Домовой

Глава 4

Я боялась, что Гришка начнет расспрашивать, но, видимо, с него на сегодня было достаточно «подробностей», так что он ограничился коротким кивком. Дождавшись утра, мы, едва на улице начало светлеть, выбрались из дома. Идти по пустынным, тихим улочкам, залитым серым слабым светом, было приятно — в другое время я то и дело чувствовала на себе чужие взгляды, посторонние запахи, но теперь все еще спали и даже дым из труб уже не заставлял мой нос чесаться.

В доме Гришки горел свет. Покосившись на парня, я поняла, что не избежать разборок. Ожидаемо, в общем-то — какая женщина будет спокойно смотреть, как ее мужчина уходит посреди ночи невесть куда? И появляется под утро в компании встрепанной девицы.

— Вот что, — остановив его посреди улицы так, чтобы из окон нас видно не было, я сурово ткнула его пальцем в грудь: — Ты заканчивай по ночам шляться. Знаю, что помочь хотел, но если Дашка уйдет, ты ж потом сам изведешься. Не теряй шанс на нормальную семью, понял меня? Я без такой охраны перебьюсь, ничего со мной не случится, а вот ты…

— Да понял я! — хмуро перебил он, явно разрываясь между совестью и чувством долга, коим он, видимо, оправдывал наши ночные походы. — Только… Может, ты хоть участкового с собой возьмешь? Мало ли что…

— Вот именно, — отрезала я, бесцеремонно толкая его к дому. — Мало ли что. Так что лучше я сама…

На том и расстались. В утреннем затишье снег под ногами хрустел просто оглушительно — звук разносился далеко вдоль зыбкой границы света и тени, особенно на мосту, где я на минутку застыла, тревожно оглядывая окрестности. Но все, вроде бы, было спокойно.

Дом за ночь успел остыть, так что, войдя, я первым делом подкинула дров. Настя, укрывшись одеялом до самого носа, спала на печи, дети — валетом в спальне, куда я тихонько прикрыла дверь, чтобы не разбудить. Дыхание их было спокойным, размеренным — сон глубокий. Вряд ли они проснутся, вздумай я тут на балалайке играть. Но все же… Оборотни могут передвигаться абсолютно бесшумно, чем я и воспользовалась. Первым делом отправилась в сарай, где тоже подкинула дров и задала корма всей живности. Корова следила за мной с ленивым любопытством, помахивая хвостом и жуя жвачку. Затем переместилась на чердак в сарае, скинув вниз один из заготовленных тюков с сеном, после чего обновила дорожки, слегка присыпанные снежной крупой, и только когда окончательно рассвело, вернулась в дом.

После нервной ночи организм мой требовал чего-то более существенного, чем привычная гречка или вареная картошка, да и ребятню хотелось порадовать — все же натерпелись из-за моей, между прочим, невнимательности. Не будь я настолько беспечна, давно бы заподозрила неладное в столь странной бессоннице. Так что я занялась приготовлением сырников. Шкварчание масла на сковородке, мои тихие перемещения по дому и вкусный запах сначала разбудили Настю — одеяло зашевелилось и женщина села на печи. Выглядела она гораздо лучше, хоть и стеснялась своего «затрапезного» по ее выражению, вида.

— Я бы удивилась, если бы ты проснулась с макияжем и прической, — грубовато фыркнула я, не отвлекаясь от сковородки. — Иди, умывайся, да садись за стол. Разговор есть…

Я полагала, что новость о необходимости переночевать еще одну ночь вне собственного дома ее расстроит, но, похоже, добилась прямо противоположного эффекта: на бледных губах женщины мелькнула улыбка.

— Я… — заметив мое удивление, она виновато вжала голову в плечи. — Ты не подумай плохого, Алиса! Просто… Хорошо у тебя. Тепло. Уютно. И мальчишки вон до сих пор спят… — она кивнула в сторону закрытой двери и неловко пожала плечами. — Я давно их такими спокойными не видела. Тот дом, в котором мы живем, мне от свекрови достался. Мы раньше с ними жили, на том конце села, а когда муж умер…

Я поджала губы, без слов догадавшись что произошло, когда умер ее муж.

— Этот дом еще от матери свекрови остался, пустовал долго, — продолжила Настя, теребя в руках кусочек остывшего сырника. — Понятно, наверное, почему — кладбище под боком, кто тут жить захочет? Только у меня и выбора не было…

Она вздохнула, затем, словно взяв себя в руки, передернула худыми плечами:

— Дом, может, и нормальный, а только я к нему никак привыкнуть не могу, понимаешь? Неуютно мне, муторно. Может, это я такая мнительная, конечно. Люди и в худших условиях живут, а мне и жаловаться не на что — хозяйство, мальчишки здоровы, работа есть — не у каждого в деревне, между прочим… — она говорила, словно убеждая саму себя. Я ее понимала. Мне было не понаслышке знакомо чувство неприкаянности в собственном доме. Не в последнюю очередь поэтому я здесь и оказалась…

— Ты, наверное, дурочкой меня считаешь? — неожиданно спросила женщина.

— Я считаю, что человек должен жить там, где ему хорошо, — суховато ответила я, выкладывая на тарелку последние сырники. — Вот что… Побудь пока у меня. Поживете пару дней, отоспитесь, в себя придете, за скотиной присмотрите, а уж ваших кур я как-нибудь покормлю. А там… Посмотрим, в общем. Пей, пей чай — сама собирала…

Следовало разобраться с покойником. При одном только воспоминании о живом трупе меня начинало потряхивать — не то от прошлого испуга, не то от злости. Ишь, повадился! Я тебе покажу, как исподтишка пакостить и силы тянуть…

Кстати, о силах. Я собиралась нанести на могилку отца Дмитрия ответный визит. Днем, естественно — ночью-то я вряд ли буду на что-то способна без второй ипостаси. Поэтому, оставив Настю с проснувшимися мальчишками, я вымелась во двор в поисках канистры с бензином, что хранилась в сарае. Лопату и чугунный двухметровый кол пришлось взять со двора у Насти — иначе мое путешествие через деревню выглядело бы весьма занимательно. Второго января деревня выглядела лишь немного более живой, чем вчера, когда я до самого вечера не встречала ни одной живой души. Шагая мимо Гришкиного дома, я хотела было зайти, но передумала — вряд ли Даша будет рада моему появлению.

Днем Настин дом выглядел еще более неприглядно, чем ночью. Как-то сразу становилось понятно, что мужчины в нем давно уже нет — забор кое-где покосился, крышу не мешало бы перестелить, а одна из стен старого сарая не падала только благодаря подпирающему ее бревну. Понятное дело, мальчишки и женщина — много ли они могут?

Я невольно задумалась о собственном жилище. Лет ему уже немало, пол в сенях прогнил, того и гляди — проваливаться начнет, да и в самом доме не мешало бы перестелить, крышу бы обновить, а стены следовало утеплять лучше: с наступлением холодов как-то сразу стали видны все недоделки, на которые я не обратила внимания летом и не успела осенью. Печь топила хорошо, но много тепла уходило втуне — под крышу, которую весной наверняка придется перестилать заново, если я не хочу, чтобы первым же дождем мне испортило все заготовки. То же самое и с погребом — утеплять нужно было лучше! Но я больше была озабочена заготовкой припасов, а вот о том, как их сохранить зимой — не подумала…

Идти к кладбищу решила не по дороге, а по проторенной отцом Дмитрием тропе. Видно, не раз и не два сюда наведывался — идти было легко, главное, чтобы никто меня не заметил…

Заходя на кладбище, я невольно начала прислушиваться и вглядываться в окружающие снежные холмики с торчавшими из них крестами, на которых с хриплым карканьем переругивались вороны. Вот ведь — привыкли на дармовщинку! То яичко кто помянуть принесет, то блинчик. Потому, заметив меня, они слетелись с окрестных деревьев, явно предвкушая поживу. И были жестоко разочарованы, шарахнувшись от мелькнувшей в воздухе лопаты.

— Кыш, пропасть! — скорее подбадривая себя, шикнула я. Кладбище было подозрительно спокойным. Я бы даже сказала — слишком спокойным, учитывая открывшуюся информацию. Для очистки совести я обнюхала на своем пути каждую могилку и внимательно осмотрелась: нет ли еще где проторенных тропок? Не знаю, как там с магией, а только физику даже потусторонние силы побороть не могут. Если есть тело, оно оставит в снегу отпечаток.

Но между могилами только переметало поземку, закрывая птичьи следы.

Немного успокоившись, я двинулась дальше, но уже через пару шагов застыла в недоумении. Следы вели не к лесочку, где осенью мы с Никой так неосторожно выбросили тело отца Дмитрия, а прямиком к часовне.

Я озадаченно почесала нос. До сих пор религиозной нечисти я не встречала, но, с другой стороны — он ведь при жизни был священником… Может, после смерти его к альма-матер потянуло?

Нет. С трудом отогнав видение мертвеца, прикладывающегося к иконе, я мотнула головой. Глупости. Быть такого не может…

Заинтригованная, я прошла по следам и замерла. Глубокие отпечатки ног вели к часовне, добирались до крыльца со свежим следом от двери на снегу… И возвращались обратно уже четкими отпечатками хороших таких рифленых подошв — их было хорошо видно и они вились по кое-как расчищенной центральной тропе прямиком к приоткрытым воротам.

Столь дисциплинированных мертвецов я еще не знала.

Покосившись на часовню — стоило бы зайти, посмотреть, что там внутри творится — я все же решила сначала успокоить свою совесть. Дабы не привлекать лишнего внимания, вышла из ворот и обогнула кладбище по дуге, ссыпавшись в кювет напротив лесочка, где предполагаемо обитал мертвец. Валенки тут же набрали снегу, путь больше напоминал траншею, но я, словно Гендальф, упрямо прокладывала себе путь через Мглистые горы, костеря себя нехорошими словами. Нашли, где труп прятать… Нужно было, конечно, похоронить по-человечески, но мы с сестрицей тогда были просто не в состоянии этого сделать и потому лишь присыпали осенними листьями пополам с колючим первым снегом, собираясь вернуться сюда позже.

И не вернулись.

Редкий лесок, больше заросший кустами гибридной смородины и низкой дичкой, не располагал к любопытным носам — он рос сразу за территорией кладбища, но путь к нему преграждал небольшой овражек — очевидно, кем-то искусственно выкопанный, дабы отводить воду весной, чтобы теща не всплыла. Пробравшись по нему, я выкарабкалась в кустах, продралась сквозь них, исцарапав лицо, и возмущенно уставилась на абсолютно нетронутый снег. Опавшие ягоды дикой яблони россыпью лежали на гладком холмике — сразу было видно, что никто и не думал оттуда выкапываться.

Ничего не понимаю.

Испытывая облегчение пополам с недоумением, я тревожно покосилась на низкое солнце — время только подбиралось к полудню, но бледный маленький диск уже ощутимо клонился вниз, хотя с декабря день успел прибавиться. Не люблю зиму. Семичасовой световой день из которого по два часа занимают рассвет и закат угнетал меня. Зима была бы идеальным временем для всяких тварей, на дух не переносивших солнце, если бы не сковывающий все живое холод.

Поэтому следовало торопиться, если я все же хочу успеть до темноты.

Решительно развернувшись, я, со всем инструментом наперевес, двинулась обратно.

Путь занял меньше времени, чем трусливое топтание на крыльце часовни. Заходить внутрь не хотелось — едва я подносила руку к ручке двери, как кончики пальцев начинали зудеть от воспоминаний. Я до сих пор иногда ощущала запах собственного паленого мяса и адскую боль, от которой мутнело сознание. Не знаю, что бы со мной было, если бы не Ника — может, и без рук бы осталась…

Но стоять на морозе тоже глупо. В конце концов, это просто иконы. Я даже не буду к ним подходить.

Выругавшись для поднятия боевого духа, я осторожно, не снимая на всякий случай варежек, приоткрыла дверь и принюхалась. Пахнуло холодом застывших камней, старого ладана и… человеческим запахом.

Уже смелее я заглянула внутрь. Очевидно, не только мне показалась хорошей идея устроить из церквушки гардеробную — на скамье лежал растрепанный пук соломы (в котором я с удивлением опознала самодельный парик), драный, поеденный мышами тулуп и такие же валенки. Рядом сиротливо приютилась кружка с отколотой ручкой, в которой обнаружилась разведенная с жиром зола.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Я ошарашенно прислонилась к косяку, с намеком на обвинение обратившись взглядом к спокойно стоявшим на своем месте иконам. Те остались безмолвны и равнодушны к творящемуся в округе безобразию.

И кому же, интересно, нужно руки поотрывать за такие «шуточки»?! Я чуть не поседела, увидев размалеванную харю через замерзшее окно! А ведь могла бы догадаться — сама этот фокус проделывала, правда, в воспитательных целях…

Тут мне пришла в голову другая мысль, от которой ноги стали ватными: а если бы я выскочила из дома чуть раньше и наткнулась на этого… ряженого? Я ведь всерьез собиралась ему голову откусить…

Ох, что-то мне нехорошо…

Наощупь нашарив ручку двери, я вывалилась наружу, дыша ртом, как загнанная собака. Хорошо, что сумерки уже опустились на землю, никто не увидит, как я, шатаясь, бреду к воротам.

Это была вторая моя ночевка в доме Насти — я объявилась там уже после наступления темноты, потому что сама Настя настояла на том, чтобы я все-таки поела, впервые за весь день добравшись до собственного дома. Она вновь смущалась и краснела, извиняясь за десяток использованных картофелин и выскобленную до блеска печь, обещая вернуть первое и отмыть остальное. Каюсь, я тайно порадовалась — у самой руки не доходили. Впрочем, превращать ее в домработницу в мои планы не входило. Выяснив, что Машка сегодня не появлялась (к чему бы это?), а Настины мальчишки пропадают на горке, я закинула в себя тарелку жареной картошки с солеными грибами, обильно вымоченными в домашней сметане, и почувствовала, что не так уж и хочу возвращаться в пустой дом на окраине, дабы проучить шутника. Впрочем, была и другая проблема — нечисть на кладбище не поднимается, это плюс, но бессонница-то никуда не делась! Если дело не в детях и не в матери, тогда в доме? Следовало осмотреть его повнимательнее.

С этой установкой я и вернулась обратно. Дом был тих, темен и пуст — казалось, он даже стоит дальше, чем все остальные дома в ряду, словно бы брезгливо от не отшатнувшиеся. Фонари горели только на центральной улице, а здесь, на самой окраине, белоснежный снег отражал свет луны. Эту идиллию не нарушили даже окрестные собаки, хотя обычно заходились брехливым лаем, едва учуяв мой запах. Я с некоторым запозданием осознала, что уже давно не слышу этого привычного звукового сопровождения. Черт возьми — даже собаки перестали чуять во мне зверя!

Коровы и свиньи тоже — пока я в ускоренном темпе управлялась, стараясь успеть до того, как крепчающий мороз запустит свои ледяные щупальца под куртку, они флегматично смотрели на меня и больше были озабочены наличием еды в кормушках, чем оборотнем в двух шагах от них.

Леший знает что!

В дом вернулась изрядно замерзшая. Затопив печь и поставив на огонь закопченый чайник, я остановилась посреди кухни, окидывая взглядом комнаты. Так. Не проклятие, не наговор, не сглаз — это я бы сразу почувствовала. Дом был чист — неухожен, но чист. Впрочем, домового в нем тоже не было, что печально.

Я вздохнула, вспомнив, что у меня та же проблема. Как завести в доме домового? Ладно, это может подождать…

Что еще может быть?

В поисках причины я обошла все комнаты, обнюхав углы, шкафы и вещи. Нашла сигареты (видимо, Настя украдкой от детей курила), мужские, давно не ношеные, но висевшие в платяном шкафу рубашки (очевидно, умершего мужа?) и заметенные под кровать осколки разбитой кружки — у мальчишек. Все не то, не то…

Задумчиво вертя в руках один из осколков, я пыталась отыскать разумные варианты, но ничего не находила, как вдруг…

Слабый, едва уловимый запах — хвоя, долго простоявшая на морозе и занесенная в дом, пахнет примерно так же, потому я поначалу и не обратила на него внимания — в зале стояла украшенная бумажными фонариками елка, ее аромат перебивал все остальные, да и похожи, очень похожи…

Я сунула голову под кровать и застыла над осколками кружки. Кто-то, видимо, разлил чай и не слишком хорошо вытер — среди фарфоровой крошки лежали остатки заварки и усохшие мелкие, красновато-оранжевые ягоды. Осторожно выудив одну из них, я растерла ее между пальцами — по комнате разлился слабый хвойный запах с примесью кислинки.

И кто же это у нас такой… заботливый?

После тщательного обыска кухни нашелся небольшой холщовый мешочек, туго перетянутый шнурком. Судя по всему, из него не единожды набирали заварку — то-то я удивилась, возле раковины стоял заварочный чайник, но в буфете только пакетированный!

Степная малина, хвойник, кузьмичева трава — названий много, суть одна. Я с ней была знакома не очень хорошо — у нас она редко встречалась, разве что по берегам рек, на песчаных или меловых отвалах. Само по себе растение почти незаметно — серовато-зеленые, похожие на трубочки для питья, ветки, с красно-оранжевыми кислыми ягодами. При правильном использовании помогает от бронхита, желудочных болей, только больно капризна — при малейшей термической обработке большую часть своих чудесных свойств она теряет, приобретая взамен много отрицательных. Например, иногда начинает действовать как адреналин. Ничего удивительного, что дети не спали… Похоже, недавно переболели — вот Настя и решила их лечить народными методами… Интересно, где только взяла?

Успокоенная так легко разрешившейся проблемой, я махнула рукой на все остальное и завалилась спать — прошлая бессонная и нервная ночь меня изрядно измотала, а сегодняшние хождения по продуваемому кладбищу только добавили. Забравшись на диван в зале, я заснула под свисающими еловыми лапами.

День начался весьма размеренно — отменно выспавшись, я, прихватив мешочек с травой, довольно устремилась на свою половину деревни. Утро было пасмурным, шел крупный, тяжелый снег, а оттого — было значительно теплее, чем вчера, что не могло не радовать. То ли вчера я слишком промерзла, то ли просто устала, но сегодня вопрос о ночном госте, прикрывающимся славой живого мертвеца казался мне очевидным. Стоило наверное навестить нашего… писателя. Очень уж его россказни совпали по времени с появлением этого шатуна. Лениво размышляя над местью и прикидывая варианты, я завернула к Гришке, но того дома не оказалось — он еще вчера уехал в Осинкино, куда должны были подъехать охотники. Каюсь, я совершенно об этом забыла — не до того было. Зато теперь, когда оказалось, что никакой нечисти, окромя меня в деревне нет, настроение мое значительно улучшилось. Глупостью показались и предостережения Ники — если бы что-то было, мы бы об этом уже знали.

Так что остаток дня я посвятила Насте и ее мальчишкам — оказалось, мешочек с травами ей дала свекровь, когда сыновья заболели. Не думаю, что сделано это было со злым умыслом, но я все же посоветовала ей ничего у женщины больше не брать.

— Если что, приходи к Глаше или ко мне, — провожая их обратно домой, посоветовала я. — Я помогу. И вот еще… Я тебе скоро помощника пришлю, по хозяйству… Стену починит, печь, если еще какие поручения есть — ты не стесняйся, его проси. Он давно мечтал погрузиться в деревенскую жизнь!

Подготовив тем самым плацдарм для осуществления возмездия, я, предвкушающе ухмыляясь, потратила остаток вечера на уборку в собственном доме, пропахшем чужими запахами. Выволокла наружу покрывала, перемыла тарелки, составила на место склянки с зельями, выудила с чердака кота, клятвенно пообещав прекратить поток детей в наше жилище. Сокрушенно покачала головой над миской с прокисшим молоком трехдневной давности — еще прошлогодним. Ну, какой домовой согласится на такие условия?

Придирчиво пересчитала кур — все были на месте, хотя, после тщательного обнюхивания, выяснилось, что куница мою территорию все же посещала — ее запах я чуяла возле сарая и вокруг дома. Внутрь она не совалась — не то боялась людей, не то кота, бдительно обновлявшего метки.

Машка объявилась на следующий день, словно почувствовав, что власть в доме снова вернулась в мои руки. Заявилась она с раннего утра — щеки пунцовели от холода и покрывавшего всю мордочку диатеза. В уголках губ виднелся шоколад. Заметив мой священный ужас, она выудила из кармана надкусанную шоколадку и протянула мне:

— С Новым Годом!

— Спасибо… — пробормотала я, забирая лакомство и пряча его на верхнюю полку, подальше от ее глаз. Я бы предпочла получить на Новый год что-то более здоровое в качестве подарка. — Ты себя в зеркало видела?

— Так выглядит счастливый ребенок! — заявила девица, явно кого-то цитируя. Брякнувшись за стол, она подтянула к себе миску, в которой я толкла отобранные у Насти ягоды степной малины — собралась сделать энергетик — и звонко чихнула. Порошок красным облаком повис в воздухе.

— Вот что, — решительно забрав у нее миску, я поставила вместо нее кружку с чаем и склянку с чистотелом. Рядом лег кусочек ваты. — Приводи себя в порядок и в таком виде ко мне больше не приходи. Разве можно столько сладкого есть, ты ведь не поросенок!

И не ребенок, к слову…

— Дядя Сережа сказал, что на каникулах можно! — насупилась давно окончившая школу девчонка. Я отвесила ей легкую затрещину и спросила:

— Что еще можно на каникулах, по мнению дяди Сережи? Ты с ним Новый год отмечала?

— Не, — беспечно отмахнулась девица, зависнув около зеркала с ваткой, смоченной в чистотеле. Она брезгливо кривясь, поднесла ее к подбородку и внезапно заверещала, как резаная. — Жжется!

Пришлось бросать все и брать дело в свои руки. Сделав Маньку похожей по цвету на крокодила, я усадила ее толочь ягоды, а сама полезла в погреб, проводить ревизию, параллельно ведя расспросы.

— А где тогда три дня шаталась? Я уж думала, заболела…

— Ну так у дяди Сережи же! — как маленькой, пояснила мне она. — Его бабка в Новый год выгнала, а утром он за мной зашел — мы в магазин пошли, потом на утренник в клуб, потом в снежки играли, потом…

Выслушав всю трехдневную эпопею в обстоятельном изложении Машки, я просто поразилась. Программа была подходящей для ребенка-первоклассника. Или для великовозрастной девицы, у которой ума, как у того ребенка. Вопросов — как и претензий — к писателю накопилось немало. Я не слишком-то верила в добрые сказки о дяде-крестном, а потому задалась логичным вопросом — зачем? Зачем великовозрастному мужику возиться с дурехой, которая еще в куклы играет?

Впрочем, один положительный момент в рассказе Машки был: я узнала, где наш горе-писатель обретается.

— От церкви разрушенной налево повернете, а потом во второй переулок, — наставляла меня девица, даже не поинтересовавшись зачем мне такие сведения.

Выпроводила я ее уже ближе к вечеру. Посмотрела в окно, обнаружила, что снег все еще идет и нехотя взялась за лопату. Писатель никуда не денется, а если не расчистить тропинку сейчас, завтра я могу так легко из дома не выйти.

Тем более что месть — блюдо, которое лучше подавать холодным. Парик, драный тулуп и валенки я оставила в Церкви, решив подобрать себе более подходящий инвентарь и теперь рылась в вещах, оставшихся от бабки в поисках нужного.

Завтра, если все пойдет как нужно, рыбка должна заглотить наживку — не зря же я сегодня полдня убила на то, чтобы заложить в дырявую Машкину голову нужную информацию. Нечистью, значит, интересуемся? Рассказы пишем? Ну так я тебе устрою… представление!

И главное — как удачно все сложилось! Седьмого января, аккурат на рождество, я натянула поверх теплых штанов и свитера просторную белую ночнушку из бабкиных запасов (в свое время оставила на тряпки — плотная хлопковая ткань, не то что современные!) и, с трудом натянув поверх тулуп, выдвинулась в ночь. Машка сегодня сидела с бабкой, так что ненужных свидетелей быть не должно.

По улице, перебегая от одного дома к другому, метались небольшие группки людей, то и дело слышался веселый смех и дружные песни — колядки были в самом разгаре. Я раньше думала, эта традиция давно приказала долго жить: в городе тебе не то что дверь в квартиру не откроют, так даже и в подъезд не попадешь, а за песни под окном могут и полицию вызвать. Но здесь каждый знал друг друга в лицо и потому безбоязненно открывали двери. Чужака бы заприметили сразу — о том же писателе уже на третий день знала вся округа. На меня особо внимания не обращали, да и по центральным улицам я не ходила, скрываясь в тени переулков. Словно специально, месяц сегодня светил особенно ярко, желтый, как головка сыра, объеденная мышами. Это могло слегка подпортить планы, но я надеялась, что у писателя не такое хорошее зрение…

Он нашелся там, где я и предполагала — ходил кругами у незамерзающей заводи в сотне метров от хутора. Летом я любила там купаться — местные сюда не заходили, предпочитая песчаную отмель на том берегу. Здесь же со дна били ледяные ключи — мало удовольствия. К тому же в заводи жила русалка. В реке они тоже были, как я уже успела убедиться, но местных не трогали.

Писатель, видимо, обретался тут довольно давно, судя по лиловеющему носу. Вчера тоже приходил — Машка была убедительна. Два дня назад я рассказала ей сказку. О несчастной любви и сбежавшем любимом, о юной девушке, так и не узнавшей первого поцелуя. И с горя утопившейся в реке. Теперь, говорят, она ждет своего любимого и того, кто решится поцеловать ее, щедро одарит — покажет клад, зарытый еще при Екатерине.

На самом деле история была почти правдива — я подозревала, что живущая в заводи русалка и есть та девушка, что несколько лет назад утопилась, когда ее парень сбежал в город искать лучшей жизни. Да и часть про клад тоже вполне могла быть правдой — русалкам ведомы подземные пути, они многое видят, так почему бы и не сокровища? Другое дело, что земные тревоги их больше не интересуют — питаются они по большей части человеческими эмоциями, тянут их исподволь, но не брезгуют и мясом.

Именно по этой причине обращаться к сверхъестественным силам я не собиралась, зорко наблюдая из-за кустов, чтобы писателя, не дай бог, не съели. Но то ли русалки зимой опускались на глубину, то ли впадали в спячку — кто их, тварей подводных, разберет? — но к Сергею так никто и не вышел. Он промаялся у заводи всю прошлую ночь, словно неупокоенный дух и сегодня тоже пришел. С лопатой.

Мерзко хихикая, я попрыгала на месте, согреваясь. Писатель для согреву носил с собой фляжку коньяка, а потому к прошлому утру уже едва волочил ноги и весьма насторожил участкового, ранним утром вернувшегося из рейда по соседним деревням. Я в момент их теплой встречи едва успела нырнуть за деревья. Впрочем, Алексей Михайлович останавливать Сергея не стал — проводил глазами его вихляющий путь от моста и, чуть нахмурившись, отправился к себе.

Вчера я, дабы подогреть энтузиазм исследователя сверхъестественного, подкинула в ботинок Сергея старую, покрытую налетом золотую сережку. Очевидно, утром он ее нашел, потому что сегодня явился готовый копать до посинения.

Отлично.

Поудобнее устроившись в кустах недалеко от заводи, я нетерпеливо посмотрела на небо. Время подбиралось к полуночи, народ массово повалил на улицу, фляжка опустела наполовину — надо начинать.

В льющемся с неба болезненно-желтом свете одинокого месяца на берег выбралась юная девушка. Белое платье чуть колыхалось на ветру, облепляя тонкую фигурку, но еще белее была ее кожа — словно снег, она искрилась в свете звезд. Длинные серебристые волосы закрывали ее лицо, словно водоросли.

Писатель примерз к пеньку, на котором весьма удобно устроился. В широко раскрытых глазах плескался коньяк пополам с жаждой наживы и каплей вожделения.

Девушка, словно присматриваясь, обошла его по широкой дуге и, остановившись на той стороне заводи, едва слышно спросила:

— Ты мой любимый?..

Вид у нее был при этом до того несчастный, что и камень бы прослезился. Сергей сделал пару эпилептических кивков и потянулся за лопатой.

— Любимый… — девушка чуть улыбнулась — светло, нежно, от чего на душе у исследователя заскребли кошки. Боясь пошевелиться, он наблюдал, как она приближается, обходит его сзади, нежно обвивая холодными, ка лед, руками и едва не скончался от ужаса, когда щеки коснулись влажные губы: — Хочешь, навеки будем вместе? Найди мои серьги! Тело мое не нашли, но мать приданое в гроб положила… Там они. Среди монет золотых и камней драгоценных… Найдешь — будем вместе! Могила моя в центре кладбища, у часовни…

Дальше рассказ обрывался — по версии Сергея оттого, что русалка его усыпила, по моей — оттого, что к коньяку я добавила нужной настойки…

В любом случае, спящего нужно было дотащить до реки — там как раз подростки с горки катались, они его найдут…

Инфернальная девица, пыхтя от натуги, подхватила под мышки весьма упитанного писателя и с хаканьем столкнула его с пологого берега. Спящее тело подкатилось прямиком под ноги скатившимся с горки девчонкам. Грянул хоровой визг.

Я поспешно скрылась в кустах и, едва не убившись о подвернувшуюся под ноги лопату, отправилась домой — смывать белую гуашь, позаимствованную у Ксюшки, вымыть натертые золой волосы и переодеться во что-то более нормальное.

Следующее утро выдалось на редкость щедрым на события.

Во-первых, началось оно с визита Машки. Пока я умывалась, обнаружив на лбу остатки гуаши, девица готовила завтрак, абсолютно освоившись в моем доме, и рассказывала последние сплетни.

— А дядя Сережа правда русалку видел! — с придыханием вещала она. — Едва жив остался! Близняшки Крупицины его нашли ночью, на реке — бледного, совсем языком, говорят, не ворочал… Они его к теть Глаше отвезли на санках, а сами на реку больше — ни ногой! А утром я как услышала — и к нему! А он говорит, скоро, Мань, будем с тобой богаты, как срезы!

— Крезы, — походя поправила я, стараясь не слишком сильно ухмыляться. — Это царь такой, у которого денег много было…

— До революции у всех деньги были — так бабка говорит… — вздохнула Машка. И тут же воспряла духом: — Ну ничего, вот найдем клад и я бабке шубу куплю — не хуже тогдашних…

— Клад тот проклятый, Мань, — осадила я ее. — К нему только мужчина прикасаться должен. Пусть твой дядя Сережа сам за ним идет, а ты лучше дома посиди, с бабкой… Иначе ничего не найдете.

— А откуда вы все знаете, теть Лис? — повисла она у меня на шее, смотря влюбленными глазами. Усмехнувшись, я щелкнула ее по носу:

— Ну ты ж слышала, что про меня говорят… В книгах прочитала специальных… Ведьминских.

— А мне можно? — тут же привязалась девица.

Еле отбилась.

Тем же вечером я, натянув на себя все ту же ночнушку, отправилась вершить правосудие. Лицо в гуаши (правда, проплешинами, потому что баночка оказалась маленькой, не на все хватило) спрятано под капюшоном куртки, подол ночной рубашки подвернут так, чтобы не было видно — не хватало еще привлечь ненужное внимание местных.

Уже подбираясь к кладбищу, я заметила возле часовни свет и ускорила шаг. Сомнительно, конечно, что писатель быстро управится, что неизвестно, как долго он уже копает. Рано или поздно может что-нибудь заподозрить…

На самом деле возле часовни могил не было — все они расходились полукружьем на расстоянии пяти метров, но для такого дела я позаимствовала крест с могилы своей бабки, воткнув его в снег недалеко от задней стены. А что, бабки в могиле все равно не лежало, так что вроде как я ничего не осквернила… Наверное. Впрочем, ладно.

Моим глазам, едва я подобралась ближе, предстала чудесная картина: на месте предполагаемой могилы был разожжен костер, вокруг которого трусил писатель, не то пытаясь согреться, не то исполняя ритуальные танцы. Его тень зигзагами плясала на стене, навевая мысли о первобытной оргии. Этому впечатлению способствовала какая-то невнятная песенка, раздающаяся с его стороны. Сбросив тулуп, я, пользуясь белой ночнушкой, как идеальным камуфляжем, проползла поближе, скрывшись за одним из осыпающихся памятников. Обнаружила, что напевает он нечто вроде «…и вот я собрал свои кокосики, кокосики…» и уже безо всякой жалости самозабвенно взвыла, задрав голову к скрывшейся за тучами луне.

На кладбище воцарилась абсолютная, гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском веток в огне. Высунув голову из-за памятника, писателя я не обнаружила, зато в окне часовни мелькнул огонек.

— Боишься, зараза… — прошипела мстительно, уже спокойно вылезая из своего укрытия. Потушила костер, периодически подвывая, чтобы ему не пришло в голову даже нос высунуть наружу, подобрала лом и лопату (себе оставлю!) и отправилась к крыльцу — продолжать спектакль. Жажда мщения во мне победила разумное, доброе и вечное окончательно.

— Сережа… — от количества меда в голосе меня передернуло. Добавив инфернальности, я продолжила, поскребываясь в дверь: — Сереженька… Выйди, любый мой… Не бойся…

Из-за двери раздалось тонкое подвывание. Скрипнула скамья, придвигаемая к двери.

— Выйди, соколик… — вышло хрипловато, от непривычных моему голосу ласковых интонаций, пришлось откашляться. — Выйди, родной, холодно мне на земле, согрей ластушку свою…

— Сгинь, нечисть! — глухо раздалось из часовни. Голос писателя заметно дрожал, очевидно, столь близкое знакомство с любимой в его планы не входило.

Я задумалась. Продолжить выколупывать лаской или обидеться? Все ж таки русалка тоже женщина… Была, когда-то.

— Что же ты, Сережа, не ласков… — угрожающе проскребла ногтями по деревянной двери, на пробу дернула — не сильно, а то не дай боги еще откроется. — Не привечаешь суженую свою… Или не люба уже? А коли не люба, так зачем серьги мои взял?

— Не брал я ничего! — судя по интонациям, писатель был близок к истерике. Я зловеще ухмыльнулась.

— Врешь, Сережа! — откровенно прорычала я, дергая дверь. Та не поддавалась, но я была настойчива. — Чую золото свое! Чую!

Дверь затряслась от моих усилий, но не поддавалась, заставив всерьез задуматься о дальнейших действиях, но тут в разыгравшуюся на фоне могил драму включился третий актер, после чего жанр сменился:

— Алиса Архиповна… Могу я вас отвлечь от этого, несомненно, важного занятия? — предельно любезно раздалось за спиной.

Я вжала голову в плечи и попыталась локтем стереть с лица гуашь. К сожалению, она пристала намертво.

— Конечно, участковый… — обреченно пробормотала, разворачиваясь к нему лицом. Ей богу, уж лучше б я реального мертвеца встретила…