Домовой

Глава 1

Я бежала по лесу. Лапы сильно и мощно отталкивались от земли, пружинили, трава хлестала по брюху, все вокруг слилось в мешанину зеленого и черного, только моя цель оставалась ясной. Мой взгляд следил за ней, замечая не движения — намеки на них. Коричневая пестрая шкурка переливалась, мышцы под ней ходили ходуном, маленькое сердечко колотилось, разгоняя по венам вкусную, густую от адреналина кровь… Ближе, ближе… Еще… Прыжок!!!

Мои клыки вонзились в мягкую плоть, я блаженно закрыла глаза, чувствуя теплую кровь… Или нет?

Раздраженно отплевываясь, я села на печке, вынимая изо рта клочья пуха. Разодранная подушка выпускала его из себя, как хлопушка — конфетти. Едва начавшее светлеть небо за окном подсказало, что еще нет и восьми. В доме так тихо, что можно услышать кошачье сопение на чердаке и шорох опадающего пепла в печи. Я мрачно осмотрела подушку, вынула последнее перо изо рта и сползла с печи. Пальцы чесались и зудели, во рту обильно выделялась слюна, словно я и впрямь еще минуту назад в зверином обличье мчалась по лесу.

Нет, сам сон был неплох. Проблема только в том, что он стал сниться слишком часто, а я по-прежнему находилась в человеческом обличье и ничего, ничего не могла с этим поделать!

Хоть ты к психологу обращайся.

«Доктор, я оборотень и я не знаю, что мне делать… Я боюсь превращаться!»

Я соскочила с печи, затеплила лампу на столе и, умывшись ледяной водой, почувствовала себя несколько лучше. По крайней мере, пальцы перестали непроизвольно скрючиваться, как когти. Еще через полчаса человек во мне возобладал окончательно — я занялась рутинными делами: затопила печь, позавтракала, управилась в сарае, обновив засыпанную за ночь тропинку. За это время на улице окончательно рассвело и соседский петух, невесть как каждый раз выбиравшийся из курятника, взлетел на забор и вдохновенно начал драть глотку. К нему присоединились мои куры, а за ними и все окрестные. Где-то хлопнула дверь, радостно захрюкали свиньи, к ним подключились голодные собаки и вскоре весь хутор превратился в какофонию звуков.

Но к этому времени я уже зашла в натопленную избу и захлопнула за собой двери.

Зимний день короток, от силы шесть часов света — а затем приходится зажигать лампу. А иногда и вовсе за целый день ее не гасишь — пасмурные низкие облака бегут по небу, не давая солнцу ни единого шанса, и то и дело сыплют крупным, тяжелым снегом.

К концу декабря его уже намело столько, что сугробы подбирались к самым окнам моей старенькой избы. По утрам открыть двери было весьма проблематично: для меня стало привычной рутиной перед завтраком махать лопатой. Снег на хуторе не убирали — единственный трактор не рисковал переправляться по деревянному мосту, а потому вскоре единственная улица превратилась в неширокую тропинку, которую протаптывали жители.

Ника вовремя уехала из деревни — еще неделя, и ей бы пришлось ждать весны. Проселочную дорогу до федеральной трассы с первым же сильным снегопадом засыпало напрочь. Трактор сломался на середине.

Поэтому, пока его не починят, мы все перешли на самообеспечение. Как оказалось, эта ситуация повторялась не первый год, а потому местные уже приспособились — продуктов в магазине было достаточно, хотя относительно их свежести вставал большой вопрос; пекарня своя, а алкоголь и подавно. Деревня медленно, но верно погрузилась в спячку, пережидая зиму.

Я наконец-то наслаждалась покоем — меня никто не дергал, не вламывался в дом в шесть утра с криками «А шость тако случилось!» и уж тем более не пытался убить.

Идиллия. Если бы не одно но. Я не могла заставить себя превратиться. С тех пор, как побывала в подвалах церкви, что-то во мне не давало этого сделать. Ужас, неестественность этого процесса, во всей красе представшие передо мной настолько напугали меня тогда, что я до сих пор вздрагивала при одной мысли, что придется начать изменение.

Хорошо хоть никто об этом не знал и — даст бог — не узнает. А то легкой добычей бы я была для любого охотника.

Досадливо поморщившись от этой мысли, я откинула со лба мешавшие волосы, а затем и вовсе подвязала их платком. Стол был завален пучками трав, всевозможными видами ножей, склянками со спиртом и водой, горшочками с жиром самых разнообразных мастей: от барсучьего до куриного, еще свежего — за моей спиной доходила в печи вареная курица.

Хорошо хоть, нюх остался при мне. И не только он — я могла при желании перестроить зрение, обострить слух, но все это происходило автоматически, почти без моих на то усилий. На то, чтобы перекинуться, требовалось осознанное решение. Мысленный приказ, который я никак не могла отдать.

— Тетя ведьма, тетя ведьма!!! — за окном, опередив хоровой вопль буквально на секунду, хлопнула калитка. Я закатила глаза. По ним можно часы сверять. Каждое утро эти двое совершали набеги на мою территорию. Не помогало ничего — ни заросли подсолнечника, ни мои метки, ни даже угрозы превратить в табуретки.

После чудесного спасения от гангрены Митька проникся уверенностью в моей полнейшей безобидности, а его более смелая сестрица даже рискнула это проверить, заглянув посреди ночи ко мне в окно. В тот момент я порадовалась тому, что не могу перекинуться, хотя мой мирно возлежащий на печи вид их заметно разочаровал.

Зато, нагрянув как-то утром за настойкой от кашля (тот по-прежнему еще мучил ребенка), все их надежды были вознаграждены — словно заправская ведьма, я толкла в ступе травы, обложившись их всевозможными вариациями.

После этого близнецов уже было невозможно выгнать из дома — они болтали без умолку, совали носы во все щели, уронили ухват на кота, разбили последнюю банку с медвежьим жиром и остановились только, когда я вручила им по бутерброду с малиновым вареньем. На пару минут в доме воцарилась блаженная тишина.

С тех пор прошел почти месяц, а я научилась находить им работу, дабы сохранить в неприкосновенности остатки своих запасов.

— Тетя ведьма, а вы добрая ведьма или злая? — сразу за грохотом в сенях раздался хитрый голосок Ксюшки. Я мрачно отряхнула руки, достала из печи два бутерброда с жареным сыром и ответила:

— Злая.

Раздалось хихиканье, ясно дающее понять, что они в это не поверили. Затем дверь скрипнула и из сеней показался краснеющий от мороза Митькин нос.

— А можно тряпку? — он был более робким и более умильным, а потому хитрая сестрица отправляла его первым.

— Завтракали? — вздохнула я.

— Неа! — раздалось хором. Ну конечно, это же не так интересно, как сунуть любопытный нос к тете ведьме.

— Заходите уже, я сама уберу… — я сдалась, распахивая дверь в сени. На полу белела лужица молока и расколотые остатки блюдца.

Дети просочились мимо меня, тут же вцепившись в бутерброды, а я принялась за уборку, стараясь успеть раньше, чем они доедят и начнут искать новое развлечение.

— Тетя ведьма, а молоко для Барсика? — раздалось из-за дверей. Я досадливо плюхнула сырую тряпку на лужицу молока, растерла по старым доскам. Неудивительно, что домовой сюда не заходит — того и гляди под пол провалишься… Напрячь, что ли, Гришку? Но это до весны теперь.

— А я ему нового достану! — не дождавшись ответа, заявила Ксюшка и я явственно услышала, как она попыталась приподнять тяжелую крышку погреба. И последующий затем грохот.

— А, чтоб вас… — тряпка брошена, отправилась выяснять. Обошлось без жертв — просто приподнятая ненадолго крышка рухнула обратно. Но мое терпение на сегодня уже лопнуло, так что я раздала каждому по подзатыльнику и отправила лущить тыквенные семечки на чердак. Детский сад, честное слово!

Когда в обед они неохотно ушли (иначе риск получить от матери ремнем возрастал десятикратно), я наконец расслабилась. Эти утренние набеги повторялись изо дня в день: развлечений в деревне немного, а на хуторе тем более.

После обеда пришла Машка. Ревниво осмотрелась по сторонам, убедилась, что близнецов нет, и уже по-хозяйски расположилась за столом. Против ее прихода я как раз ничего не имела: у девчонки оказалась удивительная память на травы. Она слету запоминала и составы сборов и свойства трав и была куда усерднее обычных детей. Я не раз наблюдала, как она, высунув от усердия язык, толкла в ступе сбор от кашля — самый популярный этой зимой — тщательно отмеряя ровно столько, сколько я сыпала на глаз. Поначалу я еще боялась давать ей в руки пестик и это оказалось скорее вынужденной мерой — с похожими на сосиски пальцами я мало на что была способна. И обнаружила, что Ника была права. Не в том плане, что мы должны торговать, конечно — это глупость. Но талант у Машки определенно был.

Если бы она еще не отвлекалась на болтовню:

— А к нам вчера дядя Сережа приходил, — рассказывала она у меня за спиной. Я, абстрагировавшись насколько возможно, наполовину влезла в погреб, перебирая картошку. Та частью померзла, потому что я, замотавшись осенью, забыла утеплить стены. Зато куры с коровами будут счастливы — уже почти ведро набралось, и не только картошки. — Звал меня с собой, сказал, что я его «музя»… Алиса, а что такое «музя»?

— Муза, — поправила я, пытаясь вспомнить, кто такой этот «дядя Сережа» и куда он зовет мою Машку. Надо бы ему пыла-то поумерить… Испортит мне девчонку, я же ему тогда горло перегрызу… Ага, человечьими зубами. — Это человек, рядом с которым другой человек начинает делать что-то очень хорошо.

— Ага, — глубокомысленно заметила Машка и я поняла, что она уже унеслась в своих фантазиях слишком далеко.

— А почему он тебя так назвал? — я вылезла из погребла, выволокла за собой ведро с испорченными овощами и, набросив на плечи тулуп, остановилась в дверях.

— А я ему столько рассказала! — девчонка мечтательно вздохнула. — И как церковь взорвали, и про священника, и про тебя, и про бабку Настасью…

— Ма-а-нь! — страдальчески ткнувшись лбом в косяк, протянула я, жалея, что не могу откусить голову уже ей. Мгновенно стало понятно, кто такой дядя Сережа — последний оплот той чокнутой братии, набежавшей в деревню после истории с церковью. То ли писатель, то ли просто охотник за сверхъестественным, один из самых упрямых. Остановился он у Петьки Крапивина — одного из местных алкоголиков, и общая тяга к спиртному их так сплотила, что он пропил и первый снег и массовый исход остальных «понаехавших», очнувшись, только когда дорогу уже завалило. Теперь он, периодически вылезая из запоя, ходил по домам, собирал сплетни и обещался написать шедевр. Я с ним встретилась у головы — когда пришла в баню. Они уже успели вдвоем усидеть полбутылки самогонки, что вызвало во мне бурное негодование — не для того я полгода голове почки лечила, чтобы он их одним махом угробил!

В общем, вероятно, в книге, главным злодеем окажусь именно я. И вот теперь неожиданное продолжение.

— Мань, а я-то причем?

— Ну, вы ведь дядь Лешу спасли! — искренне удивилась она. — Теть Лис, а вы больше не дружите?

— С чего ты взяла? — поражаясь ее детской проницательности, я попятилась в сени, чтобы оттуда сбежать в сарай.

— Ну, он больше на хутор не ходит, — заявила внимательная Машка. От греха подальше, я захлопнула двери, оставив ее одну. Вот же… Цены бы ей в разведке не было, если бы еще мозги на месте стояли…

Выскочив на улицу, я пробежалась по морозу, хрустя свежим снегом под валенками, и, выпустив клубы пара, заскочила в сарай. Внутри пахло прелым сеном, навозом и немного — дымом. Печка работала — в вентиляционных отверстиях было видно, как светились в полутьме угли от сгоревших дров, а когда я открыла заслонку, чтобы добавить пару поленьев, они полыхнули красным, вызвав во мне нехорошие ассоциации.

Зябко поведя плечами, я подавила желание оглядеться. Спокойно разгребали солому куры, перебирали копытами коровы, скаредно пофыркивая друг на друга за кусок брошенной им свеколки, шуршали на чердаке мыши. Кот, зараза, совсем разленился.

Все спокойно.

— Теть Лис? — любопытный Машкин нос всунулся в двери, заставив меня вздрогнуть и досадливо поморщиться — дожили, человека не услышала, не учуяла!!! — А где вы Новый год будете отмечать?

— В лесу, — брякнула я, запаривая месиво для теленка и ставя кастрюлю на печь. Если такие морозы продержатся всю зиму, дров мне не хватит.

— А можно я с вами? — тут же спросила девица. Я подняла глаза к потолку. Интересно, в туалете для меня тоже найдется компания?

— А бабка как же?

— Так она старая! — возмутилась Машка, влезая в сарай. — Она в десять уже дрыхнет! Тем более телевизор сломался, даже на президента не посмотреть, а в лесу я еще не отмечала! Дядя Сережа говорит, я очень необычная!

Очевидно, это должно было объяснить желание отмечать Новый год в лесу, но тут я уже не выдержала:

— Мань, не буду я ничего отмечать, — я выгребла собравшийся навоз в тачку, перехватила ее за ручки и развернулась к выходу: — Открой двери. И закрыть не забудь…

Когда я вернулась с огорода, Машка с расстроенной мордочкой ждала меня в сенях.

— А почему не будете?

— Не хочу, — буркнула я, мечтая, чтобы хоть в эту ночь меня оставили в одиночестве. Ей-богу, в городе вокруг меня крутилось меньше народу! — Все, не болтай. Ты от кашля сбор доделала?

— Вот! — она протянула мне холщовый мешочек с туго затянутой горловиной. Я придирчиво его распотрошила и обнюхала, но осталась довольна.

— Молодец. А теперь — брысь отсюда! Мне помыться надо…

Избавившись и от этой посетительницы, я посмотрела в окно, обнаружила, что солнце уже коснулось краем горизонта, заливая синеющий в тенях снег тревожным оранжевым светом, и затеплила свечу. Скоро стемнеет.

За пару дней до Нового года мороз спал, а ребятня вывалилась на улицу, обкатывая крутой правый берег реки — лед как раз прочный, недавними ветрами снег с него сдуло, и я то и дело слышала отголоски восторженного детского визга, когда очередной смельчак решался скатиться на картонке с высокого берега. И близнецы, и Машка пропали с моих глаз на неопределенное время и я должна бы вздохнуть с облегчением, но неожиданно выяснилось, что заниматься давно назревшей проблемой мне совсем не хочется. То есть хочется, но не можется. Ну ладно, страшно.

Днем еще ничего — человеческие занятия не давали звериной ипостаси капризничать, но с наступлением вечера хоть ты на стенку лезь. То запахи мерещатся, то тени по углам шевелятся, а кости внутри ворочаются, словно пытаются измениться против моего на то хотения. Я пыталась занять себя травами, готовкой, стиркой, сарай вообще до блеска вычистила, но помогало мало.

Да еще и Гришка, как на зло, нашел себе халтуру — отправился с городскими охотниками в лес, проводником. Я слышала отголоски рева их снегоходов. Они на электричке до Алексеевки добирались, а оттуда — на арендованных у местных снегоходах до Осинкино, где их встречал Гришка. В нашей деревне они не появлялись — Алексей Михайлович весьма неодобрительно относился к браконьерам, но уследить по зимнему времени за всем не мог, чем Осинкинские каждый год и пользовались. Чует мое сердце, что бродить эти «охотники» будут не только по общедоступной части леса: как бы участковый их не застукал, где не положено. Алексей Михайлович со мной не общался, но я и без того, бывая у головы, видела, что дома он бывает не часто, больше времени, по словам Никиты Алексеевича, проводя в заповеднике.

В общем, даже поговорить было не с кем.

— Ты трусиха, — заявила я себе, обнаружив, что со страхом наблюдаю, как солнечный диск катится к закату. Лампа уже была зажжена, заливая дом неверным светом и как-то слишком остро начало ощущаться отсутствие домового. Права была Ника — не дело это, дом без домового. Только где его взять? Я уже и веник на улицу выбрасывала и молоко оставляла и, чего уж там, в заброшенный дом на том краю хутора ходила, надеялась, что может там кто-то еще остался. Бесполезно. То ли оборотень для них непривлекателен, то ли с домом что не так… Но не вызывать же сестрицу! Да и дорогу засыпало.

Ночь сегодня была лунная, ясная: звезды сияли так, что можно было человеческим зрением каждую пересчитать. Веселье на берегу давно стихло — ребятню загнали по домам, на хутор опустилась тишина — только слышно, как скрипят в лесу березы под тяжестью снега, да завывает поднявшийся ветер в верхушках сосен. Словно воришка, я выбралась из дома через черный ход, прокралась через огород и вышла в поле, чувствуя себя, как блоха на ладони — куда ни беги, а тебя все видно. Валенки тонули в высоком снегу, тулуп скорее мешал, чем грел, а вскоре я вообще взмокла, прокапывая через поле тропинку к лесу. Ей богу, если меня кто увидит…

Но окна домов были темны — все спали. Меня заметил только лес — стихли птицы, замерли в ожидании полевки, отступили вглубь звери. Они тоже чувствовали, что со мной что-то не так, вот только не понимали — что?

Обиженная этим холодным приемом, я выволоклась на поляну с полными валенками снега, мокрая, встрепанная и злая. Тулуп полетел на знакомый столик, валенки туда же. Следом отправилась остальная одежда. Стуча зубами — чай, не май месяц, даже с оборотничьей точки зрения — я вытоптала в снегу небольшой круг и заставила себя опуститься на четвереньки. Голую кожу тут же обожгло холодом, зубы застучали в два раза интенсивнее, пальцы впились в снежную корку. Я свесила голову вниз, позволяя распущенным волосам закрыть меня от мира. Выдохнула стылый воздух, снова вдохнула — все медленнее и медленнее, чувствуя, как лес потихоньку, опасливо, вновь оживает. Начиная с кончиков пальцев на ногах, по очереди расслабила каждую мышцу, позволяя морозу вползти внутрь. Выровняла дыхание. Ну же… Теперь можно.

Превращайся!

Зар-раза!

Двумя минутами позже я злобно натягивала стылые, закаменевшие вещи, прыгая отмороженными ступнями на валенках. Что еще нужно? Лес, полнолуние, никого вокруг! Так нет же… Что-то внутри меня не хотело этого. Боялось до судорог. Словно я внезапно забыла как это — изменяться. Мое тело забыло.

Рассерженная и расстроенная, я вернулась в дом и тут же влезла на печку, забив ту поленьями. Какие уж тут превращения, когда едва нос не отморозила!

Утром выяснилось, что для моего плохого настроения есть и более весомые поводы: когда я вошла в курятник, прямо посреди сарая валялась дохлая куриная тушка со свернутой шеей, в которой явственно виднелись четыре парных дырки. Судя по перьям, курица без боя не сдалась. Остальные робко жались к насестам и на меня поглядывали с опасением.

Я секунду возмущенно смотрела на это безобразие, а потом разразилась такими ругательствами, что портовые грузчики кинулись бы за ручкой и бумагой — записывать.

— Я надеюсь, это ты не меня так встречаешь? — когда, все еще нещадно ругаясь, я фурией выскочила из сарая с курицей в руке, осторожно спросил топчущийся у крыльца Гришка. В последнее время выглядеть он стал намного приличней: исчезла многодневная неопрятная щетина, волосы подстрижены и даже иногда расчесаны, да и одежда по большей части чистая. Хотя, не сегодня — очевидно, он только приехал, потому что одет был максимально тепло, но не красиво.

— Полюбуйся! — я впихнула курицу ему в руки. — Нет, ты посмотри, посмотри!

Парень честно оглядел холодную тушку и пожал плечами:

— Куница. Теперь, пока всех не передавит — не успокоится. Хочешь, капкан дам?

Я начала раздуваться от злости.

— Я, черт побери, оборотень, а не шавка какая! — рявкнула ему в лицо. — А эта гадина даже меток моих не побоялась!

И, не обращая внимания на вытянувшееся Гришкино лицо, я отправилась выяснять как же эта тварь сюда пробралась. Оказалось — очень просто. По стене до заткнутой мхом отдушины, а там дело пары секунд. Но плохо было не это. Будь со мной все в порядке, я бы ее еще вчера ночью учуяла. Но этого не случилось. Словно обычный человек… Коим я не являлась.

— Привет Гришенька! Как я рада тебя видеть! У тебя все хорошо? Я так беспокоилась… — донеслись из-за сарая Гришкины передразнивания. Мне стало совестно. Я высунулась из-за угла, виновато улыбнувшись:

— Привет Грише… кха-кха… нька… — дальнейшее приветствие смазалось по причине посыпавшейся с крыши трухи. — КОТ!

Тем же вечером, напарившись в бане и более-менее примирившись с имевшимися проблемами (а также поставив капкан), я лениво развалилась на стуле в доме головы, отщипывая маленькие кусочки от домашнего хлеба. Сама пекла, между прочим.

— Я им машу, — вещал между тем Гришка, едва не подскакивая на стуле напротив меня. — А они не видят! Я взял палку, ка-ак шарахнул по сосне — такой звон пошел, что мертвые поднялись! Ну тут уже, конечно, все обернулись, но и лось ушел, только кусты закачались… В общем, негусто в этот раз. Зима рановато началась, осени, почитай, не было — зверь поглубже ушел, это не на день-два, это на пару недель идти надо.

— Посадят тебя, — фыркнула я. — За браконьерство.

— Кто? Лешка? — искренне изумился Гришка. — Да ну! Я ж дичь не стреляю, у меня и ружья нет! А что проводником наняли, так это не запрещено. Они ж на шеях таблички не таскают «БРАКОНЬЕРЫ». А Лешка, он честный да правильный, он все по буковке…

— Да уж… — согласилась я с невольно прорвавшимся в голосе сожалением. Которое не к месту внимательный парень тут же заметил:

— Вы так и не начали разговаривать?

— Мы разговариваем, — я деланно равнодушно пожала плечами и запихнула в рот краюху хлеба.

— Здороваться — не значит разговаривать, — заметил Гришка, игнорируя мои попытки забить рот, дабы не пришлось отвечать.

— Ты лучше скажи — не боишься после того, что было, в лес ходить? — я встала, прикрыла дверь на кухню: голова уже спал, было далеко заполночь. Гришка покосился в окно, но ставни были закрыты — как и всегда, с тех пор, как он узнал, кто может обитать в темноте.

— Колдун мертв, а кушать хочется, — наконец, сформулировал он. Я попыталась зайти с другой стороны:

— Ну а перед отцом — не стыдно? Уважаемый человек, а его сын такие делишки за спиной проворачивает…

Но смутить Гришку было не под силу и прошлому — судя по отзывам, хорошему — батюшке. Хлебнув остывшего чая из кружки, он широко ухмыльнулся щербатым ртом и снисходительно похлопал меня по плечу:

— Ничего ты не понимаешь, Алиса… Все эти запреты, законы… Это ж для чего сделано? Чтоб добрый человек себе куска хлеба добыть не мог. Все на этих богатеев работал. Не человеческие это законы. А я живу по совести — лишнего не беру…

— Ага, только другим показываешь, — поддакнула я, смирившись с тем, что наставить его на путь истинный не смогу. — Ладно, пойду, поздно уже…

— Погоди, дело есть, — спохватился парень и заговорщицки подсел ближе. Воровато покосился на дверь кухни, но из-за нее доносился только храп Никиты Алексеевича. Я заинтересованно наклонила голову. — Я вот чего… Покумекал тут… Тебе ж лес — как дом родной.

— Спорное утверждение.

— Не хочешь разок со мной сходить? — проигнорировав меня, предложил Гришка. — Ну, с охотниками…

Я секунду смотрела на него, надеясь, что это шутка такая. Потом поняла, что нет, и возмущенно поднялась из-за стола:

— Нет уж, я закон нарушать не собираюсь! Участковый и так спит и видит, как бы меня из деревни выжить!

— Да ты послушай! — горячо зашептал Гришка, вцепившись в мой локоть. — В январе из Москвы приедут, большие шишки, надо их заманить, чтоб они только сюда ездили! А зверь — говорю же — ушел! Ну Алиса, ну что тебе стоит? Денег, что ли, много?

Знал, куда бить, зараза. Я невольно вспомнила остатки наличности, припрятанные под матрасом и больше похожие на подаяние нищему. А поскольку продавать травы я категорически отказывалась…

Тьфу, пропасть! Нет и еще раз нет!

— В общем, ты недельку еще подумай, — уже провожая меня к двери, все-таки добавил Гришка. — Покажешь им пару лосей, может, и медведя завалим… Ты ж сама говорила, жир нужен…

В общем, уходила от Гришки я в раздумьях. Моя рациональная половина говорила, что это плохая идея — злить участкового, а половина звериная намекала, что побегать по лесу за дичью может быть очень полезно. Глядишь, и перекинуться получится…

Фонари уже не горели, но свет был не нужен — я перестроила зрачки и шла по мосту, вполне довольная жизнью. Немного портил дело поднявшийся ветер — в лицо то и дело бросало снежную пыль, маленькие вихри переметало через дорогу. Тучи нагонит…

Я опасливо посмотрела на небо, но звезды сияли все так же ярко. Только на горизонте, белесой кромкой поднимаясь над волнистой полосой черного, как вакса, леса, начинали клубиться облака.

Снег хрустел под ногами.