Домовой

Глава 13

Знаете, я довольно часто получала травмы. Разной степени тяжести — и иногда даже такие, от которых валялась в забытьи несколько часов. В конце концов, с уровнем моей регенерации это никогда не было проблемой. А когда тебе приходится чуть ли не каждый день по собственному желанию выворачиваться наизнанку, к боли ты начинаешь относиться весьма философски.

Оказывается, я просто не знала что такое настоящая боль. Боль, от которой есть спасение только в одном — смерти. Когда ты начинаешь желать ее, ждать ее, как близкую подругу.

— Обойдешься! — голос Ники однажды ворвался в мое плавающее где-то в предсмертных водах сознание и тут же померк, словно не сумев пробиться сквозь тьму, что меня окружала. Я погрузилась в блаженное забытье, с радостью устремившись в ничто.

И снова мне не дали уйти — что-то дернуло назад, возвращая на секунду все ощущения: вместе со свирепой болью, вгрызавшейся в каждую клеточку тела, я увидела склонившихся надо мной людей. И нелюдей.

И равнодушно подумала: не успеют.

Успели.

Когда я открыла глаза в следующий раз, ощущения были такие, словно меня пережевали, а потом выплюнули и неловко склеили кусочки. То есть, вполне терпимые — для оборотня.

Пошевелиться я не могла, оставалось только тупо разглядывать потолок — белый, обычный — и слушать пиканье медицинских приборов. Нюх, как ни странно, меня слушался, так что больничные запахи я уловила без труда.

Как и запах родного существа.

— Очнулась? — Никино лицо возникло на периферии. Бледная, с синеватыми кругами под глазами, осунувшаяся, она выглядела, пожалуй, лет на пятьдесят самого запойного образа жизни. — Говорить даже не пытайся! Лежи…

Как будто у меня был выбор — даже движение глаз утомило настолько, что после этого я отключилась на неопределенное время.

Так прошла, наверное, пара недель. Четырнадцать дней, больше половины из которых я не помнила, поскольку лежала без сознания. Четырнадцать дней, наполненных постоянным присутствием сестры. Чем лучше становилось мне, тем хуже она выглядела.

— Может, тебе рядом лечь? — к концу второй недели я уже могла говорить. Мало, слабо, но все же.

— Чтобы ты опять попыталась умереть? — бросив на меня исполненный свирепого обещания взгляд, она снова уткнулась в книгу. Названия я не видела — шея меня не слушалась. Как оказалось, изначально она вообще была сломана, точнее — перегрызена… В общем-то, проще было сказать, что во мне осталось целого — правая рука и сердце. Все остальное в данный момент было замотано бинтами, обернуто гипсом и зафиксировано корсетами. И неимоверно чесалось.

Поэтому крыть мне было нечем — я тоскливо уставилась в потолок, ожидая, когда вернется Гришка. Или хотя бы участковый — хотя встречи с ним были еще более мучительны, чем общение с сестрицей. Наделенный гипертрофированным чувством ответственности, он обвинял во всем себя. В каком-то смысле это было так — жена, хоть и бывшая, но его, он прохлопал ушами в прошлый раз и в этот тоже ее не заподозрил, пока она его по голове скалкой не погладила.

Но если честно, обвинять его всерьез у меня не получалось. Думаю, он все же ее любил — а часто ли мы подозреваем любимых в чем-то ужасном?

Да и я тоже хороша — нашла, с кем связаться… Равнодушное, безучастное лицо Стаса до сих пор стояло у меня перед глазами. Теперь в глаза людям смотреть стыдно…

Хорошо хоть, решилось все без лишних трупов — к тому времени, как участковый с Гришкой добрались до деревни, Даша уже позвонила в полицию. Наученные горьким опытом, те сразу прислали опергруппу, не обошлось и без ФСБшников — в общем, деревня снова стояла на ушах. На мои поиски снарядили команду, но нашел Алексей Михайлович, которому одна беспокойная куница едва не отгрызла ухо. Марина со Стасом в это время спокойно собрали вещи и смотались в город. А уже здесь в дело вступила Ника. Созвала стаю (после чего из обычной больницы, где меня уже везли в морг, меня перевели в частную клинику, где лечили как оборотня, а не как человека) и те за пару часов доставили беглецов прямо к зданию полицейского управления. Теперь участковый большую часть времени проводил именно там, строча отчеты, формируя дело и записывая показания.

— А доказательства? — выслушав в несколько приемов сбивчивый рассказ сестры, без особой надежды спросила я. — Он не сможет доказать, что они замешаны в краже рубинов. Разве что в похищении.

— Они признались, — деланно пожала плечами Ника, отводя глаза.

— Добровольно? — въедливо уточнила я.

— Практически, — хмыкнула ведьма. И я в кои-то веки предпочла не знать методы ее убеждения. Главное, что участковый наконец-то сможет объяснить все человеческим образом, не приплетая всякую, по его словам, «чертовщину». Вот он, наверное, счастлив.

— А что с хозяином? — в отличие от него, меня больше беспокоила сверхъестественная сторона вопроса. — Стас… Стас сказал — «хозяин леса». Что это еще за дрянь? Чего нам теперь ждать?

— Понятия не имею, — призналась Ника. — Но никаких вселенских катастроф не случилось, так что, думаю, время еще есть. Гришка обещал порыться в вещичках лесничего, если что-то найдет, то позвонит.

— А его дом не опечатали? — опешила я. И тут же поняла, какой глупый вопрос задала. Ну конечно, когда это Гришке мешало? Поди, рубины искал. Зар-раза, хоть бы они не все успели продать! Насколько я знала, стая благотворительностью не страдала и расплачиваться за пребывание в клинике мне все же придется.

— Не беспокойся об этом, — на робкий вопрос сестрица только отмахнулась. — Нашла о чем думать! Ты выкарабкайся сначала, а потом уже решать будем…

Легко сказать — выкарабкайся. Несмотря на то, что в себя я пришла, вернуться в деревню смогла только в середине июня. Лето было в разгаре: трава, деревья — все буйно зеленело; ослепительно-синее небо кружилось над головой, тополиный пух забивал нос, от жары млели мухи, а молоденькие девчонки обрезали джинсовые шортики под самое не хочу, а я… Я, кутаясь в шерстяное одеяло, медленно и осторожно забиралась в отцовскую машину — ржавую копейку, с трудом реанимированную Никой.

Собственно сестрица сидела рядом — нервно барабанила пальцами по рулю, пыталась руками изгнать спертый воздух из машины, вздыхала, вспоминая свою красавицу-иномарку, которую пришлось сдать на лом и все деньги отдать стае.

— Одни убытки с тобой, — фыркала она сокрушенно. Конечно, это тебе не продавцам в магазине головы дурить, оборотни на кукольное личико не поведутся.

Я тяжело упала на заднее сиденье и постаралась не дышать. Несмотря на то, что я была рада наконец вернуться в деревню и сама была инициатором поездки, она обещала быть непростой. Бензин, выхлопные газы, пыль, старая подгнившая кожа — все смешалось в гремучий коктейль, который мои легкие принимать отказывались.

— Я все верну.

— Как же, — проворчала Ника, с трудом заводя двигатель.

Чихая и кашляя, мы добрались до деревни за два с половиной часа — мучение для любящей скорость сестрицы и убийство для моего чувствительного носа. Поэтому, когда аккурат напротив кладбища копейка дернулась, особенно громко взревела и окончательно испустила дух, я поскорее вывалилась наружу, дыша полным ртом.

— Все, — сделала вывод Ника, даже не пытаясь открыть капот, из-под которого валил густой дым. — Хана. Погоди, я за Гришкой схожу, он приедет…

— Не надо! — тут же отказалась я. — Оставь… Сами дойдем.

Ну и дошли — уже затемно. Сначала долго сидели на горячем от солнца багажнике: я, закрыв глаза, расслаблялась, впитывая каждой клеточкой тела знакомые места. Пряный, чуть горьковатый от полыни воздух, комариный писк, поднимающийся из оврага туман, запах растопленных печей и мычание возвращавшихся с пастбища коров проникали в меня, вытесняя все, чем я успела пропитаться в городе. Мне казалось кощунственным входить в дом пропитанной чужими запахами. Все эти месяцы Гришка исправно следил за домом: кормил животин, включая кота и куницу, изредка протапливал печь, косил траву во дворе, но мне все равно было боязно возвращаться. Неловко идти по улицам, зная, что участковый с Гришкой постарались рассказать всем и каждому, что я, сбежав от Стаса, умудрилась навернуться в овраг и переломать себе все кости.

Поэтому в деревню мы вошли, только когда солнце начало зачерпывать краем горизонт и все разбрелись по домам.

В доме участкового света не было — что меня расстроило и обрадовало одновременно. Они с Гришкой часто бывали в клинике, а затем и у нас дома, но никогда — порознь. И по большей части Алексей Михайлович молчаливым истуканом застревал на пороге.

Зато мои окна светились уютными желтыми пятнами.

— У тебя что там, кто-то живет? — удивилась Ника. И, видя мое недоумение, подобрала с земли палку: — На всякий случай.

Несмело тронув чуть скрипнувшую калитку, я вошла во двор. Одновременно хлопнула входная дверь, на крыльцо выбежал человек. Уже стемнело, но острый волчий нюх безошибочно подсказал: свои.

— И-и-и-и-и-и!!! — завизжала Машка, спущенной с предохранителя торпедой врезаясь в меня и сжимая в медвежьих объятиях: — А я знала, знала, что ты вернешься!!!

Чувствуя, что еще немного и едва сросшиеся кости снова разойдутся, я забилась, пытаясь освободиться:

— Ма… Маня… Отпусти… Что ты здесь делаешь?

— Как — что? — искренне удивилась девица, хватая меня за руку и утаскивая в дом. Ника, строя рожи, поплелась следом. — Охраняю! А то желающих тут… Много было.

Как выяснилось, узнав о моем отсутствии (с перспективой безвременной кончины), деревенские решили, что добро пропадать не должно и, воспользовавшись отсутствием участкового, попытались растащить мои вещички по закромам. Прежде, чем я начала злиться, Машка, гордо задрав нос, заявила:

— Токмо я им и на порог не дала ступить! Так ухватом приложила…

— Ты хоть никого не убила? — со вздохом спросила я, падая на стул и закрывая глаза. На первый взгляд все было как обычно — те же пучки трав по стенам, дрова у печи, свеча на столе, даже запах был почти как мой — проводя здесь столько времени, девчонка давно перестала восприниматься как нечто чужое.

Все было родное и…

— Не! — отмахнулась Машка, шустрой белкой спускаясь в подпол и выбираясь оттуда с кружкой остро пахнущего хлебом кваса. — Держи! Сама делала…

— Маня… — я растроганно шмыгнула носом и уткнулась в кружку, сдерживая слезы. — Спасибо!

Ника смотрела-смотрела на этот концерт, и выдала:

— Вот теперь я верю, что тебе здесь лучше.

Мы еще долго сидели втроем, попивая свежий квас и выуживая из Машки последние новости. Они сыпались из нее как горох из дырявого мешка, но слишком бессистемно:

— А мы уже церковь почти достроили, отец Пантелеймон рабочих из города привез, потому как венчаться надо в Церкви обязательно. И я согласилась, а чего мне, деньга лишняя что ли? Только Афоня все время злится, что я неловкая, поэтому на меня жалуется, но Гриша сказал, что он с ним беседу проведет, чтобы тот не обижал меня. Он и костюм уже купил, только о чем-то с отцом Пантелеймоном все время шушукается, и меня прогоняет…

— Кто венчается? — с трудом расчленив бесконечный словарный поток на составляющие, я вклинилась, воспользовавшись тем, что Маня набила полный рот домашними сухарями.

— Грифа же!

И молчал, зараза!

— Ну это они осенью хотят, когда церковь достроят, — уточнила Машка, потроша сушеного речного карася. Очевидно, пока меня не было, она не только тут охраняла, но и обжилась.

— А ты тут при чем? — я пошла дальше по списку.

— А меня приглядывать взяли. Свечки менять, пол вымыть, даже ящик церковный для пожертвований доверили, во! — Маня гордо продемонстрировала маленький ключик, висевший у нее на шее. В этот момент мне захотелось расцеловать отца Пантелеймона. — Только Афоня…

— Это еще кто?

Оказалось, Афоня — тот самый мелкий служка, что так мне не понравился. Мысленно сделав галочку напротив его имени, я пообещала себе обязательно площадь посетить и мозги мальчишке вправить. Машку обижать не позволю!

Вызнав таким образом все деревенские сплетни, уже под утро мы легли спать — я с Никой на кровати, Машка — на печи.

— Только можно я завтра к бабке вернусь? — уже сквозь сон пробормотала она виновато. — Жалко, старую, куда она без меня?..

Под утро мне стало жарко. Поди ж ты — до сих пор, едва начав вставать с больничной койки, я все время мерзла. Проклятая слабость никак не оставляла, голова то и дело кружилась, а озноб пробирал до костей. Поэтому Ника, зная об этой особенности, с вечера подбросила дров в печь, несмотря на то, что на улице стояла жара.

И вот теперь все спали, а я пыталась отодвинуться от раскаленной батареи. Поворочалась с боку на бок, разминая затекшие мышцы, покосилась на дрыхнущую без задних ног сестрицу и поняла, что сна не осталось ни в одном глазу.

Аккуратно перебравшись через Нику, я сползла на пол и, как была в одной тельняшке, так и вышла на улицу. Вспотевшую спину тут же обдало ветерком, голые ноги покрылись мурашками — летние ночи у нас, конечно, теплые, но не южные. Небо только-только начало сереть, впитывая краски ночи, как промокашка — чернила. В предрассветном сумраке я ненадолго замерла на крыльце, полной грудью вдыхая влажный, прохладный воздух. Даже птицы еще не проснулись — в лесу было тихо, куры спали на насестах, только жабы расквакались на берегу. По высокой траве вдоль забора — Гришка то ли не считал нужным ее косить, то ли ленился — прошла рябь, хотя ветра не было.

— Выходи, чую тебя, — тихо сказала я.

Куница высунула мордочку из своего укрытия, убедилась, что я по-прежнему стою на крыльце и, юрко скользнув меж реек забора, выбралась на дорогу. И замерла, словно дожидаясь.

— Иду, — смирившись, я вернулась в дом, натянула джинсы — комары тоже спать не собирались — и отправилась за ней, рассекая густой, низкий туман, как корабль — речные волны. Потревоженные моими неловкими движениями, вдоль дороги оглушительно застрекотали кузнечики.

Уже на полпути я поняла, куда меня ведут и поежилась. От темной воды парило, над поверхностью летали стрекозы и водомерки. Большую часть заводи покрывали кувшинки и танцующие в слабом течении водоросли. Я с трудом продралась через заросший камышом берег и остановилась у кромки воды, масляно набегавшей на сырую землю. Куница исчезла.

Не слишком уверенная в том, что делаю, я сунула руку в ледяную воду и поболтала кистью в качестве дверного звонка.

— Эй? Вы еще здесь?

Короткий, булькающий смешок разнесло над водой, вспугнув стрекоз. Вздрогнув, я на всякий случай отступила назад — знаю я этих русалок, опять потом неделю с простудой проваляюсь…

Пока я проводила рекогносцировку, кувшинки поплыли поближе а то, что я по глупости приняла за водоросли неожиданно поднялось в воде, неряшливо облепив зеленоватую голову.

— Ма благодарит тебя, — у самого берега, с плеском выбравшись на отмель, появилась еще одна русалка. Эта выглядела почти как человек — не то самая молодая, не то самая сильная. Во всяком случае, говорила она почти нормально. Я сделала еще один шаг назад. — Не бойся… Подойди за наградой.

— А может, вы ее на берегу оставите? — с надеждой спросила я, вызвав очередную порцию смешков.

— Подойди, ведьма, — улыбнувшись объеденными рыбами губами, русалка подняла из воды руку. На ладони темнела неряшливая горка камней.

— Только давайте без купания, — сдавшись, я неохотно сняла шлепки и ступила в ледяную воду. Ступни ощутили пружинистое песчаное дно. Мне насыпали полную горсть мокрой гальки в подол тельняшки, тут же пропитав ее вонючей речной тиной.

Вот тебе и благодарность от русалок — что мне теперь с этой гадостью делать? Хотя, стоп.

— Эй, эй, подождите! — прежде, чем они успели скрыться на глубине, я уже самостоятельно полезла в воду, боясь не успеть: — За что спасибо?

— Отец заснул, — не слишком внятно, наполовину из-под воды, пояснили русалки. — Спели колыбельную…

— Какой отец, какую, к чертям, колыбельную?! — опешила я, едва не выронив свое «богатство». Но поздно — вода вновь стала неподвижной. В сердцах стукнув по ней ладонью, я побрела к берегу, недовольно бурча: — И сколько уже можно повторять? Не ведьма я, не ведьма!!!

В дом я вернулась, когда солнце уже поднялось над горизонтом, оторвавшись от верхушек деревьев. Температура быстро поднималась — от утренней росы спустя полчаса не осталось и намека, а мошкара, кружившаяся во влажных испарениях чавкающих на дороге луж, отправилась искать укрытия в тени — лужи быстро покрылись коркой засохшей грязи. Алчно покосившись на лес, я все же не решилась на такую прогулку, не будучи уверена в собственных силах. Но хутор обошла, бдительно высматривая перемены: одним заброшенным домом стало больше (Даша, очевидно, окончательно перевезла все вещи в дом головы) и теперь на месте огорода колосились заросли лебеды пополам с крапивой. Из центра сиротливо торчала увенчанная дырявой шляпой макушка пугала; кроме того, разлившаяся по весне река оставила после себя небольшое болотце, откуда сейчас ощутимо веяло гнильцой. В остальном никаких перемен заметно не было — все та же пыльная дорога, сломанный ворот колодца в центре площади, молочные обрывки тумана над мостом.

Инспекция огорода привела меня в некоторое замешательство: я, конечно, успела посадить пару лунок помидор, но этим, насколько помню, дело и ограничилось. Теперь же на месте так и не вскопанной до конца земли обильно цвели кусты картошки, помидор, плелись огурцы и раскидывала похожие на лопухи листья тыква. Тыква! Я ж ее вообще садить не собиралась…

Машка от моей смущенной благодарности отказалась с беспечностью ребенка:

— А! — махнула она ладошкой. — Я туда совсем не заходила…

Так. Вот теперь я начинаю беспокоиться.

— Может, Гришка? — предположила Ника.

Может быть. Мы все равно собирались его навестить, так что я наскоро перехватила краюху хлеба, вывалила русалочий подарок на газетку — сушиться — и, отправилась вместе с сестрицей на ту сторону деревни.

Вот только у крыльца возникла заминка.

— Стой, — неожиданно дернув меня за рукав, рявкнула Ника, не дав наступить на расстеленный перед крыльцом коврик. — А ну… Отойди на пару шагов.

— С ума сошла? — нахмурилась я. Но сестрица не ответила, только подозрительно осматривая дом. Такую хмурую задумчивость было странно видеть на вновь помолодевшем кукольном личике.

Покрутившись около крыльца, она внезапно села на колени, сунула руки под ступеньку и вытащила сломанную ржавую иголку.

Я вскинула брови. Это еще что за дрянь?

— Порча?

— Нет, — злобно отбросив иголку, Ника поднялась с колен и уже спокойно зашла на крыльцо. — Ну, сейчас я ему устрою…

Я поспешно засеменила следом, ничего не понимая. Слава богам, Насти с детьми дома не было, головы тоже — будний день, тот наверняка был на работе. Зато Гришка нашелся — лениво щелкал пультом телевизора, развалился на диване. При виде едва не шипящей от гнева Ники и растерянной меня его лицо вытянулось вдвое: брови взлетели, скрывшись под растрепанной отросшей челкой, рот приоткрылся, образовав идеальное «о».

— Что, дорогуша, не ждал? — ехидно поинтересовалась сестрица, напирая на парня. Тот попятился, перебирая руками по дивану.

— А как…

— Потому что мозгами надо думать, когда оборонки делаешь! — рявкнула Ника, отвешивая ему затрещину. — Дурень!

И пояснила, уже для меня:

— Он пытался меня в дом не пустить, от ведьмы защитку сделал — иголок в ступени навтыкал, паразит!

— Да при чем тут ты?! — взвыл Гришка, отгораживаясь от нее стулом. И умоляюще посмотрел на меня: — Алиса, успокой ее, а? Я ж как лучше хотел… И я очень, очень рад тебя видеть!

— Интересно, а для оборотней ты тоже постарался? — задумчиво протянула я, вспоминая все странности, которые замечала за ним в последнее время. — Святую воду носил? Серебром проверял, железом? Ножницы в косяк втыкал? Солью с чертополохом отсыпался? М..?

Сестрица за моей спиной издала странный звук, похожий на урчание злобного кота. Бледнеющий Гришка внезапно зажмурился, и, словно в пропасть бросаясь, заголосил:

— Да! Да! Делал! И что теперь? Сожрешь меня за то, что пытаюсь семью защитить?! Я плохого ничего не думал, я только посмотреть хотел — сработает ли? И не на тебя оборонка была, а на всякую ведьму, мало ли таких, как вы, ходит? У нас вот была одна, так к ее дому до сих пор никто не подходит — работает, значит!

Я даже опешила от такого напора. Видно, это давно его мучило — раз так прорвало. Ника, очевидно, тоже слегка успокоилась, потому что вклинилась в верещание Гришки и хмуро приказала:

— Поняла уже, показывай давай, чего ты тут намудрил…

Как хорошо вы знаете своих близких? Друзей? Уверены, что замечаете все? Или, увлеченные собственными проблемами, не замечаете и половины?

Смотря на разложенный передо мной арсенал, я начинала подозревать, что не так хорошо знаю Гришку, как думала. И ведь понимала, что знакомство с моим миром не принесет обычному человеку ничего хорошего. Тем более — такое знакомство.

Теперь меня запоздало мучила совесть — за то, что недосмотрела, не увидела, не поговорила, в конце концов. Оставила его вариться в собственных страхах. И вот, к чему это привело: серебряные ножницы, железная цепь, набор посеребренных и медных иголок, святая вода, освященная каменная соль, крест, библия и рядышком — толстая, растрепанная книга в черной обложке.

Все это разложено на холстине на полу в церкви. На кладбище. Хороший тайник, ничего не скажешь.

Ника демонстративно взяла в руки крест, полистала библию, с ехидством наблюдая за реакцией Гришки, который внезапно понял, что все его изыскания обернулись пшиком.

— Хвоста у меня тоже нет, если интересно, — добила ведьма. — И, как видишь, в церковь могу заходить спокойно. Где ты это взял?

Сестрица брезгливо, двумя пальцами, подняла за корешок черную книгу, из которой, плавно сфланировав на покрытый пылью и прошлогодними опавшими листьями пол, выпало несколько исписанных желтых листов. Я подняла один, прочитала, список был не озаглавлен но и так понятно:

Понизу, явно позже других, было подписано: «Чертополох?»

— Ис-следователь… На мне эксперименты проводил?

— А на ком еще? — проворчал Гришка виновато. — Только ты того… Неправильная какая-то.

— Или ты дурак, — хмыкнула Ника. — Так откуда книженция? Я даже не открывая слышу, как от нее смердит…

— У ведьмы из дома забрал… — неохотно признался парень, отводя глаза. — Она все равно померла…

— У Настасьи?! — поперхнулась я возмущением. — Совсем с ума сошел!

— Да нет, — вздохнула Ника, усаживаясь на скамейку и укладывая на колени книгу. Небрежно ее пролистала, скептически фыркая: — Еще не сошел, но какие его годы? Да ты хоть знаешь, дурень, что чудом в своем уме остался?!

— Да я ж как лучше хотел, — пробормотал Гришка.

— Лучше… — проворчала Ника, разрывая книгу пополам и бросая на пол. — Да знаешь ли ты, балбес великовозрастный, что сила ведьмина себе всегда преемника ищет?! Заманивает таких как ты, телят необученных! Нельзя из наших рук ничего брать, ясно тебе? И оглянуться не успеешь, как в послушную куклу превратишься!

Сестрица прожгла непутевого сканирующим взглядом и покачала головой:

— Чудо, что ведьма была деревенская, слабая. Притянуть тебя сумела, а контролировать уже не смогла. Да и того хватило — глупостями занялся, а о собственной защите не позаботился!

— Я как лучше хотел, — упрямо возразил Гришка, хотя уверенности в нем знатно поубавилось.

Я сглотнула горький комок в горле — чувство вины меня глодало. А еще — страх. Я все за участкового боялась, что на него моя природа повлияет, а о друге и не подумала.

— И что теперь будет? — вопрос вырвался сам собой. Оба посмотрели на меня. Ника — досадливо, Гришка — со страхом.

— Да ничего не будет, — вздохнула сестрица. — Книгу я уничтожила, силы там крупица была, беды она не принесет. А нашего ведьмака недоделанного только на защиту для дома и хватит. Научу, так и быть. А то сестра у меня одна, а от твоих экспериментов у нее может несварение случиться…

Уже выходя из церкви я не сдержалась и тоже отвесила Гришке затрещину:

— Теперь я понимаю, кто нашего писателя информацией снабжал!

— Наоборот все было, — огрызнулся парень. — Это у него из книжки я все инструкции и брал!

Ну вот что с него взять, окромя анализов?!

— А у Стаса ты ничего брал, часом? — вклинилась Ника.

— Не такой он дурак, чтоб все свои махинации записывать, — вместо друга ответила я.

Мы остановились на ступеньках церкви. Летом на кладбище была тишь да благодать — молодые березки поднимались рядом с могилками, пахло скошенной на тропинках травой, воздух звенел от мошкары и комарья, изредка разрываясь соловьиной трелью. Раньше здесь соловьи не водились, их появление я сочла хорошим знаком и довольно зажмурилась, подставляя лицо теплому солнышку — время подходило к обеду. Думать о Стасе совсем не хотелось.

— В доме ничего не было, — подтвердил мои догадки Гришка. — Карты с крестиком и подписью «рубины», к сожалению, тоже.

— Черт с ними, с рубинами, — проворчала я. — Если для этого нужно связываться с силами, которых даже русалки боятся, я, пожалуй, перебьюсь.

— Это ты о чем? — удивленно спросила Ника.

Пришлось рассказать — обо всем, включая сегодняшний визит.

Рассевшись на ступеньках, Ника задумчиво чертила на земле непонятные узоры, Гришка неподалеку пинал мелкую черную гальку, метя в сестрицу. Я наблюдала за этим действом, не совсем понимая, что меня здесь смущает.

— Стас называл его «хозяин леса», русалки — отцом, — подытожила Ника, перехватив в полете один из камушков и демонстративно раздавив его двумя пальцами в труху.

Побледневший Гришка на всякий случай отступил за мою спину. — Думаю, не надо говорить, что мы встряли?

— Они также сказали, что ему «спели колыбельную», — уточнила я, подбирая с земли гальку и подбрасывая на ладони. — Что это, по-твоему, значит?

— Не знаю, — Ника потерла виски и, помотав головой, встала: — Но я узнаю. Спрошу. В любом случае, опасаться вам пока нечего — ничьего присутствия я не чувствую, кладбище освященное, да и в деревне все спокойно.

Так-то оно так… Но мне не нравилось, что ситуацию я не контролирую.

Возвращались мы медленно, разморенные ленью и послеполуденным зноем. Даже небо, казалось, выцвело добела, став цвета раскаленной стали. Ника осталась у Гришки, собираясь научить его парочке ведьмовских приемов (и клятвенно заверив меня, что это ему не навредит), а я, в очередной раз убедившись, что Алексея Михайловича дома нет, завернула к Глаше. Та отсиживалась в подвале, где было ощутимо прохладнее и моему приходу весьма обрадовалась:

— С выздоровленьицем! — приветственно отсалютовав мне запотевшим стаканом с квасом, она приглашающе похлопала по кушетке: — Составишь компанию?

— Чем занимаешься? — радостно цапнув кружку, я выхлебала холодный напиток в два глотка и потребовала еще. Глаша кивнула на стоявшую в углу пятидесятилитровую флягу, от которой ощутимо тянуло кислым хлебным запахом.

— Ничем, — пожала плечами женщина. — Вот решила, перед отпуском посидеть на дорожку. Лешка обещал меня в город отвезти, да задержался.

— Отпуск — дело хорошее, — заметила я и между делом уточнила: — А где участковый?

— Так в Осинкино, — удивилась моему незнанию фельдшер и тут же всплеснула руками: — Ты же ничего не знаешь! С месяц назад там такой пожар был, чуть вся деревня к бесам не сгорела! Из города вертолет вызывали… Лешка и теперь туда через день мотается, только без толку…

Стоит только отлучиться.

Гонимая любопытством, я решила все же дождаться участкового и заодно составить компанию Глаше. Болтая ни о чем (оханье по поводу Стаса и Марины я постаралась пропустить мимо ушей, потому как поняла, что участковый не особенно с деревенскими откровенничал, ограничившись версией о контрабандной торговле лесом), мы просидели так часов до трех, а затем перебрались на крыльцо, благо солнце уже ушло в сторону и ступеньки накрыло спасительной тенью. В таком виде нас и застал Алексей Михайлович — уазик я услышала гораздо раньше, чем увидела, а унюхала горький, смолистый запах гари метров за триста. Машина была покрыта черными жирными разводами — не скоро теперь смоется. Сам участковый тоже выглядел так, словно побывал в адском пекле. Я с неудовольствием заметила старые, уже поджившие ожоги на лице и руках и поняла, почему он перестал приезжать в город, хотя раньше регулярно мотался вместе с Гришкой.

При виде меня он на секунду замер, а затем чуть виновато улыбнулся и двинулся к нам.

Понятия не имею, как мне удалось усидеть на месте, а не броситься ему на шею. Удивляясь сама себе, я спокойно поднялась со ступенек ему навстречу.

— Рад что вы вернулись, Алиса Архиповна, — на чумазом, покрытом пеплом лице, ярко выделялись серые глаза. Видеть в них открытую, чуть смущенную радость было странно и… неловко. Словно смотреть в собственное отражение.

— Кхм… — многозначительно кашлянула Глаша. — Леша, успеешь еще на нее насмотреться, меня сестра в городе ждет.

Вот так и закончилась наша первая после долгого перерыва встреча. Он заторопился, побежал переодеваться, а я — поспешно, чувствуя себя трусихой, сбежала.

Машки в доме уже не было, хотя о ней напоминало буквально все, вплоть до корявой самодельной открытки (надеюсь, амебоподобная страхолюдина на обложке призвана изображать букет с цветами, а не мой портрет), лежавшей на столе.

«З выдаравением!» — гласила лаконичная надпись печатными буквами. Зато цвет был веселенький — оранжевый. Жизнерадостность Машки и здесь била ключом.

Находя странное успокоение в привычных, знакомых до оскомины действиях, я выползла в огород, убедившись на практике, что хорошо росли там не только помидоры, но и сорняки. Еще бы воды наносить, да живность свою кормить пора, а завтра первым делом — в лес, за травами. Папоротник я, конечно, уже упустила, как и дягиль с хвощом — их надо было в мае собирать, молоденькими, но зато клевер, земляника да зверобой как раз подходят, как и многие другие. Дел невпроворот…

Ближе к вечеру в мой дом началось паломничество. Причем какое-то странное:

Первой пришла Настя. Я как раз была в сарае, когда хлопнула калитка и раздались ее шаги — быстрые, слегка семенящие. Но прежде, чем я успела выбраться из загона для коров, она уже ушла. Только на крыльце, перетянутые чистой тряпицей, стояли банка сметаны и пакет домашнего масла.

Недоуменно пожав плечами, я унесла их в погреб. Спасибо, конечно, но при случае надо будет поинтересоваться причиной столь щедрых даров. Следующими прошмыгнули, с характерными сдавленными смешками, соседские близнецы. Их появление я тоже заметила слишком поздно, поскольку маленькие пакостники подгадали так, что я как раз ушла к колодцу за водой. Услышала только яростный мяв кота и топот быстрых ног. Вернулась, чертыхаясь, обнаружила на крыльце обиженно вылизывающегося кота, рядом веревку с привязанными к ней консервными банками, а под дверью замотанный в холстину свиной окорок.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила у кота, за неимением других собеседников. Получила в ответ злобный взгляд.

Третьего посетителя встретила лоб в лоб — уже стемнело, а видела я гораздо лучше деревенских, так что заметила его раньше, чем он меня.

— Доброго здоровьичка, отец Пантелеймон, — заметила ехидно, из-за забора, полюбовавшись, как он вешает на мою калитку связку из домашних крученых колбасок и заодно — плетенку прошлогоднего чеснока.

— Чтоб тебя, бестия сатанинская! — подпрыгнув на полметра, он отскочил от калитки и яростно меня перекрестил. — Я в том смысле… И вам не хворать, Алиса Архиповна…

— Это что? — я выразительно покосилась на калитку, где воинственно настроенный кот вцепился зубами в хвостик низко висевших колбасок.

Отец Пантелеймон пожевал губами, рассеянно проводил убегающие сосиски взглядом и вздохнул:

— Гуманитарная помощь. Была. Доброй ночи, Алиса Архиповна.

— Ну-ну… — задумчиво проводив его взглядом, я забрала чеснок (пригодится!) и отправилась в дом — отсутствие Ники уже начинало меня беспокоить. А неожиданная «гуманитарная помощь» настораживать. Надо будет узнать при случае, что ее вызвало…

Ника вернулась только поздней ночью. От нее остро пахло свежей кровью — ее кровью, о чем красноречиво свидетельствовала перемотанная бинтом ладонь — и черной волшбой (а об этом сказали уже синяки под глазами). Усевшись на ступеньках, она устало привалилась к моему плечу:

— Все, можешь расслабиться.

— Ты себя в зеркало видела? — прошипела я, подсовывая ей кружку с травяным сбором. — Странные у тебя представления…

— Мы в лес ходили, — словно не слушая меня, Ника вцепилась ледяными пальцами в кружку. Ночь была теплая, но от нее буквально разило колким зимним холодом, отчего у меня поползли мурашки по плечам. — Я твоего ведьмака с собой взяла, чтоб знал, на что подписывается…Поговорили там с местными…

— Местными?

— Мавками да лешими, — отмахнулась Ника. — Они пугливые, еле уговорила ко мне выйти, но тебя, — тут она хрюкнула от смеха — Теперь почитают за главного арбитра.

— Э? — опешила я, начиная подозревать, что сестрица таки тронулась умом.

— Эта тварь, которую ваша сладкая парочка подчинила, очень старая… — словно не слыша меня, продолжила Ника тихонько. — По крайней мере, никто не помнит, как она в лесу появилась. И не помнит, чтобы просыпалась — впервые это семь лет назад произошло, до этого она просто… была. Тянула свои щупальца из глубины заповедника — там пещеры под землей есть, подпитывала силой местное зверье, а то в обмен — давало ему глаза и уши. Я думаю… Я думаю в пещерах есть — или был — разлом, и оно смогло просочиться в наш мир.

— И что теперь будет? — мне стало очень неуютно в рассеянном лунном свете. Я тоскливо покосилась на дрожащий огонек свечи в окне, но Ника все больше наваливалась на меня и, судя по всему, засыпала.

— А ничего, — пока, по крайней мере, — отмахнулась сестрица, закрывая глаза. — Ваш прошлый лесничий на нее наткнулся, заключил сделку — он поставлял ей еду, а она ему — камни.

— Браконьеров? — тоскливо уточнила я, понимая, как Стасу удавалось так долго незаметно ее подкармливать.

Ника согласно шевельнулась — на большее ее уже не хватило. Я обхватила ее руками, прижала к груди, стараясь согреть. У оборотней температура тела выше, чем у обычных людей. Мы как кошки — если такое сравнение применимо к моей волчьей ипостаси.

— Замерзнешь, — спустя некоторое время, когда кружка почти опустела, а сестрица начала теплеть, она вспомнила обо мне.

А я с удивлением осознала — нет.

— Мне давно уже не холодно, — прикрыв от удовольствия глаза, откинулась на перилла, позволяя телу расслабиться и окончательно раствориться в тишине ночи. Здесь мое место. Здесь.

— А знаешь, откуда они доставали рубины? — неожиданно хихикнула Ника.

— М? — сонно уточнила я, уплывая на волнах наконец-то подкравшегося сновидения.

— Русалки, — коротко заявила сестрица. — Им ведомы все подземные пути. Я давно подозревала, что эта сущность использует кого-то в качестве посредника, не сама же она в пещерах рубины откапывает. А русалкам и трудиться особо не нужно — они недра земные на поверхность поднимают, по грунтовым водам перемещаются. И главное — угадай, где Стас свою добычу забирал?

— На кладбище? — чуть улыбнувшись на торжествующую улыбку Ники, я расцепила руки и помогла ей подняться под возмущенное сопение:

— Так ты знала?!

— Они мне вчера… подарочек оставили.

Вернувшись в дом, я затеплила вторую лампу и полезла на чердак, выудив оттуда прилипшие к газете камни.

— Рубины?.. — с благоговейным трепетом прошептала Ника.

— Вряд ли, — честно призналась я. — Я их на свет проверяла, обычные камни, непрозрачные. Таких на земле возле церкви кладбищенской пруд пруди. Тогда и поняла каким образом Стас свою «зарплату» получал. Кто будет под ноги на кладбище смотреть? Копать тайники подозрительно, внимание могут обратить, а так — ну наклонился человек, поднял камушек или шнурки завязал — кто видит? И русалкам хорошо — на кладбище земля рыхлая, перекопанная, поднять проще.

Ника задумчиво побарабанила пальцами по столу, на всякий случай проверила камни еще разок, посмотрев сквозь них на свечу. Но так ничего и не разглядела. Они и в руках крошились — какие уж тут драгоценности.

Я брезгливо отряхнула с рук черную пыль.

— Тогда в чем подарок? — недовольно спросила сестрица, сгребая газету в кулек и метко выбрасывая в мусорное ведро у дверей. Кот, сидевший в темном углу, прыснул с шипением в сторону, заставив нас вздрогнуть. После моего возвращения он еще дулся — не подходил, обиженно смотря издалека. Конечно, оставила его наедине с Машкой…

— В спасении моей жизни? — изогнув бровь, предположила я, забираясь на кровать, а Нике предоставляя нежиться на печи. Холодной, правда, но забраться туда я бы точно не смогла. — Или думаешь, куница по собственной инициативе меня спасала?

— Не, куница это другое, — захихикала сестрица. За окном уже начинало светать и я ясно видела очертания ее накрытого одеялом тела. — К тебе, простигосподи, леший в качестве домового прибился. Только не рассказывай никому — а то засмеют… Горе луковое, все-то у тебя не как у людей…

— Тогда можешь сходить завтра на кладбище, поискать рубины, — не менее ехидно ответила я, прекрасно зная пакостный характер русалок. Эти если могут обмануть — обманут обязательно. А леший… И леший с ним. В доме я его (ее?), правда, не замечала, зато нашла, наконец, объяснение странному буйству в огороде.

— В общем, нечисть твоя заснула без подпитки, кормить ее некому, так что можешь быть спокойна, — сонно заключила сестрица.

Я некоторое время слушала ее размеренное дыхание, пока сама не заснула.

Наутро Ника встретила меня собранной сумкой.

Не скажу, что меня это сильно огорчило, но в последнее время я как-то привыкла к постоянному присутствию сестры в моей жизни. Казалось диким, что уже сегодня я буду засыпать в одиночестве и снова вернусь к своей отшельнической жизни.

Но вслух, конечно, ничего не сказала. На рассвете, тихо перейдя по мосту утопающую в тумане речку, я проводила ее до трассы.

— Телефон заряжать регулярно, — сурово предупредила сестрица. — И даже не вздумай от меня ничего скрывать. А то снова заявишься вся переломанная… Лечи тебя потом.

Получив мои клятвенные заверения в полном послушании, Ника перешла дорогу и подняла руку. Я дождалась, пока она сядет в первую же машину (все таки было что-то в ее невинной мордашке) и побрела обратно в деревню.

Я, вообще, собиралась идти через лес — убедиться, что «хозяин леса» действительно уснул без подпитки, а зверье — вернулось, собрать пару нужных травок. Но вместо этого остановилась на краю площади, в центре которой дремал разворошенный улей строительных лесов. Из-под него кое-где уже выглядывали красивые красно-кирпичные стены, позволяя оценить размеры будущей церкви. Скромные, надо признаться, но и людей у нас проживало совсем немного, а верующих тем паче.

Неуверенно потоптавшись на краю площади, я все же рискнула шагнуть вперед.

И тут же ощутила жаркое тепло святого места. Пока что оно не обжигало — скорее, предупреждало.

Ну, может быть, теперь в нашей деревне все будет как надо.

Только как бы мне на Гришкино венчание посмотреть?

Размышляя над этим вопросом, я невольно двинулась в сторону его дома — посмотреть, чем закончилось для него ночное путешествие по лесу. А то знаю я Нику…

— Алиса Архиповна!

Участковый.

Не уверенная, что стоит подходить ближе, я облокотилась о забор, чуть прищурившись и наблюдая, как он выглядывает из распахнутых дверей. По утреннему времени на нем были джинсы и белая майка — не то только проснулся, не то опять куда-то собирается. Скорее первое — потому что я чувствовала сладкий, спокойный запах только начавшей разогреваться крови.

Затем мой нос уловил кое-что еще.

— Зайдете? — слегка смутившись, Алексей Михайлович вцепился в дверь, как в последнее спасение. Ей богу, он что думает, я сбегу?! — Я вам вчера в городе… Подарок купил.

Хм-хм…

Покосившись в сторону моста, я лениво откинула язычок у калитки и прошла внутрь.

Когда это я отказывалась от любимого штруделя с яблоками и… кор-рицей?