Домовой

Глава 7

Наверное, это где-то в подкорке записано, что для любого важного дела требуется вставать ни свет ни заря. Только я закрыла глаза, как меня тут же разбудили. Уже одетый Гришка едва не приплясывал от нетерпения и явно тяготился моим сонным состоянием, два раза сняв и надев куртку и проверив трижды собранные сумки.

— Алис-са! — с явными шипящими интонациями торопил он, пока я собиралась и завтракала. — Ну сколько можно?

— Куда ты так торопишься? — зевнула я. Состояние было какое-то непривычное — словно я не спала, а шаталась неизвестно где и теперь очнулась. В глаза будто песка насыпали. В пять тура мне казалось несусветной глупостью тащиться в лес. Странно для меня, но факт.

Наконец, сдавшись под напором парня, я вышла следом за ним в темноту. На улице только-только начало светать — солнце еще не вставало, но небо уже едва заметно выцвело, воздух стал серо-прозрачным, позволяя различить то, что без волчьего зрения раньше заметно не было и предметы приобрели четкие чернильно-черные очертания.

Поселок еще спал, даже собаки и те не гавкали, улицы были пустынны и потому звук работающего снегохода казался особенно громким.

Зябко ежась — хотя холодно не было — я села позади Гришки и уткнулась ему в плечо, пробормотав прежде, чем мотор взревел:

— Можно подумать, от нашего шума все зверье не разбежалось. Какая разница, приедем мы в шесть утра или в десять?!

Выехав за поселок, мы напрямки выскочили на трассу и уже оттуда — привычно соскочили на проселочную дорогу. Места были знакомы — мы ездили тут летом, когда мне понадобился камень для печки, поэтому я слегка взбодрилась, заинтересованно высунув нос из парки. Дорога была накатанной — две линии от полозьев угадывались без труда и снегоход без проблем следовал по проторенной дороге прямиком к летней сторожке Стаса. Теперь там временно обретался незнакомый мне Захар — когда мы подъехали, его снегоход уже стоял под навесом, хотя и присыпанный недавно прошедшим снегом. В доме тоже холодно — никто не топил печь несколько дней, заготовленные дрова лежали рядом, в ящике, а на одном из стульев небрежно брошенная, висела мужская куртка.

— Он уже с неделю на трассе с полицейскими дежурит, — пояснил Гришка на мой удивленный взгляд. Мы затащили вещи внутрь и переоделись. — Они каждый год облавы устраивают, там на семьдесят втором километре еще одна сторожка. Так что вряд ли пересечемся, зря Стас ему звонил…

— Караулила лиса курятник, да медведь стену проломил, — ехидно прокомментировала я, просовывая голову в горловину свитера — колючего, но теплого.

— Позволить местным охотиться проще, чем нанимать специальные бригады для сокращения популяций, — пожал плечами Гришка. — Еще в советские времена, мне батя рассказывал, решили гайки закрутить. Ну, пару человек посадили, конечно, не без этого. Народ у нас и сейчас-то дикий, город далеко, цивилизации почти никакой, а тогда совсем… Дорогу-то уже в девяностые проложили…

Он еще раз проверил ружье, скептически посмотрел на меня и, вздохнув, вытащил из-за пояса штанов нож. Я не слишком довольно его взяла. Обращаться с оружием я не умела и до сих пор всегда обходилась когтями. Но теперь выхода не было. Слушая Гришку вполуха, я закрепила ножны на бедре.

— … Поначалу возмущались сильно, потом пакостить начали — то воды в бензобак зальют, то собак потравят, — продолжал между тем Гришка. Одевшись, мы снова вышли на улицу, где уже совсем рассвело. Понизу, под деревьями еще пряталась мгла, но небо впервые за несколько дней сияло пронзительно-голубым. — Но в лесничестве, конечно, тоже терпеть это не стали — и пошло-поехало. Такая тут заварушка приключилась, чуть не гражданская война. Говорят, где-то даже блиндаж в лесу остался — он, правда, еще от немцев, но тогда наши его быстро оприходовали, чтоб, значит, от лесников прятаться. Почти год так прошел, а к лету начали плоды пожинать — без охотников зверью вольготно жилось, так волки с кабанами так расплодились, что спасу не было! Тех, кто в блиндаж ушел, говорят, так и не нашли, а лесничеству пришлось охотников нанимать, чтобы самих не сожрали. Местные конечно, им это до сих пор вспоминают, так что…

В лесу снежный наст был еще меньше, чем в заметенных снегом полях: кое-где нет-нет да проглядывали рыжие пожухлые листья, ковром укрывавшие землю, так что лыжи мы брать не стали — возни много, а толку мало. Пошли пешком. Сначала вдоль дороги в сторону каменоломен, а оттуда свернули на запад, оставив солнце за спиной. День был безветренный, солнечный и в светлом березовом лесу стоял оглушительный сорочий треск, перемежавшийся то кукушкиным перекликом, то дробным стуком дятлов. От этой бурной активности вниз с отяжелевших веток то и дело сыпался снег, мешая мне прислушиваться.

— Я вот что думаю, если на кабана до вечера не наткнемся, пойдем к болотам, там повдоль всегда зайцев много, — рассуждал Гришка. — Осинник, молодняк — лет десять назад там пожар был, торфянник горел…

Я равнодушно кивнула — заяц так заяц, кабан так кабан, лишь бы перекинуться.

Было бы хорошо, если бы Гришка еще не путался под ногами. К счастью, когда мое терпение начало иссякать, он выдохся и надолго замолк, лишь уважительно поглядывая, когда я находила новые цепочки следов. Кабаны тут водились, но уже давно — все следы были старые, глубоко осевшие в стаявший снег и уже полностью выветрились. Чем глубже мы заходили, тем более странным мне это казалось. Попадались и волчьи отпечатки, — они вызвали заметную нервозность у Гришки, но совершенно не тронули меня. Старые, все — старые, как минимум двухнедельной давности и все устремлены в одну сторону — дальше на запад, глубже в заповедник.

Мы следовали за ними до самого вечера. Лес к этому времени уже значительно изменился: светлый березняк сменился смешанным, с густым подлеском из кустов боярышника и молодой поросли деревьев. Да и пахло здесь по-другому. Восточная окраина заповедника была выше: горы уходили на юго-восток, а здесь, на западе, словно бы впадина. Потому и пахло уже не сухой берестой и прелыми листьями, а влагой — тяжелой, плотной, с отчетливой примесью гниения.

— Дальше не пойдем, — как только начало темнеть, Гришка меня остановил и кивнул на небольшую полянку в стороне от нашего пути. — Пошли, здесь охотники всегда запасы дров оставляют, шалаш в прошлом году стоял…

И действительно — опираясь на густую стену кустарника, стоял небольшой шалаш — как раз двоим поместиться. Прямо напротив входа сложено кострище — на выложенной камнем площадке лежали дрова и хворост.

— Здесь и переночуем, — решительно сбросив рюкзак, постановил Гришка, тут же занявшись разведением костра.

Пристроив сумку в шалаше, я решила не болтаться у него под носом и заодно проверить периметр. Местность мне не нравилась. Я это поняла еще летом, однажды усвоенный урок повторять не любила и не думала, что когда-нибудь меня снова занесет в заповедник. Не знаю, может быть, дело в моей оборотничьей сущности, которую никак не может принять местный лес, а может я просто не любила открытые пространства, где не спрятаться, не укрыться. Все-таки хочется думать, что человеческого во мне больше, чем звериного. В последнее время так уж точно.

Досадливо пнув подвернувшуюся под ноги ветку, я повернула обратно. Темнело быстро — небо еще светлое, с легким опаловым оттенком, а под деревьями уже залегли быстро удлиняющиеся тени. Да и холод опускался стремительно — как всегда в феврале. Охота поначалу раззадорила меня — нюх обострился, подушечки пальцев зудели в предвкушении, но чем дальше мы заходили, тем очевиднее становилось, что зверья тут нет.

— Ты бы не бродила впотьмах, — заметив меня, Гришка заметно расслабился. Он уже успел разжечь костер и подвесить над огнем небольшой закопченый чайничек. По братски поделив хлеб и вареную курицу, мы подтащили к огню бревно и уселись на него, как на жердочку, прижавшись друг к другу боками. Темнота быстро сгущалась, ночь наполнялась шорохами, звуками, каких не услышишь днем. Я подавила желание погасить огонь и нырнуть в темноту, как в укрытие — сидевший рядом парень и так был слишком молчалив. Это неприятно контрастировало с его дневной разговорчивостью.

— Терпеть эти болота не могу, — неожиданно сказал Гришка, с треском разломив сухую ветку и бросив ее в костер. — Мы вроде еще не дошли, а дышать уже тяжело. Летом сюда даже Стас не суется — гнус, комары, испарения, да и тропу не сделаешь толком — земля ходит. Ты завтра далеко не отходи.

Я скептически фыркнула. Все равно, что сказать зайцу — не петляй, а то споткнешься.

— Не знаю я, как у вас там все устроено… — выразительно глянул на меня друг. — А только места незнакомые. Я тут с самого детства, лучше любого обор…Что это было?

Оборвав себя на полуслове, он ощутимо вздрогнул и напрягся. Я услышала «это» еще раньше — осторожные шаги. Тихие, едва слышные даже оборотню, если бы не оглушительно хрустнувшая сухая ветка — этот звук и услышал Гришка.

Подтащив к себе ружье, он обеспокоенно вглядывался в темноту. Я наоборот — даже глаза закрыла, чтобы не мешали. Свет костра слепил, делал нас заметными, как на ладони. Огонь — это для людей. Они так чувствуют себя более защищенными. И в большинстве случаев с ночными тварями так оно и есть. Они не столько боятся света, сколько пожирающей силы пламени.

Но кто бы ни старался к нам подобраться, он не желал быть замеченным — подозрительных звуков больше не было слышно, а значит — либо нас боятся, либо нападать не собираются. И то и другое успокаивало. Я подергала человеческим носом, сетуя на его неприспособленность, но так ничего и не учуяла. В лесу запахов слишком много.

— Так никого нет, — постаравшись, чтобы голос мой звучал уверенно, сказала я. — Ветка на дереве обломилась от снега, вот и все.

— Тьфу, пропасть, — с облегчением выругался Гришка, садясь обратно на бревно. — Вечно здесь как на пороховой бочке… Не нравится мне это место. Наши бабы сюда даже за клюквой не ходят — боятся.

— А мы зачем сунулись? — вырвалось у меня. Парень чуть виновато, но с надеждой покосился на меня:

— Ну… Ты же вроде как своя… Я подумал, когда еще такой шанс выпадет? Зайцев там много, я бы Машке шапку сделал…

— Жадность — зло, — прокомментировала я и возмущенно полезла в шалаш. Своя… Надо же додуматься…

— Алиса… — донеслось от костра заискивающее. — А ты перекидываться не будешь?

Может и попробую… Когда ты заснешь, а то инфаркт хватит, к бесам.

— Нет.

Еле дождалась. Гришка еще долго сидел у костра, мялся, подкидывая в огонь поленья — словно хотел, чтобы тот до утра продержался. Наконец, когда время перевалило заполночь и затихли даже ночные твари, он шумно забрался в шалаш рядом со мной, выставив ноги наружу, поближе к костру.

Наверное, охотники здесь бывали довольно часто, потому что на пол были постелены деревянные подносы — из тех, что обычно используют для товаров в магазинах. Поэтому лежать на голой земле нам не пришлось, а завернувшись в спальник можно было и вовсе не думать о холоде. От костра шло ощутимое тепло. Я еще с полчаса лежала, дожидаясь, пока дыхание парня выровняется, станет глубоким — заснул. Прислушивалась к ночной жизни леса. Зимой она другая, более скрытная — незнакомому с ней человеку может и вовсе показаться, что лес замирает. Это не так. Жизнь продолжается — под пологом опавших листьев, примятой снегом травы, в норах и берлогах, в гнездах и дуплах. Тихое шуршание тут, треск ветки там, взмах тяжелых крыльев, мягкая поступь лап… Тягучий, переливчатый вой, растекшийся по верхушкам деревьев.

Осторожно и неслышно я вылезла из шалаша, затоптала последние языки пламени и, оставив в темноте ночи медленно тлеть угли, шагнула в сторону, растворяясь среди деревьев. Волки выли на поднявшуюся луну так, словно это была последняя луна в их жизни. Ее болезненно-желтый пористый круг висел над моей головой, расчерченный черными ветками деревьев. Словно вслушиваясь в грустную песню одиночества, вся окрестная живность затихла. Меня же наоборот потряхивало, переполняло тоскливым возбуждением. Я хотела бы оказаться рядом с ними, сидеть в стае, самозабвенно задрав башку и петь, петь… Или бежать, чувствуя, как пружинит под лапами земля, как ветер свистит в ушах, следовать за упоительным запахом свежей крови…

— А-а-ааууу!!!!..

Вы когда-нибудь пробовали выть на луну? Человеческим голосом?

Или, может быть, подвергались гипнозу, забывая себя настолько, что не осознавали кто вы и кем на самом деле являетесь?

Если так, то вам должно быть частично понятно, что я чувствовала, обнаружив себя на голой земле, в попытке почесать за ухом левой ногой.

Человеческой, чтоб все провалились, ногой! Человеческое ухо!

Черт возьми, что должно произойти со мной такого, чтобы я наконец перекинулась?!

Порывисто вскочив на ноги, я обиженно посмотрела на предательницу луну. Проще было злиться, чем признаться самой себе, что у меня большие, большие проблемы. Мой внутренний волк «перехватил управление», а я даже этого не заметила!

Проще злиться, чем позволить осознанию этого проникнуть в голову, потому что на самом деле… на самом деле теперь мне стало страшно.

Холодок, пробежавший по спине, я предпочла списать на ветер, раскачивающий вершины деревьев, а вовсе не на тот факт, что у меня, похоже, начиналось раздвоение личности.

Я могла не пускать эту мысль себе в голову, но это не решало проблемы. Кто я теперь? Человек или волк? И не превращусь ли однажды ночью в одно из тех чудовищ, только внешне похожих на людей, рыскающих по лесам, вырезающих в неуемной жажде крови целые деревни…

Паника накрыла меня так внезапно, что пришлось замереть на месте и, упершись ладонями в колени, глубоко дышать, пока черная пелена перед глазами не схлынула окончательно. Горло перехватывало от ужаса перед такой перспективой.

Это было плохой идеей — идти с Гришкой в лес. А если я засну и проснусь уже волком? Здесь нет стен, нет всех этих человеческих, приземленных атрибутов, позволяющих мне чувствовать себя человеком, здесь звериная половина сильнее… А он не сможет защититься.

Нужно уходить. Немедленно.

И оставить его одного?

Скрипнув зубами, я снова остановилась. Так, отставить панику. Скоро утро, уж днем-то я себя смогу контролировать? Ничего не случится. А как только мы вернемся, я позвоню Нике. Она что-нибудь придумает. Должна придумать.

Решительно развернувшись, я уже более спокойно отправилась к Гришке.

И все равно просидела остаток ночи у костра, подбрасывая в огонь новые и новые ветки и поленья. Теперь я, пожалуй, понимала, почему люди так стремятся к свету. Иногда он освещает не только темноту снаружи… Но и внутри.

Когда утром выспавшийся Гришка сонно выполз из шалаша, я уже успела разогреть банку тушенки с картошкой и заварить чай. Серое утро частично выгнало из меня ночные страхи, а все эти рутинные, человеческие в самой основе действия позволяли и впрямь чувствовать себя… человеком.

Поэтому если парень и заметил следы усталости на моем лице, то ничего не сказал.

Ночью поднялся ветер, нагнав тучи, и потому сегодня мы шли под мелким, но непрекращающимся снежком. Колючий, больше похожий на осколки льда, он быстро таял на наших куртках, так что к обеду те отяжелели от висевшей в воздухе влаги, тем более, что мы все ближе подходили к болотам. Те уже начали оттаивать, а может просто не замерзали, — к запаху гнили добавились пары сероводорода и горелого дерева. Пожар и правда был силен — даже сейчас, спустя десяток лет, это чувствовалось. Среди молодой, но чахлой поросли осин и остролистных невысоких кустов багульника темнели черные изломанные молнии сгоревших деревьев и изредка — голубики. Черные ссохшиеся ягоды частью осыпались на снег, остальное, видимо, склевали птицы.

Или зайцы.

От ударившего в нос звериного запаха я даже покачнулась. Вцепилась в рукав Гришкиной куртки, останавливая его и молча указала дальше и левее.

— Не вижу, — отозвался он, нахмурившись.

В ту же секунду заяц, вспугнутый звуком человеческого голоса, сиганул, петляя между деревьями — только его и видели.

— Балбес! — с чувством сказала я, отвешивая парню подзатыльник.

— Предупреждать надо, — возмущенно отозвался тот, снимая с плеча чехол с ружьем. — Ну и зрение у тебя…

Я не стала его разубеждать. Зрение тут было абсолютно ни при чем. Я могла вовсе закрыть глаза и то сказала бы, что над моей головой на одной из веток сидит белка — ее запах мой нос ощущал как нечто осязаемое, одновременно видимое и плотное. Не знаю, может, у оборотней помимо пяти основных есть еще и пресловутое шестое чувство — никто ведь не проводил над нами медицинских экспериментов… И слава богу.

А на счет зайцев Гришка был прав. За остаток дня мы успели настрелять еще шесть штук — и теперь тушки висели в мешке за спиной у… меня. Не мучаясь угрызениями совести, Гришка пользовался оборотничьей силой с непосредственностью ребенка, свято уверенного, что маме не тяжело таскать все его игрушки.

Странным образом это не злило меня. Даже наоборот — я чувствовала себя больше человеком, чем когда-либо. Вероятно, примерно то же самое ощущают домашние собаки — вроде и зверь, и клыки, когти… но не применять же их, когда хозяйский детеныш треплет тебя за уши?

Единственное, что меня беспокоило, так это запах крови, от которого обильно выделялась слюна. Стоило больших усилий не вцепиться человеческими зубами прямо в одну из заячьих тушек — даже несмотря на то, что сырое мясо я старалась никогда не есть. Человеческая половина во мне всегда была сильнее. До сих пор.

Поэтому, когда начало темнеть, я перехватила рукой ствол ружья и твердо сказала:

— Возвращаемся.

— Ладно, — неохотно протянул Гришка. И покосился на мешок: — А может, еще парочку? На шубу, конечно, не хватит, но…

— Домой.

До темноты мы успели добраться обратно в лагерь, где утром оставили запасы дров и провизии — чтобы не таскаться с тяжелыми сумками. Поэтому, быстро поужинав, уже при свете костра сняли шкуры, разделали туши и, закопав мешок с мясом в снег, с трудом собранный по округе, уже под утро легли спать.

Не то от недосыпа в прошлую ночь, не то от усталости, но о своей звериной сущности я почти не вспоминала — не до того было.

Обратный путь до сторожки занял совсем немного времени — оттуда мы шли, загнув по следам изрядный крюк, а обратно уже двигались напрямую и гораздо быстрее, поэтому уже к четырем часам заходили в дом.

— Ну что, отдохнем немного и в обратную дорогу? — оптимистично спросил повеселевший Гришка. Добытое мясо не столько спасало его от голодной смерти (было бы того мяса — февраль подходил к концу, у зайцев вот-вот должен был начаться гон, а там и охоте конец), сколько поднимало самооценку — и повышало котировку акций в глазах Даши. — Тебе шкуры нужны?

— Забирай уж, — фыркнула я. — Отдашь мне две тушки, и хватит…

— Ну, как знаешь, — не стал настаивать он.

Захар так в сторожку и не возвращался — с нашего последнего визита все осталось на своих местах, так что мы доели остатки провизии, убрали за собой и засобирались в путь. Я посматривала на бледный диск солнца, едва пробивавшийся из-за обложных туч и в конце концов предложила:

— Может, по старой дороге поедем сразу в деревню? А то только к темноте доберемся…

Гришка поскреб отросший подбородок — вот же привычку завел! — посмотрел на небо, на снегоход — видно, прикидывал, проедем мы там или нет — и согласился.

Дорогой, прямо скажем, это назвать можно было весьма условно. Ей и в летнее-то время никто не пользовался (я подозревала, что там устроил себе лежбище один из поповских вурдалаков, но теперь их можно уже не опасаться), а по зимнему так и вовсе. Грейдер чистил только асфальтированную трассу, местные слушались советов лесничего, поэтому даже ни единого следа лыжни я не увидела. И не учуяла — что, впрочем, неудивительно, поскольку за спиной у меня болтался мешок с заячьими тушами и запах мертвой плоти, крови и звериной шерсти перебивал все остальное, уступая разве что парам бензина, которые активно выбрасывал в воздух старенький снегоход Гришки.

Поэтому, когда мир внезапно тряхнуло и перевернуло с ног на голову, я отреагировала скорее на инстинктах, нежели что-то осознав — извернулась в полете и приземлилась на лапы… Точнее, планировала. Но человеческая ипостась и проклятый мешок за плечами не дали мне это сделать и в результате я кубарем полетела со снегохода, звучно впечаталась в ближайшую березу и упала лицом в снег.

— Алиса…

Понадобилось довольно много времени, чтобы понять где я, что я и как я. Сверху давил мешок, отчего в первую секунду мне с паникой подумалось — спина! Переломила к бесам… Но нет — руки шевелились, одна даже без боли, голова, вроде бы, тоже.

— Ты как?

Гришке повезло больше — он кувыркнулся головой вперед, на нетронутый снежный наст, а снегоход разбило о соседнюю со мной березу. После оглушительного финального рева в лесу повисла звенящая тишина, в которой Гришкино кряхтение прозвучало очень громко. Решившись, я встала на карачки и взвыла — при падении одна рука попала в просвет между двумя сросшимися березами и так там и застряла, а когда я попыталась подняться, плечо отдалось адской болью. Вывихнула. Ну, хоть не оторвала.

Зарычав сквозь зубы, я высвободила руку и встала, покачиваясь — в голове от удара все еще звенело. Шатаясь, добрела до Гришки.

— Ничего не сломано? — спросила уже более внятно, подавая ему здоровую руку.

— Да вроде бы… — ошеломленно отозвался он, садясь. И тут же посмотрел на меня: — Что это было?!

Мы синхронно обернулись, осматривая место предполагаемой катастрофы. Заметив что-то темное, торчавшее из-под снега, я шагнула ближе. Присела на корточки, поморщившись от боли в плече, разворошила здоровой рукой и брезгливо подняла в воздух:

— Звони-ка ты участковому…

Позади раздался звук, однозначно говоривший, что Гришкин желудок оказался более восприимчив к оторванным человеческим кистям. Из-под снега торчала и остальная часть тела — наверное, мы зацепили руку полозьями, вот и дернуло…

Я флегматично осмотрела то, что было доступно — синюшная мужская конечность была изрядно пожевана. Покосившись на согнувшегося у кустов Гришку, деловито обнюхала. Страха не было — чего бояться, если труп тут как минимум с осени лежит? Кто бы его не убил, он давно уже отсюда убрался… Фу! Гадость…

С отвращением отбросив находку, я зажала нос рукавом парки и на всякий случай задышала ртом. Я была права — вурдалак. И судя по запаху — именно тот, из экспериментальных образцов отца Дмитрия. Эту вонь я ни за что не забуду… То-то участковый обрадуется! Очередной висяк на его голову…

Представив себе выражение лица Алексея Михайловича, я нервно хихикнула.

— Связи нет, — хрипло просветил Гришка, возвращаясь ко мне. Он был бледный, всколоченный, с выступившей испариной на лбу и дикими глазами с расширенными зрачками. Шок.

Я посмотрела на небо, на низко висевшее солнце, сумрак среди деревьев и вздохнула, поднимаясь:

— Думаю, тело отсюда все равно никуда не денется. Возьмем с собой доказательство…

В деревню мы вошли уже в темноте. Может, и хорошо, потому что увидь нас кто-нибудь в таком виде, то без паники бы точно не обошлось. После более подробного осмотра выяснилось, что я отделалась только вывихнутой рукой, ссадинами и порезом на лбу, который, впрочем, уже подсох. Зато парка такого издевательства не выдержала и теперь выглядела так, будто ее драли собаки. Гришка смотрелся ничуть не лучше, так что компанию мы составляли колоритную: всклокоченные, в крови, Гришка с ружьем за плечом, а я с завернутой в полиэтиленовый пакет замороженной рукой. Мешок с зайцами я бросила на дороге — нести его с вывихнутым плечом было выше моих сил, а Гришка бы такой вес не осилил. То есть в нормальном состоянии может быть, но оказалось, что друг весьма впечатлительно отнесся к нашей небольшой аварии. Я же ощущала себя немного странно: после выброса адреналина меня сначала потряхивало, а потом наступило вялое онемение. Я тупо переставляла ноги, сосредоточившись на этих машинальных движениях. И даже боль в плече от этого невольного гипноза немного уменьшилась. Гришка вправить не решился, а регенерация не могла начаться, пока сустав не будет возвращен на его законное место, так что к тому моменту, как мы добрались до дома участкового, я сама себе напоминала зомби: медленные, нарочито осторожные движения, серо-зеленая расцветка лица, стеклянный взгляд. И чужая конечность в пакете.

Ее-то в первую очередь участковый и заметил.

Мы застали его за ужином — на столе расположилась сковородка жареной картошки с одурительно пахнущими шкварками, тарелка с одиноким надкусанным огурцом и большая кружка курящегося дымком чая.

После секундного замешательства глаза участкового не столько испуганно, сколько удивленно расширились и прикипели к моей правой руке, в которой я держала трофей.

— Можете не верить, но я правда здесь ни при чем, — вздохнула я и, брякнув пакет на ближайший стул, оставила Гришку отчитываться, а сама обошла дом кругом, понадеявшись, что Глаша еще не ушла. Зря надеялась — фельдшерский пункт был закрыт на замок.

— Я ее вызвал, — едва я вошла обратно в дом, Алексей Михайлович — уже в форменных брюках и рубашке на одном рукаве (второй, так и не надетый, болтался сзади, пока он метался по кухне) усадил меня на стул, перехватив за подбородок, посмотрел в глаза и недовольно цыкнув, куда-то ушел. Вернулся уже с банкой меда, малинового варенья и бутылкой водки.

Оказавшись в тепле, я начала медленно оттаивать. Шок, как выяснилось, был не только у Гришки — пока мы шли сюда, я этого не чувствовала, зато теперь плечо начало дергать так, словно его волки грызли, да и шум в голове усилился. Поэтому я постаралась вообще не шевелиться, только отстраненно наблюдая, как участковый одевается и, продолжая расспрашивать Гришку, смешивает в кружке с чаем свой коктейль Молотова.

— Не уверена, что стоит это пить, — скептически отозвалась, но протянутую кружку приняла и под суровым взглядом сделала глоток. Нечто очень горячее и очень сладкое, пахнущее летним лугом и полынной горечью пронеслось по пищеводу и упало в желудок, взорвавшись там, как маленькая нейтронная бомба и выбросило в вены целую огненную бурю. Я мгновенно согрелась, в голове прояснилось.

— То-то же, — фыркнул Алексей Михайлович, улыбнувшись краешком губ.

Через пару минут пришла Глаша — увидев нашу компанию, она даже не удивилась, только ворчала, уводя меня к себе:

— Вечно вы вдвоем в истории влипаете… Теперь-то что случилось?

Я коротко рассказала, опустив причину аварии. Ей, конечно, скорее всего, все равно расскажут — куда-то ведь надо труп привезти, не оставлять же его в лесу? Но лучше, если это сделает Алексей Михайлович.

— Рюмку налить? Для анестезии, — деловито уточнила женщина, срезав с меня парку и кофту. Рука радовала веселенькой синюшной расцветкой, заметно опухла, но пальцы кое-как двигались.

Я только мотнула головой и прикрыла глаза, когда ее прохладные пальцы опустились мне на лопатку.

Ять!

Рывок был точным, быстрым и правильным во всех отношениях. Но приятнее от этого не стал. Лязгнув зубами, я сдержала рвущийся наружу рык, мученически возвела глаза к потолку, пережидая вспышку боли. Та быстро отступала.

— Завтра зайди, заново перетяну, — предупредила Глаша, перебинтовывая меня.

Не говорить же ей, что уже к утру от вывиха не останется и следа…

Когда я вернулась в дом участкового, они с Гришкой уже рассматривали руку и, синхронно повернувшись ко мне, скептически скривились.

— На себя посмотри, — уязвленно заметила я, проходя мимо зеркала и намеренно его игнорируя. И так знаю: волосы дыбом, глаза шальные, бледная, как смерть. — А можно мне еще одну дозу вашего зелья, а, участковый?

— Может, лучше снотворного? — недовольно отозвался он, но, вздохнув, отправился за малиной и медом — банка с водкой так и стояла на столе. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них на нее покусился, скорее, попросту забыли убрать, увлекшись новой игрушкой — человеческой рукой.

При свете лампы, уже начавшая оттаивать, выглядела она еще менее презентабельно, чем в лесу, а пахла и того хуже. Сунувшись было рассмотреть ее поближе, я отшатнулась назад и уже из дальнего угла прогнусавила:

— Меня, конечно, никто не спрашивал, но трупу не меньше полугода и я могу точно сказать, что съели его те твари, которых выводил отец Дмитрий.

Алексей Михайлович обреченно прикрыл глаза. Видно было, что ему есть, что сказать на этот счет, и в мой адрес в том числе, но он сдержался и только спросил, обращаясь к Гришке:

— Думаешь, приезжий? Из наших мужиков, вроде, больше никто не пропадал… Завтра надо будет съездить, забрать, а как снег сойдет, то экспертизу заказать в городе… Алиса Архиповна, я вижу выражение вашего лица, но повторяю, в объяснительной фраза «сожрали вурдалаки» звучит как просьба об отставке!

Я притихла. Ладно, если ему так спокойнее-удобнее, пусть заказывает свою экспертизу, лишь бы не злился.

Пока мужчины тихо переговаривались за столом, я, не зная, чем себя занять и не решаясь уйти, слонялась по комнате, потом, покосившись на участкового, зашла в спальню и села на кровать — в маленькой уютной комнатке вдоль стен тянулись батареи и потому было теплее всего. Там я и осталась, растянувшись на колючем покрывале с чувством, словно внезапно вернулась домой. Окруженная знакомым мужским запахом, разморенная теплом, убаюканная тихими голосами на кухне.