всех, а самых что ни на есть занудливых…

Алексей не возражал и не обижался. Говорил:

— Да, я мнительный. Сам знаю, но ничего не могу поделать…

Алексей старательно кашлял, прижимая ладонь к горлу.

— До того болит…

— Пройдет, — спокойно сказала Марина.

Вдруг вмешалась Степаша:

— Как это пройдет? Да что вы? Зачем вы так говорите? Ничего само собой не проходит…

Быстро ринулась на кухню, через минуту показалась снова.

— Я поставила чайник, сейчас сделаю вам полосканье, потом выпьете чаю с малиной, у вас есть малина?

— Есть, — пробормотала Марина.

Алексей, широко раскрыв глаза, смотрел на Степашу.

— Это наша помощница из «Зари», — пояснила Марина.

— Если хотите, я буду к вам приходить регулярно, — сказала Степаша.

— Еще как хотим! — воскликнул Алексей.

Он любил, когда за ним ухаживают и, главное, верят его болезням как действительным, так и придуманным.

Степаша словно бы сразу догадалась делать все так, как ему по душе: сначала подала полосканье из соды с солью, сказала:

— Хорошенько пополоскайте горло…

Алексей сначала полоскал горло, подолгу держа воду во рту, потом пил чай, заваренный Степашей по какому-то только ей известному способу.

Он пил, а Степаша приговаривала:

— Вот так, теперь сразу лучше будет, вот увидите…

Марина усмехалась про себя. Девочке удалось угодить ему. И отлично, очень даже хорошо, большего желать невозможно…

Степаша стала бывать у них, как и пообещала, регулярно, раз в две недели.

Ей не надо было долго растолковывать, что и как следует сделать, все сама превосходно знала: приходила она нередко тогда, когда оба, и Марина и Алексей, были на работе, ключ для нее оставляли у соседки, в квартире рядом, убирала в комнате, в коридоре, на кухне, порой даже готовила обед, стирала кое-какую мелочь: салфетки, кухонные полотенца, косынку или шарфик. Однажды постирала и погладила три Алексеевы рубашки, любо-дорого было поглядеть, рубашки будто только-только из «Снежинки».

Марина не могла нахвалиться на Степашу, и Алексей говорил:

— В самом деле, нам с этой девочкой повезло как никому!

— Я в маму, — рассказывала Степаша, — мама у меня тоже умелая — огонь…

Однажды вечером Алексей купил три билета в кино, сказал:

— Кажется, завтра придет Степаша?

— Должна, — ответила Марина.

— Вот мы порадуем ее, пойдем все вместе в кино. Говорят, картина просто замечательная…

— Какой ты, — сказала Марина, восторженно глядя на Алексея, — какой ты, Алеша, замечательный. Всегда обо всем подумаешь…

Обняла его, крепко поцеловала. В самом деле, что за человек, какая необыкновенная чуткость, отзывчивость, право, должно быть, один такой на сто тысяч или даже на целый миллион!

Степаша пришла, как и обещала, рано утром, Марина сказала ей:

— Не уходи, Степаша, сегодня, когда мы вернемся домой, пойдем все вместе в кино.

Глаза Степаши радостно блеснули.

— Ну, неужели? А на какую картину?

— «Карнавал», слыхала?

— Еще бы нет. На «Карнавал» билетов не достанешь…

Внезапно лицо ее омрачилось:

— Нет, не смогу пойти, совсем забыла…

— Что забыла? — спросила Марина.

— Мне надо ехать на вокзал, маме посылку в Воронеж отправить…

— А завтра нельзя?

Степаша покачала головой:

— Надо же так: наш воронежский именно сегодня уезжает, я хотела с ним маме конфет передать, апельсинов кило, у меня братишка любит апельсины, и еще я купила импортный стиральный порошок, очень хороший…

— Жаль, — сказала Марина, — Алексей Петрович взял три билета, рассчитывая и на тебя тоже.

— И мне жаль, — вздохнула Степаша.

Вечером, возвращаясь из кино, Марина сказала Алексею:

— Наша Степаша, оказывается, к тому же еще и заботливая дочь, хоть любит покритиковать свою мать.

— Ты всегда и во всем ищешь хорошую сторону, — усмехнулся Алексей, впрочем, тут же согласился с Мариной: — Вообще-то это совсем неплохо.

— Что неплохо?

— То, что ты любишь искать хорошее. Но я не спорю, наверно, Степаша и вправду хорошая дочь, это на нее похоже…

А в кино они как-то пошли все вместе, на этот раз сама Степаша позаботилась, пришла к ним, объявила:

— Приглашаю вас завтра на французскую картину, все говорят, обалденная…

— Степаша, ну что за выражение, — сказала Марина, — ты же культурная девочка, а говоришь, словно…

Она замялась, Степаша подхватила, смеясь:

— Словно из глухой провинции, не правда ли?

— Я совсем не то хотела сказать, — смутилась Марина, но Степаша снова повторила:

— Словно из глухой провинции. А разве я не из провинции, если так подумать?

Она отличалась врожденным умом, была бесспорно тактична, умела не замечать того, чего не следовало, вовремя смолчать или же вовремя сказать нужное слово. Но больше всего в ней подкупала ее искренность, которой невозможно было не верить. И еще — абсолютная, так редко встречающаяся в наши дни правдивость. Она могла смолчать, но не солгать, сама признавалась:

— Мне все подруги всегда говорили: быть такой, как ты, невыгодно. Но себя не переделаешь…

— Чем же невыгодно? — спрашивала Марина, и Степаша поясняла подробно:

— Например, не выучу уроки в школе, надо бы сказать: я болела, мама болела, брат чуть не утонул, у нас там были такие девочки, каждую неделю кого-нибудь хоронили, и, представьте, учителя им верили. А я, если не выучу, так говорю как есть: «Не было времени… Очень устала, весь день пришлось стирать». Или прямо так и врежу: «Не хотелось учить, просто ни в какую…» А еще мама приведет домой нового хахаля, спросит меня потом:

— Как он тебе?

А я прямо так, в открытую:

— Мне не очень.

Она обижается и ему зачем-то передаст, мама у меня такая же: что на уме, то и на языке, не умеет ничего скрывать, вот и получается конфликт.

— Я тоже не дипломат, — говорила Марина, — но ты, Степаша, по-моему, чемпион по прямоте.

Степаша соглашалась с нею:

— И я тоже так считаю.

Марина ловила себя на том, что все больше привыкает к Степаше, непритворно скучая, когда ее нет. Однажды Алексей тоже признался, без Степаши в их доме как-то пустовато.

Вот тогда Марина решила: надо непременно ребенка. Во что бы то ни стало. Разумеется, ребенок осложнит их жизнь, может быть, даже придется на какое-то время уйти с работы и жить на одну лишь зарплату Алексея, но как бы там ни было, а ребенок нужен.

Пока что ребенком в доме стала Степаша.

Было так отрадно побаловать девочку какой-то обновкой, сводить ее в театр, достать для нее билеты в цирк.

Степаша умела радоваться каждому пустяку, новой кофточке, шарфику, тапочкам, даже пирожному, даже самому обыкновенному шоколадному батончику с кремовой начинкой.

— Это мне? — спрашивала и бежала к зеркалу примерить кофточку, приложить к лицу шарфик, обуть тапочки.

Бурно обнимала Марину:

— Марина Тимофеевна, родная вы моя, большое-пребольшое спасибо!

— Что, никак угодила? — довольно спрашивала Марина.

— Еще как! Лучше не придумаешь…

Обычно, быстро управившись со всеми домашними делами, Степаша начинала рассказывать о своих подругах из «Зари». О том, какой у кого характер, кто что любит, кто с кем дружит, из-за чего ссорится. Она была остроглаза, умела подметить наиболее характерное и смешное.

Марина и Алексей со смеха покатывались, когда она изображала какую-нибудь свою подругу, особенно доставалось ее соседке по общежитию, толстухе Инне, приехавшей из Чернигова.

— Вот такой ширины, вот такой вышины, — Степаша обводила вокруг себя руками, — килограммов на сто с лишком, честное слово, не меньше.

Инна была влюбчива, сентиментальна и необыкновенно разговорчива.

Влюбившись в очередной раз (она, как нарочно, выбирала все больше красивых и видных мужиков, которые на нее никак не обращали внимания), Инна начинала всем и каждому рассказывать, что сказал он, а что она, как он поглядел, улыбнулся, причем повторяла все это по нескольку раз, наворачивая все новые подробности.

— А я ее нарочно расспрашиваю, а она говорит, говорит, никак перестать не может, словно испорченный кран, — рассказывала Степаша.

— О чем же ты ее расспрашиваешь? — спросила Марина.

— Обо всем. Например, как он на нее поглядел или когда она поняла, что он в нее втрескался…

— А ты веришь тому, что она говорит? — спросила Марина.

— Конечно не верю. Да и кто поверит?

— В таком случае, это жестоко с твоей стороны. Не веришь ни одному слову, в душе смеешься над нею и продолжаешь расспрашивать. Просто странно слышать такое вот от тебя, ты же всегда говоришь правду, одну только правду.

— А разве я лгу? — спрашивала Степаша. — Я же не говорю ничего, ни единого слова, просто слушаю или спрашиваю.

— А если бы она спросила тебя, веришь ли ты ей, что бы ты сказала?

Степаша засмеялась:

— Она не спросит. Ей мое мнение до лампочки, лишь бы самой выговориться, пока сама не поверит.

— Ну, хорошо, а все-таки, если бы спросила?

— Я бы сказала, разумеется, то, что есть. Я бы сказала: не верю тебе, ни одному твоему слову, да и ты сама себе не веришь…

Однажды, когда все трое были на концерте в Колонном зале, им встретилась Ирена Шаховцева. Сузив прекрасные продолговатые глаза, о которых говорили «совершенно египетские», Ирена оглядела всех троих, чуть скривила рот:

— Чисто семейная вылазка?

— А что? — спросила Марина. — Что тебя удивляет?

— Меня? — Ирена пожала покатыми, словно на старинных гравюрах, плечами. — Меня уже давно и ничего ровным счетом не удивляет…

На следующий день в институте Ирена сказала:

— Как можете вы оба с Алексеем, интеллигентные люди, даже не во втором, а в третьем поколении, бывать на таких концертах!

— Разве это неприлично? — удивленно спросила Марина.

— Тут совсем не та категория, просто такая вот сборная солянка не для вас…

— Вот как, — не без ехидства парировала Марина. — А сама-то, сама-то? Тоже, гляжу, не в консерваторию, а на сборную солянку приперлась.

Ирена укоризненно сдвинула длинные, густые брови:

— И это ты говоришь? Будто не знаешь моих обстоятельств?

У Ирены была сложная, затянувшаяся любовная история, о которой, кроме Марины, никто в институте не знал. Возлюбленный Ирены был дирижером эстрадного оркестра и требовал, чтобы Ирена присутствовала на всех его выступлениях.

— Приходится, — говорила слегка иронически Ирена, — лень спорить, доказывать, что устала или что вообще не люблю легкой музыки, потому приходится уступать и ходить на все эти зрелища…

— Прости, если можешь, — несколько натянуто произнесла Марина, — право же, я тебе не хотела говорить ничего неприятного…

— Верю, — Ирена кивнула красивой головой, — зато я тебе хочу сказать несколько слов, которые, может быть, и не совсем понравятся тебе. Идет?

— Идет, — согласилась Марина.

— Что это за альянс с этой девчонкой?

— С какой девчонкой? — чуть холоднее и суше, чем хотела, спросила Марина.

— Будто не знаешь. Она у вас, когда ни придешь, торчит целыми вечерами. Теперь уже развлекаться вместе с нею начали ходить. На что это, скажи на милость, похоже?

— Ни на что не похоже, — все так же сухо ответила Марина, — мы к ней привязались, девочка хорошая, чистая, как-то оживляет жизнь…

— Перестань, — резко оборвала ее Ирена, — неужели не понимаешь, к чему это может привести? Что из этого всего может получиться?

Она выразительно поглядела на Марину, и та, без слов поняв все то, что хотела сказать Ирена, мгновенно ответила ей:

— Пусть будет стыдно тому, у кого дурные мысли.

Так говорил обычно их старый учитель профессор Духоборский.

Не говоря больше ни слова, Ирена повернулась, пошла по коридору.

Марина посмотрела ей вслед. Почему-то подумалось в тот миг: когда-нибудь ей вспомнится все, что было сейчас — слова Ирены, насмешливый и в то же время укоряющий, сожалеющий взгляд, белые стены коридора, старая яблоня, настойчиво заглядывающая со двора в окно, и собственный уверенно звучавший, как бы чужой голос.

Степаша окончательно освоилась, стала поистине своей в их доме.

Теперь она приходила не один раз в две недели, а гораздо чаще, порой даже раза два за одну неделю. Как-то осталась ночевать. По правде говоря, она и не думала остаться, но погода была сумрачной, холодной, надвигался дождь, Марина ясно видела, девочке неохота выходить из теплого дома на дождливую улицу. Она предложила:

— Оставайся у нас…

— Нет, нет, — запротестовала Степаша, — мне завтра очень рано вставать.

— Почему? — спросил Алексей.

— Обещала в один дом прийти, убраться после ремонта.

Степаша сладко, со вкусом зевнула. И Марина как бы впервые увидела ее мелкие, должно быть, острые и крепкие зубы.

— Вот это зубы, — сказала Марина, — наверно, свободно можешь грецкие орехи перегрызть…

Степаша кивнула:

— Какие там орехи. Могу гвоздь пополам перекусить, хотите, покажу?

— Нет уж, избавь, пожалуйста, — Алексей замахал обеими руками, — еще чего придумаешь?

— А вы не бойтесь, Алексей Петрович, ни один зуб не сломается, а гвоздь пополам, — заверила его Степаша, но Алексей решительно произнес:

— Не надо, очень тебя прошу!

Марина открыла ящик шкафа, вынула свежую простыню, пододеяльник, натянула пододеяльник на плед, надела новую наволочку на подушку.

Сказала Степаше:

— Принеси раскладушку, она в коридоре, на антресолях…

— Будто бы я не знаю, — ответила Степаша. Мигом принесла раскладушку.

— Я на кухне могу переспать, — сказала, но Марина и Алексей, оба в один голос:

— Никаких кухонь! Ложись здесь…

Степаша поставила раскладушку возле самой двери, когда погасили свет, быстро разделась, весело проговорила:

— До чего хорошо…

И тут же заснула. Марина улыбнулась:

— Что значит молодость, уже спит без задних ног…

— Ты тоже быстро засыпаешь, — заметил Алексей и добавил резонно: — Впрочем, ты тоже недалека от молодости…

— А все-таки, — грустно ответила Марина, — тридцать два, это тебе, как ни говори, не двадцать…

— И все-таки не так уж далеко, — настаивал Алексей.

Марина засмеялась, быстро поцеловала, словно клюнула, Алексея в щеку.

— Ты у меня гуманист, альтруист и филантроп…

Это тоже была давняя присказка все того же профессора Духоборского, Марине присказка понравилась, и она еще в институте взяла ее на вооружение.

Степаша встала чуть свет, убрала раскладушку обратно, на антресоли, аккуратно сложила подушку, простыню, пододеяльник.

Хотя и двигалась тихо, осторожно, словно мышка, однако Марина проснулась, глянула на будильник.

— Еще половина пятого…

— Спите, спите, — прошелестела Степаша, — вам еще добрых три часа спать можно…

— Верных два с половиной, — ответила Марина, вновь засыпая.

Утром дождь разошелся вовсю, крупные дождевые капли стекали вдоль окна, туман поднимался над крышами домов.

— Ну и погода, — поежилась Марина, — как-то там наша бедняжка?

— Какая бедняжка? — спросил Алексей.

— Степаша. Наверное, вымокла до нитки.

Алексей внимательно посмотрел на Марину. Она спросила:

— Почему ты так глядишь на меня?

— По-моему, ты созрела, — сказал он задумчиво.

— Для чего созрела?

— Чтобы иметь ребенка.

— А ты хочешь? — помедлив, спросила Марина.

— Хочу.

Алексей подошел к ней, ладонью откинул челку с ее лба, прижался щекой к ее щеке.

— Будем тогда вместо того чтобы беспокоиться о Степаше, волноваться за своего собственного. Как, согласна?

Марина крепче прижалась к его щеке, на миг закрыла глаза. Вот так бы стоять всю жизнь, рядом с ним, своим единственным, самым дорогим на свете, и чтобы так было всегда, всегда.

— Согласна? — переспросил Алексей.

Она ответила чуть слышно:

— И ты еще спрашиваешь…

Отпуск у Алексея и Марины совпадал: с середины июля по середину августа — самое доброе время для отдыха.

Думали, гадали, решали, хотелось и на остров Валаам, поглядеть старинные церкви, построенные без единого гвоздя, и на юг, к Черному морю, хорошенько позагорать под жарким солнцем, и в прохладу Прибалтики…

Впрочем, Марина знала, все кончится, как и обычно, поездкой к родителям Алексея, в станицу Александровскую. Алексей — хороший сын, за год успел соскучиться по своим старикам, и они, само собой, тоскуют по нем, в общем-то, неплохо относятся к Марине, у них жить удобно, бесхлопотно, беззаботно, почему бы и не поехать в самом деле?

— А ты куда поедешь, девочка? — спросила Марина Степашу. — Наверное, к маме, в Воронеж?

— Вот уж нет, — ответила Степаша, — чего я там не видела?

— Ну да? — протянула Марина слегка разочарованно, думала, Степаша, должно быть, соскучилась по матери и по брату и поедет к ним, домой…

— Я еще не решила окончательно, — сказала Степаша, — поживу, подумаю.

Отодвинула от себя пустую чашку, расстегнула верхние пуговки блузки, голубой в мелкий горошек, подарок Марины к маю.

— Тебе что, жарко? — спросила Марина.

— Ужасно, — ответила Степаша, — может быть, оттого, что я целых две чашки чаю выпила?

Взяла посудное полотенце, стала обмахиваться им, словно веером.

Марина заметила на Степашиной шее нитку жемчуга.

— Смотри, — сказала, — это что, настоящий?

Степаша тронула рукой жемчуг.

— Конечно, настоящий, это — речной, я сама его собирала.

— Ну да? — не поверила Марина. — Как это сама?

— А вот так. Я, когда еще в школе училась, каждое лето ездила в деревню к деду, маминому отцу, бабушки давно уже не было, дед жил один, вот я к нему и ездила. Бывало, не успею приехать — и сразу же на озеро, не помню, как оно называлось, скорей всего было безымянное, но большое такое и глубокое озеро, и в нем водился жемчуг, вот этот самый…

Степаша потянула нитку к себе.

— Вы не думайте, жемчуг нелегко было отыскать, он на дне в песке прятался, его сразу и не увидишь, но я была глазастая, я больше всех находила жемчужин.

— И с тех пор носишь этот самый жемчуг? — спросила Марина.

— Ну да, с тех самых пор. Вы не смотрите, что он маленький, неровный, он знаете какой крепкий? Его даже камнем раздробить трудно…

Степаша сняла с шеи нитку, протянула ее Марине:

— Хотите, попробуйте, ударьте молотком, не расколете, уверяю вас!

— Что ты, Степаша, зачем мне бить по нему молотком? — удивилась Марина.

— А вы попробуйте, — настаивала Степаша.

— И пробовать не хочу и не буду, — сказала Марина, — я тебе и так верю.

— А хотите, я подарю его вам? Нет, правда, хотите? Если вам нравится, возьмите, пожалуйста…

— Да что ты, мне не нужно, — сказала Марина, но Степаша не отставала от нее:

— Возьмите, Марина Тимофеевна, я же вижу, вам нравится, возьмите, прошу вас…

Лишь тогда, когда Марина сказала, что никогда не носит и не любит никаких украшений, Степаша отстала. Снова надела на себя свой жемчуг.

— Я к нему привыкла, сколько лет ношу, не снимаю…

— Вот видишь, а хотела мне подарить…

— Мне для вас ничего не жаль, — пылко ответила Степаша, — все для вас отдам, ни о чем не пожалею никогда в жизни! Верите?

Марина усмехнулась:

— Конечно, верю.

Она и в самом деле верила ей, с каждым днем убеждалась, девочка на редкость правдива, даже в шутку солгать не сумеет.

Заложив руки за голову, Степаша глядела слегка сощуренными глазами на лампу. Щеки в первом весеннем загаре, ресницы уже успели выгореть, и короткие, прямые волосы на лбу и на висках тоже выгорели, стали пегие, и все-таки, пусть невзрачная, некрасивая, она была хороша своей слегка осмугленной солнцем молодостью.

Марине захотелось сказать Степаше какие-то добрые слова, но она никак не могла придумать, что сказать. Только слегка погладила по плечу.

— Вы что? — улыбнулась Степаша.

Марина также улыбнулась в ответ.

— Так, ничего. Ты довольна, что встретила нас с Алексеем?

— А вы как думаете? — спросила Степаша.

Однажды рано утром, когда Марина шла на работу, ей повстречалась соседка, жившая в квартире напротив; весь дом звал ее попрыгуньей.

Невысокая, почти карлица, когда шла, то немного подпрыгивала, как бы стремясь обогнать всех прохожих, потому-то ее и прозвали Попрыгуньей, она была превеликая сплетница. Казалось, главное занятие ее жизни — следить за всеми, кто как живет, с кем общается, о чем говорит, что покупает и какой обед ест…

Попрыгунья отличалась острой наблюдательностью и была необыкновенно подвижна, несмотря на свои без малого семьдесят.

— Дорогая моя, — крикнула Попрыгунья вслед Марине, — а ну, подождите, куда же вы?

Марина с детства не выносила сплетниц, изрядно недолюбливала Попрыгунью. Она нехотя обернулась.

— Простите, спешу, опаздываю на работу.

— Успеете, — деловито бросила Попрыгунья, поравнявшись с Мариной, — я ведь, милая, вот что хотела вам сказать…

И сказала. И слова ее мгновенно, разом обожгли Марину.

— Не может быть, — опомнившись, немного придя в себя, начала Марина, — никогда не поверю…

Попрыгунья решительно оборвала ее.

— А вот и придется поверить, придется, ничего не поделаешь!

Марина остановилась, и Попрыгунья остановилась возле нее.

— Уходите, — твердо сказала Марина, — сию же минуту уходите…

— Хорошо, уйду, — неожиданно кротко ответила Попрыгунья, — ко вы еще увидите, что я права, еще увидите.

— Уходите, — повторила Марина.

— Я позвоню вам на работу, когда она придет, — торопливо проговорила Попрыгунья, — я знаю ваш номер, не беспокойтесь, я позвоню в ординаторскую…

Кажется, она говорила что-то еще, но Марина уже ничего не слышала, не хотела слышать. Неслась по улице, словно за ней гнались, а в ушах стояли, не проходили, не исчезали страшные слова, которые Попрыгунья бросила ей в лицо.

Оказывается, Степаша бывает у них дома, когда Марины нет. Их смены с Алексеем часто не совпадают, Марина уходит на работу, Алексей остается. И тогда к нему приходит Степаша. И сидит до тех самых пор, пока Алексей не уходит или пока Марина не возвращается домой.

— Я уверена, что они не читают Бернса в переводах Маршака, — снова доносился до Марины язвительный, тонкий голос Попрыгуньи, — и, поверьте, не изучают проблемы космической медицины, просто на все сто процентов не изучают…

Как безжалостны порой бывают люди! Что за непонятная, неистребимая жестокость — вонзить лезвие в чье-то сердце и с наслаждением повернуть его, чтобы было побольнее…

Ах, разве дело только лишь в Попрыгунье? Пусть сплетничает, клевещет, вмешивается в чужую жизнь, чем же ей еще жить, если своя жизнь пуста?

Дело совсем, совсем в другом. Неужели это все правда? Неужели Алексей обманывает ее? Он, не признававший никогда никаких хитростей, никаких лукавых уловок?

Неужели Степаша, девочка, которая, как говорил Алексей, прочно прописалась в ее сердце, правдивая и откровенная, словно ребенок, просто-напросто коварная, нечистая тварь, и ее нужно немедленно, не раздумывая, гнать из дома?

Еще совсем недавно, дня четыре, что ли, тому назад, она, Марина, выговаривала Степаше:

— Сколько так можно? Почему ты не готовишься в университет? Ты же собиралась снова подавать в университет? Или решила весь век просидеть в своей «Заре»?

Степаша, натянув на щетку капроновый чулок, обмахивала стены и потолок кухни. Она стояла на табуретке, голые смуглые ноги, на коленке продольная царапина, вечно она падает, сама признается, может ни с того ни с сего хлопнуться о землю на ровном месте, косынка съехала набок, открыв маленькое, крепкое ухо. Девочка, да и только, на вид и семнадцати не дашь…

— Конечно, собиралась, — ответила, — только до того трудно заниматься, если бы вы знали, я и так никогда не высыпаюсь…

Голос Степаши звучал жалобно, и Марина силой заставила себя не растрогаться.

— И все же выбирай время, готовься, после сама будешь довольна…

— Да я знаю, — согласилась Степаша, — разумеется, буду довольна.

— Интересно, а что мама тебе говорит? Как она считает?

Степаша ответила хмуро:

— Ничего она не считает. Ей со своими бы делами впору управиться…

— Зачем ты так говоришь? — упрекнула Марина.

— Говорю правду, — сказала Степаша, — думаете, если я так говорю, то не люблю маму? Я ее очень люблю, просто что есть, то и есть…

И снова принялась обметать пыль со стен и потолка.

На следующий вечер, когда Марина с Алексеем сидели дома, Степаша уже поздно заявилась к ним, пояснила:

— Была в кино неподалеку от вас. Ну как не зайти?

— Правильно сделала, — одобрила Марина.

Алексей спросил:

— С кем ты была?

— С толстой Инной.

Степаша залилась смехом.

— Можете себе представить, влюбилась в…

Степаша назвала имя одного из самых популярных артистов кино.

— Каким-то путем узнала его адрес, часами выстаивает под окнами, пишет ему длиннющие письма, которые он, надо думать, и не читает вовсе. Но Инна не сдается, пишет и пишет, подстерегает его, когда он играет в Театре киноактера, садится в машину, а она обсыпает его цветами, как невесту…

Степаша смеялась, закинув голову. В свете лампы бледно-лиловым отблеском лучился речной жемчуг на ее шее, мелкие и острые, как у грызуна, зубы тоже почему-то казались слегка лиловатыми…

— А ты злючка, — сказала Марина.

Степаша широко раскрыла глаза:

— Кто? Я? Чем же?

— Высмеиваешь беспощадно подругу, с которой вместе живешь, даже вместе в кино ходишь…

Степаша немного смутилась, Марине показалось, что она даже покраснела то ли от стыда, то ли от досады, но врожденная правдивость сказалась и на этот раз:

— Может быть, злючка, только совсем немного.

— Не так уж немного, — вмешался Алексей, — на твоем месте я бы никогда не пошел в кино с этой Инной, раз она тебе не по душе.

— А я нарочно пошла именно с нею, — сказала Степаша. — Очень трудно было достать билеты, никому не удалось, а мне случайно достались два билета, и все девочки ждали, кого я возьму с собой, а я взяла Инну.

— Почему именно ее? — спросила Марина.

Степаша ответила, глядя попеременно то на Марину, то на Алексея:

— Я хочу, чтобы она была обязана мне.

— Как? — переспросила Марина. — Повтори еще раз.

— Я хочу, чтобы Инна была обязана мне, — повторила Степаша.

— Если можешь, поясни, что это значит, — сказал Алексей.

— Это значит, когда-нибудь, если мне что-нибудь будет нужно, я ей припомню и она не откажет мне, не сумеет отказать…

— Ну и ну, — заметил Алексей, — уж ты скажешь! Во-первых, можно подумать, что твоя Инна необыкновенно всесильная и всемогущая особа…

— А все же, — начала было Степаша, но Алексей строго прервал ее:

— Не перебивай меня, выслушай до конца! А во-вторых, все это звучит как-то невкусно.

— Что звучит невкусно? — спросила Степаша.

— То, что ты сказала.

— Это про то, что я хочу, чтобы она была обязана мне?

— Вот именно. А тебе что это, нравится? Согласись, препротивные слова, недостойные порядочного человека.

— Разве я непорядочный человек? — обиженно произнесла Степаша. — Вы не думайте, я очень порядочный.

— В таком случае, зачем же ты говоришь такое вот? Неужели это красиво, по-твоему?

Степаша, не отвечая, опустила голову. Брови ее сошлись на переносице.

— В общем, конечно, некрасиво.

— Хорошо, что сама понимаешь, — сказал Алексей.

Степаша подняла голову:

— Больше не буду, честное слово, никогда так не буду говорить…

— И не надо, — ответил Алексей, — заруби себе на своем курносом носу, так даже думать не следует…

Он говорил с нею совсем как отец с дочерью, никак не иначе. Ни разу Марина не заметила ни одного скрытого взгляда, затаенной улыбки, никогда даже мимолетная тень предательства не возникала между ними.

Может быть, Марине следовало присмотреться повнимательней, понаблюдать за ними, хорошенько продумать что к чему… Ведь вот же поняла все как есть Ирена Шаховцева. А она, святая простота, вместо того чтобы прислушаться, поверить Ирене, в ответ отчеканила:

— Пусть будет стыдно тому, кто плохо думает…

Отрезала и была очень довольна собой. О, самоуверенная, звенящая глупость, достойная лишь одного — насмешки без единого намека на жалость!

Впрочем, нет, не может быть, это все ерунда, бред, злобные измышления злобного человека, навет, которому нельзя верить, о котором не следует вспоминать хотя бы даже на минуту…

Так думала Марина, то отметая начисто все то, что сказала Попрыгунья, то начиная спорить сама с собой, а вдруг и в самом деле? Вдруг так оно и есть? Что тогда? Как жить после этого? Кому верить?..

В этот день у Марины был, как нарочно, большой прием. Казалось, все дети Москвы сговорились идти к Марине, чтобы она выправляла их кривые, налезающие один на другой, неровные зубы.

Незадолго до конца приема Марину позвали к телефону, в ординаторскую.

Тонкий, женский голос пропищал в трубку:

— Если можете, приходите домой.

— Кто это? — спросила Марина, в ответ в трубке раздались короткие, частые гудки.

И только отойдя от телефона, Марина поняла: это звонила Попрыгунья. Сулилась позвонить, когда потребуется, и вот — позвонила. Быстро же пришлось ей выполнить свое обещание.

«Ни за что не пойду, — решила Марина, идя по коридору к себе, — вот еще, надо просто не уважать себя, чтобы верить всяким злобным сплетницам…»

Однако, почти против воли, ноги ее как бы сами собой зашагали вниз, в раздевалку.

Степаша сидела напротив Алексея, на тахте, Алексей возле стола, на стуле.

У Марины разом отлегло от сердца: дверь не заперта, оба выглядят вполне пристойно.

Алексей послушно вытянул вперед руки, а Степаша проворно наматывала на его руки ярко-красные шерстяные нитки.

Увидев Марину, оба одновременно уставились на нее, Алексей, как подумалось Марине, смущенно, а Степаша привычно спокойно, даже весело.

— Вот, — первый начал Алексей. — Нитки, как видишь…

И замолчал, будто ему не хватило воздуху.

— Вижу, — Марина сняла пальто, повесила его в коридоре, снова вернулась в комнату, села рядом со Степашей.

— Красивые нитки какие…

— Это мама прислала, — сказала Степаша, продолжая наматывать нитки на руки Алексея, — вчера приехала одна из Воронежа, привезла посылку…

— Очень красивые, — повторила Марина.

Обычно Алексей спрашивал ее, когда она приходила с работы:

— Устала? Много было всего-всякого?

А нынче не спросил. И не смотрел даже в ее сторону, как бы ускользая от нее взглядом.

«Почему он смущен? — подумала Марина. — В сущности, что такого особенного? Ну, сидит вместе с девочкой, и она наматывает на его руки нитки. Что в этом плохого?»

— Вы с работы? — спросила Степаша, повернув голову к Марине.

— Да, я сегодня немного раньше обычного, — ответила Марина.

— Вот и все, — сказала Степаша, подошла к Алексею, стала снимать с его рук пушистые кольца ниток.

Взяла со стола целлофановый мешок, положила в него пряжу.

Алексей глубоко вздохнул, словно после тяжелой работы, потряс руками.

— Аж затекли, — сказал, — теперь и закурить можно, надеюсь?

— Можно, — сказала Степаша.

— Ты что, скоро уходишь? — спросила Марина.

— Минут через тридцать, — ответил он.

Марина повернулась к Степаше:

— Давай тогда пообедаем, пойди разогрей суп…

Не отвечая ей, Степаша подошла к зеркалу, пригладила отросшие вихры надо лбом, оба, и Алексей и Марина, уговорили ее как-то больше так коротко не стричься.

Потом повернулась к Алексею, сказала:

— Теперь порядок.

Алексей вынул из кармана пачку сигарет, закурил, Степаша живо подошла к столу, подвинула ему пепельницу, и он стряхнул пепел.

— Я все жду, когда ты курить бросишь, — негромко произнесла Марина, — не выношу табачный дым.

Степаша отогнала ладонью дым от Марины, потом сказала, глядя на Алексея, должно быть обращаясь только к нему одному:

— Завтра же начну вязать…

— Что вязать? — спросила Марина.

— Кофточку и еще варежки, если шерсти хватит…

— Кофточку? — удивилась Марина. — Да ты что, Степаша, на кофточку тебе никак не хватит.

— А разве я буду вязать для себя? — спросила Степаша. — Вот уж нет.

— Для кого же?

— Для ребенка, — сказала Степаша. Небольшие, светлые глаза ее слегка потемнели. — У меня будет ребенок, Марина Тимофеевна.

— Ребенок? — переспросила Марина.

— Именно так.

Степаша подошла к Алексею, встала рядом с ним.

— Алеша, скажи ей, мой милый…

Казалось, это все сон, ничто другое, сейчас она, Марина, раскроет пошире глаза, и проснется, и забудет об этом ужасном сне. Но нет, то был не сон…

Марина посмотрела на Алексея, на этот раз он не избегал ее взгляда. Темно-карие, широко вырезанные глаза его с чуть коричневыми веками, иногда блестящие, иногда тусклые, как бы подернутые пеплом, сейчас казались печальными, словно бы погасшими.

— Понимаешь, Маришка, — сказал Алексей, — так как-то вышло…

— Почему так как-то, Алеша? — прервала его Степаша. — Давай, дружочек, не крути, говори все как есть… — Ясная, открытая улыбка засветилась в ее глазах.

— Мы любим друг друга, Марина Тимофеевна, верно, Алеша?

— Да, — сказал Алексей, глядя куда-то поверх Марининой головы, — верно.

— Вот так, — заключила Степаша.

Стояла перед Мариной, заложив руки за спину, уверенная в себе, вдруг разом возмужавшая, даже словно бы ставшая выше ростом, должно быть, такая же крепкая и непробиваемая, как ее речной жемчуг…

— Хорошо, — сказала Марина, — раз так, хорошо…

Будто слепая, ничего не видя перед собой, повернулась, быстро вышла в коридор, сдернула свое пальто с вешалки, ринулась в дверь. Сбежала с лестницы на улицу. Как раз возле подъезда остановилась машина с зеленым огоньком. Марина подняла руку.

— Куда поедем? — спросил шофер. У него было веселое, густо-румяное, щекастое лицо, широкие брови, которые срослись на переносице.

«Брови — словно гусеницы», — подумала Марина. И еще подумала о том, почему это в тяжелые, горестные минуты жизни в голову лезут какие-то странные, пустяковые мысли? В самом деле, почему?

Она назвала адрес Ирены. Она знала, у Ирены был отгул за праздничные дежурства, надо полагать, она дома.

Ирена сама открыла ей дверь.

— Ты? — спросила. — Откуда? Почему не позвонила? Я же могла уйти…

— Очень тебя прошу, ни о чем не спрашивай. — Голос Марины был необычно тихий, прерывистый. Ирена с трудом улавливала то, что она говорила. — Можно, я побуду у тебя немного?

— Сколько угодно, — ответила Ирена.

— Только ни о чем не спрашивай, — снова сказала Марина, — я сама все расскажу, а ты ни о чем не спрашивай…

— Договорились, — сказала Ирена, закрыв за Мариной дверь.

Прошло около пяти лет.

Марина постепенно пришла в себя, стала забывать о том, что случилось однажды. Все-таки иногда ее охватывало невыносимое отчаяние, и она не знала тогда, куда деваться от него, как уйти от своей жестокой, неумолимой памяти…

Порой на улице ей казалось, что в толпе она видит Алексея, она стремительно перебегала на другую сторону, лишь бы не встретиться с ним. Впрочем, может быть, это ей только казалось и вовсе то был не Алексей, а кто-то другой, походивший чем-то на него?

Степашу она ни разу с тех самых пор не видела.

Внешне жизнь Марины вошла в более или менее нормальную колею: она осталась жить в своей квартире, работала по-прежнему в том же самом институте. Алексей и Степаша сперва снимали комнату, потом он получил квартиру в каком-то новом районе. Вскоре перешел работать в другой институт, так что больше им не приходилось встречаться с Мариной.

Иной раз какие-то слухи доходили до Марины: Алексей защитил докторскую, ездил в Данию и Швецию на симпозиумы, выпустил в свет книгу-пособие для студентов, будущих рентгенологов.

У Степаши родился сын, а спустя два года и дочка. Жили они вроде бы дружно, Алексей во всем подчинялся своей молодой жене, но она не злоупотребляла его покладистым характером. Единственным камнем преткновения были ее родные. Алексей не выносил ни ее матери, ни ее брата, даже как-то сказал одному знакомому:

— Я бы советовал всем и каждому жениться только на круглых сиротках, без единого родича…

Впрочем, и мать и брат Степаши, нисколько не считаясь с Алексеем, гостили у него и у Степаши по нескольку месяцев в году.

Степаша, должно быть, и в самом деле была хорошей дочерью и сестрой.

Все эти сведения приносила Марине Попрыгунья, по-прежнему пытливо-любопытная, невероятная сплетница, не утратившая с годами своего пылкого интереса к чужим делам.

И, сколько Марина ни просила ее:

— Замолчите, я не хочу вас слушать, мне это просто не интересно. — Попрыгунья как бы назло продолжала сыпать все новой информацией, получаемой неведомо когда и неизвестно откуда…

Однажды летом, вернувшись из концерта в Консерватории, куда она ходила вместе с Иреной, Марина вышла на балкон покурить. Она стала курить с того самого дня, должно быть, Алексей немало бы удивился, ведь Марина когда-то не выносила сигаретный дым.

Внезапно раздался телефонный звонок.

Марина глянула на часы. Половина двенадцатого. Кто это так поздно?

— Слушаю, — сказала она и вдруг услышала знакомый, никогда не вянущий в памяти голос:

— Марина Тимофеевна, здравствуйте, это я, помните меня?

Марина хотела было бросить трубку, но вместо того спросила:

— Кто это говорит?

Мелькнула опасливая мысль: «Вдруг с Алексеем что-то?»

— Это я, Степаша. Здравствуйте, Марина Тимофеевна.

— Здравствуйте, — ответила Марина.

— Только не кладите трубку, умоляю вас, — предупредила ее Степаша, — у меня к вам очень серьезный разговор.

— Что с Алексеем Петровичем? — спросила Марина.

— С ним все хорошо, — сказала Степаша, — он здоров, наверное, в будущем году станет член-корром, вы, может быть, слышали?

— Ничего я не слышала, — сухо сказала Марина, — что вам угодно?

— Ну не надо, — попросила Степаша, голос ее звучал умоляюще, но Марине послышалась в нем улыбка, — я же помню, вы меня любили когда-то, правда ведь, Марина Тимофеевна?

— Вы мне скажите сейчас, что вам угодно, или…

— Или вы положите трубку? — продолжила Степаша, тут же заговорила быстро, как бы боясь, что ее перебьют: — Знаете, это очень серьезная для меня проблема. Для меня и для Алексея, — подчеркнула она. — У нас дочка, она младше сына на два года, ей скоро три, и у нее неправильный прикус. Нужно исправить, пока не поздно.

Степаша замолчала, может быть, ждала, что скажет Марина, но Марина тоже не говорила ни слова.

— Вот я и решила обратиться к вам, Марина Тимофеевна.

— Почему именно ко мне? — спросила Марина. — Разве мало врачей-ортодонтов кроме меня?

— Вы — самая лучшая, — с хорошо знакомой Марине страстностью ответила Степаша, и Марине почудилась та, прежняя девочка, непосредственная, необыкновенно правдивая, пленившая ее некогда своей искренностью, легким, веселым нравом, добротой, может быть, даже скорее всего, кажущейся, ненастоящей…

— У кого только я не была с нею, — продолжала Степаша, — сколько врачей смотрело ее, и все без толку. И вот я решила — вы, и только вы, Марина Тимофеевна, не откажите мне, примите нас, ладно?

— Хорошо, — сказала Марина, — сейчас посмотрю, когда я работаю на этой неделе.

— Не надо, не смотрите, — возразила Степаша, — я уже звонила к вам, в институт, и все узнала. Завтра вы с утра, а во вторник после обеда. Меня устраивает вторник, можно?

— Можно, — ответила Марина. Разговор этот был ей тягостен, и она выжидала удобный момент, чтобы положить трубку.

Но Степаша еще раз удивила ее напоследок:

— Значит, мы придем с Маринкой во вторник…

— С кем? — переспросила Марина. Степаша ответила:

— С Маринкой. Мы оба с Алексеем решили назвать дочку в честь вас Мариной… — И добавила задушевно: — Мы часто вспоминаем вас с Алексеем, очень, очень часто…