Домовой

Глава 6

Я решила, что одеться можно и на ходу — главное, убраться с берега до того, как он превратится в разворошенный улей. Выхватив у Гришки свои вещи, я набросила на плечи тулуп, сунула ноги в валенки и припустила к ступеням. Позади все нарастал гул, словно спускающаяся с гор лавина. Правда, в нашем случае это было больше похоже на волну и я бежала от нее, стремясь оказаться как можно выше, даже не замечая мерзнут ли голые ноги, руки без варежек или простоволосая голова.

Гришка пыхтел позади, явно за мной не успевая. Мы вломились в не закрывающийся участок и только захлопнув дверь, испуганно посмотрели друг на друга. От частого, тяжелого дыхания в воздух поднимались облачка пара. Гришка был бледным, встрепанным как воробей, глаза с до предела расширенными зрачками (в кабинете царил полумрак) тревожно и вопросительно смотрели на меня. Сбросив валенки, я уселась на единственный стул — участкового, проигнорировав лавку в импровизированном «обезьяннике» и начала натягивать колготки.

Это меня слегка успокоило — слишком рутинным было действие, чтобы начинать нервную истерику. Поэтому я ограничилась тем, что дернула ведущую в жилую часть дома дверь, обнаружила ее запертой и раздосадовано огляделась.

И обнаружила Гришку, заинтересованно рассматривавшего мою филейную часть.

Пара секунд мне потребовались, чтобы это осознать, а ему — заметить мое выражение лица. Уши у парня медленно, но верно покраснели.

— Не поняла… — выговорила я, пытаясь осознать эту новость. — Это что сейчас было?

— Э… — он сглотнул и попятился, глаза забегали в поисках спасения. — Это не то, что ты подумала!

— Да? — изумилась я. — А есть другие варианты? Ты, кобели…!

— Я хвост искал! — закричал он прежде, чем я успела закончить.

И хорошо, что не закончила. Стадия изумления во мне немедленно перешла на более высокий уровень — куда-то в район ступора.

Звучно лязгнув зубами, я подавилась остатком фразы и вытаращилась на него.

— Чего?!

— Ну, говорят же, у всей вашей братии такой ма-ахонький хвостик имеется… — заискивающе показав пальцами размер «хвостика», Гришка с надеждой воззрился на меня.

Я в ответ запустила в него валенком и пошла натягивать джинсы.

— Идиот, прости господи… откуда ты это взял?!

— Читал… — пробормотал он. Я заметила, как от берега по дороге бежит Глаша в распахнутом настежь тулупе, за ней — четверо человек с носилками посередине и следом — вся остальная толпа. Бросив на Гришку напоследок свирепый взгляд (нашел, о чем думать!), я приникла к окну. Разглядеть, что там лежало на носилках, было невозможно, да и не нужно. Такое зрелище я теперь долго не забуду… Как и того, кем утопленник являлся.

— Это Генка. Как думаешь, опознают его?

Гришка, который был в курсе причины исчезновения дружка-алкоголика, задумчиво поскреб подбородок с отросшей щетиной.

— Бабка, поди, узнает… Эх. Воя будет…

Парень угрюмо присел на угол стола, нахохлившись и сунув руки в карманы куртки.

Я виновато вжала голову в плечи. Конечно, не я его утопила, но, прямо скажем, приложила к этому… лапы. Пока тело не было найдено, смотреть в глаза Гришке было куда как легче. Я, честно говоря, успела уже об этой жертве отца Дмитрия забыть и неожиданно подумала, что он очень умно их выбирал — все одинокие, шальные, таких даже если искать начнут три раза перекрестятся, чтоб где не всплыли…

Откуда он про них узнавал? Вряд ли они ходили в церковь по воскресеньям…

И еще один вопрос — почему именно сейчас? Почему именно здесь? Труп не снесло ниже по течению, он не всплыл осенью, не долежал до весны. Здесь и сейчас, как только я собралась сунуть ногу в воду. Не то предостережение, не то… угроза?

Или я просто стала слишком подозрительной и все дело в обычном совпадении?

Но если я в совпадения поверить еще могла, то участковый в них не верил абсолютно и виноватого нашел очень быстро. Спустя час он зашел к нам, мрачный и злой. Гришка поспешно слез со стола, на котором успел устроиться со всеми удобствами, да еще и сунуть нос в ящики (благо, все бумаги были убраны под ключ), я поднялась с подоконника, на который рассеяно оперлась, не найдя другого места.

Войдя в дом, Алексей Михайлович очень тщательно запер за собой дверь, молча оглядел нас и остановился взглядом на мне.

— Алис-са Ар-рхиповна… — выцедил сквозь зубы. Я вообще заметила, у него в последнее время мое имя как ругательство выходит.

А потому обиженно насупилась:

— А я что? По-вашему, я его своими прелестями подманивала?

— Было б тех прелестей… — пробурчал Гришка, все еще возмущенный моим кощунственным предположением о его плотском интересе. Я бросила на него грозный взгляд.

— Вы вроде всегда ни при чем, но каждый раз поблизости! — горячо высказался участковый, проходя мимо нас и открывая дверь в жилую часть дома. Мы поспешно нырнули за ним. — Мне одному это кажется подозрительным? И какой леший понес вас на берег?! Я вам что говорил?!

— Решила приобщиться к благодати, — скромно сообщила я, пристраиваясь на стульчике и опустив глазки долу.

Гришка заржал.

— Эту услугу тебе отец Пантелеймон не скоро забудет! Благодати будет хоть отбавляй!

— Цыц, — огрызнулась я. И уже серьезно заметила, наблюдая, как участковый мечется по кухне: — Алексей Михайлович, вы серьезно думаете, я это специально подгадала?

Он досадливо покосился на меня, брякнулся на табурет напротив и справедливо заметил:

— Нет. Но такое совпадение считаю слишком подозрительным. Что вам действительно понадобилось на берегу? Я чуть не поседел, когда вас увидел!

— Грехи отмаливаю, — привычно клацнула зубами я. Вот еще, рассказывать ему. — Но купаться в мои планы не входило, если вы об этом. Все было… случайно.

— Видел я эту лопоухую случайность — от горшка три вершка, уши бы ей надрать, — высказался откуда-то сбоку Гришка.

Я согласно кивнула.

С минуту мы с участковым сверлили друг друга упрямыми взглядами. Наконец, он вздохнул и снова спросил (очевидно, этот вопрос не давал ему покоя):

— Не понимаю, почему вы вечно лезете в самое пекло? Что вам на месте не сидится?

— Мужика ей надо, — гыкнул Гришка, тут же отскочив от меня на приличное расстояние. — И ребятенка… Ой! Алиса… Я же… Пошутил… Ай!

От души оттаскав его за уши и придав пинком направление, я захлопнула за Гришкой дверь и уже спокойно повернулась к участковому:

— Это не я. Вы можете обо мне что угодно думать, но этот труп мне нужен был еще меньше, чем вам.

— Меньше, — протянул он досадливо. — А мне что прикажете делать? Я его уже списал на отца Дмитрия, по документам — его куски в Церкви разрушенной нашли. А теперь что? Снова расследование поднимать? Уж простите, но судя по состоянию тела, смерть от утопления ему никак не светит! Его словно кошки дикие драли…

Я вздрогнула. Картинка получилась весьма правдоподобная. Пожалуй, стоит поинтересоваться у русалок зачем им понадобилось выпускать свою добычу. Обычно они не любят привлекать внимание…

— Пишите — утоп по пьяни, — посоветовала я, поднимаясь. — Вряд ли кто-то будет проверять…

— Знаете, что меня злит больше всего? — донеслось мне в след. — Вас это словно не касается! Кашу завариваете вы, превращаетесь черт знает во что, колдуете, загрызаете друг друга, а пытаться спрятать этот клубок чертей за ширмой обычного мира предоставляете мне!

Очевидно, имелась ввиду вся нечисть скопом, но обращался он персонально ко мне, отчего я тоже взбеленилась и, развернувшись к нему, ткнула пальцем в грудь:

— Знаете, участковый, что злит меня?! Вы почему-то назначили одного оборотня ответственным за всю окрестную чертовщину! Если в округе что-то случилось, значит, непременно я замешана? Так хочу вас уверить, что это не так! И вообще — меня теперь вряд ли можно назвать полноценным представителем подлунного мира, так что ищите виноватых где-нибудь в другом месте!

И хлопнула дверью.

К вечеру я, конечно, немного остыла и даже подумала о примирении: в конце концов, он в чем-то прав, у него есть повод для недовольства. Неожиданное объединение двух миров до сих пор приносило Алексею Михайловичу только проблемы, но к сожалению, решить их я не могла.

Сменить гнев на милость помогла генеральная уборка, в ходе которой выяснилось, что у меня почти не осталось холстины для мешочков, в которые я складывала сборы, как и чистых кастрюль — почти все были заняты мазями, заготовленными впрок от прострелов, бронхитов и прочих спутников ветреного февраля. Погода начинала меняться уже сейчас — становилось теплее, но на смену морозам пришли ветра, заполнив небо серыми низкими тучами. От солнечного райского утра не осталось и следа. Потому и стемнело гораздо раньше.

Пометавшись по дому и не найдя себе еще какого-нибудь применения я, наконец, признала поражение перед собственной звериной сущностью и, закутавшись в тулуп, выбралась на знакомую полянку за огородом. Нахохлившись, села на столик. Настроение было не очень хорошим — еще после утреннего происшествия. К тому же до знакомой русалки тоже достучаться-докричаться не удалось. Не то заснула, не то замерзла — кто их знает? На мои воззвания только пару раз булькнуло и на сим общение закончилось.

Не зная, куда себя деть, я очень остро чувствовала и тревогу, животное чутье звериной ипостаси, ощущая себя на редкость беззащитной перед тем, что, знала, грядет. А если я вообще никогда больше не смогу перекинуться? Как кот? Только он-то застрял в зверином облике, поди уже и не помнит, как человеком был, а я? Как мне забыть эти ощущения?..

Приступ острой жалости к себе бесцеремонно прервали. На поляну, прошуршав по кустам, выбралась куница. Замерла на границе леса, рассматривая меня и словно прикидывая — опасно-неопасно? И решила, что такое соседство ничем ей не помешает.

Пока я хлопала глазами от чужой наглости, она юрко прошмыгнула ко мне, взобралась цепкими лапками по штанине, застыла на секунду, рассматривая поближе черными бусинами глаз, и сунула мордочку в карман, откуда вкусно пахло хлебом — выходя из дома, я захватила с собой зачерствевшую корочку, чтобы скормить синицам.

Не успела я опомниться, как меня уже обокрали — корочка, подцепленная острыми, как иглы, зубами, вынырнула из кармана и по широкой дуге плюхнулась в снег.

От неожиданности я лязгнула на куницу зубами, за что заслужила скептично-осуждающий взгляд, дескать, чего буянишь? После чего зверек ловко спрыгнул прямо к добыче и скрылся с ней в лесу.

— Ты же хищник, черт возьми! — напомнила я. — Как и я!

Но жалобливое настроение уже прошло. Сидеть на столе тоже стало холодно — пришлось возвращаться.

Пару недель стояла тишина — в переносном смысле. На самом-то деле деревня кипела и бурлила, обсуждая выловленный на крещение труп, причины его гибели (хотя тут никто особо не сомневался — Генка пил в три горла и многие ему именно такую смерть пророчили) и мое невольное в этой истории участие. Похоже, деревня разделилась на два лагеря — одних, как и участкового, столь подозрительное совпадение насторожило и они окончательно убедились в моей ведьминской сущности, другие апеллировали, что прыгнуть-то я собиралась и предлагали повторить на бис. Спустя неделю я нашла на своем пороге пластиковую бутылку, с коряво приклеенным тетрадным листом, на котором крупными буквами было написано: «Святая вода», а еще через день едва не убилась, поскользнувшись на крыльце — кто-то залил его водой (подозреваю, тоже освященной). Полагаю, изрыгаемые мной словесные конструкции вполне могли сойти за проклятие, посланное на головы незадачливых экспериментаторов.

Помимо сплетен к началу февраля по деревне начало ходить и кое-что более существенное — простуды. Поэтому конец января, да и первые февральские дни я по большей части проводила за кухонным столом: несмотря на то, что деревенские так и не определились, кем меня считать, они охотно пользовались помощью, принимая мази, отвары, сборы и ругань (я тебе говорила — не лезть на крышу?! Куда тебя, с твоей спиной, понесло?!) с равным смирением.

Крутилась под ногами и Машка. Правда, не столько помогала, сколько нервировала меня своими завываниями — великая любовь в лице писателя давно уже не объявлялась и даже, встреченный на улице и застигнутый, так сказать, на месте преступления (полагаю, в тот момент он колол дрова во дворе у Насти — продраться сквозь Машкины всхлипывания до сути вопроса было сложно) он трусливо сбежал в избу.

Гришка же наоборот, изображая примерного семьянина, лишний раз на хуторе старался не появляться, хотя в баню звал исправно.

Исключительно запоминающейся оказалась встреча с новым священником — на похороны Генки я отправилась не столько из желания почтить память усопшего, сколько желая убедиться, что ночью он не встанет тревожить Настю с детьми. Народу собралось немало (опять же, скорее из-за отсутствия других развлечений), я пришла одной из последних, когда все остальные уже сгрудились вокруг могилки, кидая мерзлые комья земли на дешевый гроб. Отец Пантелеймон стоял в голове покойного, заунывным речитативом подбираясь к концу службы, кадило периодически взлетало к серому небу, исторгая удушливый дым и заставляя синхронно креститься окружающих. Мне нужно было подобраться поближе, кинуть в могилку мешочек с травами вперемежку с железной стружкой (поскольку о железном гробу участковый даже слушать не захотел), но тут моего носа достигли благовония.

То ли отец Пантелеймон действительно святой, то ли у меня на ладан аллергия — но в ту же секунду я почувствовала, как в носу начинает нестерпимо свербеть и не успела ничего сделать, как оглушительно, с оттяжкой чихнула. Выпавший из рук мешочек плюхнулся прямиком на крышку гроба, но никто этого даже не заметил — все смотрели на меня. Батюшка замолчал, кадило замерло.

— Простите, — прогнусавила я, чувствуя, как в носу снова начинает чесаться и зажимая его руками. — Я случа-а-пчхи!

В оглушающей тишине звук прозвучал, словно выстрел. В глазах священника начало зарождаться что-то не очень хорошее и я попятилась, смотря на него слезящимися глазами.

— Она со вчерашнего дня такая, простыла… — раздалось сбоку и тут же меня подхватили под локоть и уволокли едва ли не силой. Хорошо хоть, это оказался вовремя подоспевший Гришка, а не свирепо косившийся из-за спины батюшки участковый…

В тот же день, разбирая в сарае для инструментов всякий хлам в поисках контейнеров для посадок, я наблюдала прогуливающегося по хутору отца Пантелеймона. Конечно, воздухом-то дышать больше негде, воздуха у нас дефицит.

Переполошив собак сначала в одну сторону, затем в другую, он все же остановился у моей калитки. Мальчишка топтался позади, явно не горя желанием лезть к ведьме в пекло. Ну, там где нас боятся, нам бояться нечего!

Решительно бросив рытье в куче мусора, я выбралась из сарая и громко выдала:

— День добрый, батюшка! Ищете кого?

Посчитав это сигналом к действию, отец Пантелеймон резво, решительно открыл калитку и направился ко мне. Назвать его батюшкой можно было с большой натяжкой — слишком грозный был вид.

В начале улицы я увидела выходившего от бабки Гришку. Заметив эпохальную встречу священника и оборотня, он, открыв рот, хлопнул себя по коленям, всплеснул руками, метнулся сначала ко мне, а затем резко развернулся и почесал в сторону моста — надо полагать, за участковым? Только его мне тут и не хватало.

— И тебе доброго дня, дитя, — мы встретились у крыльца, священник при близком знакомстве оказался выше, чем мне думалось — одного со мной роста, но гораздо более внушительный. Служка шнырял глазами вокруг, вызывая во мне желание, словно нашкодившего щенка, ткнуть его лицом в снег. — Как здоровье твое?

— Лучше, — честно ответила я. В отсутствие чадящего кадила все и впрямь было намного лучше, от священника шло ощутимое тепло, намекая, что неосторожное прикосновение заставит меня вспомнить осенние мучения, но стоять поблизости можно было вполне безопасно. Так что я немного расслабилась. Против хорошего священника я ничего не имела, пожалуй — даже «за» — лишняя нечисть мне в деревне не нужна, а я уж как-нибудь уживусь, на то и разумная.

Еще немного покрутив тему моего здоровья, он перешел к планомерным расспросам:

— Ты, говорят, недавно к нам приехала?

— Для деревенских все, кто здесь не родился — недавние, а я уж год как живу…

— Одна живешь?

— Одна… батюшка…

— Сложно оно, бабе в одиночку хозяйство поднимать…

— Справляюсь…

— Слышал я, во грехе живешь?

— Врут! Врут, отче!

И рада бы, да не с кем…

Последнего я говорить, понятное дело, не стала, но отец Пантелеймон продолжал топтаться у крыльца и мне, скрипя зубами, пришлось пригласить в дом. Пропустив его вперед, я с некоторой настороженностью наблюдала, как он оглядывает кухню в поисках компромата, но кроме трав и остывшего котелка с тушеной капустой там ничего не было. Дымиться он тоже, вроде бы, не стал — можно выдохнуть.

Тут его взгляд добрался до заставленного луковыми проростками подоконника, на котором в самом углу сиротливо примостилась мятая пластиковая бутылка с корявой надписью «святая вода»…

— Пью… По утрам… — туманно выдавила я, вспоминая, что недавно мне не из чего было полить лук и я схватила первое, что под руку попалось — забытый «подарочек» неизвестных доброжелателей. Ну, лук в этом году должен определенно уродиться, прости Господи.

Он ушел только спустя минут сорок, обстоятельно опросив меня и вызнав родословную до седьмого колена. Я, смирившись, подсунула ему чай с медом, проигнорировав служку — а нечего нос совать в женскую спальню! В целом отец Пантелеймон показался мне довольно адекватным. Строгим — да, но вместо того, чтобы верить в досужие сплетни, он решил сначала их лично проверить, что уже заслуживало уважения в моем лице. А вот со служкой будут проблемы — слишком любопытный, слишком ведомый, ищущий зло там, где его и в помине не было. Если вместо отца Пантелеймона нам назначат его, это будет весьма… печально. Хотя, с другой стороны, за его святость беспокоиться тоже не придется.

Провожая священника, я увидела весьма колоритную картину: вдоль забора стоял Гришка, участковый, к ним прибилась Машка, охочая до зрелищ. Все трое с разной степенью ужаса в глазах наблюдали за нашим прощанием. Фыркнув от смеха, я вернулась в дом — нужно было еще вытащить из погреба мешок с землей для рассады, чтобы прогрелась.

Но все это заботы исключительно человеческие — хлопотные, но не несущие в себе угрозы. Касательно же мистического в деревне на удивление было тихо. На кладбище, как я подозреваю, благодаря усилиям отца Пантелеймона, стояла благодать — хоть ты вечерние прогулки устраивай, да и в самой деревне стало значительно спокойнее. Службу он исправно вел в здании администрации, где голова выделил ему зал для совещаний. По утрам можно было наблюдать, как наши хуторские бабки дружной цепочкой двигаются через мост и, ближе к обеду — обратно.

История с Генкой постепенно забылась, так что, уверившись в случайности этого события, я даже к русалке больше ходить не стала, озаботившись близкой весной. Пора было рассаду садить, а тары под это дело сильно не хватало. По хорошему, можно было купить все необходимое в городе, но туда еще следовало добраться. Дорогу обещали расчистить к концу февраля — дескать, когда уже понятно станет, что снегопадов больше не будет. На мое возмущение голова только плечами пожал — нет техники! И нате вам булочку…

— Нервная ты какая-то, — заметил Гришка, когда я вылетела из здания администрации, пылая праведным гневом.

Я зыркнула на него, хотела было поинтересоваться, какого лешего он тут забыл, но поняла, что действительно как-то слишком остро реагирую и закрыла рот. Будешь тут нервной, когда каждое утро с волчьими клыками просыпаешься. Где мне столько подушек найти? Боюсь, что однажды утром я проснусь в волчьей шкуре и не вспомню, как была человеком…

Или хуже того — шкура останется человеческой, а разум…

И вот что мне делать? Нике позвонить? Она ведьма, а не оборотень.

— Поохотиться тебе надо, — понаблюдав за мной, сделал неожиданный вывод Гришка. Я только сейчас заметила, что отирается возле администрации он не просто так — у дороги стоит снегоход с брошенным сверху походным рюкзаком и ружьем в чехле.

— Опять браконьерствуешь? — тоскливо поинтересовалась. — Кого на этот раз поведешь?

— Зря ты! — обиделся он. — Это токмо для себя! Где это видано, чтоб человеку нельзя было мяса для пропитания добыть? Нет таких законов…

— Я тебе на День Рождения уголовный кодекс подарю! — пообещала я.

— Божеских законов! — тут же поправился парень, садясь на любимого конька.

— Ты же говорил у тебя ружья нет! — я решила перевести тему, не желая вступать в эту дискуссию.

— Так то для работы. А для себя… — Гришка любовно погладил чехол.

— Представляю, как ты будешь это участковому доказывать, — фыркнула я.

— А он в Колосовке, — отмахнулся парень и я поняла, что дата вылазки была точно рассчитана. — Завтра, поди, вернется, а нас уже и след простыл, м?

— У меня ружья нет, — привела я последний аргумент, понимая, что начинаю сдаваться. В лес хотелось — аж лапы чесались. А потом весна начнется и об этом придется надолго забыть, дел невпроворот. — И стрелять я не умею…

— Я побуду твоим рыцарем, — великодушно разрешил Гришка. — Заодно и стрелять научу… Ты, главное, зверя найди…

Понятно теперь, почему он так жаждал моей компании — хотел использовать оборотня за место гончей.

В общем, спустя пару часов я угнездилась позади парня, вцепившись в него покрепче, и мы, оставляя за собой дерущих глотки собак и фонтаны снега, рванули с места. Машка клятвенно обещалась смотреть за скотиной и топить печь, за что ей было разрешено пожить пока у меня. Девица радовалась, словно ребенок, а я начала опасаться за крышу над головой и на всякий случай предупредила Настю, чтобы присматривала одним глазом.

— Сначала в лесничество, к Стасу заедем, — прокричал мне Гришка. Его слова отнесло ветром, вместо него плюнув мне в лицо пригоршню снега — мы как раз съехали с дороги и поднимались на невысокий пригорок. Вне человеческого жилья ветер осмелел окончательно и хоть еще недавно оттепель примяла опавший снег, покрыв его ледяной искрящейся коркой, сверху уже успела налететь сыпучая белая крупа, больно режущая щеки на ветру. Поэтому на некоторое время о разговорах пришлось забыть — уткнувшись Гришке в спину, я держалась крепко, чтобы не свалиться на волнами поднимающемся и опадающем снегу. Рев двигателя и свист ветра в ушах не дали бы раскрыть рта, даже если захочется. Наш путь, вместо обычной дороги, лежал вдоль реки — мы выбрались на середину уже за деревней, по накатанному склону, из чего я сделала вывод, что местные давно к данному виду транспорта привыкли. Проехав мимо Колосовки, мы с ревом покинули русло реки, едва не перевернувшись на склоне — в лицо вновь ударила тугая струя студеного февральского ветра — и, огибая Колосовку по широкой дуге, двинулись в сторону Осинкино.

Колосовка была деревенькой маленькой, домов на двести максимум, зато Осинкино, к моему удивлению, оказалось поселком побольше нашего. И гораздо более оживленным, о чем говорили расчищенные от снега дороги и проходившая километрах в двух оживленная федеральная трасса. Я слышала шум далеких машин и гудение оледеневших проводов высоко над нашими головами. Над поселком доминировал шпиль новенькой церквушки и построенное рядом здание школы, которые мы, впрочем, тоже обогнули стороной, проехав закоулками по краю деревни.

— Вон лесничество, — сбавив скорость, Гришка указал на ряд невысоких двухэтажных построек, длинными хвостами упиравшихся в лес с широкой просекой. За бетонной стеной гудели трактора и, когда мы подъехали к воротам, из них, громыхая, тяжело выехала груженая свежими брусьями фура. В нос ударила гремучая смесь запахов бензина и дерева — я чихнула и прогнусавила:

— Нам туда?

— Дальше… Домой к Стасу двинем, он тут недалеко живет, — пояснил Гришка, снова заводя мотор.

Дом у лесничего оказался добротный, сложенный из толстых бревен, а размер внутреннего двора вогнал меня в здоровую зависть — здесь не то что загон для свиней, здесь для лошадей будет места вдоволь!

Впрочем, несмотря на наличие места, ничего блеющего, мычащего или кудахтающего по двору не ходило и слышно не было. Даже запаха.

Прилепившись к забору, стоял сарай для дров, поверху шел сеновал, да ворота сразу выходили в крытый гараж.

Даже будки с собакой не видно…

— Дык он по месяцу в лесу толкется, чего ему здесь разводить? — понял мое удивление Гришка, поднимаясь на крыльцо и оглушительно бухая по дверям кулачищем: — Хозяин! Я тебе гостей привез!

— Для таких гостей мои двери всегда открыты! — радостно отозвался Стал, впуская нас внутрь. — Здравствуйте, Алиса Архиповна!

— Давно не виделись… — крякнула я, прижатая к его груди так стремительно, что даже пискнуть не успела.

— С осени, — кивнул мужчина, отпуская меня и хлопая по плечу Гришку: — Что, мяска захотелось? А я говорил — надо было с москвичами дальше идти, а не по краю болтаться…

— Да ну их, — отмахнулся Гришка, заходя в просторную кухню. Я заинтересованно осматривалась. Дом был небольшим, разделенным на две половины — в одной разместилась кухня с новенькой газовой плитой и холодильником, в другой, очевидно, хозяйская спальня. Дом еще пах свежим деревом, а неоштукатуренные стены кое-где плакали смолой.

— Недавно отстроил, — ответил на мой невысказанный вопрос Стас, одним махом сметая со стола обрезки кожи, шило и ворох ниток и ставя на их место вазочку с вареньем. — Да ты садись, садись…

И продолжил, уже роясь в холодильнике:

— Прошлый-то дом совсем ветхий был, так я с ребятами договорился из лесничества… А то ведь и невесту стыдно привести…

— Жениться собрались? — удивилась я. Не похож он был на семейного человека — по Стасу сразу, еще в первую нашу встречу было понятно, что он одиночка. Добродушные, но немного волчьи повадки, жизнь в лесу — а ведь большую часть года он в сторожке обитает, где и людей-то не каждый день видишь! — все это вряд ли способствовало серьезным отношениям.

— Да вот думаю, живет в соседней деревне одна девица… — брякнув на плиту чайник, задумчиво отозвался Стас. — Только, говорят, она с Лешкой теперь… Или нет?

Чего?

С минуту мне понадобилось, чтобы понять, что а) речь обо мне и б) про невесту он так шутки шутит.

— Не, они с Лешкой теперь как друг друга видят, так по разные стороны дороги расходятся… — влез Гришка, за что я с силой наступила ему на ногу. Нашелся мне… иудушка.

— Что так? — удивился Стал, разливая чай по кружкам. Я принюхалась и с удовольствием сделала глоток — иван-чай, земляника и мята, сам поди собирал?

— Слушай его больше, — проворчала, запуская ложечку в малиновое варенье. — И не были мы вместе никогда, я бы тому, кто эти сплетни распускает, язык бы отрезала…

Гришка сглотнул и понятливо затих.

— Так значит, у меня есть все шансы? — полушутливо обрадовался Стас, усаживаясь на соседний стул. Я хмыкнула. Мне он нравился. Понравился еще тогда — в нем не было лишних метаний, сантиментов и сомнений. Личность лесничего представлялась мне грубоватой, суровой, но цельной, что не могло не привлекать. И вместе с тем… Вместе с тем что-то было не так. Хороши пуговицы, да не те — как сказала бы Ника.

— Ну а если серьезно, — заметив, что я не собираюсь поддерживать шутливую беседу, мужчина перешел к делу. Смешинки в темных исчезли. — Зачем пожаловали? Не в гости же, в самом деле?

Дальше я предоставила вести переговоры Гришке, выскребая вазочку с вареньем. Выслушав его, Стас тут же полез за телефоном — противоударным, больше похожем на рацию.

— Зато берет везде, — пояснил он. — В заповеднике вышек нет, а этот — спутниковый, Захар — сменщик мой — уже неделю почти на трассе стоит — смотрит, много ли желающих на ценную сосну. Лешка, кстати, тоже здесь был недавно, мы с ним договаривались… Захар! Ну как там? Тихо? Слушай, тут деревенские хотят запасы пополнить, ты их не трогай, лады? Ага, двое всего, много не унесут, с понятиями… Ну все, до встречи, ага…

Положив трубку он потянулся, поскреб заросший густой черной бородой подбородок и с улыбкой отчитался:

— Все, путь свободен. Вряд ли вы, конечно, встретитесь, но если что, скажете, что от меня. Лады? Ну и все…

Если мое внезапное желание обзавестись ружьишком и вызвало у лесничего удивление, он его ничем не показал. Выяснилась причина уже ближе к вечеру, когда мы, поддавшись на уговоры не ехать на ночь глядя, остались ночевать:

— Это ты правильно решилась, — мужчины легли спать на кухне, расстелив на полу спальники, а мне досталась единственная кровать в спальне, так что я слушала лесничего, закутавшись по самые уши в одеяло и уже блаженно скатываясь в сон. — У нас без ружья никуда. Местные охотой большую часть года и живут, ну ягод еще насобирают, грибов там, а так — тут же лесà, и зверья — пропасть. Охотиться не желаешь, так хоть защититься умей — и волки бывает, по деревне ходят и медведь забредает. Я однажды кабана из сарая за хвост вытягивал, здоровенный, зараза! Я там грибы сушиться разложил, так он решил дармовщинкой поживиться… Так что идея хорошая, но лучше бы лицензию, конечно… Но на первое время я тебе найду что-нибудь, ты, главное, сильно его не показывай… Особенно Лешке, не то он меня со свету сживет… Упрямый, страсть…

На этих словах я отключилась, провалившись в сон.

Ну и проснулась, даже светать не начало. Полежала впотьмах, прислушиваясь к шорохам спящего дома — в подполе шуршали мыши, за стеной слышалось мужское похрапывание в два голоса. Гришка сопел громче, Стас — басовитее. Запах смолы вроде бы даже усилился. В трубах гудела вода — в сенях стояла печь, но сейчас батареи были уже почти холодные. Впрочем, под тяжелым пуховым одеялом было тепло.

Так и не выяснив, что же меня разбудило, я снова закрыла глаза, погружаясь в сон.